Текст книги "В третью стражу. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 61 страниц)

   Авто до Лионского вокзала, откуда отходили поезда на Ниццу, Федорчук "поймал" через пару минут, но пришлось периодически подгонять шофёра, неспешного, кряжистого и седоусого дядьку – типичного уроженца Нормандии. Времени катастрофически не хватало. Хорошо ещё, что на Лазурном берегу по зимнему времени мёртвый сезон, и билеты не нужно заказывать заблаговременно. Но, шутка ли, без малого тысяча километров в один конец! Почти сутки в поезде... Глядя на серые, точно по погоде, парижские улицы, сменяющие одна другую за окном видавшего виды "Рено" – "ползёт, как черепаха беременная, прости господи!" – Федорчук пытался припомнить, сколько тогда, -

в его время, -

занимала поездка на скоростном экспрессе из Парижа в Ниццу... Выходило, что никак не больше шести часов. И совершил её Виктор как минимум дважды в оба конца, как только позволили свободное время и средства, открывая для себя европейские исторические курорты, описанные русскими классиками.

   Проспав почти всю дорогу в купе полупустого вагона, где он оказался единственным пассажиром, Федорчук сошёл на перрон вокзала в Ницце, чувствуя себя значительно лучше, чем вчера...

   "И позавчера – тоже. А всего-то и нужно было: выспаться толком, не пить алкоголь – переспать и недопить, – мысленно улыбнулся Виктор, – ну и курить поменьше".

   Отказав подбежавшему было носильщику, ибо отдавать нетяжёлый, в общем-то, саквояж следовало считать пижонством, Виктор направился к камерам хранения.

   Обменяв саквояж и некоторую сумму в сантимах на жестяную бирку с номером, Федорчук прошёл через зал ожидания, полюбовался на богато украшенный вестибюль вокзала и, придав лицу выражение "мне не до вас", просочился через ряд скучающих на привокзальной площади таксистов.

   От вокзала до "Альгамбры" – прохладный приморский ветерок придавал мыслям дополнительную бодрость – полчаса неспешным шагом, никак не больше. Дождя нет, а до условленной встречи ещё три часа.

   "Состоится она или нет? – думал он, неторопливо шагая по городским улицам. – Будем считать, что состоится, так что вопрос с ночлегом пока отнесём к несвоевременным".

   По крайней мере, с номерами проблем быть не может – мертвый сезон, а даже близ вокзала гостиниц имелось никак не меньше дюжины.

   Незаметно проверяясь, впрочем, так и не обнаружив слежки, Виктор вышел на авеню Вильбуа Марей к отелю "Альгамбра", но не напрямую, а описав широкую дугу, через бульвар Симье и авеню имени бельгийского короля – тезки мультяшного кота-миротворца – Леопольда. Дорога заняла почти два часа: Федорчук, не забывая проверяться, дважды попил кофе, съел несколько булочек с корицей, выпил рюмку коньяка и прочитал какую-то местную газету трёхдневной давности, – разнообразных "заведений" по пути хватало с избытком.

   По его мнению, сложившемуся ещё в

той жизни

, Ницца несла на себе неизгладимую печать курортной провинциальности. За гордыми названиями авеню и бульваров скрывались узкие, не шире чем в Гааге, улочки, изредка застроенные невысокими, в два-три этажа, домами, летом утопавшие в зелени деревьев.

   "Если видишь здесь чётырёхэтажный дом, то девять шансов из десяти, что это гостиница, – усмехнулся Виктор, проходя мимо низкой ограды отеля "Флорида". – Интересно, а изменилось ли здесь что-нибудь за семь десятков лет?" – с этой мыслью он решительно шагнул в сторону парадного входа...

   До времени назначенной встречи оставались считанные минуты. В широкое окно ресторана "Альгамбры" открывался отличный вид на авеню Вильбуа Марей, за столиком невидимым с улицы Федорчук сидел, с очередной чашкой кофе, на этот раз – для разнообразия – со сливками. Редкие прохожие, спешащие по делам, и ещё более редкие автомобили слегка разбавляли картину зимнего утра.

   "Впрочем, какое утро? – Виктор взглянул на часы. – Половина двенадцатого! – Уже полчаса как день наступил, если по-нашему считать... Ага! А вот и господин Росси пожаловал..."

