Текст книги "В третью стражу. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 61 страниц)

А улицы, по которым везут Степана, носят названия, вызывающие странный отклик в душе. Как так? Надписи на табличках знакомы и их череда говорит только об одном – это Амстердам, но вот облик города противоречит убеждениям памяти. От бесконечных рядов малоэтажных домов с выкрашенными в разные цвета фасадами, узости мостовых и тротуаров не осталось и следа.

Иным, новым, было всё.

Узкие улочки превратились в широкие проспекты, дома подросли минимум втрое и перестали прижиматься друг к другу как сироты в холодную ночь. Площади просторнее и украсились совершенно незнакомыми скульптурными композициями. Памятниками и образцами современного искусства – рассмотреть подробности не получается, главное – не отстать от себя самого, не потерять из виду согнутую временем и болезнями фигурку в предпоследнем в жизни транспортном средстве.

Женщина, катившая по улицам кресло с постаревшим Матвеевым – «Жена? Вряд ли. Дочь? Скорее всего, но откуда?» – вдруг останавливается, повинуясь его властному жесту. Поворот головы, гримаса крайнего изумления и попытка старика встать – всё говорит о том, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Если, разумеется, Матвеев еще в своём уме. Нет, он не спятил и не впал в детство, поскольку это «что-то» – настолько поразившее воображение старика – всего в двух шагах, за столиком летнего кафе.

Там, оживлённо переговариваясь, усиленно жестикулируя и явно о чём-то споря, сидят трое мужчин. Степан вглядывается в двоих, – их лица он видит, – и понимает, что так взволновало его состарившееся альтер эго. Тридцатилетний Витька Федорчук что-то яростно доказывает такому же молодому Олегу Ицковичу. Третий собеседник, неузнанный со спины, судя по мелко вздрагивающим плечам, безудержно хохочет. Но, вот он поворачивается, утирая рукавом пиджака выступившие слёзы... Четверть... Профиль...

   "Мило, – покачал головой Степан. – И весьма поэтично... но почему бы и нет? Кто сказал, что наша одиссея обязательно должна закончиться плохо? Может ведь случиться и наоборот?"

   Глава 1.

Барселона

   Хроника предшествующих событий:

   9 июля 1936 года

-

начало

военного

мятежа

в

Испании

и

Испанском

Марокко

.

   10 июля 1936 года -

премьер-министром правительства Испанской республики стал левый либерал Хосе Хираль. Объявлено о выдаче оружия рабочим отрядам из государственных арсеналов.

   11 июля 1936 года – Австрия и Германия подписали договор, усиливший влияние Германии в Австрии

.

   11 июля 1936 года -

Выступления военных мятежников в Мадриде и Барселоне подавлены верными правительству частями и вооружёнными отрядами рабочих.

   14 июля 1936 года -

В Испании, в Бургосе, создана Хунта национальной обороны – правительство мятежников во главе с генералом Санхурхо.

   17 июля 1936 года – Национализация оборонной промышленности во Франции.

   17 июля 1936 года -

В Испании мятежниками захвачена Севилья и прилегающие к ней районы Андалусии, а также города Кадис и Алхесирас. Начата переброска верных генеральской хунте частей из Испанского Марокко.

   20 июля 1936 года – Подписана конвенция в Монтрё, передавшая проливы Босфор и Дарданеллы под полную юрисдикцию Турции.

   20 июля 1936 года -

В Германии введена обязательная 2-х летняя воинская служба.

   20 июля 1936 года -

В Мадриде подписан договор о дружбе и взаимопомощи между Испанской республикой и СССР.

   24 июля 1936 года -

Правительство СССР в своём официальном заявлении выразило полную поддержку республиканцам в Испании и объявило об отправке на помощь законному правительству Особого Экспедиционного корпуса Красной Армии.

   28 июля 1936 года -

Правительство Франции отвергло предложения британского МИДа о политике «невмешательства» по отношению к происходящим в Испании событиям.

   29 июля 1936 года -

Армия мятежников под командованием генерала Франко захватила город Бадахос. Южная и северная антиреспубликанские группы войск соединились, создав единый фронт.

   Август 1936 года – Э.Хемингуэй написал рассказ "Снега Килиманджаро".

   1-16 августа 1936 года -

Олимпийские игры в Берлине не стали рекордными по числу стран-участниц. Массовый бойкот, объявленный по инициативе, созванной в Париже в июне 1936 года, Международной конференции в защиту олимпийских идей поддержали более двадцати стран. Лишь 31 государство направило своих атлетов в Берлин.

   4 августа 1936 года – Правительство Греции вводит в стране военное положения с целью предотвращения всеобщей забастовки.

   11 августа 1936 года – В Китае гоминьдановские войска во главе с Чан Кайши впервые с 1926 года входят в Гуанчжоу.

   26 августа 1936 года – Подписан англо-египетский договор, упраздняющий протекторат Великобритании на всей территории, кроме зоны Суэцкого канала, и оформляющий союз двух стран сроком на 20 лет.

   28 августа 1936 года -

Правительство Хираля уходит в отставку. Мятежники подошли к Мадриду на расстояние

пятидесяти

километров. Новым премьером становится левый социалист Ларго Кабальеро.

