Текст книги "В третью стражу. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 61 страниц)

   В коридоре лондонского клуба "White's" царил традиционный полумрак...

6

.

Баронесса Екатерина (Кайзерина) Альбедиль-Николова

,

Прага

,

2

4

декабря

193

5

года

   "Сукин сын! – oт возмущения ее била нервная дрожь, но она этого, разумеется, себе позволить не могла. Не здесь, не с ним, не сейчас. – EnfoirИ! Pisser гребаный!"

   – Скажи, Петер, -

она знала: сейчас ее лицо безмятежно, как небо апреля где-нибудь близ Видина, там у них с

бароном

было маленькое

, но милое

поместье, или, к примеру, в Старой Загоре, там она любила бывать весной

.

– Скажи, Петер, я тебе кто?

   – Ты? – голос Петра Таблица, которого она звала на немецкий манер Петером, показался несколько обескураженным. – Ты... -

ну, не

льзя

же

сказать ей

, что она просто подстилка,

и

в

данное время

-

его

собственная

?

– Ты самая красивая женщина, которую я знаю. -

Выкрутился

.

   – Вот как? – Кейт достала из портсигара длинную сигарету, дождалась, пока этот Pappnase даст ей прикурить, выдохнула сладковатый дым, и только тогда задала следующий вопрос:

   – Так ты извращенец, Петер? – ее голос не дрожал, а на губах -

Кейт знала это наверняка

– блуждала сейчас рассеянная улыбка.

   – Извращенец? – опешил Таблиц.

   – Ну, если я тебе не уличная шлюха и не сожительница, -

она употребила уличное французское словечко "rИguliХre

". – И по твоим же собственным словам писаная красавица, ведь так?

   – Так...

   – Остается одно – ты извращенец.

   – Я тебя не понимаю, – улыбнулся ей Питер.

Этот, славянский

жеребчик

, знал, не мог не знать: ей нравится его улыбка

.

   "Нравилась, – поправила себя Кейт. – Но больше не нравится!"

   – Я тебя...

   – А что здесь понимать? – сделала удивленные глаза Кейт, что обычно удавалось ей весьма убедительно. Хотелось думать, что способность эта не оставила ее и сейчас, когда от злости и обиды разрывается сердце.

   – Ты завел себе грязную Luder, и смеешь спрашивать, почему я называю тебя извращенцем? -

Взлет бровей, ирония в глазах, полуулыбка, скользящая по полным губам

.

   – Тут уж одно из двух, Питер. -

Назидательное движение руки с дымящейся сигаретой.

– Или я для тебя недостаточно хороша, или ты извращенец...

   – Nique ta mere!...

   "Даже так? О-ля-ля! Да что за день сегодня такой?! Пятница тринадцатое?"

   – Что ты сказал?

   – Не умничай! Переходи к делу! – он тоже достал сигареты, на челюстях его явственно ходили желваки.

   – Вот ты как со мной заговорил... -

задумчиво

, чуть обиженно...

"Но каков подлец!" – И почему же ты решил, мой сладкий, что имеешь право со мной так говорить?

   – Да потому что я деру тебя уже месяц, милая, – оскалился Петр. – Ты шлюха, Кейт, красивая шлюха, и я тебя имел, как хотел...

   – Стоп!

   Он даже вздрогнул, ошарашено глядя на женщину, словно та, как в страшной сказке, обернулась вдруг волком или еще каким чудищем невиданным, что, в некотором смысле и недалеко от истины. Только-только перед ним была любовница, красивая, взбалмошная, но, в общем-то, хорошо понятная женщина, а тут... "Баронесса!" Да таких "баронесс" в Европе... рыщущих денег и выгодных связей... Но многие ли из них умеют

так

говорить и

так

смотреть?

   – Что? – попытался огрызнуться Таблиц.

   – То, что слышал. – Кейт поднялась из кресла и сделала шаг по направлению к Петру.

   – Ты, – ее палец двинулся и уперся ему куда-то между глаз, словно она выцелила из охотничьего ружья жертву – своего, теперь уже точно бывшего, любовника.

   – Думал, – второй шаг.

   – Что я, – еще шаг, заставивший Петра попятиться.

   – Из этих? Глупышка... Я Кайзерина эдле фон Лангенфельд Кински баронесса Альбедиль-Николова!