   Высокий представительный мужчина, пожалуй, немногим старше тридцати, появился в зале как черт из коробочки. Федорчук готов был поклясться, что не видел его ни на улице, ни входящим через высокие двустворчатые двери ресторана. Но такое появление куратора нисколько его не удивило, ибо память Вощинина мгновенно и услужливо напомнила, что Франсуа Росси несколько лет руководил персоналом этого отеля и уж кому, как не ему, знать все входы и выходы.

   Пока вошедший о чём-то беседовал с метрдотелем, небрежно махнув рукой в сторону соседнего с федорчуковским столика, Виктор глянул в окно, и глаза его через несколько секунд до крайности поскучнели... С разных концов улицы к парадному входу Альгамбры подъехали два приземистых чёрных Ситроена "Траксьон Авант" и... из из них никто не вышел – ни один человек. Подскочивший было, открыть дверь, гостиничный бой, видимо, услышал из приспущенного на секунду окошка нечто такое, что тут же исчез как наскипидаренный. А когда Федорчук уже готов был оторваться от не сулящей ничего хорошего – вдобавок еще и вызвавшей тянущее ощущение под ложечкой – картины, за его спиной прозвучал голос Росси:

   – Гастон, не оборачивайтесь, у нас есть не меньше пяти минут, – голос куратора прозвучал почти ровно, лишь лёгкие нотки злости выдали напряжение момента.

   – Они уже приехали? – продолжил Франсуа. – Вы явно их увидели...

   – Да, – негромко ответил Виктор, – на двух машинах. Пока не выходят. Это за вами?

   – Скорее – за вами... – грустная усмешка собеседника чувствовалась даже спиной, – а точнее за тем, кто придёт на встречу со мной. Впрочем, к чёрту подробности! У меня к вам один вопрос: где вы были десятого января?

   – В Голландии, в Амстердаме, где и оставил вам сообщение о смене документов прикрытия. Новые документы, как уверял продавец, чистые... а что собственно произошло?

   – Ничего хорошего, но ещё раз повторю: к чёрту подробности... – Росси замолчал, а через несколько секунд послышался шелест складываемой газеты, чьи-то приближающиеся шаги и, после короткой паузы – звяканье столовых приборов...

   – Приятного аппетита, месье Аббиа! – сказал кто-то, видимо – официант.

   – Спасибо, Ролан! И принесите остальное минут через десять, хорошо?

   – Да, месье... жаль, что вы бываете у нас так редко, извините... – прошептав последние слова, официант отошёл от столика...

   – Скажите, не упоминал ли кто-нибудь из ваших

коллег-журналистов,

– эти слова Франсуа выделил особо, – или из иных

коллег,

в последнее время о Гааге? А конкретно – о планирующихся там силовых акциях?

   – Погодите, дайте подумать... что-то мелькало... – Федорчук судорожно пытался выиграть драгоценное время.

   "Ну, вот и приплыли, похоже, друг ситный, – подумал он. – Завертелись колёсики после смерти Вальтера. Теперь

товарищи чекисты

носом будут землю рыть... Ладно, была не была!"

   – Да, мелькало, – продолжил он, – но на уровне обрывков разговоров, проходных фраз... ничего такого, чему можно придать значение и сделать выводы. Но теперь картинка складывается... – Виктор говорил быстро, захлёбываясь, будто и вправду торопясь не успеть высказать то, к чему пришёл внезапно, под влиянием правильно сформулированного вопроса. – Судя по всему, в Гааге кто-то кого-то увидел, знакомого ещё по Румынии... или по Югославии... и этот знакомый не относится к числу... – тут Федорчук замялся, пытаясь подобрать

нужное

слово, – тех, чья жизнь и здоровье должны быть сохранены.

   – Это кто-то из наших товарищей? – добавил он, придав голосу достаточную степень озабоченности.

   – Да, – как бы нехотя ответил Росси, – и он погиб. В сложившейся ситуации у вас, Гастон, есть только один выход: немедленно... вы слышите?.. немедленно покинуть пределы страны. Тем более что вас решено направить в специальное учебное заведение на родине... Вы меня слышите?

