Текст книги "Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I."
Автор книги: Алексей Мусатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц)
На собрание сошлись часам к восьми вечера.
Первой в избу-читальню явилась Феня Осьмухина, рослая, большерукая девушка с добрым, обветренным до красноты лицом.
Читальня помещалась в просторной, осевшей в землю избе. Хозяева ее давно уехали из Кольцовки, разбрелись по свету, и старая изба считалась ничейной. В первые же дни после организации артели комсомольцы починили пол, рамы, оклеили стены обоями, собрали откуда могли несколько десятков книг, выписали газеты, и кольцовская изба-читальня широко открыла для всех свои двери.
Избачом комсомольцы избрали Степу Ковшова, а дежурить в избе-читальне договорились по очереди.
Сейчас Феня зажгла фонарь и принялась наводить порядок. Затопила железную печку, заправила керосином две лампы-«молнии», вычистила ламповые стекла, побрызгав пол водой, подмела мусор, в чинном порядке расставила скамейки. И вот уж, казалось, все было сделано, но Феня находила все новую и новую работу: перебрала газеты, смахнула пыль с подоконников, потом принялась расставлять книжки на полках.
В читальню с гомоном и смехом ввалилась ватага девчат во главе с Нюшей.
– Ой, Феня! – всплеснула руками Таня. – Что ты наделала? У Степы же книги по разделам подобраны... Зачем ты их, как солдат, по росту поставила?
Девчата засмеялись. Аккуратница Феня не раз попадала впросак.
– Я ж как лучше хотела, – сконфуженно забормотала девушка, отходя от полок. – Когда по росту, так больше книг влезет.
Девчата расселись по скамейкам.
– А чего будет? Опять лекция или громкая читка? – спросила Зойка Карпухина, юркая курносая девушка с мелкими кудряшками. – Пошли бы лучше в Заречье – там в клубе танцы до упаду.
– Тебе же сказано, – напомнила Нюшка, – Степан на курсы трактористов уезжает. Надо нового секретаря выбрать.
– Ну, теперь до вторых петухов преть будем, – вздохнула Зойка, оделяя подружек семечками.
– А ты не мусорь, не лузгай здесь, – строго сказала Феня, показывая на устрашающий плакат работы местного художника: «Табак и семечки – враги культуры и здоровья». Под этими словами в левом углу был нарисован высохший, почерневший парень, изо рта которого, как из фабричной трубы, валил густой дым, а в правом углу – девица, заплевавшая подсолнечной лузгой избу-читальню почти до самой крыши.
– Ладно тебе, тетя Феня! – отмахнулась Зойка и, покосившись на плакат, показала подругам на свой карман: – Лузгайте сюда...
Парней между тем все еще не было. Заскучав, Зойка зевнула, вытянула ноги, полюбовалась на свои новые сапожки, подбитые стальными подковками.
– А давайте тогда здесь топнем... Хоть одну кадрильку пройдем! Мне обувку обновить надо. – И она с надеждой посмотрела на Нюшку.
– Сиди, тебе говорят! Чего это мы всухую выкаблучивать станем. – Нюша повела бровями и покосилась на дверь: куда же запропастился гармонист?
Наконец в дверях показался скуластый, приземистый Митя Горелов, не по сезону одетый в легкий пиджачишко. Он деловито прошел к печке и, присев на корточки, поднес к самому огню окоченевшие, красные, как гусиные лапы, руки.
Вслед за Митей в избу-читальню ввалился долговязый, мрачноватый Семка Уклейкин. Шея его была обмотана ярким, как павлиний хвост, шарфом, на груди висела видавшая виды гармошка.
Девчата переглянулись.
– Сёмчик! Ненаглядный наш! – ласково пропела Зойка. – Где ты пропадаешь? – И, вскочив со скамейки, она выбила сапожками частую дробь.
Девчата мигом сдвинули в стороны скамейки, разбились на пары. Уклейкин устроился на табуретке и, повернув голову в сторону, заиграл кадриль...
