Текст книги "В третью стражу. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 61 страниц)

   – А дальше?

   – К вам, юнкер, подойдет человек в тирольской шляпе с чёрной пряжкой справа на сине-жёлтой ленте. Он попросит у вас спички, отдадите ему

этот

коробок.

   В кабинет, постучавшись, вошла секретарша. Аннушка. На неё у Вощинина были свои виды, но это, разумеется, могло подождать. Сняв с подноса и поставив на стол чашку кофе и блюдечко-сахарницу, где сиротливо лежали три кусочка синеватого рафинада, она неслышно удалилась, покачивая бедрами и помахивая подносом.

   – В Берн поедете вот с этими документами, – Василий Васильевич протянул Дмитрию паспорт подданного бельгийской короны, на имя Андреаса Кёека.

   – Но я не знаю их языка, – попробовал "трепыхнуться" Дмитрий, – только французский и немецкий.

   – Ну, всякое в жизни бывает – усмехнулся редактор. – Значит, может быть и бельгиец, не говорящий на языке родных осин. Пейте кофе Митенька, не ровен час, остынет...

И снова Амстердам, 1 января 1936 года

   После поездки в Берн, будто карусель закрутила Дмитрия по Западной Европе: Андорра, Цюрих, Льеж, Берлин, Нант...

   Полковник Зайцов тешил себя иллюзией, что использовал Дмитрия "втёмную" как мальчишку-курьера, несущегося на велосипеде за пару франков не разбирая дороги, лишь бы успеть. Не знал он лишь одного: все его "посылки" и письма "на деревню дедушке", прежде чем попасть к адресатам, проходили через руки сотрудников "группы Яши", чувствовавших себя в мутной воде русской эмиграции лучше, чем матёрая щука в пруду с карасями.

   "Детская возня на лужайке" агентов РОВС была не очень-то по душе и французским властям, особенно их контрразведке активно внедрявшей своих агентов в эмигрантские круги. Рано или поздно терпение "белль Франс" должно было лопнуть.

   В начале ноября 1935 года, в Марселе, Вощинину "на хвост" сели прыткие мальчики из Сюрте. По крайней мере, так было написано в удостоверении одного из них, достаточно неуклюжего, чтобы пару раз поскользнуться на граните набережной и, к несчастью, упасть в воду головой вниз, точно на остов полузатопленной лодки. Уже без бумажника.

   Провал из туманной возможности превращался в грубую реальность. Обиднее всего было то, что Дмитрий, попадись он французским "коллегам", сел бы в тюрьму или отправился на Кайенскую каторгу как белогвардейский террорист.

   В ответ на запрос о дальнейших действиях, Дмитрий получил из Центра жесточайший разнос за "бандитские замашки", ехидно озвученный куратором за чашкой кофе в одном из монмартрских бистро. Вопрос "куды бечь?", грубо сформулированный самим ходом событий, получил ответ в виде однозначно трактуемых распоряжений руководства Особой группы советской разведки с центром во Франции.

   Получив ценные указания, Вощинин уже на следующий день пришёл в редакцию "Часового", в буквальном смысле ногой открыл дверь кабинета главного редактора и устроил без малого "гран шкандаль" с хватанием "за грудки", обещанием вызвать на дуэль и тому подобными атрибутами дворянской истерики. Лейтмотивом скандала стала тема инфильтрованности РОВС большевистскими и французскими агентами, охотящимися на истинных патриотов России как на полевую дичь, сформулированная обычно вежливым Дмитрием весьма резко, если не сказать – матерно. "Главный" отреагировал на обвинения, как в свой адрес, так и в адрес "ведомства Зайцова" неожиданно спокойно и предложил временно "уйти в тень", взять своего рода долгосрочный отпуск "без содержания".

   – Поймите, Митенька, вина в случившемся по большей части только ваша и ни чья больше. Понимаю, жить и работать под постоянным давлением, в чужой стране тяжело. Не у таких как вы бойцов нашего движения нервы не выдерживали. Один Горгулов, покойный, своей выходкой вреда больше принес, чем все чекисты и Сюрте вместе взятые. Так что выходите отсюда через чёрный ход и тихонько-тихонько, ползком, огородами – в Бельгию, а лучше – в Голландию. Отсидитесь там с полгодика, может за это время и поуспокоится всё. До свиданья, юнкер, не поминайте лихом нас грешных.

