Текст книги "В третью стражу. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 61 страниц)

   Встречали их трое: коренастый, весь какой-то угловато-квадратный лейтенант с красным обветренным лицом, и двое рядовых – средне-обычных во всех внешних приметах, и похожих до неразличимости. Покончив с формальностями, вылившимися в передачу документов Гринвуда "принимающей стороне" и подписание нескольких бумаг, извлечённых лейтенантом из планшета, командиры взялись было прощаться, не обращая внимания на дрожащего от холода Степана. Ему пришлось обратить на себя внимание единственно доступным в его положении способом – подать голос. С крайне недовольными и где-то даже возмущёнными интонациями.

   – Господин офицер, я уверен, что вы понимаете по-английски, хоть и делаете вид, что не знаете языка. Прикажите своим людям вернуть мне одежду и обувь, – голос Матвеева, уверенный и твёрдый, настолько контрастировал с его нынешним видом, что капитан улыбнулся.

   – Герасимов, достань из багажника костюм задержанного, и ботинки не забудь. Отдай... Как фамилия, боец? – обратился он к ближайшему к нему рядовому.

   – Егорычев, тащ капитан!

   – Вот Егорычеву и отдай, пока господин журналист совсем не посинел тут. А то простынет ещё, не дай... хм... случай, – подождав исполнения приказа, капитан поднёс руку к козырьку фуражки. – Ну, теперь уж точно до свидания, товарищи!

   ***

   Три сигареты, выкуренные подряд и на пустой желудок, оставили только гадкое ощущение на языке, да лёгкое головокружение. Матвеев прилёг на кровать не снимая ботинок, что противоречило его прошлым привычкам, но было вполне в духе эпохи и обстоятельств.

   "И долго они меня здесь мариновать будут? Чёрт его знает! Хорошо, пока им не до меня. Судя по всему, командарм-Бармалей приехал с инспекцией, и пока она не закончится, беспокоить меня не станут. Разве что кто-нибудь из московских гостей вспомнит о подобранном на дороге подозрительном английском журналисте".

   Созерцание висящего слоями табачного дыма, как ни странно, успокаивало. Неподвижные сизые "туманы" постепенно истаивали в прохладном воздухе, оставляя после себя лишь прогорклый запах окурков. Философски наблюдая "за процессом", Степан не заметил, как задремал.

   Ему снились пологие холмы, поросшие вереском, и мощёная булыжником дорога, и он на велосипеде – пытается поспеть за скачущей верхом леди Фионой. Но как только он её нагоняет, лошадь ускоряет бег, и дистанция вновь увеличивается. И так раз за разом. Безнадёжное преследование...

   Безнадёжное преследование прервал громкий стук в дверь.

   "Странно, – подумал Матвеев, просыпаясь. – С каких это пор стало принято стучаться в камеру? Или кто-то ошибся дверью? А как же тогда часовые? – вставать с постели очень не хотелось. Накопившаяся усталость от не самого лучшего в его жизни дня, проведённого к тому же на голодный желудок, не располагала к резким движениям. – Кому положено – того пропустят. Заодно и посмотрим, кого фейри принесли".

   Дверь распахнулась, в комнату порывисто вошёл невысокий, темноволосый человек в больших круглых очках, несколько криво сидевших на крупном носу. Поправив очки, он прищурился, разглядывая лежащего на кровати Степана.

   – Да, товарищ лейтенант, – произнёс вошедший, обращаясь к кому-то стоящему за дверью, – я подтверждаю личность этого господина. Это действительно корреспондент "Дэйли мейл" Майкл Мэтью Гринвуд. Только не понимаю, какого чёрта его сюда принесло? Одного, к линии фронта? – ещё раз поправив очки, человек приблизился к Матвееву и протянул руку для приветствия. – Здравствуйте, господин Гринвуд!

   – Не сказать, что я безумно рад вас видеть, тёзка, но, кажется, я просил вас называть меня по имени? Помните, когда мы вместе еле успокоили разбушевавшегося бородача? – Степан, отвечая на приветствие "гостя" крепким рукопожатием, сел на постели. – Кстати, не здесь ли наш общий друг Эрни... а,

Михаил

Ефимович

?

