Текст книги "Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I."
Автор книги: Алексей Мусатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 40 страниц)
Педсовет состоялся в этот же день.
Савин коротко доложил о дикой, беспримерной в истории школы драке, которую учинил ученик седьмого класса Степан Ковшов.
Голос Савина звучал болезненно, устало – побаливало горло, шея была обмотана шарфом. Всем своим видом директор школы как бы говорил, что вопрос о Ковшове предельно ясен и его можно было бы не обсуждать, но что поделаешь, такова уж судьба учителей.
– Я не сторонник таких крайних мер, как исключение из школы, – сказал под конец Савин, – но в данном случае иного выхода не вижу... Тем более, что за Ковшовым немало и других проступков.
Матвей Петрович, сидя у окна, вел протокол педсовета. Он с трудом сдерживал себя. Конечно, Степа Ковшов подросток не из спокойных, резок, угловат, порой несдержан, но он честен, смел, любознателен, хороший товарищ и неплохой ученик. Так почему же сейчас, в конце учебного года, его надо исключать из школы? И почему обычная школьная драка, в которой еще неизвестно, кто больше виноват – Ковшов или Уклейкин, так раздувается и превращается в чрезвычайное происшествие?
Потом Савин попросил учителей высказаться.
Первой заговорила преподавательница географии, дородная, флегматичная Клавдия Мартыновна. Ковшов, по ее наблюдениям, плохо влияет на товарищей, на уроках от него одно беспокойство, и будет куда лучше, если мальчика удалят из школы.
Преподаватель столярного дела Хромцов заявил, что давно пора принять решительные меры – ведь всем известно, что Ковшов оклеветал председателя сельсовета, своего родного дядю, непочтителен к учителям.
Матвей Петрович, усмехаясь, спросил, как это понимать: «непочтителен к учителям». Уж не в том ли дело, что Степа Ковшов написал в школьную стенгазету заметку о Хромцове, который на уроках неодобрительно отзывался о колхозах?
– Прошу прекратить! – побагровев, закричал Хромцов, обращаясь к Савину. – Какой-то мальчишка подрывает авторитет учителя, а товарищ Рукавишников потакает этому... Когда же будет положен конец?! Немедленно требую исключить из школы и написать в характеристике, что он собой представляет...
– Это что же, вроде волчьего паспорта мальчишке выдать? – покачав головой, переспросил Георгий Ильич.
– Понимайте как угодно! – запальчиво бросил Хромцов. – Такие, как Ковшов, способны разложить всю школу...
– Это уж вы чересчур хватили! – недовольно перебил его Савин. – Все-таки Ковшов только еще подросток, к тому же сирота – и нам надо подумать о его дальнейшей судьбе. Я бы так сформулировал наше решение: считать дальнейшее пребывание в кольцовской школе крестьянской молодежи ученика Ковшова, как трудновоспитуемого, невозможным и просить роно определить его в исправительно-трудовую колонию... Записывайте, Матвей Петрович, – обратился он к Рукавишникову.
– Нет... этого я записывать не стану. – Учитель отложил ручку в сторону.
– Что с вами? – Савин с удивлением вскинул голову. – Вы не согласны с большинством?
Матвей Петрович поднялся:
– Да, не согласен... Назвать ученика «трудновоспитуемым» – это все равно что поставить на нем клеймо. Позорное клеймо! Я не верю, что Степа Ковшов такой. Да вы и сами в это не верите...
Матвей Петрович вдруг вспомнил странные столкновения Степы с директором школы, его рассказы о подозрительных встречах Савина с Ильей Ковшовым. «Быть может, в этом-то все дело?» – мелькнуло в голове.
– Мне... мне кажется, что вы пристрастны к Ковшову, – глухо заговорил он, в упор глядя на директора. – Создается впечатление, что он вам в чем-то мешает и вы задались целью во что бы то ни стало удалить его из школы...
В учительской стало очень тихо.
– Это вы мне... мне говорите? – побледнев, вполголоса спросил Савин.
Он поднялся, схватился за сердце и, обведя всех грустным взглядом, вновь опустился на стул.