   – А ты, Петр Таблиц, – сейчас она произнесла его имя почти правильно, что было несложно для женщины, говорившей помимо немецкого и французского, еще и на венгерском, и на словенском и на сербо-хорватском.

   – Ты грязная славянская свинья! И труп.

   – Что? – уже побледнев, выдавил Таблиц.

   – Ты мертвец, дорогой, – улыбнулась Кейт. – Мой муж, барон Альбедиль-Николов, старик, и ему нет дела, перед кем я раздвигаю ноги. Но мои гайдуки... Ты слышал о болгарских гайдуках, Петр? Если я отдам приказ, а я его отдам, ты будешь умирать долго и некрасиво. Именно это с тобой и случится, милый. – Слова ее производили эффект физической силы, так его сейчас корежило и мотало.

   "Не обделался бы со страху...", мелькнула у Кейт мысль, но факт оставался фактом, она умудрилась сломать этого гонористого мужичка быстрее, чем такое вот дерьмо справилось бы с сопротивляющейся девушкой. – Какой стыд... Господи, и с этим ничтожеством я трахалась?!"

   – Ты знаешь, мы болгары... – это она продолжала "нагнетать", с таким же основанием Кейт могла причислить себя к зулусам, она и говорить-то по-болгарски как следует не умела, но что с того? – Мы болгары, многому научились у турок – наших исконных врагов, а гайдуки...

   Честно говоря, она смутно представляла, кто это – гайдуки. Что-то такое, кажется, было в Венгрии, и, может быть, даже в России. Но по поводу России Кайзерина уверена не была. А у них в болгарском имении – что к северу от Софии – действительно жил дедок, который когда-то, вроде бы, был гайдуком. Но и тут она вовсе не была уверена, что достаточно разбирается в том, о чем говорит.

   – Я...

   "Господи Иисусе! "

   – Пшел вон...

   И это мужчина, с которым она... Впрочем, все было совсем не страшно. Во всяком случае, теперь. Злость вдруг исчезла, и Кайзерина посмотрела на ситуацию другими глазами. В конце концов, получилось даже хорошо, хотя, видит бог, она этого не планировала. Но что сложилось, то сложилось: свою порцию удовольствий она от этого кобелишки получила, а остальное... Ну что ж, его бумаги наверняка стоят не пару грошей, и Кайзерина будет последней, кого заподозрит чешская контрразведка, если даже когда-нибудь и выяснится, что со Зброевки на сторону утекла строго конфиденциальная и крайне интересная информация.

   "Ну и кто кого отымел?!"

7

. Олег Ицкович,

где-то над Средиземным морем

,

2

8

декабря 2009 года

.

   Грейс позвонила, когда уже объявили посадку на рейс Тель-Авив – Амстердам.

   – Hola, querido! – сказала она, как только Олег ответил на вызов.

   – Ты, как всегда, вовремя, солнышко, я уже собирался отключить мобильник, – говорить по-испански он мог, но не любил, особенно по телефону. Слишком большого напряжения это от него требовало.

   – Ты уже начал пить? – вопрос был традиционный, ответ, впрочем, тоже.

   – Я еще не пересек границу, – бросил Ицкович свою реплику и заинтересованно посмотрел на короткую очередь, выстроившуюся на посадку.

   – Ах, да, я и забыла! – хохотнула Грейси и задала следующий вопрос. – Ну, хоть девку-то ты себе уже присмотрел?

   – А ты? – вопросом на вопрос ответил Ицкович.

   – Олег, ты в своем уме? – кажется, сегодня ему таки удалось поймать жену впросак.

   – А что такое? – как ни в чем, ни бывало "удивился" Олег.

   – Я женщинами не интересуюсь! – прыснула где-то там Грейс.

   – Я имел в виду, кабальеро! – откровенно усмехнулся Олег. – Кабальеро ты себе уже подобрала?

   – Да, милый, не волнуйся. Он высок, черноволос и черноглаз.

   – И зовут его Антонио Бандерос.

   – Нет, милый, его зовут дон Педро! Ну, а как выглядит твоя "зазноба", – "зазноба" она сказала по-русски.

   – Она рыжая и зеленоглазая, – уверенно отрапортовал Олег, заметив в очереди рыжую девушку. Правда он не знал, была ли она и в самом деле зеленоглазой, но пропорции девичьего тела радовали взгляд.