   Непростое искусство отрубания возможных "хвостов" было вбито в Дмитрия учителями с обеих сторон практически на рефлекторном уровне. Без судорожных метаний, тяжелого дыхания загнанного животного, в общем, всего того, что любят изображать в дешёвых романах и синема. Жаль, только новый макинтош разодрал на спине, когда выпрыгивал из поезда на подходе к франко-бельгийской границе. Пришлось выбросить, а через "окно" идти уже в пальто, второпях украденном в придорожном кафе.

   И вот теперь Вощинин в Амстердаме. Виктор наконец-то нашел зеркало и не без удовольствия рассматривал отражение. Нет, этот белогвардеец ему положительно нравится. Молодость, молодость, как давно это было. Мне бы в молодости такую рожу... Здесь порода за версту чуется, шутка ли, еще при Алексее Михайловиче род в русской истории отметился. Утонченное лицо, серые глаза, "губы твои алые, брови дугой", небольшие усики. "Поручик Голицын", одним словом. И тёмно-русые волосы, аккуратно подстриженные с боков, сейчас растрепанные – со сна – но обычно уложенные. Женщины от такого красавца должны падать штабелями, и падали, разумеется. Не без этого.

   "А вот за волосы отдельное спасибо! Кто бы ни подсадил в тело этого белогвардейского чекиста, спасибо тебе!" – пропала лысина, которую Федорчук "заработал" к тридцати годам, и которую даже к пятидесяти терпеть не научился.

   "Кто же меня сюда засунул?...да не о том думаю, разъетить твою мокрым кверху! Надо думать о другом. От дядьки Миколы, прапорщика Прокопенко привет, не иначе. Что он там вчера говорил?

Я не за тобой, тебя другое ждет

. Дождалось, однако. А вот что теперь делать? Налево пойдешь – в НКВД попадешь, направо пойдешь – к белогвардейцам попадешь, прямо пойдешь... А не пойти ли пока из номера? Скажем, позавтракать?"

   Одеваясь, Виктор подумал, что современная ему одежда была – или будет? – гораздо удобнее. Особенно выпукло это проявилось, когда вместо привычных носок обнаружилась странная конструкция, похожая на миниподтяжки. Хорошо хоть сами носки оказались шёлковыми. С большим удовольствием он бы облачился сейчас в привычные вельветовые джинсы и свитер из ангорки, чем в эту темно-синюю "тройку". Хотя костюм, спору нет, был хорош, теперь – тьфу ты! – не теперь, а сильно потом таких уже делать не будут. Этот Вощинин, надо признать, и вообще обладал хорошим вкусом, но, с другой стороны, такой костюм обязывает. Влез в сбрую, пожалуйте и уздечку, в смысле галстук... Господи, а рубашка-то с запонками. Никогда их не носил. Где они лежат? Ага, на тумбочке. А это что рядом? Э... похоже на булавку для галстука... И, значит, хорошо еще, что не пришлось надевать фрак. Так, а что у нас с деньгами? Память Вощинина услужливо подсказала, где лежит кошелек и что можно купить на имеющиеся в наличии средства.

   "А хорошо тут живут, – подумал Федорчук, ознакомившись с "прейскурантом". – Цены не то, что в Киеве".

   Виктор открыл дверь номера и, насвистывая любимую "Пора-пора-порадуемся", вышел в коридор.

3

.

Олег Ицкович – Себастиан фон Шаунбург

,

Амстердам

, 1 января 1936 года

   За внутренним монологом, переходящим по временам в диалог с самим собой – ну, полная клиническая картина шизофрении, доктор! – Олег даже не заметил, как вышел из номера, закрыл дверь и, поигрывая деревянной грушей с прикованным к ней здоровенным, едва ли не амбарным, ключом, двинулся к лестнице. Опомнился уже на ступеньках. Удивился, -

а чего не на лифте?

– но вовремя

вспомнил

, – оного в здании покамест нет, – и, покачав головой, двинулся вниз.

   В вестибюле Олег присмотрел себе уютное кресло под пальмой в здоровенном горшке, порадовался мысленно, что в довоенной Европе курить в общественных местах еще не запретили, и махнул рукой кельнеру из ресторана.