   – Слышу, месье Франсуа... – Виктор говорил медленно, не поворачивая головы. Взгляд его был прикован к вышедшим из машины и быстро двинувшимся к парадному входу "Альгамбры" пятерым крепким мужчинам в одинаковых пальто и шляпах. На ходу каждый из них сунул руку за отворот пальто, или в карман. – "Будут стрелять?" -подумал Виктор, и продолжил вслух:

   – Мне кажется, за нами уже идут.

   – Так, Гастон... не суетитесь. Оставьте деньги на столике и идите в сторону служебного хода... направо – дверь на кухню, налево – на лестницу для персонала. Прямо – подсобные помещения. Вам – налево. Дальше... – Федорчук прервал куратора на полуслове.

   – Я знаю, что дальше. Внутренний двор правого крыла, живая изгородь и каменная ограда с калиткой... я уже был здесь, – нетерпеливый взгляд, брошенный на часы, ладонь, хлопнувшая по лбу – как знак рассеянности – и на стол упали несколько смятых купюр.

   – Тогда, удачи! Сумеете оторваться – выждите не меньше недели. Потом... впрочем, вы знаете, что делать потом, – последние слова Росси сказал уже в спину Виктору, подхватившему пальто и шляпу и устремившемуся в сторону спасительного выхода.

   "Только бы они не перенесли засаду... только бы эти идиоты стояли там, где стояли... – мысль, больше похожая на мольбу, билась в сознании Федорчука. – Господи, пронеси!"

   Полчаса назад, выглянув на задний двор отеля "Флорида", отделённый от задворков "Альгамбры" каменной оградой с парой калиток, он заметил двух мужчин, внешний вид и поведение однозначно указывали на их принадлежность к одной из французских силовых структур... Вроде того молодчика, которого Виктор – или тогда ещё Дмитрий? – "приголубил" в Марселе. Парный пост перекрывал пути возможного отхода с места встречи, и с этим надо что-то делать...

   Крадучись, буквально – на цыпочках, Федорчук подобрался к калитке, где должны были стоять полицейские – "или контрразведчики? А какая, на хер, разница?" – и внимательно прислушался. Чиркнула спичка, кто-то негромко закашлялся, прикрыв рот. В ответ что-то злобно прошипели свистящим шепотом.

   "Тут они, голубчики..."

   Легко перемахнув с ходу невысокую ограду, Виктор обрушился прямо на голову засаде, подмяв под себя одного шпика, и успев крепко врезать ногой в падении, точно в живот, другого. Свернув шею оглушённому врагу, – "рука на подбородок, другая – на затылок..." и резкий рывок отозвавшихся хрустом позвонков, – Федорчук тут же поднялся, прикрываясь безжизненным телом. Получивший удар в солнечное сплетение, полицейский стоял на коленях, но уже оправился и тянул из кармана револьвер...

   Время, казалось, начало растягиваться. Достать оружие мертвеца Виктор не успевал, поэтому просто сунул руку в карман чужого пальто, нащупал пистолет, стоявший на боевом взводе, и просто подняв руку вместе с полой, дважды нажал на спусковой крючок.

   Выстрелы сквозь толстый драп пальто прозвучали негромко, а два отверстия на груди так и не успевшего

обнажить ствол

шпика стали лучшим подтверждением того, что Федорчук успел раньше.

   Он успел сделать сегодня всё, что хотел, но, уже сидя в купе парижского поезда, и пытаясь унять дрожь в руках, задался одним вопросом: "А теперь-то что делать?.."

   Но ответа на этот вопрос у него пока не было...

Глава

9

.

Шерше ля фам

Олег Ицкович, Париж

, январь 1936

   Пока ехали в Париж, времени для размышления над злободневными проблемами нового бытия почти не оставалось. Баронесса требовала повышенного внимания к себе, а, кроме того, то ли и в самом деле была страшно болтливой, то ли ее на нервной почве несло, но только казалось, что Кайзерина Николова не замолкает ни на мгновение. И ведь не дура. Это-то очевидно. Не глупости порола и не чепуху молола, если не считать чепухой "тайны мадридского", то есть, разумеется, болгарского двора. Грамотная, интеллигентная речь, разумные, если не сказать большего, мысли, своеобразный юмор – порою грубоватый, иногда циничный, но всегда подлинный – и знаний разнообразных вагон и маленькая тележка, но, помилуй бог, как же всего этого для Ицковича много! Так что расслабиться удалось только в Париже, где они остановились в солидном, но не обязывающем отеле. Вообще-то баронесса собиралась в "Риц", но Олегу удалось ее переубедить. Ему там светиться ни к чему, да и дороговато. Но и ей, если подумать, там сейчас лучше не появляться.