   – Уверен? – строго спросила Грейси.

   – В чем?

   – Что, тебе уже нравятся рыжие? Раньше ты западал исключительно на блондинок.

   – И поэтому женился на брюнетке, – снова усмехнулся Олег.

   Женушкина подколка, была достаточно прозрачна. Третьего дня, – он как раз был в душе, – Грейс приняла звонок на его сотовый. Довольно поздний звонок, потому и подумала, что случилось что-то серьезное, а звонила Татьяна. Грейси сунула ему трубку чуть не под струю: "Твоя из Москвы, с Новым годом поздравляет", – хихикнула и закрыла дверь ванной.

   – Меня зовут на борт, – заторопился он, заметив призывные знаки стюардессы.

   Очередь рассосалась на глазах.

   – Ни в чем себе не отказывай! – напутствовала его Грейс. – Но береги печень, не то доктор Дойч опять сойдет с ума!

   – Ты тоже не делай глупостей, – ответил Ицкович. – Все хорошо в меру! И предупреди дона Педро, что у тебя иногда заскакивает поясница.

   – Сукин сын!

   – Так точно, любимая!

   – Отдыхай!

   – И ты тоже, дорогая.

   Разговор был хороший, и у Олега даже настроение поднялось. Он страшно не любил путешествовать в одиночку, хотя довольно часто вынужден был это делать. Однако настроение – особенно в начале дороги – у него портилось всегда. Грейс это знала и звонок свой рассчитала просто идеально. Но, с другой стороны, что еще можно ожидать от любящей латиноамериканки после двадцати пяти лет счастливого брака.

   "Только не того, что она смотается на месяц к родственникам в Уругвай".

   "Не было бы счастья, да..." Если бы Грейс Ицкович не уехала в Монтевидео и "далее везде", – подразумевающее сельские "фазенды" ее многочисленных родственников и друзей, – то и Олег, соответственно, не смог бы поехать в Амстердам на встречу со старыми друзьями.

   Так уж вышло, что у Степы Матвеева – редкий случай – конференция прямо в предновогодние дни, и не где-нибудь, а в Утрехте. И Витька Федорчук по своим торговым делам как раз оказался во Франкфурте, что по европейским масштабам, считай, рукой подать. Ну, как тут не прыгнуть из Тель-Авива в Скипхол? То есть, если бы Грейс была дома... Но Олегу повезло. Грейс, которая по совместительству была еще и великолепным сосудистым хирургом, иногда ездила на родину оперировать в одном из частных госпиталей Монтевидео. Поехала и сейчас, прихватив с собой дочь. Ну, а взрослые сыновья жили уже своими собственными жизнями. Так что...

   "Гуляем! – подытожил свои размышления Олег и посмотрел в иллюминатор. За стеклом было темно. – Как полагаете, доктор, пересекли мы уже государственную границу?"

   "Полагаю, что пересекли".

   Олег сунул руку в карман висящего на крючке плаща,

ну не имел он теплого пальто за ненадобностью

, и достал оттуда фляжку шотландского виски, буквально только что купленную в дьюти фри.

   – На борту нашего лайнера запрещается распивать алкогольные напитки! – сурово и с чувством неподдельного возмущения произнес мужской голос откуда-то сверху – сбоку.

   – Да? – если бы этот бортпроводник обратился к нему с вежливой просьбой, Олег, скорее всего, убрал бы фляжку обратно в карман плаща. Но на хамство, он всегда отвечал хамством. – Вы обращаетесь ко мне?

   – Да! – несколько опешил мужчина в форменном пиджаке. Он стоял в проходе около ряда из трех кресел, которыми, судя по всему, Ицковичу предстояло владеть в одиночестве.

   – И?

   – Я уже сказал... – явно выходя из себя, начал стюард.

   – Свои слова, любезный, можете засунуть... ну, куда захотите, туда и суйте, – остановил его Ицкович, заговоривший нарочито спокойно. – Принесите мне документ, где это написано буквами понятного нам обоим языка.

   – Я не обязан...

   – Ошибаетесь! – снова перебил стюарда Олег. – Обязаны. Я деньги заплатил и, соответственно, могу требовать культурного обслуживания. Подите прочь, и поучитесь вежливому общению с клиентами!