Учителя бросились к директору. Клавдия Мартыновна поднесла графин с водой. Кто-то вырвал у Матвея Петровича стакан.
Раздались возмущенные восклицания: «Неслыханно!», «Безобразие!», «Мы должны протестовать!»
Савин отпил глоток воды и слабым голосом попросил проголосовать за его предложение.
Преподаватели подняли руки: пятеро за исключение Степы и двое – Матвей Петрович и Георгий Ильич – против.
– Другие вопросы обсудим завтра, – сказал директор. – Идите по домам, прошу вас...
Матвей Петрович первым вышел из учительской. На лестнице его догнал Шумов.
– Это уж вы зря погорячились! – ворчливо заметил он. – И наговорили бог знает чего. Савин вам этого не простит... Завтра же поедет куда нужно...
– Ну что ж... – усмехнулся Матвей Петрович. – Как веревочке ни виться, а кончику быть... А за Степу, Георгий Ильич, спасибо вам большое.
Весть об исключении Степы Ковшова из школы молниеносно разнеслась среди ребят и обросла, как это часто бывает, небылицами и досужими домыслами.
О хулиганстве Степы передавались самые невероятные истории. Рассказывали, что Ковшов держит в страхе весь класс и способен сорвать любой урок, что преподаватели ходят перед ним на цыпочках, а Клавдия Мартыновна замирает от одного взгляда Степы и всегда ставит ему в журнале только отличные отметки.
Нюшка, Митя и Афоня лезли из кожи, доказывая всем, что все это враки, а Шурка в азарте даже поколотил одного болтливого шестиклассника. Пользы это никакой не принесло. Наоборот, в школе пошли разговоры, что дружки у Степы Ковшова такие же драчуны и забияки, как и он сам, и их тоже невредно бы отправить в исправительно-трудовую колонию.
Вновь всплыли на поверхность слухи о том, что Степка-колонист постоянно носит в кармане острую финку и тяжелую свинчатку и в драке применяет такие диковинные и свирепые приемы, что лучше с ним не связываться.
Ученики младших классов с опаской посматривали на Степу и на всякий случай обходили его стороной.
Шагая улицей, Степа не раз слышал, как мальчишки кричали ему вдогонку: «Ребята, тикай! Трудновоспитуемый идет!»
От злости Степу бросало в жар, он сжимал в карманах кулаки и, с трудом сдерживая себя, проходил мимо.
По утрам, как обычно, он приходил на занятия. Преподаватели, которые голосовали за исключение, делали вид, что не замечают его присутствия в классе.
Как-то раз Клавдия Мартыновна вызвала отвечать урок Шурку Рукавишникова.
Шурка, кинув взгляд на Степу, подошел к географической карте, взял указку и начал было рассказывать о реках Сибири, но потом неожиданно умолк.
– В чем дело, Рукавишников? – спросила учительница. – Уже выдохся?
– Да нет... мы вчера со Степой здорово подготовились... – Шурка помялся. – Клавдия Мартыновна, вызовите Ковшова. Чего он, как неживой, сидит!
– Я спрашиваю тех, кто учится в моем классе, – сухо заметила учительница. – А Ковшов, как известно, человек здесь посторонний...
– Лафа колонисту, раздолье! – посмеиваясь, шепнул Уклейкин. – Никаких тебе уроков! Сиди, в окошечко поглядывай. Хочешь, в носу ковыряй. Нам бы так...
Не дождавшись конца урока, Степа выскользнул из класса, ушел в общежитие и, швырнув на тумбочку книжки, повалился на топчан.
– Это по какому праву с урока улизнул? Кто такой? – сердито закричал заглянувший в общежитие школьный сторож. – А-а, колонист! Ну, тебе можно... Лежи, отдыхай останные дни. Не прижился, значит, в нашей школе, буйный нрав помешал... Ничего, в колонию попадешь – там тебя ошкурят, приберут к рукам... Да ты ладно, не убивайся, – пожалел дядя Петя мальчика, заметив, как у того дрогнули плечи. – Все равно из деревни-то уходить. Родни у тебя здесь немного, да и та не очень привечает... И на артель особо не надейся – она долго не проживет.