   – Оберст! – крикнул по-немецки, закуривая. – Кофе и рюмку коньяку.

   И в этот момент по лестнице в вестибюль спустился еще один гостиничный постоялец – симпатичный молодой мужчина в хорошем синем костюме с каким-то "плывущим" взглядом синих же глаз и...

   "Я брежу?"

   Настолько типичный представитель своего народа – "А какого кстати? Француз или русский из бывших?" – и своей эпохи (у него даже усики "белогвардейские" имели место быть) насвистывал одну очень знакомую мелодию... Такую знакомую, и такую...

   "Он? Или просто почудилось?"

   И к слову, если не почудилось, то кто, Витя или Степа? И что теперь делать? Ведь не кинешься же ему на шею с воплем, узнаю, дескать, брата Колю!

   Между тем, мужчина остановился посередине вестибюля и осмотрелся кругом, как бы в поисках знакомых. Времени на размышление не оставалось, и Олег сделал первое, что пришло в голову. Положив ладонь правой руки на левую, он поджал большой палец и мизинец и слегка – как бы совершенно случайно, или в задумчивости – пошевелил тремя средними пальцами именно в тот момент, когда взгляд насвистывающего незнакомца скользнул по нему. И не ошибся, похоже: его поняли! Незнакомец, уже было прошедший мимо, резко повернул голову, фиксируя взгляд. Олег еще раз шевельнул пальцами. И сигнал оценили!

   Мужчина сделал еще пару шагов в направлении дверей ресторана, но затем остановился, как бы вспомнив о чем-то, что следовало сделать теперь же, пока он находится еще в фойе, и повернул в сторону стойки портье.

   – Простите, любезный, – обратился он к портье по-французски. – Не было ли почты для Андреаса Кёека из тридцать второго номера?

   Портье напрягся. По-видимому, он был не силен в языке Расина, но после краткой напряженной борьбы с лингвистическим кретинизмом, вдруг улыбнулся, и, с облегчением кивнув постояльцу, обернулся к деревянным ячейкам с номерами.

   – Sie haben zwei-und-dreißig gesagt?

   – Да, – подтвердил мужчина.

   – Leider, nein,– развел руками портье, снова оборачиваясь к клиенту. – Ich bedauer.

   – Не страшно, улыбнулся мужчина и, бросив искоса взгляд на Олега, пошел обратно к лестнице, явно забыв, что перед этим собирался в ресторан.

   Олег проводил его взглядом, допил, не торопясь, кофе и коньяк, докурил сигарету, и только после этого поднялся из кресла. Бросив взгляд через высокое и достаточно широкое окно, чтобы оценить состояние внешнего мира, – что в Амстердаме, как известно, никогда нелишне – пошел к лестнице. Сердце в груди стучалось, как заживо замурованный узник в дверь темницы. А из мыслей в голове была одна, но зато какая!

   "Не один! Я не один! Господи! Я не один! Не один!!!"

4.

Виктор Федорчук – Дмитрий Вощинин

,

Амстердам,

1 января 1936 года

   В дверь постучали. Короткий, решительный, но все-таки скорее интеллигентный, чем бесцеремонный стук.

   – Да? – Виктор открыл дверь и вопросительно посмотрел на высокого мужчину, который то ли подал ему внизу, в фойе, знак, то ли не подал, но вот теперь стоит здесь, перед дверью Федорчука.

   – Доброе утро, господин Кёек, – мужчина, молодой: открытое лицо с правильными чертами, крепкий подбородок и холодноватые голубые глаза, отдающие опасной сталью. – Скорее всего, мы незнакомы, но...

   Текст и манера говорить – посетитель вымучивал фразы на не слишком беглом, хотя и вполне уверенном французском, с изрядным немецким акцентом – не вязались с обликом сильного и, возможно, даже опасного человека. Чутьем Вощинина Виктор решил, что этого человека стоит опасаться или, по крайней мере, принимать во внимание. Тем удивительнее оказалось поведение незнакомца, что в нынешних обстоятельствах, могло означать...

   – Вы из какого номера? – спросил Виктор, переходя на немецкий.

   – Из тридцать третьего...