   – Вот теперь узнаю

продажного

буржуазного

писаку

! Не можете вы, англичане, без подковырок. Товарищ Эрнест приехать не смог: утверждал, что занят, – сказав это, Кольцов облегчёно рассмеялся. Видимо, ситуация с опознанием поставила его в неловкое положение. Но, неожиданно, лицо его вновь приняло серьёзное выражение. Нервно поправив тонкий узел галстука, еле заметный между воротником рубашки и вязаным жилетом, он продолжил:

   – От лица советского представительства и военного командования, я уполномочен принести вам, сэр, извинения и уверения в случайности произошедшего... – закончив с официальной частью, корреспондент "Правды" в Испании, вновь перешёл на дружеский тон. – И вообще, Майкл, ты что, не мог выбрать другого сопровождающего? Бывший жандарм чуть не утянул тебя за собой на тот свет.

   В ответ Матвеев только обречённо махнул рукой.

   – Извинения, они, конечно, весьма кстати, а как насчёт хорошего куска мяса с обильным и разнообразным гарниром? И от стакана чего-нибудь более крепкого, нежели вода, я бы тоже не отказался. И не говори мне, что ваши солдаты согреваются исключительно чтением Уставов или, ха-ха-ха, "Капитала"...

   – Всё тебе будет, друг Майкл, -

и

стол

и

дом

. Пойдём из этой душегубки. Накурил-то – и за неделю не проветрится!

   Следующие несколько часов слились для Матвеева в сплошную череду приветствий, извинений и сочувствий, перемежаемую едой из полевой кухни – съедобно, но не изысканно – слегка приправленной бутылкой московской водки, которую ему, точнее – Гринвуду, презентовал от всей души кто-то из советских. И постоянного, не отпускающего ощущения чужого взгляда на затылке. Степану стоило больших усилий, чтобы не обернуться, не спугнуть, не показать тем, кто за ним наблюдает, что он чувствует это обострённое внимание. Пришлось прикинуться подчёркнуто беззаботным, но ровно настолько, насколько способен на "беззаботность" уставший и перенервничавший человек.

   "Удивительно, откуда здесь столько штатских? Корреспонденты, играющие в шпионов, шпионы, изображающие корреспондентов, какие-то личности в полувоенных френчах, чей плохой русский язык компенсируется столь же плохим немецким или французским. Люди, чья партийная принадлежность написана крупными буквами на лбу, вне зависимости от стоимости костюма, – Степан, слегка

поплывший

от избытка впечатлений и переживаний прошедшего дня, наложившихся на лёгкое опьянение, сидел в кресле, в отведённой ему – и ещё нескольким

товарищам

– для ночлега комнате. Соседи пока не вернулись, и Матвеев пользовался свободным одиночеством для осмысления происходящего и попыток построить план действий, исходя из сложившейся обстановки. – По некоторым признакам, готовится новое наступление, иначе, отчего вся эта малопонятная суета вокруг инспекционной поездки Дыбенко? Столько желающих стать причастными к чужому успеху, собранных в одном месте, – не к добру".

   Рука привычно потянулась к портсигару, курить и не хотелось, но нужно выдержать обыденный ритуал размышления, обильно приправив мысли никотином и... А вот с "и", то есть с кофе, всё было сложно, настолько, что его просто не было. Совсем. Вздохнув, Степан достал из внутреннего кармана фляжку, куда перелил незадолго до этого остатки подаренной водки, отвинтил крышку и сделал длинный глоток. Тёплый алкоголь обжег нёбо, огненным комком прорвался сквозь пищевод и лопнул в желудке горячей волной.

   "Лучше сделать вид, будто джентльмена "накрыло" посттравматическим синдромом, причём с такой силой, что сорвало "с нарезки" и заставило пить в одиночку, – выработанная линия поведения казалась Матвееву самой естественной в сложившейся ситуации. – Иначе не отстанут. По крайней мере, сегодня будем играть в пьянку на нервной почве, – закурил, поискал глазами пепельницу, не нашёл и решил использовать вместо неё стоявшее на столе блюдце. Судя по следам пепла, он был не оригинален в таком решении. – Ну, за чудесное спасение!"