– Чего ты мелешь, Емеля! – Степа зло посмотрел на сторожа. – Иди вот, звонок на перемену давай!
Спохватившись, сторож выбежал из общежития.
В перемену к Степе зашли Таня, Нюшка, Шурка и принялись уговаривать его вернуться в школу.
– А зачем? – вяло пожал плечами Степа. – Я ж пустое место в классе. Меня, верно, и в списках нет.
– А ты... ты плюнь! И не думай ничего плохого. Учись себе и учись, – пыталась утешить его Нюшка.
– Матвей Петрович сказал, что он за тебя до последних сил драться будет, – сообщил Шурка. – И комсомольская ячейка вступится... Да ну же, Стенька Разин, не кисни!
Но в этот день в школу Степа так и не пошел.
В сумерки в общежитии побывал Матвей Петрович. Он сказал, что Степа поступил очень неразумно, уйдя самовольно с занятий. Это только лишний повод, чтобы Савин и другие преподаватели смогли обвинить его в озорстве и недисциплинированности. К тому же вопрос о его исключении будет еще утверждаться в роно. Комсомольцы уже написали в район письмо, а на днях Матвей Петрович сам поедет туда и сделает все возможное, чтобы отстоять Степу.
– Понимаю, тяжко тебе, – вздохнул учитель. – Но что делать? Ходи все-таки на уроки...
Наутро скрепя сердце Степа отправился на занятия.
Дней через десять после педсовета директор школы вызвал Степу к себе в кабинет. Он сказал, что все устраивается даже лучше, чем предполагалось. Районный отдел народного образования уже подыскал для Степы место в одной из исправительно-трудовых колоний. Колония старая, благоустроенная, имеет мастерские и подсобное хозяйство. Так что по части обучения Степа, пожалуй, только выиграет.
У мальчика сжалось сердце. Он с трудом поднял голову и поймал на себе взгляд Савина. Маленькие свинцовые глаза директора смотрели на него пронзительно и выжидающе. Но это длилось всего лишь одно мгновение.
– За что вы меня так, Федор Иваныч? – горестно и растерянно спросил Степа.
– При чем, собственно, я? – Савин поспешно отвел глаза в сторону и пожал плечами. – Пеняй на свой характер. Ты ведь почти всех педагогов восстановил против себя... – И он попытался ободряюще улыбнуться.
Пусть Степа не огорчается, что ему приходится оставлять кольцовскую ШКМ. Это даже не исключение, а просто перевод в другое место для его же, Степиной, пользы. Мальчик поживет в новом коллективе, подтянется, изменит свое поведение.
Степа, опустив голову, молча смотрел себе под ноги.
– Ну что ж, Ковшов, – вздохнул Савин. – Будем прощаться. Получай документы, стипендию за месяц. Все тебе уже заготовлено... – Он поднялся из-за стола и, подойдя к Степе, сунул ему в руку небольшой пакет. – На новом месте тебе хуже не будет...
Что-то сильно, словно клешнями, сдавило Степе горло, и он, не помня себя, выбежал из кабинета директора.
В школе стояла тишина – в классах шли уроки. Тяжелый медный колокольчик покоился на камине. Полукруглое окно в школьном зале было забито фанерой.
«Вот и все, отучился», – сходя с лестницы, подумал Степа. Его выгоняют из школы, разлучают с сестрой, с ребятами... Да еще как выгоняют! С позорной славой: хулиган, трудновоспитуемый. А за что? Кому он встал здесь поперек дороги? В раздевалке Степа отыскал свой пиджак и шапку, зачем-то оделся, хотя и сам еще не знал, куда он должен сейчас пойти.
С лестницы осторожно спустилась Нюшка. Взглянув на Степу, она без слов поняла, что случилось.
– А это что у тебя? – Нюшка кивнула на пакет, который мальчик до сих пор держал в руке.