   – По родственникам и знакомым соскучилась? – поднял бровь Олег. – Тогда, может быть, к мужу съездишь, проведаешь старика? – так затейливо он озвучил простую мысль: "Пошла нах..., заткнись, достала!"

   Красотка поджала губы, сверкнула зеленью глаз, вдруг ставших изумрудными, но спорить перестала, и, отобедав в обществе "кузена Баста", отправилась отдыхать, успев пожаловаться на мигрень. А вот кузену спать не хотелось совсем, но и гулять по Парижу оказалось некомфортно. Погода испортилась. Под ногами слякоть, и сверху тоже что-то такое капает, не слишком очевидное: то ли снег с дождем, то ли дождь со снегом. Одним словом, просто Амстердам или Питер, а не Париж, но делать нечего. А раз так, пришлось идти в кабак. Вообще, получалось, что в новой своей ипостаси – или тело Баста фон Шаунбурга следовало считать аватаром? – Ицкович все свое время проводит в поездах и питейных заведениях, благо средства позволяют, и молодой здоровый организм не возражает.

   "И то хлеб!" – усмехнулся Олег, устраиваясь за столиком в маленьком полупустом кафе. Подозвав официанта, он заказал уже ставшие привычными кофе и коньяк и спросил – есть ли в

заведении

свежие газеты

   – Разумеется, – сдержанно поклонился гарсон. – Какую именно газету желал бы получить месье?

   – Le Figaro.

   – Я сейчас же пошлю мальчика, – вежливо кивнул гарсон, и через пять минут – Олег даже не успел допить кофе – ему действительно вручили газету. И следующие пятнадцать минут, кляня себя за глупость, Баст фон Шаунбург вынужден был имитировать заинтересованное чтение. Разумеется, Баст в отличие от Олега знал французский, что называется, изрядно, но всё же не настолько, чтобы просто читать и уж тем более, получать от этого удовольствие. Вполне можно было попросить немецкую или английскую газету. Однако, за муки свои Ицкович оказался вознагражден самым неожиданным и щедрым образом: в разделе объявлений он наткнулся на краткое и совершенно невразумительное для непосвященных сообщение о женитьбе некоего Николя Саркози на некоей Карле Бруни. Остальной текст представлял из себя полный бред, который, однако же, расшифровывался, как номер парижского телефона.

   Теперь оставалось только опрометью нестись к ближайшему аппарату и звонить... а кому, кстати? Кто дал объявление? Поскольку сам Ицкович его не давал, полагая излишним, это мог быть или Витька, или Степа. Но кто из них и почему сейчас, а не через месяц или два, как договаривались? Темна вода во облацех...

   В противоположном конце зала какой-то мужик в матросской куртке из толстого сукна и в берете с помпоном наигрывал что-то тихо-тоскливое на аккордеоне, но музыка Олегу не мешала. Он углубился в свои мысли. А подумать, кроме как о неожиданном объявлении, если честно, было о чем. Появление Татьяны, а теперь еще и Ольги, оборачивало историю "трех толстяков" во что-то совсем иное. И, рассматривая теперь весь этот "фантастический роман", Олег не мог не прийти к выводу, что кто бы им так не "подсуропил" – Бог ли это был в своем непостижимом промысле, дьявол, или инопланетяне – у появления всей этой "банды" здесь и сейчас определенно имелся некий пусть и трудно формулируемый, но зато легко угадываемый сердцем смысл. Им предстояло стать провидением, богом из машины, неучтенным и неизвестным фактором... Однако кто-то или что-то – ведь могло случиться и так, что они – пятеро – являлись ни чем иным, как эффекторами природы, пытавшейся скомпенсировать накопившиеся отрицательные изменения – так вот этот кто-то или что-то явно стремились изменить с помощью "перенесенцев" сложившуюся историческую последовательность, переиграть историю, переломить ее ход.