Когда Степа Ковшов с группой парней вошел в избу-читальню, девчата веселились, как на доброй вечерке. Они то сходились вместе, то расходились в стороны, кружились, обменивались «кавалерами». Зойка упоенно выкрикивала команды, а Феня Осьмухина, забыв обо всем на свете, с аппетитом лузгала семечки и, улыбаясь, следила за танцующими.
– Товарищи! Граждане! – заглушая гармошку, закричал Степа. – Опять семечки, опять танцульки! Это черт знает что! – и он обратился к белобрысому мужчине в кепке и в городском пальто, только что вошедшему вместе с ним в читальню: – Матвей Петрович, куда это годится? Мы начали борьбу с посиделками и вечерками... А девчатам хоть кол на голове теши. Они и в читальне вечерки заводят. Кадрили да тустепы...
Гармонь умолкла. Уклейкин перебрался поближе к Мите Горелову. Девчата, как провинившиеся школьницы, сгрудились у стены.
Нюшка нахмурилась. Пожалуй, зря они так развеселились. Сейчас Степа опять начнет внушать им, что изба-читальня святое место, очаг культуры. И пусть бы внушал, девчата уже привыкли к этому, но зачем же это делать при Матвее Петровиче. Он же как-никак бывший их учитель, а сейчас работает инструктором в райкоме партии.
– Послушай, Степан, – заговорил Матвей Петрович. – Я вот одного не пойму – зачем же вам с вечерками бороться?
– А как же! – удивился Степа. – Старый быт... нездоровые влияния... И прочее там...
– Да-а, дело, конечно, серьезное, – покачал головой Матвей Петрович. – Выходит, что песня и танцы тоже старый быт... и подлежат искоренению... – Он шагнул к девушкам. – Ну, здравствуйте, красавицы... Давненько я вас не видал... Что ж вы кадриль-то закончили?
– Да шут с ней, – с досадой сказала Нюшка. – У нас же собрание сейчас...
– Насколько я понимаю, в кадрили требуется проделать еще три круга. А ну-ка, Семен! Поработай на пользу обществу! – обратился Матвей Петрович к гармонисту и галантно протянул руку Нюше.
Девчата фыркнули.
– Что, сомневаетесь? А я когда-то неплохо танцевал.
В глазах у Нюшки вспыхнул озорной огонек.
– Давай! – кивнула она Уклейкину и, покосившись на Степу, подхватила под руку Матвея Петровича.
Через несколько минут кадриль была закончена по всем правилам.
Матвей Петрович церемонно поклонился Нюше, вытер взмокший лоб и обернулся к Ковшову:
– Теперь можно начинать деловую часть.
Надувшийся Степа, стараясь не смотреть в сторону девчат, объявил собрание открытым.
Выбрали председателя. Степа выпил стакан воды, разложил перед собой бумаги, словно приготовился произнести часовую речь, но потом махнул рукой и сказал всего лишь несколько слов:
– О чем собрание – сами знаете. Уезжаю на тракторные курсы... На несколько месяцев. Вот и нужно выбрать нового секретаря...
– Погоди, погоди, – остановил его Матвей Петрович. – Ты не торопись. Расскажи о курсах поподробнее...
– А что ж тут рассказывать. Пришел вызов из города... вот правление и посылает меня.
– Это же большое дело – первый тракторист на селе! – раздумчиво заговорил Матвей Петрович. – Сначала ты, Степа, один будешь, потом за машину сядут десятки твоих товарищей. И надо вам знать, что трактор сейчас – это не просто машина, которой можно вспахивать землю. Вам предстоит поднимать целину новой жизни, корчевать все старое, негодное, сопротивляющееся... И, если кто по натуре не боец, тому лучше и не садиться за руль трактора. Конечно, вам нелегко придется, испытаний будет немало. Надо быть ко всему готовым. Вы, наверное, слышали историю комсомольца Петра Дьякова?
– Это где-то в Сибири случилось, – подсказала Нюша.
– Да, да... В Тюменской области. Там в одной из деревень комсомольцы во главе с Петром Дьяковым создали колхоз и отобрали у кулаков трактор. На нем стал работать Петр Дьяков. Все это разожгло злобу и ненависть кулаков. Они подстерегли тракториста ночью, стащили с машины, избили до полусмерти, а потом облили керосином и подожгли.