   Через сорок минут, с заметным трудом координируя движения, Степан разулся, снял пиджак, брюки, и, укрывшись колючим и тонким солдатским одеялом, провалился в алкогольное забытье. Лишь где-то на грани сознания крутилось нечто полузабытое, из детской книжки, которую профессор Матвеев читал перед сном внучке: "

Вы,

охотнички,

скачите,

меня,

зайку,

не

ищите!

Я

не

ваш,

я

ушёл

..."

   Пробуждение было внезапным и не очень приятным: переполненный мочевой пузырь звал принять участие в круговороте воды в природе. Выйдя в коридор, ведущий на галерею внутреннего двора, Степан услышал... Нет, скорее почувствовал – на грани восприятия – обрывки какого-то разговора, говорили у лестницы во двор. Сделав ещё несколько шагов, но стараясь при этом оставаться в тени, Матвеев прислушался.

   В другой ситуации это была бы беседа на повышенных тонах, но здесь – собеседники старались не выйти за рамки шёпота, при этом буквально орали друг на друга. Тема полностью оправдывала эту странность.

   – ... товарищ командарм, вы не понимаете специфики испанского театра военных действий...

   – ... и понимать не хочу! Театралы, мать вашу! Сколько дней уже не можете взять город? Прекрасно знаете о недостатке живой силы у противника, и телитесь не пойми от чего...

   – ... нет, товарищ командарм! Я не отдам такого приказа до подхода дополнительных частей ... испанских товарищей. Я без пехотного сопровождения в Саламанку не полезу!

   – ... нет, комкор, это ты меня не понял, ... есть мнение, что ты хочешь развалить боевую работу и здесь...

   – ... данные разведки считаю неполными и требующими подтверждения. Без пехотного сопровождения и авиационной поддержки не пойду...

   – ... жизнь твоя зависит от моего рапорта, а не только карьера, комкор. Да, есть такая тен-ден-ци-я ... ты, что, до сих пор не понял, что не просто так у нас начали врагов народа искать? Хочешь во враги, комкор?

   – ... и всё равно, не подпишу я такого приказа, а ваш план операции считаю авантюрой...

   – ... так что подпишешь ты приказ. Прямо сейчас и подпишешь. Никуда не денешься. Про сознательность напоминать тебе не буду – не мальчик. Помни, что победителей – не судят. А ты просто обязан победить, или думаешь, тебя зря сюда отправили, с тёплого-то места?

   Шёпот то усиливался, то уходил за грань слышимости, но и так было понятно, что командарм Дыбенко бесцеремонно "нагибал" комкора Урицкого аргументами не для свидетелей из числа подчинённых. И, похоже, это ему удавалось. Сопротивление командующего Экспедиционным корпусом слабело с каждой новой репликой, с каждым упоминанием о возможных для него лично последствиях затягивания операции по взятию Саламанки. "Добили" Урицкого простые доводы:

   – ... птичка одна напела мне, что Вышинский, блядь прокурорская, затребовал из кадров справки по некоторым товарищам. И по тебе. Думаешь, зря я тут перед тобой про врагов народа распинаюсь? И ревтрибуналом тебя, как молокососа последнего, стращаю?

   – ... тогда я сам в атаку пойду, вместе с Павловым. У меня иного выхода не остаётся, если всё, что вы говорите – правда...

   Терпеть "зов природы" становилось всё труднее и, как только Урицкий и Дыбенко спустились с галереи во двор, Степан стремительной тенью метнулся к спасительной уборной.

   "Только бы успеть, и наплевать на этих милитаристов, – думал он на бегу, – всё равно до утра ничего не изменится".

   Вернувшись к себе, Степан заснул практически сразу же, отогнав посторонние мысли. Остаток ночи прошёл спокойно – без внезапных побудок и тревожащих сновидений.