   – Цыц?! – метаморфоза случилась несколько более неожиданная, чем можно было представить даже в этих, по-настоящему экстремальных, обстоятельствах. С Федорчуком чуть не приключился "родимчик", и он даже не заметил, что перешёл на "великий и могучий".

   – Был, – с нервным смешком и тоже по-русски ответил незнакомец. – До сегодняшней ночи, если ты понимаешь, о чем я...

   – Понимаю! – Федорчук схватил "незнакомого друга" за плечо и, рывком втащив в номер, захлопнул дверь.

   – Ты поаккуратнее, – предупредил, дернувшийся было, но вовремя погасивший порыв "незнакомец". – Мог бы и сдачи ненароком получить... Витька, – ты?

   – Да, – кивнул, отступая от преобразившегося Олега Федорчук. – А ты? Твоя настоящая фамилия?

   – Ицкович. А твоя?

   – Федорчук.

   – А Степа?

   – Не знаю, – пожал плечами Федорчук. – Но раз мы оба здесь, то вероятность...

   – Выше пятидесяти процентов, – закончил за него Олег. – Проверим тридцать четвертый номер?

   – Пошли. Спросим, нет ли для ребе Ицковича славянского шкафа, или не здесь ли живет Эдита Пьеха...

   – Ага, здесь живет "иди ты на..."

5.

Виктор Федорчук, Олег Ицкович, Степан Матвеев

,

Амстердам,

1 января 1936 года

   Так, ты – Олег, – ткнул Ицковича пальцем в грудь "англичанин" из тридцать четвертого, как оказалось, тоже неплохо – буквально "по случаю" – говорящий по-русски.

   – А... этот кто? – и обвёл указательным пальцем в воздухе силуэт человека, что назвался Ицковичем.

   – Этот? – усмехнулся Олег, указав на себя большим пальцем левой руки, поскольку в правой дымилась сигарета. – Этого зовут Себастиан фон Шаунбург. Для друзей просто Баст. Между прочим, истинный ариец, беспощадный к врагам Рейха, и баварский рыцарь с XI века.

   – Восхищён знакомством, – как-то автоматически – и что характерно, неожиданно перейдя на английский, произнёс Степан. – Диц фон Шаунбург, полагаю, ваш предок?

   – По прямой линии, – гордо вскинув подбородок, ответил Олег и, перейдя на английский, спросил:

   – С кем имею честь?

   – Разрешите представиться... сэр. Майкл Мэтью Гринвуд, четвёртый баронет Лонгфилд, – произнес Матвеев привычной скороговоркой. – Англичанин, как вы можете предположить, – и его голова сама по себе произвела вежливый кивок.

   Теперь две пары глаз уперлись в Федорчука, о котором Олегу уже было известно, что тот – бельгиец, или всё-таки голландец?

   – Оранжевые штаны? Три раза "ку"? Не дождётесь! – Виктор скрутил изящный кукиш. Посмотрел на него смущённо и убрал руку за спину. – Вощинин Дмитрий Юрьевич, из дворян Харьковской губернии... И, мне кажется господа, что продолжать разговор в номере...

   – Согласен, – сразу же поддержал Матвеев, нервно глянув на дверь. – Не то, чтобы уж очень, но очко, извините за подробность, играет. В общем, лучше, чтобы нас вместе не видели.

   – Ну-ну, – неожиданно ухмыльнулся Олег. – Похоже, у каждого из нас имеется свой скелет в шкафу. Я прав?

   – Прав, прав! – отмахнулся Степан. – Давайте, куда-нибудь за город что ли!

   – Не надо за город. Есть у меня... – Олег, больше похожий теперь на немца или какого-нибудь скандинава, достал сигарету, покрутил в пальцах, что-то обдумывая, но не закурил. – Запоминайте адрес. Угол Керкстраат и набережной Амстель, третий этаж. Встреча через два часа. И это... Проверяйтесь там по дороге! О чем говорю, понятно?

   – Не извольте беспокоиться, герр немец! – хохотнул явно довольный поворотом разговора Федорчук. – Хвоста не приведу! – и, прислушавшись к шумам из коридора, быстро вышел, прикрыв за собой дверь.

   – Иди! – кивнул Степан. – Иди, не маячь. Проверюсь, не беспокойся.