– И он погиб, Петр Дьяков? – вполголоса спросила Таня.
– Нет, к нашему счастью, выжил. Долго болел, но теперь опять работает в колхозе. Его так и прозвали «Огненный тракторист». Про него даже песню сочинили... Вот послушайте... – И Матвей Петрович негромко запел:
По дорожке по ровной, по тракту ли,
Все равно нам с тобой по пути.
Прокати нас, Петруша, на тракторе,
До околицы нас прокати...
– Хорошая песня! – вскрикнула Нюшка. – Нам бы ее записать, Матвей Петрович!
– Обязательно запишем. Вы эту песню еще не раз вспомните. Только потом, потом. А сейчас продолжайте собрание.
– Так надо секретаря ячейки выбрать, – сказал Степа, обращаясь к комсомольцам. – Выдвигайте, кто вам по нраву... Хоть самого развеселого...
– Уж если самого развеселого, тогда давайте Нюшку! – выкрикнул из угла Уклейкин.
– Молчи ты... пустобрех. – Нюша сердито поглядела на парня.
Выбрать нового секретаря оказалось не так просто. Комсомольцев в ячейке было немного, к тому же одни еще учились в старших классах школы, другие были в отъезде или совсем недавно вступили в комсомол.
Собрание придирчиво перебрало всех ребят и девчат.
Митя Горелов, скажем, комсомолец со стажем, но он вот-вот уйдет из деревни; Уклейкин – парень озорной, хулиганистый, и его никто слушать не будет; Феня Осьмухина – дивчина грамотная, развитая, но держится особняком ото всех; у Зойки Карпухиной на уме только одни наряды, женихи да гулянье; подошла бы Таня Ковшова, да уж очень она робка и застенчива.
Вернулись к кандидатуре Нюши Ветлугиной.
– А я что говорил... – вновь подал голос Уклейкин. – Она же на все руки от скуки. Видали, как она зампредом работает... Всем вкалывает! Кому нужно, любому наскипидарит!
Комсомольцы, вспомнив Нюшины проделки на посту рассыльной, дружно засмеялись.
– Верно, давайте Нюшку! – сказала Зойка. – По крайней мере хоть весело будет. Она и поет и пляшет!..
– Молчи! – зашипела Нюша, пребольно ущипнув подругу. – Не справлюсь я, да и не хочу!
Против нее решительно выступил Степа Ковшов. Согласившись, что энергии у нее хоть отбавляй, он сказал, что Ветлугина еще не доросла до понимания комсомольской дисциплины, что на каждом шагу из нее выпирает стихия и анархия и что по своему политическому развитию она еще стоит на уровне ученика пятого класса. Для примера Степа даже привел тот случай, когда брошюру «Кто такие империалисты?» Нюша читала два месяца, а потом оказалось, что ничего в ней не поняла.
Укрывшись за спины подруг, Нюша исподлобья следила за Степой. Казалось, что она могла быть довольна: после таких слов ее никто, конечно, не станет выдвигать в секретари. Но в то же время ей почему-то стало не по себе: «Не доросла... выпирает из меня... И все-то он меня учит, все учит...»
– Значит, кандидатура Ветлугиной отпадает, – заключил председатель собрания. – Как политически незрелая...
– Почему ж отпадает? – поднялся со скамейки Матвей Петрович. – Раз выдвинули, надо будет поставить на голосование... И если позволите, то я должен кое в чем возразить Степе Ковшову. Это верно, Нюша Ветлугина еще не очень грамотная. Но и все вы здесь не лекторы, не профессора, не академики. Вы затем и в комсомол вступили, чтобы учиться, расти, набираться ума-разума. И надо судить по главному. Нюша – дивчина смелая, боевая, с характером. Энергии у нее предостаточно. Вспомните, как она воевала с кулаками, как помогала взрослым создавать колхоз...
– Ты слушай, слушай... – наклонилась к подруге Таня. – Как он тебя поднимает-то...