   Проснувшись на следующий день ближе к полудню, с удивительно ясной,

звенящей

, головой, Матвеев не застал никого из "соседей", об их существовании и ночлеге говорили только косвенные приметы. Наскоро умывшись и побрившись во дворе, – где нашёлся чистый таз, два кувшина ещё тёплой воды и зеркало, – он отправился на поиски пропитания и новостей.

   Кольцова удалось обнаружить только после четырёх или пяти столкновений с часовыми, вежливо, но непреклонно преграждавших "подозрительному типу гражданской наружности" путь в разные коридоры и помещения огромного, как оказалось, дома. Общего языка с красноармейцами найти не удалось, что и неудивительно. Даже если они и понимали какой-то язык кроме русского, то упорно в этом не признавались.

Товарищ

Михаил

вид имел озабоченный и даже несколько удручённый. Рассеяно поприветствовав Гринвуда, он, вопреки обыкновению, достаточно плоско пошутил о традициях сна до полудня, более присущих русским

барам

, нежели спортивным и подтянутым британским джентльменам. Степан притворился, что шутки не понял и на полном серьёзе попросил объяснить недоступный его всё ещё сонному разуму русский юмор. В ответ Кольцов поначалу хотел просто отмахнуться, но спохватившись, извинился и признал шутку неудачной.

   Не желая затягивать игру в непонимание и слепоту, Матвеев наконец-то "обратил внимание" на странное состояние советского "собрата по перу", поинтересовавшись, что же такое гложет "

дорогого

Михаила

" в столь ранний час.

   – Мне кажется, сейчас вы походите на моего младшего кузена, которого старшие мальчики не взяли с собой на рыбалку, – с улыбкой резюмировал Степан, и по тому, как скривился собеседник, понял, что попал в цель с первого выстрела.

   – Дело в том, тёзка, что как раз сейчас наши доблестные бойцы уже должны идти на штурм Саламанки...

   Вдали что-то грохнуло, потом – ещё раз, и ещё. Кольцов замолчал, жадно вслушиваясь в далёкие звуки боя. На его лице, уже неконтролируемом переключившимся на слух вниманием, проявилась гримаса разочарования и какой-то почти детской обиды.

   "Похоже, артподготовка началась, значит приказ всё-таки подписан, и наступление началось, как того и хотел Бармалей – без поддержки с воздуха, и практически без пехоты, только артиллерия и танки, – подумал Матвеев с тоской. Он, будучи полным профаном в военном деле, тем не менее, помнил, пусть и на обывательском уровне, чем заканчивается наступление танковых соединений без пехотного сопровождения в условиях плотной городской застройки. – Боюсь, чуда не случится. Танки будут гореть, а русские мужики в них – умирать".

   И такая мука отразилась в этот момент в его взгляде, что Кольцов, встретившись с ним глазами, прекратил прислушиваться к звукам далёкого боя, и участливо спросил:

   – Что Майкл, расстроился, что не можешь увидеть всё это? Вот и я расстроился... Согласно приказа командования корпусом, не согласованного, кстати, с Москвой, всем журналистам, и даже мне, – тут Михаил Ефимович как-то странно и недобро усмехнулся, – запрещено находиться вблизи линии фронта... По причине высокой опасности... Перестраховщики! Там, – без малого, – история будущего творится, а мы здесь... – и негромко добавил, по-русски, – я ему этого никогда не прощу.

   Матвеев сделал вид, что не обратил внимания на вырвавшуюся в сердцах реплику "теневого посла". Сейчас его больше заботило то, как он, в очередной раз, чуть не прокололся. И снова – из-за собственной беспечности или рассеянности. Ещё Степан задумался: как лучше и незаметнее покинуть эту деревушку? Пока внимание русских сконцентрировано на начавшемся наступлении...

   "Русских? – недоумённо зафиксировал промелькнувшую мысль Матвеев. – А кто же тогда я? Британский аристократ и шпион, или русский профессор? Кто больше? Хрен его знает... Да и не до того сейчас. Главное – свалить отсюда как можно быстрее. Тем более что до точки рандеву – не более получаса езды. Лишь бы с машиной ничего не случилось. Кстати, раз

товарищ

Фридлянд

так хочет попасть на фронт, отчего бы ему не помочь?"