***

   Кое-кого в столицах нескольких европейских государств, узнай они об этой встрече, наверняка хватил бы "кондратий". Каждый из собеседников, оказавшихся в середине дня первого января 1936 года за старым круглым столом в крошечной гостиной квартиры на третьем этаже дома, что на углу Керкстраат и набережной Амстель – как раз напротив моста Маджери Бруг, без труда назвал бы пару-другую имен кандидатов на удар, а может быть, и на расстрел. Впрочем, случись огласка, им – троим – не поздоровилось бы в первую очередь. Причем, расстрел в этом случае мог оказаться не самым худшим исходом.

   – Прослушки здесь нет, – взглянув в напряженные лица собеседников, сказал по-немецки хозяин квартиры. – Сам снимал несколько дней назад, и никому еще ничего об этой точке сообщить не успел, но орать все-таки не следует, и лучше обходиться без имен. Нынешних, я имею в виду.

   – Ну, прям как в анекдоте, – неожиданно хохотнул Матвеев, явно испытавший облегчение при словах хозяина. – Встретились как-то англичанин, русский и немец...

   – Жид, хохол и кацап тоже справно звучит, – поддержал шутку, переходя на украинский вариант русского, Федорчук.

   – Шутники! – сказал на это хозяин квартиры и, быстро написав на бумажке:

"

официально журналист, а на самом деле

гауптштурмфюрер СС, сотрудник Гейдрих

а

", с многозначительным выражением на лице подвинул гостям.

   – Ну, ты, Цыц, и конспиратор! – покачал головой "рафинированный англосакс" в твидовом костюме в ёлочку. Но сам, тем не менее, говорить вслух "о сокровенном" тоже не стал, а записал на той же бумажке: "

и я журналист, и

з

– MI-6

"

.

   – Ох, грехи наши тяжкие! – вздохнул Федорчук, делая свою запись. – И как же нас угораздило? Есть идеи, или об этом тоже нельзя вслух?

   – А тебе легче станет, если я рожу что-нибудь вроде "сбоя в мировых линиях" или о "пробое пространственно-временного континуума"? – Степан придвинул к себе листок, на котором под немецкой и английской строчками было выведено кириллицей

:

"

журналист и я, РОВС, НКВД

", и даже бровь от удивления поднял. – Ну, мы и попали.

   – Мы попали... – задумчиво пропел по-русски Ицкович и вытянул из кармана пиджака пачку сигарет.

   – Ты же, вроде, бросил? – снова удивился Матвеев.

   – Бросишь тут, когда полковое знамя спиздили, – усмехнулся не без горечи Федорчук и тоже потянулся к сигаретам. – Так что, профессор, так уж и никаких идей?

   – Идей море, – Матвеев-Гринвуд поднялся, и на сталинский манер прошелся по комнате, рассматривая простенькие литографии на стенах. – Конспиративная?

   – А то ж, – Ицкович встал и подошел к буфету. – Выпить кто-нибудь желает? – спросил он.

   Незаметно для себя все трое перешли на русский и говорили теперь гораздо свободнее, но голосов, разумеется, не повышали.

   – Вообще-то разговор на серьезную тему... – Степан с сомнением смотрел на извлеченную из буфета бутылку коньяка и очень характерно дернул губой.

   – А я, собственно, и не настаиваю, – пожал плечами Олег, который стал теперь настолько не похож на себя прежнего, что при взгляде на него у Матвеева дух захватывало. Впрочем, имея в виду, новую внешность Витьки и вспомнив, как выглядит сам, Степан эту тему решил "не расчесывать". И так на душе погано – хуже некуда, а тут, как назло, еще и ни одного знакомого лица. Но с другой стороны, лучше так, чем никак. Втроем все же легче как-то.

   – Ладно, – сказал он, увидев, как утвердительно кивает Олегу Виктор. – Плесни и мне немного.

   – Заметьте, не я это предложил! – довольно улыбнулся Ицкович, а вслед за ним "расцвели" и остальные.

   – А не может так случиться, что это бред? – осторожно спросил Федорчук, понюхав свою рюмку.

   – Коллективный? – уточнил Степан.

   – У меня бреда нет, – отрезал Ицкович. – Я себя проверил.

   – А это возможно? – сразу же заинтересовался Виктор.