Втянув голову в плечи и затаив дыхание, Нюша старалась не шевельнуться. Что ж это такое? Когда парни и девушки, дурачась, назвали ее имя, это было понятно. И, когда Степа пропесочивал ее, это тоже было не в диковину. А теперь вдруг сам Матвей Петрович говорит серьезные слова и предлагает ее в комсомольские вожаки. Да нет, это какой-то подвох, шутка. Какой же она вожак! С первого же дня нашумит, накричит, перессорится со всеми. Да ее самое надо еще вести за руку, то подталкивать, то сдерживать, чтобы она не вылезала из колеи.
– И лучше не говорите, Матвей Петрович! – вскочив, умоляюще выкрикнула Нюшка.
– Дисциплина, Ветлугина! – перебил ее председатель собрания. – Проси слова в порядке очереди.
– Все равно не буду секретарем!.. Не буду и не буду! Вот и весь сказ!.. – Перешагивая через скамейки, Нюша пробралась к двери и схватилась за скобку.
– Нет уж, сиди, – задержала ее Феня. – Привыкай к порядку-то.
Собрание между тем шло своим чередом. Когда все желающие высказались, председатель приступил к голосованию.
– Смотри, за тебя руки тянут! – шепнул кто-то Нюше. Обхватив пылающую голову руками, она опустилась на порог у двери – только бы ничего не видеть и не слышать. Как сквозь стену донесся до нее размеренный голос: «Пять... шесть... девять... одиннадцать», потом председатель собрания что-то объявил, затем все поднялись, задвигали скамейками, захлопали в ладоши.
– Вставай... – толкнула Нюшу Феня. – Заголосовали тебя! Большинством! – И, схватив за рукав, она потянула ее к столу.
Нюша вырвалась и стремглав выбежала из избы-читальни.
ПРОВОДЫ
Утром Нюшка как ни в чем не бывало пришла в правление колхоза и занялась своими обычными делами: подмела пол, убрала со столов окурки, затопила печь, присыпала песком заледеневшую дорожку перед крыльцом.
Пришли счетовод с завхозом, потом Василий Силыч.
Они принялись что-то обсуждать, подсчитывать и не обращали на рассыльную никакого внимания.
«Значит, ничего они о вчерашнем собрании не знают», – решила Нюша. Если бы знали, то счетовод обязательно бы заговорил с ней о «младом племени», о международных новостях, о пограничных инцидентах, как это он обычно делал со Степой Ковшовым.
«А может, меня и не избрали в секретари-то, – спохватилась Нюшка. – Взяли да и переголосовали, когда я убежала... Оно и к лучшему... Еще не доросла я, как говорит Степа».
В правление вошел высокий, рыжеватый старик Прохор Уклейкин.
– Честь имею! – по-военному отрапортовал он. – Я от старшего конюха, от Тихона Кузьмича... Кормов требует... Уль... уль... ультимативно... – Он с трудом выговорил трудное слово. – Так и просил передать... «Не обеспечат, мол, в срочном порядке, слагаю с себя всякую ответственность за конское поголовье».
– Скажи на милость – ультимативно! – покачал головой Василий Силыч. – Нет чтобы самому зайти, так нарочного посылает. Тоже мне персона! – И он обратился к Нюше: – Сходи-ка проверь. Я вчера Осьмухиным да Ползиковым наряд дал, чтобы они солому к конюшне подвезли...
– Есть, дядя Вася! – козырнула Нюша и, прихватив свою знаменитую суковатую «палочку-выручалочку», которой она отбивалась от собак, отправилась по деревне.
С кого же начать? Пожалуй, с Осьмухиных. Нюша недолюбливала эту семью. Осьмухины, особенно шумная, крикливая Матрена, больше всех поносили молодой колхоз, вступили в него позже других семей, успев до этого разбазарить почти все свое хозяйство, да и сейчас продолжали жить словно единоличники.
«Сквалыги... притворщики», – подумала Нюша, осторожно пробираясь через темные сени, заставленные ларями, кадушками, ящиками.