   – Михаил, неужели вас, сугубо штатского человека, должны волновать приказы каких-то солдафонов? Тем более что вы – журналист, а значит – по определению некомбатант, как, впрочем, и я.

И почему бы двум благородным донам не помочь друг другу

?

   "М-мать, и кто за язык тянул? – видя недоумённый взгляд Кольцова, поздно спохватился Матвеев. – Само сорвалось, никто не заставлял. Впрочем, сойдёт за местную идиому... – и тут же мозг пробило. – Мля... Неужели похмелье всё-таки догнало? Стругацкие если и родились уже, то еще дети! М-да... "

   Наконец, вслух пояснил:

   – Я имею в виду, что у меня есть автомобиль, а у вас – возможность выбраться из этого гостеприимного дома. Не хотите соединить усилия? Создать, так сказать, товарищество на паях?

   – Но как я могу помочь... – до Кольцова, раздосадованного, что его проигнорировали, столь простая мысль дошла не сразу.

   – Очень просто, с вашей помощью мы садимся в мой автомобиль и едем к полевому командному пункту. Думаю, что вас никто не остановит здесь, да и оттуда не выгонит – раз уж приехали.

   Что Кольцов говорил начальнику охраны, как аргументировал необходимость выпустить британского журналиста на автомобиле за пределы охраняемой территории, Степан не узнал. Минут через пятнадцать

товарищ

Михаил

уже стоял во дворе перед "Фордом" Гринвуда. Раскрасневшийся, со сбитым набок узлом галстука и растрёпанной причёской, он тяжело дышал, но по его довольному виду можно было понять, что первая часть задуманного действия удалась.

   – Разрешение получено, Майкл, можно ехать, – Кольцов нервно поправил очки.

   – В смысле? – притворное недоумение Матвеева, естественно наслоилось на самое настоящее, непритворное удивление. – Так и поедем? Вдвоём и без охраны?

   – Под мою ответственность. Бойцов не хватает, и выделить нам хоть одного сопровождающего не могут. Все на передовой, – жажда оказаться в центре происходящих событий и урвать свой кусок славы перевесила природную осторожность

специального

корреспондента

«Правды»

.

   – Тогда подождите ещё минут пять, – сказал Степан, подумав: "А здесь дополнительный штришок не помешает..." – я отнесу из машины свои вещи в комнату. Вчера как-то не с руки было, да и забыл в суматохе. Вашего терпения хватит на пять минут? – улыбка, с которой произносилась эта фраза, должна была рассеять последние подозрения.

   – Но только пять минут! Не больше! – шутливо погрозил пальцем Кольцов. – А то знаю я вас, аристократов. Медленнее собираются только женщины. Засекаю время, – с этими словами он достал из внутреннего кармана серебряную "луковицу" часов и демонстративно щелкнул ногтем по крышке.

   -

Слушаюсь

,

товарищ

комиссар

! – с уморительной гримасой и ужасным акцентом сказал по-русски Матвеев, и трусцой припустил к дому, прихватив из машины чемоданы.

   "Вещи? Да хрен с ними! Дело наживное. Блокноты распихаю по карманам, минимум необходимого положу в портфель. Он подозрения вызвать не должен... – Степан быстро перебирал содержимое чемоданов. – Главное, выбраться отсюда как можно быстрее, пока ориентировка из Мадрида не дошла до местных чекистов. Ну, вроде, всё. Если что и забыто, то значит, оно и не нужно. С Богом!"

   Чувство лёгкой эйфории, подступившее от осознания близости развязки, не обманывало Матвеева. Контролировать такие проявления разума он умел ещё в

той

жизни – иначе результат мог стать противоположным задуманному. Не поддаваться иллюзии легкодостижимого успеха – залог успеха реального.

   Ворота распахнулись, и вот уже "Форд", гремя подвеской по неровностям пыльного просёлка, удаляется от окраины Пелабраво. Сидящий рядом Кольцов что-то возбуждённо рассказывает, жестикулирует, смеётся. Эйфория захватила и его.