   "Роль личности в истории..." – усмехнулся Олег и с недоумением уставился на пустую рюмку.

   Черт его знает, как это вышло, но он совершенно не помнил, чтобы пил. Однако все уже выпил, и сигарет выкурил... три штуки. И кофе остыл.

   – Гарсон!

   Олег заказал еще кофе, закурил очередную сигарету и решил, что, даже если он ошибается, и ничего провиденческого в его попадании в этот мир, или, вернее, в это время, нет, он все равно будет жить и действовать так, словно провидение, и в самом деле, избрало его своим орудием. Но если так, то следовало серьезнейшим образом обдумать, что и как можно сделать, чтобы остановить рвущийся на встречу с айсбергом безумный "Титаник" европейской цивилизации. И вот здесь действительно достаточно места для позитивного мышления. Думай, не хочу, что называется. Вот он и думал под быстро стынущий кофе, но когда во втором часу ночи добрался-таки до гостиницы, трясло его не по-детски. Даже крепкий организм Шаунбурга с таким объемом никотина и кофеина справлялся на пределе своих весьма серьезных возможностей.

***

   – Четвертый, пожалуйста, – войдя в кабинку, назвал Олег номер этажа лифтеру.

   Лифт клацнул стальными сочленениями, и дернулся, останавливаясь – лифтер сдвинул в сторону железную гармошку складной двери, и Олег наткнулся взглядом на два по-кошачьему горящих в полумраке фойе изумруда. Кейт сидела в кресле и курила свою обычную длинную стильную сигаретку, засунув ее еще и в костяной мундштук.

   "Кейт..."– выяснялось, что называть ее Ольгой, хотя бы и мысленно, Ицкович не мог. Не получалось. Ни вслух, ни про себя, никак. Вероятно, дело в том, что ее-то он совершенно не знал. Не видел никогда, никогда с ней не говорил. Впрочем, он и Кайзерину не знал тоже. Но "Кисси" была физически реальна, осязаема, "дана в ощущениях".

   "Дана в ощущениях... И кем же она дана? Съест-то он, съест, да кто ж ему даст?"

   – Что не спится? – спросил, стараясь говорить ясно и без запинок. Получалось совсем неплохо, и походка тоже...

   – А тебя, Баст, где носит? – взгляд уверенный, но какой-то "плывущий", голос вибрирует, как басовая струна альта, но Шаунбург, разумеется, назвал этот инструмент по-немецки: Bratsche. Ну, где-то так и есть – струны настроены на квинту ниже скрипичных.... И голос этот заставляет вибрировать нервы.

   "Вот ведь ведьма!" – ведьма и есть: бронза волос в слабом свете электрического бра отдает совершенно уже лисьей рыжиной, и глаза горят как у ночной охотницы, и...

   – Милая, – улыбается Баст фон Шаунбург, удивляясь наглости своей кузины. – Разве я обязан тебе отчетом?

   – Отчетом не обязан, – сдает назад Кайзерина фон Лангенфельд Кински или, вернее, баронесса Альбедиль-Николова. – Но мог бы и предупредить, что уходишь. Я беспокоилась...

   – В следующий раз обо мне, пожалуйста, не беспокойся, – Баст достал сигареты и начал охлопывать карманы в поисках спичек.

   – А я о тебе и не беспокоилась, – тонкая рука протянула ему зажигалку. – Я беспокоилась о себе.

   Баст закурил и с интересом посмотрел на Кейт. Ну что ж, она была такой, какой и должна была быть. Фокстрот, танго...

   "Таня..."

   – Хочешь выпить? – спросила она, как ни в чем, ни бывало.

   – Идти в бар...

   – У меня в номере есть.

   У него в номере выпивки нет, а у нее, оказывается, есть!

   "Она что, в чемодане с собой возит?" – разумеется, это был риторический вопрос. Ему абсолютно все равно, откуда у Кайзерины выпивка, но могло статься, что подобное предположение не лишено оснований. Что можно возить в трех

таких

чемоданах, какие таскала за собой кузина Кисси? Даже военно-полевую кухню, не то, что бар.