Она с трудом открыла тяжелую, тугую дверь, переступила высокий порог, и ее сразу обдало жаром – прямо против двери топилась печь.
Засучив рукава, раскрасневшаяся дородная тетка Матрена пекла блины. Она наливала тесто из опарницы на сковородку, ловко орудуя сковородником, задвигала ее в жаркую печь, поближе к огню и тем же сковородником вытаскивала другие сковородки с уже готовыми блинами. Быстро поворачивалась, подносила шипящую сковородку к столу, сбрасывала блин в глубокую миску, и затем все повторялось сначала. Вид у Матрены был решительный, строгий, будто она по меньшей мере была кузнецом и стояла у наковальни.
За широким столом молча ели блины муж Матрены Тимофей, узколицый, небритый мужчина, неуловимо чем-то похожий на суслика, и ее дочь Феня.
Заметив Нюшку, Феня едва не поперхнулась блином и, взглянув на стенные часы, поднялась из-за стола.
– Кончай, мама... На работу пора. И так опаздываешь.
Она поспешно оделась и вышла за дверь.
– А ну еще по парочке, – сказала Матрена, круто поворачиваясь к столу и сбрасывая со сковородки в миску горячие блины.
Нюша обратилась к Тимофею:
– Дядя Тимоша! Скажите вы тетке Матрене...
– А-а, рассыльная! – засмеялся Тимофей, придвигая к себе сметану. – Блинов хочешь? Гречневые... с пылу-жару. Мы тут с Фенькой наперегонки схватились, кто больше умнет.
– Вы почему не на работе? – спросила Нюша. – Почему солому не возите?
Матрена, сделав вид, что не замечает дивчину, вновь загремела сковородником:
– Тимофей, кого это бог принес?
– Нюшка Ветлугина заявилась... – лениво отозвался Тимофей.
– А я думала, что ее будущий отчим пожаловал, сам старший конюх...
– Тихон Кузьмич, поди, только что похмеляется. После вчерашнего сватовства у него головка болит... Аграфена ему сейчас на особинку жарит-парит.
Нюшка растерянно посмотрела на Осьмухиных. Ох уж этот Горелов! Сколько недобрых разговоров вызвало его сватовство к Нюшкиной матери.
– Тетя Матрена! Дядя Тимофей! – умоляюще заговорила она. – Почему вы за соломой не поехали? Вам же дали вчера наряд!
Отложив сковородник, Матрена уперла руки в бока:
– Да разве же это работа – гнилую солому из-под снега выкапывать? Додумались тоже, начальнички!.. Профукали корма-то, а теперь людьми помыкают! Ты что об этом понимать можешь? Да кто ты такая, чтобы наставлять меня?..
– А она, Матрена, зампред! – вытирая ладонью масленые губы, ухмыльнулся Тимофей. – Ко всем дыркам затычка...
– Так не пойдете на работу? – с трудом сдерживая себя, спросила Нюшка.
– И не подумаем! – бросила Матрена. – Какая уж тут работа! Собрались в артели Тюха с Матюхой, Колупай с братом – вот теперь и трещит все по швам...
– А я... я говорю... пойдете! – взорвалась Нюшка. – Я вот председателя кликну... Он вам...
Она бросилась к двери и чуть было не опрокинула ведро с водой. И тут ее словно бес попутал. Не помня себя, Нюшка схватила ведро и с размаху выплеснула воду в печь, на горящие дрова. Огонь с шипением потух, из печного чела повалил густой чадный дым.
– Ах ты... затычка! Бес лукавый! – завопила Матрена.
Нюшка выронила из рук ведро, бросилась в сени, спрыгнула с крыльца и помчалась вдоль деревни. А следом за ней, воинственно размахивая сковородником, тяжело топала Матрена и на всю улицу проклинала басурманку Нюшку.
Из домов высыпали любопытные, откуда-то появились вездесущие мальчишки.
– Айда, ребята! – кричали они.
– Нюшка Ветлугина чужие блины съела!
– Ее сковородником бить будут!
Нюшка понимала, что бежать вот так вдоль всей улицы, на глазах у людей, смешно и глупо, но остановиться уже не могла и только свернула в переулок. И тут она неожиданно налетела на Матвея Петровича, дядю Васю и Степу Ковшова.