   Как и следовало ожидать, через минуту рядом с Ицковичем возник старший смены.

   "Ты склочник, Ицкович! – весело подумал Олег, ожидая продолжения. – Ты законченный склочник!"

   – Какие-то проблемы? – спросил старший стюард – худощавый подтянутый мужчина с седыми висками.

   – Вы меня спрашиваете? – удивился Олег.

   – Извините, мой господин! – улыбнулся опытный, тертый жизнью мужик. – Мне показалось, что у вас возникли проблемы.

   – Нет, – улыбнулся в ответ Олег. – Проблемы возникли у вас, так как ваш работник устроил мне целую сцену из-за того, что я хочу выпить виски.

   – Сожалею, господин, но...

   – Я это уже слышал, но слова к делу не подошьешь. Принесите документ.

   – Это так принципиально? – кивнул старший на флягу.

   – Да, – подтвердил Ицкович. – Я, видите ли, алкоголик. Это болезнь такая, – поспешил он успокоить едва не впавшего в прострацию стюарда. – Входит в список болезней всемирной организации здравоохранения.

   – Я могу предложить вам вино. Какое вино вы бы хотели, белое или красное?

   – Я не пью вино, – развел руками Олег.

   – Пиво? У нас есть голландское и датское пиво.

   – От пива меня пучит.

   – Значит, виски.

   – Только виски. Понимаете, – сжалился над стюардом Олег. – Раньше, когда вы предлагали пассажирам крепкие напитки, а не поили своим винцом, проблем не было, но теперь...

   – Какой у вас виски?

   – Чивас Ригал.

   – Сейчас вам принесут двойную порцию этого виски.

   Ну, что ж, путешествие начиналось совсем неплохо. А фляжку ведь можно будет распить и с друзьями, что нисколько не хуже, чем пить одному за счет авиакомпании, а по русской традиции "на троих" и намного лучше!

Глава

2

.

А поутру они проснулись

1

. Виктор Федорчук, Олег Ицкович и Степан Матвеев, Амстердам

, 1 января 2010 года

   – Drie... Twee... Een... GELUKKIG NIEUWJAAR!

   – Happy New Year!

   – Cheers! – Ицкович чокнулся пластмассовым стаканчиком с прохожим в шапке Санта-Клауса.

   – SantИ! – с незнакомыми дамами Федорчук предпочитал чокаться по-французски.

   – С Новым Годом! – "бокалы" всех троих поднялись почти одновременно.

   – Блин! – сказал Ицкович, – Вот нате вам, дожили – на дворе 2010 год! А в школе я был уверен, что и двухтысячный – чистая фантастика!

   – Оце добре! – поддержал его Федорчук, – Ось за це треба ще трохи выпыты!! И не оцей газводы а що-небудь мицнише! Але з-за видсутнисть гербовой... – Он разлил по стаканчикам остатки шампанского и заговорщицки подмигнув, поставил бутылку на асфальт. Степан уже поднёс бокал к губам, но Виктор предостерегающе поднял указательный палец.

   – Хоспода! – он забыл про свою наигранную "хохляцкость", и осталась от нее только настоящая украинская "г", которая для русского уха скорее все-таки "х", – Я предлагаю выпить за то, чтоб мы ещё не раз могли удивиться таким вещам. Короче говоря, я пью за то, чтоб мы так же вместе встретили 2020, 2030 и так далее, чем больше, тем лучше. Как там говорится? Чтобы елось и пилось...

   – Чтоб хотелось и моглось! – закончили хором Степан с Олегом и почти синхронно опорожнили свои пластиковые "бокалы".

   И словно в подтверждение тоста какая-то местная барышня в розовой пушистой курточке чмокнула Ицковича в щёку. Тот сразу же просиял и, провожая фемину "пытливым" взглядом, вытряхнул в себя последние капли холодной золотистой жидкости. С сожалением посмотрев на пустую ёмкость, он быстро оглянулся по сторонам, и достал из кармана плаща початую бутылку виски.

   – По чуть-чуть? – и, получив утвердительную улыбку одного и кивок второго, разлил по стаканчикам жидкость цвета некрепкого чая.

   – Так, – начал он с напускной серьёзностью. – У кого-нибудь есть что-нибудь алкогольное? Нет? Так я и знал. Где продолжим? У меня в номере? Или есть другие предложения? – и устремил указательный палец в пространство между Матвеевым и Федорчуком.