   – Арманьяк?

   – Ну-ка! – Баст взял из рук Кейт бутылку. – У тебя хороший вкус, золотце. Очень хороший...

   Это оказался довольно редкий купаж Гастона Леграна, и, судя по запаху – бутылку уже не только открыли, но и почали – арманьяк действительно так хорош, как должен быть, если судить по цене. Вдохнув запах, и даже зажмурившись на мгновение от предвкушения удовольствия, Баст плеснул в бокалы, и поднял свой:

   – Прозит!

   – Прозит!

   – Скажи, Кисси, – спросил Баст, медленно, со смакованием сделав глоток, пережив чудо послевкусия, и, переведя дух, прикурив сигарету. – Что ты тогда сказала про Эдуарда?

   – А что? – сразу же насторожилась Кейт.

   – Да, что ты в самом-то деле! – Баст от удивления даже руками развел, чуть не расплескав при этом драгоценный напиток. – Я же тебя не о твоих любовниках спрашиваю. Ты помнишь, когда умрет Георг?

   – Двадцатого января, – она поставила бокал на стол, встала, прошлась по комнате, оглянулась на Баста через плечо. – Что-то еще?

   – Да, – кивнул Баст. – Кто входил в делегацию СССР на похоронах?

   – Литвинов, Тухачевский... остальных, извини, не помню.

   – Тухачевский... – что-то в этом определенно было. – Он ведь на крейсере?...

   – Нет, – перебила его Кейт. – На поезде. Через Польшу и Германию. И везде с остановками. Встречи, переговоры.

   – И в Париже?

   – И в Париже, – она все еще смотрела на него через плечо. Обворожительная женщина... – Но не перед похоронами, а после. Он сюда десятого февраля приедет... Прозит!

   – Прозит! – согласился Баст и приник к бокалу, а когда снова поднял взгляд, она уже стояла прямо перед ним, в тонкой белой и с белыми же кружевами шелковой комбинации. Когда и как она успела снять платье, Баст так и не понял, но и не стал над этим думать. Тонкий шелк ничего, в сущности, не скрывал, но заставлял воображение работать на полную катушку.

   – Я так и буду стоять перед тобой, как Ника Самофракийская?

   – У Ники нет головы! – возразил Баст, вставая. – Ее в губы не поцеловать!

   Его шатнуло от усталости, но он устоял, взял женщину за плечи, почувствовал под пальцами прохладную шелковистую кожу, и притянул к себе, ловя губами мягкие податливые губы.

***

   Говорят, что от коньяка голова не болит. Врут эти знатоки, как всегда, или просто пили недостаточно. Или это наложившийся эффект от передозировки кофе и табака? Возможно. По крайней мере, когда Ицкович проснулся, голова у него буквально раскалывалась. Даже жить не хотелось... минуту или две, до тех пор, пока не обнаружилась притулившаяся к его правому плечу Кейт. Одежды на ней не было. Впрочем, на нем тоже, но если рассматривать себя ему и в больную голову не пришло, то вид обнаженной Кисси отвлек Олега от весёлого перестука стайки маленьких дятлов внутри собственного черепа. С того ракурса, что определялся положением двух тел в пространстве, зрелище открылось настолько завораживающее, что на некоторое время даже дыхание для Ицковича стало неактуально.

   "Н-да..." – а вот это была уже вторая членораздельная мысль, пробившаяся через все препоны, и оказалась она первой, не лишенной содержания.

   Олег осознал, наконец,

что

произошло сегодня ночью, и ему стало стыдно. Стыдно перед Ольгой, перед самим собой, даже перед женой Баста, и уж особенно перед Таней.

   "Хотя тут-то что?... Никто-никому-ничего-ничем... сплошной "платонизм" и переписка Абеляра с... как ее там? -

подумал

Баст в полусне

. – Хотя нет! Чего это я?! Он же, вроде, Элоизе сначала ребенка сделал, а уже потом, когда его... Тьфу-Тьфу-Тьфу! А Таня тоже, как девочка... Два дня вместе, и ни да, ни нет. А я не железный, между прочим!"