– Бег на дальнюю дистанцию! – Матвей Петрович, усмехаясь, задержал Нюшу. – Очень интересно!
Размахивая сковородником, подбежала запыхавшаяся Осьмухина.
– Помилуйте, Матрена Силантьевна. – Матвей Петрович отобрал у разгневанной женщины сковородник. – Что за спешка?
– И это девки пошли! Да я жаловаться буду... До суда дойду! – продолжала вопить Матрена.
Подошли колхозники.
Матвею Петровичу наконец удалось немного успокоить Матрену и узнать от нее, что Нюшка, как разбойник, ворвалась к ней в дом, залила водой огонь в печи и не дала допечь блины.
Кругом весело засмеялись:
– Это лихо!
– Нюшка, она может!
– Гляди, скоро и печки крушить начнет! И двери высаживать!
Нюша густо покраснела. Потом, заметив, что Матвей Петрович с удивлением покосился на нее, а Степа прыснул в кулак, она вдруг вплотную подошла к Матрене:
– Вы уж все говорите... по правде! Пусть люди слышат. Почему вы с Тимофеем на работу не ходите? Почему дома отсиживаетесь?.. Полдень скоро, а вы блины печете...
– Да кто ты такая? – вновь взбеленилась Матрена. – Уборщица при правлении, девка на побегушках, а тоже во все нос суешь...
– А это не так уж плохо... – заметил Матвей Петрович. – Она ведь колхозница, за артельное дело болеет. Да к тому же с сегодняшнего дня Нюша еще и секретарь комсомольской ячейки.
– Секретарь! – удивилась Матрена. – Так зачем же блины губить?.. Ты меня убеди, сагитируй!
– Уж я ли тебя не агитировал вчера, – покачал головой Василий Силыч. – Семь потов спустил. И так и этак обхаживал.. А ты все ж на работу не вышла. Совесть надо иметь!..
– «Совесть, совесть»... Как люди, так и я, – забормотала Матрена и, провожаемая смехом и шутками собравшихся, поспешила удалиться.
– Неужто все блины погубила? – фыркнув, спросил Матвей Петрович.
– Молодец деваха! – подал голос кто-то из колхозников. – Так Матрене и надо.
Не мог сдержать улыбки и Василий Силыч:
– Ну-с, истребительница блинов!.. Все же придется тебе ответить за такую агитацию. Несдержанна ты очень...
– Ну и прорабатывайте! – буркнула Нюшка. – А все равно Осьмухины лодыри и сквалыги. И колхоз им чужое место. Плюют они на все с высокого дерева и посмеиваются.
Колхозники начали расходиться по домам. К Нюшке подошел Степа.
– Ну, так как? Приступаешь к работе, секретарь? – улыбаясь, спросил он.
– Можно считать, что она уже приступила, – заметил Матвей Петрович.
– Тогда принимай дела, – сказал Степа. – Мне завтра уезжать надо.
Вздохнув, Нюшка посмотрела на Матвея Петровича, на девчат, потом на Степу.
– Пошли... приму!..
На другой день Нюшка выпросила на конюшне у Горелова лошадь, запрягла ее в сани и, подъехав к дому Ковшовых, постучала в окно. На крыльце с рюкзаком за плечами показался Степа. Вслед за ним вышла Таня.
В широких санях-розвальнях на соломе сидели разодетые по-праздничному девчата и Уклейкин с гармошкой. Под дугой позванивал колокольчик, в гриву и в хвост лошади были вплетены кумачовые ленты.
Степа переглянулся с сестрой, потом покосился на Нюшу:
– Зачем это?
– Садись! На станцию тебя отвезем.
– Один доберусь... пешком.
– А ты не кобенься, – прикрикнула Нюша, подталкивая парня к саням.
Пожав плечами, Степа вместе с сестрой сел в сани. Нюша взялась за вожжи и тронула лошадь.