– Документы, стипендия за месяц... – вяло ответил Степа. – Сейчас директор вручил...
У Нюшки округлились глаза. И зачем только он взял этот пакет! Ведь Матвей Петрович еще позавчера уехал в роно, и он, конечно, докажет там, что Степу совсем не за что исключать из школы.
– Эх ты, простота-доброта! – упрекнула Нюшка. – Стоял бы на своем: «Не имеете права исключать!» – и вся недолга. А ты уже и раскис!
Степа с недоумением посмотрел на пакет: в самом деле, зачем он взял документы и деньги? Может быть, с приездом Матвея Петровича все еще изменится. Нет, Нюшка определенно права. Раскис Степа перед директором... А вот он возьмет да и вернется сейчас к Савину, отдаст ему пакет и скажет, что ни в какую колонию не поедет. Может, кому-нибудь и очень нужно, чтобы Степа исчез из Кольцовки, но он уезжать не собирается, он будет учиться только здесь. У него есть еще дела в деревне, и надо распутать кое-какие узелки...
– А когда Матвей Петрович приедет? – с надеждой спросил Степа.
– Сегодня должен. – Нюшка украдкой поглядела на осунувшееся лицо мальчика. – А может, он уже и приехал. Вот пошли к Рукавишниковым...
– У тебя же уроки, прогул запишут.
– Ах, прогул!.. – Нюшка махнула рукой и сорвала с вешалки свою куртку.
В ОСАДЕ
Они вышли из школы.
– А на воле-то как хорошо! – зажмурившись от солнца, вскрикнула Нюшка.
И верно, весна уже давала о себе знать. Солнце пригревало вовсю, снег осел, дороги и тропки побурели, с крыш частой серебряной дробью стучала капель, завалинки у изб вытаяли, и на них уже хозяйничали горластые куры и петухи.
Степа и Нюшка прошли липовой аллеей и, свернув на улицу, направились к Рукавишниковым.
В деревне царило необычное оживление.
У пожарного сарая стояла кучка стариков и что-то бурно обсуждала.
У колодца собрались женщины. Размахивая руками и потрясая коромыслами, они тоже о чем-то спорили. Потом, забрав пустые ведра, женщины пошли к дому Никиты Еремина, в котором помещалось теперь правление артели.
– Что за собрание сегодня? – спросил Степа.
– Да нет, вроде не должно... – озадаченно сказала Нюшка. – Артельщики в рощу ушли. Лес рубят для новой конюшни.
– А смотри, сколько народу собралось, – показал Степа в сторону правления, откуда доносились шум и крики. – Ясное дело, собрание будет. И, видно, важное. Давай послушаем...
Нюшка хотела было напомнить Степе, что они и так идут по важному делу, но как тут не послушать, о чем будут говорить колхозники...
И она вслед за Степой свернула с дороги.
У правления толпилось человек пятнадцать мужиков. Ругаясь и выкрикивая угрозы, они осаждали Ваню Селиверстова, который стоял перед ними на ступеньках крыльца в распахнутом ватнике и в сбитой набок кепке. С первых же дней артельной жизни Ваню как комсомольца и грамотея выдвинули работать в правление колхоза: он был и счетоводом, и учетчиком, и делопроизводителем.
– Граждане! Я вам русским языком поясняю, – тяжело дыша, говорил Селиверстов, – ну нет Егора Петровича. В район уехал, на совещание... А другие члены артели вместе с сознательными колхозниками в роще бревна пилят... для артельной конюшни стараются. А вы в такой день от работы отлыниваете да еще бузу поднимаете...
– Ты, Ванька, нас не учи! И зубы не заговаривай! – пьяно покачиваясь, закричал на него голенастый, сухой, как жердь, Тимофей Осьмухин. – Мы теперь вольные казаки. Выдавай бумагу – и баста!
– Чего ему надо? – недоумевая, спросил Степа.
– Назюзюкался, вот и несет околесицу! – фыркнула Нюшка.
– Ну, ну! – прикрикнул на нее Прохор Уклейкин. – Укороти язычок-то, балаболка! Сидите там в школе, не знаете ничего. Колхозы-то распущаются...