   Но тут прижавшаяся к нему грудью Кайзерина повела во сне плечом так, что движение это передалось ее полной груди, и Олег сразу же забыл об угрызениях совести. А в следующее мгновение или чуть дольше – он только успел подтянуть левой рукой сползшее с них одеяло – Ицкович уже снова спал, чтобы проснуться через час с ясной головой и отчетливым желанием продолжить дело, начатое ночью. И здесь, что показательно, его ожидало полное понимание и даже неподдельный энтузиазм "передовых представителей" австрийской аристократии.

   В себя пришли, разумеется, не сразу, и ведь дамам "перышки чистить", что кавалерам коня после охоты или сражения обихаживать. Это, конечно, если грума нет и прочей челяди, но и у Кайзерины никого, чтобы помочь, – под рукой не оказалось.

   "Бедная Кисси..."

   Впрочем, насколько понимал Баст, это был отнюдь не первый случай, когда баронесса путешествовала налегке, прихватив с собой всего три чемодана -

сущие пустяки

– самых необходимых при такой походной жизни вещей.

   Сам он действительно довольствовался малым, и, хотя после ночи любви плохо думается о прозе жизни, фон Шаунбург проявил чисто немецкий практицизм и того же происхождения педантизм. Из полудюжины рубашек, как минимум, четыре, а по максимуму все – нуждались в стирке. О ней же мечтали и его носки и нижнее белье. Но тут можно было кое-что и прикупить, а вот костюм следовало непременно отпарить. Получалось, что обстоятельства просто не оставили ему выбора: темно-серые фланелевые брюки и пиджак из темно-коричневого вельвета. А вместо галстука – шейный платок.

   "Все хорошо... – констатировал Баст, рассматривая себя в зеркале. – Но ведь замерзну к едрене матери".

   Действительно, в Париже было холодно и промозгло, но если под брюки у Шаунбурга поддеты шелковые кальсоны, – а Баст не отказался бы теперь и от шерстяных, но таковых у него, увы, не нашлось – то майка, рубашка и пиджак под элегантным, но всего лишь демисезонным пальто – тот еще паллиатив.

   Но зато выглядел фон Шаунбург замечательно. Помылся, побрился, оделся, словно фат на прогулке. Выкурил заныканную с позавчера сигару, выпил большую чашку кофе с сахаром, принесенную по его просьбе из ресторана вместе с бутылкой коньяка. Коньячку Баст капнул в кофе – буквально пару ложек, – кто сказал "столовых"? – и благодаря всем этим мерам полностью восстановил свое душевное равновесие.

   "

Мадам, после того, что между нами было, я, как честный человек... А что было-то

?"

   Вот эта последняя реплика лучшим образом и отражала модус операнди Кайзерины Альбедиль-Николовой Кински. Ни тени смущения, разумеется, и никаких душевных драм. И в самом деле, с чего бы? Впрочем, нет. Тень смущения – но именно тень – все-таки промелькнула разок в ее посветлевших при утреннем солнце глазах, но Баст подозревал, и не без веских на то оснований, что смущалась чужая и незнакомая ему библиотекарша из Санкт-Петербурга, а вот баронесса на такие подвиги совершенно неспособна. Вернее, способна-то она как раз на многое, но если уж уложила в постель понравившегося ей мужика, то, верно, не затем, чтобы потом об этом жалеть.

   – Извини, Баст, – рассеянно улыбнулась Кейт, открывая дверь через две минуты после того, как он постучал первый раз. – Я еще не готова, но это не займет много времени. Садись в кресло и...

   "Наслаждайся представлением".

   – ... покури, -

скользящий в никуда взгляд, ироническая улыбка и что-то еще до кучи, чего Баст пока не понял

.

   Оставалось гадать, чем она занималась весь прошедший час, если была все еще в пеньюаре, под которым – лишь короткая шелковая комбинация. Разумеется, белоснежная и обязательно по фигуре, по хорошей фигуре... В общем, выглядела Кисси потрясающе, в первозданном смысле этого слова. Она буквально трясла Баста фон Шаунбурга, взяв его за грудки – за лацканы пиджака – вытрясая из него дурь, то есть, всех прочих баб...

   "И юных блондинов. Что существенней!" – усмехнулся мысленно Олег, сбрасывая наваждение и вновь, хоть отчасти, становясь самим собой.