   "Пусть. Сейчас он занят самим собой. Предвкушением будущего торжества, сладостью мелкой мести тупым солдафонам. По сторонам не смотрит – тем лучше", – Степан не вслушивался в бесконечный монолог

звезды

советской

журналистики

, лишь изредка вставляя интонированные междометия, подстёгивая бесконечный поток слов. Но и фонтану иногда стоит отдохнуть. Кольцов, похоже, выговорился, и устало замолчал.

   "Всё. Нас уже не видно из деревни. Вот теперь – пора!"

   Матвеев свернул на обочину, поставил машину на нейтральную передачу, и дёрнул рычаг стояночного тормоза. Его спутник удивлённо поднял брови. Предупреждая расспросы и выразив гримасой крайнюю озабоченность, Степан сказал:

   – Михаил, будьте другом, взгляните на колёса со своей стороны! По-моему, одно спускает. Не хотелось бы, столь близко от цели, стереть покрышку до обода... Новой-то не найдёшь!

   Кольцов с готовностью обернулся и открыл дверь, разглядывая состояние колёс. Резкий, но

дозированный

удар по затылку отправил его в бессознательное состояние. Ухватив журналиста за поясной ремень, Матвеев придержал обмякшее тело, не давая вывалиться на дорогу.

   "Да, не видел ты этого фильма про шпионов, Михаил Ефимович, и, пожалуй, уже не увидишь... Даже если доживёшь... Что вряд ли..."

   Обыскав, по внезапному наитию, бесчувственного

коллегу

, Степан с удивлением обнаружил во внутреннем кармане пиджака Михаила маленький "маузер" с вычурными перламутровыми накладками на рукояти.

   «Ну, теперь ему и застрелиться будет не из чего, когда компетентные товарищи начнут расспрашивать, – подумал Степан, забирая компактный пистолет. Удивительно, но ни злорадства, ни удовлетворения от сделанного Матвеев не испытывал. Только холодное осознание необходимости. – Так, теперь аккуратно складываем тело на обочину. Связывать, думаю, не обязательно. Очнётся – дорогу найдёт».

   Артиллерийская канонада между тем прекратилась, лишь редкие, приглушённые расстоянием выстрелы отдельных орудий, говорили о том, что где-то неподалёку идёт война. Но внимание Степана привлёк иной звук – басовитое гудение авиационных двигателей. Обернувшись, он разглядел высоко в небе десяток медленно увеличивающихся точек, шедших со стороны Саламанки.

   Тональность звука вдруг изменилась. Точки, превратившись в различимые, пусть и с трудом, силуэты самолётов, перешли из горизонтального полёта в пологое пикирование на цель, невидимую за линией всхолмленного горизонта. Захлопали частые выстрелы зениток, смешиваясь с взрывами падающих бомб. Зрелище воздушного налёта притягивало внимание, практически завораживало...

   Самолёты пошли на второй заход и только тогда, с трудом оторвавшись от развернувшегося в небе действа, Матвеев сел за руль, и, выжимая из старого двигателя максимальную мощность, рванул в сторону Кальварассо-де-Аррива.

   Глава 4.

Bloody Christmas in S

alamanca

   1.

Ольга Ремизова, Торо, Испанская республика, 24 декабря 1936

   На дорогах было неспокойно. Фронт все еще не установился, да и политическая ситуация в Испании, казалось, достигла высшей точки напряжения.

   "Точки кипения она достигла, вот чего!"

   Гражданская война на то и гражданская, что ненависть ослепляет разум и отменяет культурную традицию, домашнее воспитание и свойственную людям – по мнению некоторых гуманистов – доброту нравов. Так или иначе, – будь это правдой или ложью – но здесь и сейчас, как, впрочем, всегда и везде во времена бедствий и смут торжествовали смерть и жестокость, жестокость и смерть. Третьего не дано, и поэтому в обеих частях страны: и у республиканцев, и у националистов – людей расстреливали, а иногда не только, или не сразу... И зачастую по таким пустяшным поводам, что об истинной виновности речь уже никоим образом не шла. Мотивы другие.