   – Нет, разумеется, – Ицкович тоже понюхал коньяк, но пить не торопился. – Тут расклад настолько простой, что и говорить не о чем, но, пожалуйста, если уж так приспичило. Допустим, у меня бред, и все это, – он обвел рукой комнату и находящихся в ней людей. – Есть лишь плод моего воображения. Отлично! Но! Если бред настолько подробен, что внутри него я не только вижу и слышу, но и чувствую, то какая, собственно, разница, снится мне это или происходит на самом деле. Ведь если я обожгу палец, мне будет больно...

   – Это называется солипсизм... – как бы ни к кому конкретно не обращаясь, но достаточно внятно произнес Матвеев.

   – Можешь считать меня последователем Клода Брюне, – пожал широкими плечами "немца" Олег. – По факту же, я знаю, что я здесь и что вы тоже здесь. Что это значит для меня? Для меня – здесь и сейчас – это единственная реальность, данная мне в ощущениях, и, как это ни дико, мне даже неинтересно знать, каким макаром меня сюда занесло! Что для нас изменится, если мы поверим, что нас, и в самом деле, запихнула сюда юная креолка, читающая на досуге Чехова?

   – Какая креолка? – опешил Федорчук.

   – Красивая, – снова пожал плечами Ицкович. – На Фани Ардан похожа. Ну, помните, она меня ночью на улице поцеловала?!

   – Пить меньше надо! – покачал головой Матвеев. – Но, ты уж извини, Олежек, не было там никакой мулатки, креолки, или квартеронки. Но ты прав. Потому что старичок, которому мы сдуру, да с пьяных глаз чуть не полторы тонны евро отдали, в Хароны тоже не годится.

   – Какой старик? – почти в один голос воскликнули, донельзя удивленные, Федорчук и Ицкович. – Какой такой Харон?

   – Вы что, не помните старика? – подозрительно сузил глаза Степан. – И про деньги... и про желание?

   – Нет, – покачал головой Ицкович. – Постой! Витя, а у тебя кто был?

   – У меня... – Виктор провел пальцем по узким усикам, начиная уже догадываться, куда клонит Олег. – Разумеется, мужика в военной форме никто из вас ночью не видел?

   – Нет, а кто он? – с новым интересом поинтересовался Матвеев.

   – Прапорщик Прокопенко... он у меня в Афгане старшиной роты...

   – То есть, каждый из нас видел, что-то такое, чего не видели другие, – кивнул явно довольный своей проницательностью Ицкович. – Но даже если эти трое и заслали нас сюда, что с того?

   – Н-да, – Федорчук опрокинул рюмку, выдохнул воздух носом и закурил, наконец, сигарету, которую так и крутил в пальцах.

   – И без возврата... – кивнул Степан и тоже выпил. – Во всяком случае, исходить следует из худшего, – добавил он, возвращая пустую рюмку на стол. – Наши там, а мы здесь... навсегда.

   – А я о чем? – Олег загасил в пепельнице окурок и, вытряхнув из пачки новую сигарету, "обстучал" ее об стол. – Жены, дети... Если на этом зациклиться, мы действительно быстро спятим. Я "пятить" не желаю. Они живы, здоровы, а мы... Мы здесь. Из этого и надо исходить.

   – То есть, – по глазам было видно, что "белогвардейцу" Федорчуку, ох как, сейчас не сладко, но голос Вощинина звучал ровно. – Ты предлагаешь оставить Герцена за кадром, и сразу перейти к Чернышевскому?

   – В смысле от "кто виноват?" к "что делать?" – скептически хмыкнул Матвеев.

   – Ну, не Некрасова же вспоминать, – притворно возмутился Ицкович с усмешкой. Правда от этой усмешки во рту появлялась оскомина.

   – Всем плохо, – выдохнув дым, предотвратил возможную дискуссию Федорчук, только это уже в прошлом, а нас должно интересовать именно будущее.

   – Ну не скажи, – огрызнулся вдруг начавший краснеть Олег. – Ты помнишь, что здесь через три с половиной года начнется?

   – Ты серьезно? – прищурился Степан.

   – Двадцать шесть миллионов и три из них мои соплеменники, – Ицкович отвернулся и посмотрел в окно. – Или по другому счету пятьдесят и шесть.