   – Ща бум пить глинтвейн. Адназначна! – заявил Степан. – Чтобы в Амстердаме, в новогоднюю ночь и не выпить глинтвейна, это, знаете ли...

   Вообще-то профессор Матвеев считался весьма серьезным математиком – во всяком случае, так думали те, кто собрался на его научный "бенефис" в Утрехтском университете – однако со старыми друзьями да еще и "на воле", он был способен на многое, о чем и сам успел забыть.

   – Якый ще там глинтвейн? – вернулся в своё амплуа серьезный киевский предприниматель Виктор Иванович Федорчук, – Не треба нам глинтвейну! Треба горилки и якнайбильше!

   – Алкаши! – констатировал Матвеев, похохатывая. – Предлагаю компромисс. Шампанское. Много!

   Но шампанского на площади Ньювмаркт не нашлось. То ли раскупили уже, то ли еще что. Вот глинтвейн – был всякий разный, хоть залейся: и глинтвейн со взбитыми сливками, и глинтвейн с кофе, и кофе с глинтвейном, но, справедливости ради, следовало признать, был и просто кофе – без глинтвейна. Шампанское же, судя по всему, опытные горожане несли с собой. Друзья вот тоже озаботились, но...

   – У меня в номере есть шампанское, – сообщил с ехидной усмешкой Виктор. – Две бутылки!

   Федорчук и всегда-то был запасливым. А уж тем более после того, как переехал из Белокаменной в Харьков, а оттуда в Мать городов русских, и перешёл на "ридну мову", став "щирым козаком" и отпустив висячие "вуса", достойные самого Тараса Шевченко. Хорошо оселедец на голове не завел.

   – Так... – сказал Матвеев.

   – Ты... – добавил Ицкович, в упор посмотрев на "хохла".

   – А що, чи у вас нема? – "удивился" Федорчук, посмотрев на них наивными до издевательства глазами.

   Ответ последовал радикальный. Русский с евреем подхватили под белы рученьки оставшегося в меньшинстве свидомого громадянина и потащили к гостинице Ambassade, что на берегу одного из многочисленных местных с труднопроизносимыми названиями каналов, – в номер на третьем этаже.

   Сразу за площадью праздничная толпа – не исчезнув совсем – значительно поредела. Многоголосый гул пропал, остались отдельные голоса на местном, французском, английском и немецком языках. Ближе к каналу какой-то женский голос недовольно верещал по-русски: "Я же тебе говорила, быстрей надо! А ты, успеем, успеем... Ну и где этот твой фейерверк, я тебя спрашиваю?!". Немножко фейерверков здесь было – периодически с обоих берегов канала в небо с шипением взлетали ракеты и с громким треском рассыпались над крышами разноцветными искрами.

   Ругающаяся по-русски парочка остались позади на набережной. Ицкович, несмотря на выпитое, уже начал поеживаться в своем не слишком подходящем для такой погоды плащике. С канала тянуло холодом, хотя снега почти не было. Так чуть-чуть и кое-где, но зато на деревьях, скамейках, бортах барж и катеров, везде – лед.

   – Так, – твердо заявил Олег, останавливая компанию на пороге открытого питейного заведения. – Или мы сейчас зайдем, или я дам дуба!

   – Ни в коем случае! – заявил Матвеев, обнимая Олега за плечи и делая длинный выдох прямо в лицо. – Мы не дадим тебе погибнуть, Цыц! Мы согреем тебя своим дыханием.

   – Не дыши на меня, от тебя перегаром несет! – отмахнулся Олег. – Ну, по полтинничку и вперед?!

   – Нет, – заявил на это с самым серьезным видом Федорчук. – На это я пойтить никак не могу! – И оценив выражение лица Олега, добавил с хохотком:

   – По "стописят"!

***

   Из-за угла дома, красного, с белыми – хорошо заметными в свете фонарей – полосками кирпичной кладки, появилась невнятная фигура. Кто-то темный, невысокий и какой-то словно бы сгорбленный или скособоченный.

   – Люди добрые! Помогите Христа ради! Век за вас Бога молить буду! – последней вещью, которую Степан Матвеев ожидал найти в новогоднем Амстердаме, был нищий, просящий подаяние на чистом русском языке.