Перед правлением колхоза, где уже собралась порядочная толпа колхозников, подвода остановилась. Василий Силыч сказал Степе несколько напутственных слов, попросил его учиться на курсах как следует и вернуться в Кольцовку вместе с трактором к весенней пахоте.
Потом вышел вперед дед Анисим:
– Ты уж, Степаха, того... в грязь лицом не шлепнись... Будь там попровористей... С машиной на короткую ногу сойдись... Зауздай ее, как конягу доброго, чтоб она потом не брыкалась... Без машины нам теперь и податься некуда... – И он пространно принялся рассказывать, как мужики когда-то оконфузились с паровым локомобилем для мельницы.
– Регламент деду! – крикнула из саней Зойка, и колхозники, оттеснив Анисима в сторону, начали прощаться со Степой.
По Нюшкиному сигналу Уклейкин растянул мехи гармошки, и девчата затянули полюбившуюся им песню об «огненном трактористе – Петре Дьякове». Только вместо «Прокати нас, Петруша...» они спели: «Прокати, Ковшов Степа, на тракторе, до околицы нас прокати».
– Вот это песню выискали... – заговорили в толпе. – Прямо как на заказ.
– Да ты что, Нюшка! – сердито сказал Степа, когда подвода тронулась дальше. – Нарочно все придумала?.. В песню меня зачем-то вставила... Еще митинг этот? Зачем звону столько?
– А что ж такого! – ухмыльнулась Нюшка. – В кои веки пария в трактористы провожаем – почему бы не отметить! – И она заговорщицки переглянулась с девчатами. – А потом, может, это у нас мероприятие такое... коллективные проводы по плану ячейки.
– Уж будь ласковый, подчиняйся новому-то секретарю, – смеясь, заметила Зойка и запела частушки о миленке-трактористе, который оседлал железного коня и перепахал все поля на белом свете.
Девчата подхватили высокими срывающимися голосами. С песнями они доехали до конца Кольцовки и только здесь умолкли. Но, как только показались избы следующей деревни, девчата снова запели. Так, привлекая всеобщее внимание, они проехали несколько деревень.
Лошадь уже еле тащила тяжелые розвальни.
– Ну хватит! – взмолился наконец Степа. – Лошадь замучили... Да и петь вам больше нечего... Поезжайте обратно. – И он, кивнув Тане, решительно выскочил из саней и принялся прощаться с девчатами.
И тут Таня заметила, что, когда очередь дошла до Нюшки, брат с особой осторожностью взял ее шершавую руку и довольно долго держал в своей ладони.
– Ты с комсомольцами посматривай тут, – заговорил он на прощание. – За конями в первую очередь, за амбарами, за всем прочим. О комсомольской пустоши тоже не забывай. Пусть семена для сева не забудут приготовить, удобрения. Ясно тебе? Если чего не знаешь – ты спрашивай... или пиши там... Я, конечно, отвечу...
– Ясно, – выдохнула Нюша, медленно поворачивая лошадь обратно.
– Нюш, а ты ж о членских взносах ничего не спросила, – напомнила догадливая Таня.
– Ох, верно, совсем забыла! – спохватилась Нюша и сунула вожжи в руки Зойке. – Поезжай, я вас нагоню.
Переглянувшись, девчата тронули подводу к дому, а Нюша, Таня и Степа пошагали к станции.
– Степ, а Степ, – осторожно спросила Нюша, стараясь шагать с ним в ногу. – Ты выведай там... на курсах-то. Может, и девчат принимают. Ну хотя бы на потом, на будущий год.
Степа повернул голову к Нюше, взгляды их встретились, и он без слов понял, о чем она думает.
– Ладно... – кивнул он. – Узна́ю.
...Светило солнце, радуя своим теплом Небо по-весеннему было белесо-голубое, но снег в полях лежал еще по-зимнему чистый и пышный. По нему пролегали бесчисленные тропки, лыжни, следы зайцев, собак и терялись в голых прозрачных перелесках. Кое-где в поле виднелись стожки сена, прикрытые горностаевыми шапками, вдоль дороги чернели вешки, в перелесках несмело насвистывали птицы, оповещая о еще не близкой, но неизбежной весне.