   – Угомонись! – Матвеев, наконец, снова сел за стол и, протянув руку, завладел бутылкой. – Ты не один такой совестливый, только на всякое "А" имеется свое веское "Б".

   – Да, ну? – Федорчук аккуратно подвинул к Матвееву свою рюмку и, оглянувшись на Ицковича, все еще созерцающего унылый городской пейзаж за окном, двинул по столу, как шахматную фигуру, и рюмку Олега. – И какое же у нас "Бэ"?

   – У тебя, – самое серьезное.

   – Вообще-то, да, – подумав мгновение, согласился Виктор. – И одни – звери, и другие, блин, – животные. Да еще немцы на пятки наступают...

   – Вот именно, – многозначительно произнес Матвеев, глядя в спину Олегу. – Еще и немцы...

   – Допустим, – когда Ицкович повернулся к столу, цвет его лица был уже вполне нормальным. – Я, между прочим, никаких особых надежд на будущее и не лелею...

   – А вот истерику, сержант, устраивать не надо! – остановил его командным окриком Виктор.

   Олег вздрогнул, словно на бегу споткнулся, и удивленно посмотрел на Федорчука-Вощинина.

   – Вообще-то старший лейтенант, по-вашему, – буркнул он через мгновение.

   – Тем более! – теперь встал Федорчук. Видно, его очередь настала. – Думаешь, у меня сердце не болит? – спросил он, подходя к Ицковичу почти вплотную. – Между прочим, и за "ваших" тоже!

   – Можешь не объяснять, – махнул рукой Олег. – Не первый год знакомы.

   – Ну, а раз понимаешь, посмотри на вещи здраво, – Федорчук оглянулся на Матвеева и попросил: – Булькни там что ли, а то у меня от напряжения весь алкоголь сгорел.

   – Ладно, господа алкоголики! – Матвеев насупился, но налил всем, и себе тоже.

   – Специальности у нас здесь такие, – продолжил между тем Виктор. – Что даже если до войны дотянем, ее, вряд ли переживем. Компраневу?

   – Ну, и? – Олег докурил сигарету, взял со стола две рюмки, свою и Федорчука, и подошел к разгуливающему по комнате другу. – Держи.

   – Спасибо, – кивнул Виктор. – Причем мое положение самое гадкое. Надо объяснять?

   – Не надо, – откликнулся из-за стола Матвеев. – Тебе точно надо ноги делать. И знаешь, у меня для тебя даже документик, кажется, завалялся.

   – Что значит "кажется"? – нахмурился Олег.

   – Проверить надо, – объяснил Степан. – Знает ли об этих документах кто-нибудь еще. Если нет, все в ажуре. Документы, можно сказать, идеальные. Ты же по-французски без акцента?

   – Ну? – поднял бровь Виктор.

   – Будешь французом, вернее эльзасцем.

   – Серьезно?

   – Витя, ты за кого меня принимаешь?

   – Тогда, ладно, – улыбнулся в ответ Федорчук. – Буду французом.

   – Ну, и ладушки, – Матвеев опрокинул в рот рюмку, крякнул, разом нарушив образ английского джентльмена, и тоже потянулся к сигаретам Ицковича. – Дай, что ли и мне подымить.

   – Травись! Мне не жалко! – усмехнулся явно успевший взять себя в руки Олег. – У меня еще есть, но ты все-таки помни, Степа, когда дым пускаешь, на чьи деньги эта отрава приобретена.

   – Не боись!

   – Ну, а по существу? – спросил Олег, усаживаясь на место. – То, что Витю надо вынимать, ясно. Но...

   – Нас всех следует вынуть, – Матвеев не шутил.

   – Почему?

   – Потому что три человека не в силах повернуть колесо истории вспять. Ты ведь это собрался сделать, не так ли? Так вот, мы его даже притормозить вряд ли сможем, не то, что остановить.

   – Типа, бодался теленок с дубом? – Олег взял в руки пачку Житана и сидел, как бы раздумывая, закурить еще одну или хватит?

   – Хуже! – встрял в разговор Федорчук. – Слон и Моська. Теленок дуб может и сотрясти, если со всей дури боднет, а вот Слон Моську даже не заметил.