– Как это? – опешила Нюшка. – Что ты, дядя Прохор?
– Вот тебе и дядя-тетя! – фыркнул Уклейкин. – Из Москвы такой приказ пришел. От самой партии. Во всех газетах пропечатано. Расходись, мужики, живи, как жилось...
Степа и Нюшка даже подались от Прохора в сторону. Кому ж не известно, что старик Уклейкин, как и его внук Семка, способен наговорить такое, в чем потом и за неделю не разберешься!
– Вот народ и выходит из артели, – кивнул Уклейкин на мужиков, осаждающих Ваню Селиверстова. – А теперь лошадей требуют...
– Выдавай бумагу, Ванька! – орал Осьмухин, напирая грудью на Селиверстова и все выше загоняя его по ступенькам крыльца.
Осьмухина поддержал Никодим Курочкин. Тыча Селиверстову пальцем в грудь, он все пытался втолковать ему, что раз мужики не согласны жить в артели, никто не имеет права задерживать их лошадей на общем дворе. И пусть Ванька сейчас же напишет распоряжение, поставит артельную печать, и они пойдут на конюшню за своими лошадьми.
– Да вы кто – дети малые? Младенцы грудные? – силился образумить мужиков Селиверстов. – Как можно? Я же прав таких не имею... Это правление должно решить.
– Да что с ним болты болтать! – Осьмухин махнул мужикам рукой. – Айда до конюшни!
Широкое лицо Селиверстова покрылось потом.
– Это... это знаете как называется! – задохнулся он, расталкивая мужиков. – По закону отвечать будете... Я вот в сельсовет...
– Нет уж, милок, подожди! – Курочкин крепко схватил его за плечо и подмигнул мужикам. – Посиди пока в чуланчике, не мешай нам...
Ваня ухмыльнулся, потом неожиданно присел, вырвался из рук Курочкина и, спрыгнув с крыльца, метнулся в сторону.
Но мужики быстро нагнали его, сбили с ног и, скрутив за спину руки, потащили в сени.
– Что вы делаете? Не смейте! Отпустите! – в один голос закричали Степа и Нюшка, бросаясь к мужикам.
Услышав знакомые голоса, Ваня обернулся.
– А-а, шекаэм! – обрадовался он. – Бегите в сельсовет! Или нет... лучше к Аграфене... – Ваня не договорил – его втолкнули в сени. – Пусть ворота закроет... ворота! – донесся его голос уже из-за стены.
– Сунуть и этих за компанию, что ли... – услышал Степа голос, и к нему потянулась чья-то рука.
Не раздумывая, он отпрянул в сторону и помчался вдоль деревни. Рядом бежала Нюшка.
Они влетели в ковшовский двор и едва не сбили с ног дядю Илью. Аграфены во дворе не было.
– Мужики идут!.. – хрипло крикнул Степа. – Лошадей забирать!
– Кыш ты, оглашенный! – замахал на него руками Илья Ефимович. – Опять тебе мерещится?
– Да нет же... Вот Нюшку спросите!.. Закрывайте ворота!..
Во двор с полной плетенкой сена за спиной вошла Аграфена. Нюшка бросилась к матери и коротко рассказала о том, что произошло у правления.
– Мужики? Осьмухин, говоришь? Пьяный? – побледнев, переспросила Аграфена.
Она быстро закрыла ворота, заложила их тяжелым засовом и спросила Илью Ефимовича, нет ли поблизости какого-нибудь бревна или доски, чтобы для большей прочности припереть ворота.
– А может, уйти нам подобру-поздорову... – начал было Илья Ефимович, но, заметив злой взгляд Аграфены, замялся: – Есть подпорки, есть... достану сейчас.
Он толкнул дверцу, ведущую со двора в сени, и скрылся.
Аграфена кинула взгляд на Степу и Нюшку и велела им уходить домой.
– Что вы, тетя Груня! – заспорил Степа.