   Все трое разом остановились. Похоже, для Федорчука и Ицковича это оказалось ничуть не меньшей неожиданностью. Степан шагнул вперёд, собираясь рассмотреть это странное явление природы поближе, оглянулся по сторонам – ещё не хватало, расслабившись, нарваться на хитрую "подставу". Но поблизости никого не было – да и вряд ли кто рискнёт напасть на троих здоровых пятидесятилетних мужиков. Хотя соотечественники горазды на

разные

выдумки – это Степан помнил по уже относительно далёким теперь девяностым. Потому расслабиться себе не позволил. Олег с Виктором остались несколько сзади – так что опасность со спины Матвееву не грозила, а неизвестный при ближайшем рассмотрении оказался достаточно обычным сморщенным старичком с козлиной бородкой, но притом в валенках и в старом...

   "Пальто", – решил Степан, не вспомнив сходу, как называется этот фасон верхней одежды.

   – С Новым Годом, дед! – поприветствовал он вслух, – Ты что, правда, русский?

   – А как же иначе? – затараторил старик, – Русские мы, канешна. Вот, и документ по всей форме имеется, – и к удивлению Матвеева вытянул из кармана и протянул к свету какую-то странного вида бумагу, пожелтевшую, исписанную черными с завитушками буквами и украшенную выцветшей печатью с двуглавым орлом. Вот только птица эта показалась Степану какой-то очень уж старорежимной, да и сама бумага, наводила скорее на мысль о подорожной, чем о справке из посольства. "

Сей документъ удостоверяетъ, что

...". Дальше и разглядывать не стал – какая разница. Раз люди умеют подделывать денежные купюры со всеми степенями защиты, то нарисовать какой-то мелкий квиток от руки – раз плюнуть. Кстати, а что это вообще такое, "подорожная"? Да ещё с ятями и твёрдыми знаками...

   – Добрый человек, – повторил дед, – помоги душе християнской. Невмоготу мне боле у немцев, занесла вот, дурака, нелёгкая. А теперь что ж? Котор год ужо за грехи свои мыкаюсь. На хлеб, ради Христа прошу.

   Что-то здесь было не так. Никак не совмещались в сознании этот дедок со всеми своими словечками и набережная канала в веселом и продвинутом по всем статьям городе Амстердаме. И вообще какой-то это был

странный

нищий! Но додумать мысль до логического завершения Матвеев не успел. Его раздумья прервал Ицкович – подошел и молча сунул в руку старика несколько скомканных купюр.

   "Во дает!"

   – Помогай тебе Христос, – начал кланяться старик, – хоть ты и не нашей веры, а человек, видать, добрый!

   На это Олег только хмыкнул и так же молча – без обычных своих комментариев с "двойным дном" – отошел в сторону.

   – Трымай, диду, – протянул деньги и "украинскоподданный", – бо немае кто казав бы, що Виктор Хведорчук ближньому не допомиг в нужде его.

   Теперь, судя по всему, настала очередь самого Степана. Бомж это или не бомж, жулик или нет, русский он или не русский, а ударить лицом в грязь перед школьными приятелями Степан Матвеев, доктор наук и профессор, не мог. И он вытянул из внутреннего кармана пальто кошелёк, щепотью захватил всю бумажную наличность и даже не задумавшись посчитать – отдал старику. Что там какие-то пятьсот евро? Один раз живём, в конце концов!

   Вокруг было как-то непривычно уже – тихо. Даже шипение и треск ракет прекратились.

   – Спаси бог вас, люди добрые, – сказал дед, – уважили старика, ой уважили. Коль вы ко мне по-хорошему, – поймал он за плащ собравшегося было идти дальше Ицковича, – то и я вас отблагодарю. Исполню любое

желание

. Что спросите, то и ваше будет.

   Теперь он уже как-то не выглядел сгорбленным, сморщенным и вообще старичком. Казалось даже, что стоящая перед ними фигура светится изнутри.

   – Говорите,

чего

желаете

, – объявил он, глядя на всех троих разом, хоть это и было физически невозможно.

   Федорчук хохотнул, Ицкович крякнул.

   – М-да-а, – протянул Степан, – вернуться бы лет на двадцать назад, помоложе стать.

   – А лучше на двадцать пять! – подхватил с хохотом Виктор.