   – Можно попробовать передать информацию заинтересованным лицам...

   – Можно, – согласился Матвеев. – Но могут и не поверить. Впрочем, это можно было бы и обдумать. Только обдумывать такие вопросы лучше, как мне кажется, на спокойную голову и не здесь, а где-нибудь в Аргентине или, скажем, Чили.

   – Почему именно в Аргентине? – спросил Виктор.

   – В любой латиноамериканской стране, – развел руками Степан. – Но Аргентина или Чили все-таки предпочтительнее. Там и деньги на наших "ноу-хау" можно сделать, и затеряться легко. И оттуда – если захотим – вполне можно начать большую игру.

   – Большую игру,– повторил за ним Ицкович. – Узнаю англичанина во всём, даже в мелочах. Кажется, только что ты убеждал меня, что нам ничего не добиться.

   – Вероятнее всего, – похоже, что Степан над этим уже думал и успел прийти к определенным, неутешительным, выводам.– Но если все-таки попробовать – а я за то, чтобы попробовать – то лучше делать это с безопасного расстояния.

   В словах Степана содержалась большая доля правды, это понимали, разумеется, и Виктор, и Олег. Другое дело, что им двоим – возможно, в силу типов темперамента – трудно было согласиться даже с очевидным. Время шло, слои табачного дыма над головами друзей уплотнялись, а муть за окном – наливалась чернотой, но истина, которая по уверениям древних римлян давно должна была уже родиться в споре, появляться на свет решительно не желала.

   Извечные русские вопросы, обозначенные в самом начале беседы, оставались неразрешёнными, потому что никто из собравшихся в этой комнате "попаданцев", не мог – несмотря на неслабый, в принципе, интеллект и немалые знания – ответить на куда как более актуальные. Например, как предотвратить Вторую Мировую Войну, и можно ли вообще ее предотвратить? А между тем, вопрос-то был, по совести говоря, центральный. На миллион долларов, как говорится.

   От ответа на этот, по-настоящему проклятый, вопрос зависело все остальное, как жизнь от кислорода. Но вот беда, ни один из трёх друзей в отдельности, ни все вместе – путем, так сказать, мозгового штурма – ответа найти так и не смогли. И более того, никакой уверенности, что хотя бы одно из их предположений содержит в себе нечто большее, чем фантазию уставшего от напряжения мозга, – у "вселенцев" тоже не было. А в голову уже лезли новые вопросы. Как, например, можно помочь СССР, не превращая одновременно Сталина в еще худшего монстра, чем он был на самом деле? Впрочем, по поводу этого последнего утверждения у друзей моментально возникли разногласия.

   В последнее время, Матвеев был к Сталину индифферентен, поскольку положительные качества Иосифа Виссарионовича, которые Степан готов был за ним признать, почти компенсировали те отрицательные черты вождя, на которые профессор тоже глаз не закрывал. Однако не так обстояло дело с Ицковичем, который "ирода усатого" на дух не переносил, но соглашался, что в данных условиях другого столь же естественного и, главное, эффективного союзника у них нет и быть не может. Федорчук вождю как бы даже симпатизировал, но при этом опасался, что, резко усилившись, Сталин "наворотит" в стране и мире таких дел, что мало никому не покажется. С другой стороны, не к англичанам же идти?

   Что характерно, ни Гитлер, ни Лаваль, как конфиденты не рассматривались вообще. Бурное обсуждение других, кроме Сталина, кандидатур, привело лишь к двум, безусловно согласованным решениям. Первое, если помогать, то не только СССР, но так же, возможно, и Англии, и даже Америке, хотя и в гораздо меньших объемах, потому как их чрезмерное усиление тоже никому не нужно. Во-вторых, открываться – то есть, сообщать о себе правду – ни в коем случае нельзя, потому что, если даже поверят, то судьба новой "Железной маски" никого из друзей не прельщала.

   Но не поверят, вот в чем дело. И это, пожалуй, три. Государства – инертные системы. Заставить их изменить политику, то же самое, что пытаться руками столкнуть с рельсов прущий вперед паровоз. Но тогда, опять-таки ничего лучшего, чем податься в Чили, придумать невозможно. Таково, во всяком случае, оказалось решение, которое они ближе к вечеру все-таки приняли.