А Нюшка сделала вид, что не расслышала слов матери. Она заглянула под сени и, обнаружив там старые, облепленные паутиной доски, закричала:
– Смотри, да здесь полно подпорок!
Аграфена с ребятами принялась подтаскивать к воротам доски. Не успели они поставить третью подпорку, как снаружи донеслись возбужденные голоса и в ворота забарабанили тяжелые кулаки.
– Илья, выдавай лошадей! Правление приказало! – закричал Осьмухин. – Бумагу на руках имеем.
– Врешь, Тимофей, нет у тебя никакой бумаги! – отозвалась Аграфена. – Самоуправством занимаешься.
– Это ты, Грунька? – узнал ее Осьмухин. – Честью просим– не супротивничай, открывай ворота!
– И я по-хорошему прошу – не ломись, отойди от артельной конюшни.
– Да пойми, дурья твоя голова, весь народ из колхоза выходит...
– Все не уйдут! – засмеялась Аграфена. – А кто и шарахнется, так тоже вроде тебя... Жалеть не будем! Ну, кто там еще с тобой?.. Прохор Уклейкин да Никодим Курочкин. Эти тоже из тех, «куда ветер дует», ни рыба ни мясо.
– Грунька! – вновь закричал Осьмухин. – Последний раз говорю... Не доводи до остервенения... Ворота высадим!
Аграфена сжалась, схватила острые железные вилы, ударила ими по стене. Вилы зазвенели.
– Только посмейте! – хрипло погрозила Аграфена. – Вилы в ход пущу!.. Вот те крест, пропорю!..
– А-а, стращать нас! – взревел Осьмухин. – Навались, мужики!
Ворота затрещали, заходили ходуном на железных петлях. По ним дубасили кулаками, кольями, ногами.
Лошади во дворе насторожились, запрядали ушами, застучали копытами. Красавчик протяжно заржал.
«Как с цепи сорвались! – подумала Аграфена. – Не ровен час, и высадят ворота. И куда это Илья подевался?» И она приказала ребятам принести еще досок...
Степа и Нюшка полезли под сени.
– Ты как думаешь – выстоим? – блестя глазами, шепнула Нюшка.
– Должны вроде... если, конечно, ворота выдержат, – ответил Степа.
Напор на ворота между тем начал ослабевать, крики и брань снаружи утихли.
Нюшка бросилась к воротам и припала к щели.
– Мамка, они уходят! – восторженно завопила она. – Наша взяла!
Но тут в сенях послышался топот, возня, загремело пустое ведро и раздался возмущенный голос Ковшова:
– Разбой, насилие! Я жаловаться буду!
Потом дверца из сеней распахнулась, и с высокого приступка прыгнул во двор Тимофей Осьмухин. Он бросился к воротам и принялся вытаскивать засов. Аграфена вцепилась в Осьмухина, стараясь оттащить его.
Но было уже поздно – двор наполнился мужиками. Они оттеснили Аграфену в сторону, посбивали все подпорки и, распахнув настежь ворота, начали выводить на улицу лошадей. Кое-кто прихватывал даже хомуты, вожжи и седелки.
Аграфена бегала по двору, хватала лошадей за поводья, заворачивала их обратно в стойла, отнимала у мужиков сбрую, уговаривала их не разбойничать.
Вот она вновь столкнулась с Осьмухиным, который, выведя свою лошадь из стойла, начал взбираться ей на спину. Изловчившись, Аграфена с криком ухватила его за ногу. На помощь ей подбежали Степа с Нюшкой и совместными усилиями стащили Осьмухина с лошади.
Обозленный Тимофей бросился на Аграфену и, нехорошо выругавшись, с силой толкнул ее в грудь. Аграфена отлетела в угол, ударилась головой о кормушку.
Глаза у Нюшки загорелись злым огнем.
– Мамку бить! – воинственно завопила она и, схватив метлу, начала яростно охаживать Осьмухина и других мужиков по спинам.
Не отстал от нее и Степа. Зачерпнув из кадки ведро воды, он принялся обливать мужиков, словно тушил пожар. Ребят отталкивали, хлестали поводьями...