   – А почему, не на тридцать или, скажем, не на двадцать девять? Молодеть, так молодеть! – Попытался сострить Олег.

   Старик оглядел всю компанию и произнёс:

   – Ну что же, добрые люди. Вы сказали. А я услышал и исполню ваше

общее

желание! – И ничего не говоря более, развернулся и ушел за угол дома, словно растворившись в темноте.

   Степан зажмурился, открыл глаза, что это было?

   Ветер утих. По набережной по-прежнему бродили группки празднующих Новый Год туристов.

   – Ребята, вы слышали анекдот, как негр поймал золотую рыбку и захотел быть белым, и чтоб много воды и женщин... – начал Степан.

   "Чего это я его вдруг вспомнил?"...

***

   Он не запомнил сна. Но что-то ему снилось, и это "что-то" было приятное, потому что ощущал он себя сейчас выспавшимся и отдохнувшим. Открыв глаза и потянувшись, отбросил одеяло и с улыбкой встал с кровати, но улыбка продержалась не долго.

   Судя по всему, он здорово вчера погулял. Можно сказать даже -

чересчур

здорово, если умудрился влезть в чужие трусы. Трусы были странные: белые, шёлковые, длинные, почти до колен. Разумеется, он в жизни такие не носил, и вообще они выглядели какими-то... "Чем это я занимался вчера? Нет, в постели вроде бы больше никого нет. Или

она

уже ушла? Кто? Бред... Пить вредно, а много пить – вредно вдвойне".

   Теперь следовало сообразить, где здесь дверь в туалет..., дверь, разумеется, нашлась, вот только...Уже завершив исполнение неотменяемой перед организмом обязанности, он понял, что туалетная комната в его номере разительно изменилась. Пропала душевая кабина. Вместо неё – большая ванна прямо посреди комнаты. Или так и задумано?

   "Но как, ради бога, я этого не заметил вчера? Ведь, кажется, принимал душ... Нет, точно принимал! Или все-таки стоял прямо в ванне? Чушь какая-то – надо будет узнать на ресепшене, что это значит и, вообще, с какой стати?! Это мой номер???"

   "Э-э-э... кстати! А где телевизор? И этого нет! Прямо, как у Булгакова, чего не спросишь, того и нет. И как там, у классика, было дальше? Совсем вылетело из головы! А вот, радио! Какого чёрта! Что это за убожество – не ретро даже, а ископаемое какое-то. Ну, нет, один – разъединственный канал, и тот по-голландски. Ни одного знакомого слова. А нет, вот кто-то по-французски – "хочет воспользоваться случаем передать наилучшие поздравления...". А, чёрт – пошёл голландский перевод".

   Так он ничего из этих новостей узнать и не смог, а между тем было бы любопытно услышать – а еще лучше увидеть, – что происходит за стенами гостиницы утром первого января 2010-го года.

   А что там, кстати, происходит?

   Он подошел к окну, отодвинул занавески, в комнате стало светлее. Улица была непривычно пуста. Авто почти нет, а которые есть, какие-то... не такие. Откуда-то издали доносились гудки клаксонов. И цокот копыт лошади, тянущей телегу с какими-то ящиками.

   "Экологи, мать их! Как там всё-таки было написано в "Мастере и Маргарите"? Это важно, вот только почему?"

   Улица, что с ней не так? Велосипеды есть, но какие-то... неправильные, и опять же автомобили.... А ведь вчера были нормальные и много! Не бывает так, что бы напротив большой гостиницы после новогодней ночи всё свободное пространство не заставлено машинами. Просто не бывает! И повозка, такую телегу он, совершенно очевидно, видел в Амстердаме впервые. Разве что на старых чёрно-белых фотографиях.

   "Блин, что было у Булгакова? Это важно, важно и ещё раз важно!"

   Стоп, а кто он сам? Как его зовут?

   "Имя! Kim ty jeste?? Where you came from? "

   Действительно, откуда? Секунду, а на каком он, собственно, языке думает? Вторая фраза – явно английская, тут и к доктору не ходи, а первая? По-польски? Но откуда он знает польский? Как откуда? От матери – она ему ещё пела колыбельную: "A-a, kotki dwa, szaro-bure obydwa...".