   Естественно, Кисси нравилась не одному только Басту. Она и Ицковичу нравилась, но Олег в этом смысле был сейчас несколько крепче. Или все дело во времени суток и степени усталости?

   – Не торопись, Кисси, – сказал он, усаживаясь в кресло и закуривая сигарету. – Мы никуда не опаздываем.

   Она одарила его чудной улыбкой и соответствующим взглядом – "

И не надейся, Баст, я спешить, не намерена

..." – и "продолжила" прерванный туалет. На повестке стояли шелковые чулки. Ну, кто бы сомневался! Есть ли что-нибудь более эротичное, чем красивая женщина, натягивающая на стройные ноги тонкие, цвета топленого молока, чулки? Вероятно, есть, но в голову сразу не приходит. Особенно если ты как раз тем и занят, что смотришь, не в силах оторвать взгляд, как эта чертовка надевает чулки.

   "Вот же! Ох,... Твою... твою..." – Олегу стоило немалых усилий справиться с природной магией женственности, которой кузина Кисси владела в совершенстве, но он все-таки преуспел. Закурил не суетясь, выпустил дым, взглянул "рассеянно" в расшторенное окно, снова перевел взгляд на Кисси, и, усмехнувшись, попросил:

   – Ты бы рассказала мне, пока одеваешься, что

там

... тогда

было с поездкой Тухачевского.

   – С какой поездкой? – она была обескуражена, но еще не решила, как реагировать на такое откровенное хамство.

   – Ты сказала, что десятого февраля он приедет в Париж. Об этой поездке что-то известно? С кем он встречался? Где? О чем говорил?

   Баст фон Шаунбург казался в меру деловит, но не пережимал. Не допрос все-таки, а светская беседа, да еще и в контексте отношений, осложненных случайным сексом.

   – А что это ты вдруг заинтересовался маршалом? – она вновь стала беззаботна, и голос ее звучал не то чтобы игриво, но чрезвычайно возбуждающе, хотя, видит бог, какой подтекст можно вложить в эту давнюю историю?

   "Которая на самом деле еще даже не произошла".

   – Да, просто любопытно, – Олег пока и сам не знал, почему вдруг заинтересовался Тухачевским. Что-то такое крутилось в голове, но пока неотчетливое, неясное.

   – Расскажи, что помнишь, – попросил он.

   – Он был в Париже с десятого по шестнадцатое февраля. Встречался с военным атташе Венцовым-Кранцем... обед в посольстве... Он там, вроде бы, наговорил лишнего...

   – Вроде бы? – переспросил, заинтересовавшийся этой оговоркой Олег.

   – Информация о его беседе с румынским военным атташе, не помню фамилии, содержится в таких источниках, что вполне могла быть инспирирована...

   – Кем?

   – Ну, не знаю, – пожала она плечами, пристегивая к поясу правый чулок. – Гестапо, например,...

   "Бинго!" – все так и случилось, вероятно. Просто этим делом занимался кто-то другой, однако и Шаунбургу было известно об интересе Гейдриха к Тухачевскому.

   – Слушай, а ты откуда все это знаешь? – спросил Олег, неожиданно сообразивший, что, хотя Ольга, как грамотный человек, историк и библиотекарь, могла знать что-то интересное о Тухачевском, но, с другой-то стороны, с чего бы ей все это знать?

   – Не поверишь! – улыбнулась Кейт, сбрасывая пеньюар и направляясь к платяному шкафу. – Я одному типу за семьсот долларов собирала библиографию по июньскому процессу. Он диссертацию писал.

   – А... – понял Олег, и чуть было не потерял нить мысли, увидев, как Кейт надевает платье.

   "Черт!"

   Но, следует признать, зрелище оказалось захватывающим, и, кроме того, Ольга не обманула ожиданий: она прочла Олегу такую содержательную лекцию о Тухачевском вообще, и о его посещении Парижа в частности, что вскоре Ицкович и думать забыл о соблазнах молодой плоти. Он беспокоился только об одном, как бы не расплескать всю ту информацию, что вывалила на него любезная Ольга Сергеевна. Но, к счастью, Баст фон Шаунбург обладал незаурядной – если не сказать большего – памятью, да и Олег на свою "стариковскую" пока не жаловался.