Месть, ненависть, страх

. Отомстить или запугать, или просто исторгнуть в окружающий мир сжигающий душу яд ужаса и гнева. Впрочем, неважно. Все это лишь праздные рассуждения "на заданную тему", а по факту остерегаться следовало всех: и своих, и чужих. Поэтому ехали с охраной, следовавшей на грузовике за их старым тяжелым "Паккардом", и почему-то не прямо на Саламанку, как следовало бы ожидать, а забирая все больше на север. Возможно, на то имелись и другие веские причины, помимо безопасности, но Кайзерина их не знала и вынужденно полагалась на начальника "конвоя" капитана Роберто и на своего "старого" знакомого – русского майора Пабло. Испанец сидел рядом с водителем грузовичка, а русский ехал в потрепанной легковушке метрах в пятидесяти перед "Паккардом" и показывал путь их маленькой колонне.

   Погода уже несколько дней стояла холодная, но сухая. И это хорошо и даже замечательно, в наглухо закрытой легковушке впятером было бы не только тесно, но и душно. А так открыли форточки, и – с ветерком. Даже курили время от времени. Да и старый – двадцать девятого года – "Паккард" по праву считался достаточно вместительной машиной.

   Неожиданно где-то впереди грохнуло так, что слышно стало даже сквозь шум работающего восьмицилиндрового двигателя.

Бу-ух

!

   Кейт вздрогнула и глянула в окно. Показалось, что не только грохнуло, но и над далекой купой деревьев – сад, роща? – что-то этакое проплыло. Клочья дыма или это "тень" дальнего разрыва?

   И снова:

Бу-уххх

!

   – Похоже на тяжелую артиллерию, – встревожено сказал Эренбург, вынимая изо рта трубку. – Слышите?

Бу-ухххх

!

   – Черт! – нервно выругался Боря Макасеев.

   "Проклятая война!" – Кейт достала из кармана портсигар и закурила, невольно прислушиваясь к "звукам войны", но больше разрывов не случилось.

   А еще через полчаса и к счастью, без приключений – они въезжали в пыльный городишко, носивший на вкус Кейт весьма многозначительное название – Торо.

   "Торо..."

   Но в Торо никому до них дела не было. На улицах оказалось неожиданно многолюдно, но "люд" этот, весь без исключения, состоял из тех кто в форме. Сплошные "человеки с ружьями", из гражданских – одни только разнопартийные товарищи. Население города, попряталось, по-видимому, еще, вчера или позавчера – от греха подальше. И неважно, военные тому виной или нет, – бардак в Торо наблюдался просто классический, так что колонну остановили только на главной площади, где в здании мэрии располагался штаб 14-й интербригады. Да и то, не столько "остановили", сколько ехать вдруг стало некуда. Улочка, которую они миновали, была узкая – грузовик едва прошел – а на площади, куда она вливалась, царила "суета сует и всяческая суета".

   – Ничего себе! – по-русски сказал Кармен.

   – Е-мое... – откликнулся Макасеев.

   "Запорожцы пишут..." – усмехнулась Кайзерина, игнорируя реплики на "незнакомом" ей языке.

   Не запорожцы это были, конечно, а бойцы-интернационалисты, и не писали они никому, а выясняли отношения.

Что это было? Кто виноват? И что делать

?

   "Ну, где-то так..."

   Машины встали, и народ повылазил "на холодок". Вышла из автомобиля и Кейт. Закуривая очередную сигарету – пахитоски кончились, и достать их в нынешней Испании не представлялось возможным, – осмотрела площадь, и с удивлением обнаружила в "клубящейся", словно дым над пожарищем, гомонливой толпе пару знакомых лиц. На ступенях высокого крыльца мэрии стояли грузный и как бы "набычившийся" Андре Марти – известный Кайзерине, хоть и издалека, еще по Парижу, и невысокий, но крепкий и сухощавый генерал Вальтер – его она встречала в Мадриде. Говорили эти двое, похоже, на повышенных тонах, что интересно само по себе. Генерал ведь только числился интернационалистом, поскольку поляк, но на самом-то деле, насколько знали Кейт и Ольга, являлся командиром Красной Армии. А товарищ Марти представлял здесь Исполком Коминтерна, и сталиниста круче, чем он, не было, вероятно, не только во всей Испанской республике, но и во Франции тоже. Соответственно, возникал вопрос...