   "Чушь какая!" – Мать ему пела "Шёл отряд по бережку, шёл издалека..."! А откуда он знает английский? Ну, как, откуда? Из школы, конечно. Мистер Макфарлейн от литературы так и говорил: "Юные джентльмены, вы должны так владеть вашим родным языком, чтобы Шекспиру не было стыдно за своих потомков".

   "Родным"?

   "Русский язык велик и могуч" – кто это сказал?

   Так какой язык ему родной? Кто его мать? Кто его отец? Когда он родился?

   С какого момента он вообще себя помнит? Да, конечно, с трёх лет. Первое воспоминание в его жизни – день рождения. Торт с тремя свечками. Он их задул с третьего раза. Мама поцеловала его в лоб. И все были какими-то взволнованными: мама, папа, дядя Конрад и остальные. Потом он понял, в чём было дело – именно в тот день началась Великая Война. А ещё через три года его шестой день рождения тоже вышел грустным – мама все время вытирала слёзы, потому что в Бельгии погиб дядя Конрад. Польский эмигрант, он служил во французской армии и был убит где-то при Пашендейле, прямым попаданием немецкого снаряда в штабной блиндаж.

   "Нет, это какая-то шизофрения!" – Он родился в день запуска первого спутника – четвёртого октября тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года! Его даже хотели назвать "Спутником", но назвали, как и собирались, Степаном, в честь дедушки Степана Игнатьевича, погибшего под Минском в сорок первом. Его зовут Степан Никитич Матвеев! Да, именно так!

   А кто же такой, тогда, Майкл? Да, ведь это ЕГО самого так зовут: Майкл Мэтью Гринвуд, сын сэра Эрнеста Гринвуда и леди Сабины Гринвуд, в девичестве Лисовской, которую уже женой отец привёз с собой из Франции. Своё второе имя "Мэтью" он получил в честь прадеда, – героя восстания против царя, – Матеуша Лисовского, повешенного русскими в Варшаве.

   "Нет! Главное не это! Главное – Булгаков!"

   Кто такой Булгаков?

   "Неважно! Что он сказал? "Рукописи не горят"? Нет. "Правду говорить легко и приятно"? Не то! "Каждый получает по вере его"! Да! Именно так он и сказал! Дедок сказал: "Общее желание". И исчез. И исполнил? И всё стало, как он сказал? И какое на дворе число?"

   Самое смешное или грустное, – тут уж каждый волен решать сам – заключалось в том, что он, кем бы он ни был, Степаном или Майклом, знал ответ на свой последний вопрос.

   Первое января 1936 года.

   "Это кто ж такое загадал?!!"

2

. Олег Ицкович

, 1 января 1936 года

   Mein Gott, geht es mir beschissen! – Ицкович хотел, было, поднять голову, но острая боль в висках заставила вновь опустить ее на подушку. – Warum habe ich nur Sekt und Cognac zusammen getrunken?!

   Вот про коньяк и шампанское он помнил точно. Но, совершенно непонятно, зачем он вообще пил шампанское. От шампанского у Олега обычно случалась изжога, и еще пузырьки, когда пьешь, в нос шибают.

   Кретин! – Ну, где-то так и есть, потому что

если головы нет, то уже и не будет

   А плохо ему было так, что не хотелось жить, типа: "Мама, роди меня обратно". Однако когда тебе за пятьдесят, а твоей маман недавно исполнилось девяносто, такие просьбы звучат несколько претенциозно. Мысль эта, как ни странно, придала сил, и, плавно перевалив свое тело налево, Олег открыл глаза. В комнате царила полумгла, и это было хорошо. Но зато и совершенно не понять, который нынче час. Свет с улицы едва пробивался сквозь зашторенные окна, и означать это могло одно из двух: или еще рано, или шторы хорошие, в смысле, плотные. Впрочем, возможен был, как тут же подумалось, и еще один вариант – низкая облачность, что для Амстердама вполне нормально. Ну, не мог же он, в самом деле, проспать сутки?

   Амстердам?! – Вяло удивился Ицкович, аккуратно – чтобы не потревожить больную голову – вытягивая из черной пачки сигарету Gitanes. Закуривать лежа не слишком удобно, но он с этим все-таки справился и начал уже обдумывать следующий этап операции: "бросок на длину руки". На прикроватном столике стояла серебряная фляжка с коньяком, и несколько глотков...