   "И что же такое вы не поделили, голуби?"

   Очевидно, что-то все-таки они не поделили.

   – О, мой бог! Кого я вижу! Баронесса?! – говоривший отличался изумительно узнаваемым аристократическим "прононсом", да и сам выглядел настолько импозантно, что надо было знать его настоящую историю, чтобы оценить по достоинству и то (произношение), и другое (внешний лоск).

   – Леди Кайзерина, я счастлив, – к ней сквозь толпу интернационалистов шел капитан Натан.

   Несмотря на общую сумятицу и только что закончившийся бой – а то, что бой имел место быть, Кейт уже нисколько не сомневалась – капитан выглядел великолепно в отутюженной до невероятности офицерской форме, начищенных до зеркального блеска сапогах, и с украшенным золотым набалдашником стеком подмышкой. Ну, ни дать ни взять – английский офицер и джентльмен.

   – Рада вас видеть, Джордж! – улыбнулась Кайзерина.

   На капитана, и в самом деле, приятно было посмотреть. Высокий, худой, лощеный... И взгляд водянистых прозрачных глаз узнаваем до безумия. Но вот какое дело, Джордж Натан не являлся джентльменом в том смысле, который вкладывали в это слово настоящие английские джентльмены. Он был евреем, хотя и стал гвардейским офицером еще в Великую Войну. Теперь он командовал англо-ирландской ротой Ноль в батальоне "Марсельеза".

   – Что здесь происходит? – спросила она, подавая капитану руку для поцелуя.

   – Содом и Гоморра, баронесса, – усмехнулся капитан. – Война, мор и глад...

   – А если быть не столь поэтичным? – подняла бровь Кейт.

   – Мы атаковали Замору, это, разумеется, настолько очевидно, что не может являться военной тайной, – объяснил капитан Натан с кислой миной на узком, несколько лошадином, но, тем не менее, мужественном и даже интересном лице. – С некоторых пор все ищут шпионов и предателей... Не хотелось бы встать к стенке из-за неосторожного слова.

   – К стенке? – переспросила Кейт, пытаясь понять, о чем, собственно, речь.

   – Только что расстреляли капитана Ласаля, – судя по всему, сообщение это не доставило Джорджу Натану никакого удовольствия. Скорее, наоборот.

   – Это тоже военная тайна? – поинтересовалась Кейт, обратив внимание на то, что Эренбург остался стоять рядом и внимательно прислушивается к разговору. Понимал ли он английский, Кейт не знала, но и в любом случае, никакой тайны содержание ее беседы с англичанином не составляло.

   – Нет, это не тайна, – покачал головой Натан. – Атака захлебнулась. Французский батальон побежал... Мы потеряли Френка Райана. Вы помните, Кайзерина, ирландца Райана? Не то, чтобы я одобрял политику ИРА, но Френк был мужественным человеком и хорошим солдатом. Он, Ральф Фокс – наш комиссар, и молодой Джон Корнфорд... Мне кажется, вы говорили с ним о поэзии...

   "Черт возьми!" – она помнила обоих: и интеллектуала Фокса, закончившего оксфордский колледж Магдалины, и поэта божьей милостью Корнфорда. И вот их уже нет среди живых.

   "А в реальной истории?" – но Ольга об этом ничего не знала, и Кайзерине оставалось надеяться, что кровь их не на ее руках.

   "Боишься испачкаться?" – в который раз спросила она себя, но вопрос был скорее риторический, чем содержательный. Она знала, что историю в белых перчатках не делают.

   – Ласаля обвинили в трусости? – спросила она.

   – Хуже, – дернул губой Натан. – В измене и шпионаже в пользу санхурхистов.

   – Твою мать! – выругалась Кайзерина, не сдержав эмоций. Когда она не сдерживалась, брань – на всех языках – лилась с ее уст мутной волной. – Он что, и в самом деле, был шпионом?