   30 августа 1936 года -

высадка передовых частей Особого Экспедиционного корпуса Красной Армии в порту Хихон (Испания).

   1-8 сентября 1936 года -

Лондонская конференция Лиги Наций по «Испанскому вопросу». Закончилась безрезультатно. К режиму «невмешательства», кроме Великобритании, присоединились Австралия, Австрия, Британская Индия, Греция, Иран, Италия, Канада и ряд других небольших государств – членов Лиги Наций.

   1.

Ольга Ремизова / Кайзерина Альбедиль-Николова

,

Испания, 3 сентября 1936

   То, что случилось, – случилось. Произошло. Но карты могли лечь и иначе...

   Комбинаторика, – говорит Степан. – могучий инструмент творения.

   "Наверное, он прав... Возможно... Может быть..."

   Сколько вариантов предлагает карточная колода? Много, очень много, немыслимо много... Ольга не помнила сколько, хотя кто-то – в ее прежней жизни – ей об этом, кажется, рассказывал. Впрочем, это был взгляд математика, а Кайзерина – или это все-таки была Ольга? – мыслила несколько иначе. В ее представлении количество раскладов зависело и от того, кто ту колоду тасовал.

   "А если, не карты, а, скажем, кости?"

   Шесть кубиков, у каждого из которых шесть граней... А если жизнь? Вся эта колоссальная, невероятной сложности конструкция... На каком уровне не посмотри: атомарном ли, биологическом, не говоря уже о социальном, – везде найдешь такое изобилие возможностей, что куда там рулетке казино!

   Кайзерина отвлеклась, задумавшись "о превратностях судьбы" и вздрогнула, когда, – почудилось над самым ухом, – грянул выстрел.

   "Черт!" – но получилось лучше, чем можно было ожидать. Несколько пар внимательных глаз увидели ее "испуг". Увидели и запомнили. А стрелять она отказалась. Винтовку в руки брать даже не захотела.

   – Нет, – ответила она на предложение Табиты Рамос. – Оно... Она тяжелая, – Кайзерина прищурилась, рассматривая "энфильд". – И к тому же я журналистка... Нонкомбатант... Вы понимаете?

   На нее посмотрели с презрением.

   "Буржуазка... трусиха... аристократка гребаная..."

   Маленькая женщина, одетая в мешковатые мужские штаны, и с револьвером на поясе тоже прищурилась, рассматривая Кайзерину, "оправдывающуюся" перед Табитой. Сейчас она совсем не походила на ту Герду, с которой Ольга познакомилась в Париже еще в апреле.

Та Герда

носила модную шляпку, ходила на высоких каблуках и умело пользовалась косметикой. Тонкие черты суженного к подбородку лица, большие красивые глаза и облик женщины-девочки, едва ли не подростка – изящный, притягательный, полный эротического подтекста. Очень немецкий облик, если знаешь, о чем речь. Берлинский... Как бы намекающий на порок. Но, возможно, и парижский, на порок отнюдь не намекающий, потому что

принятое

в обществе

пороком не является. По определению.

   – Испугалась? – спросила Герда, кладя руку на "лейку", висевшую на шее. Сам аппарат болтался чуть ниже небольших грудей, топорщивших оливкового цвета мужскую блузу.

   – И не вздумай! – покачала головой Кайзерина, доставая из кармана сигареты. У нее на дорожной юбке накладные карманы, как на офицерском френче, весьма удобная вещь: всегда есть куда положить сигареты и спички. – Будешь?

   – Буду, – Герда подошла и спокойно взяла из пачки сигаретку. На красивых губах блуждала улыбка, глаза сияли. – Хороший выйдет снимок, – кивнула она на женщин, стоявших в очереди к огневому рубежу, и закурила.

   "

Испанские женщины учатся стрелять из винтовки

...

не снимая каблуков

".

   – Да, – согласилась Кайзерина. – Хочешь, пристрою в Вене?

   – Не надо, – качнула головой маленькая Герда. – Я печатаюсь только в "Ce Soir".

   "В этот вечер", – машинально перевела на русский Ольга. – Простенько и со вкусом...

   Было жарко, пахло солью и горячим песком. Стрельбище – небольшая лужайка с пожелтевшей от зноя травой – находилось почти на берегу моря.

   Выстрел. Выстрел. Еще...

   "Интересно, – подумала Ольга, медленно, с наслаждением, затягиваясь и наблюдая из-под полуопущенных ресниц, как стреляют испанские дамочки. – Интересно, а как здесь было

тогда

?"

   Мятеж вспыхнул 9 июля. Девятого, а не семнадцатого, как случилось в ее прежней жизни. Но дело не в датах, хотя разница в восемь дней тоже кое о чем говорит, дело в другом. Девятого здесь стреляли. Говорят, в Барселоне были нешуточные бои, и то, что легитимисты город удержали, скорее чудо. Однако задумалась Ольга не об этом. Думала она об Олеге и Степане, которые оба два именно в Барселоне и встретили начало гражданской войны. Впрочем, не так. Если честно, о Степане Ольга вспомнила не сразу, а чуть погодя, потому что думала она на самом деле только об Олеге.

   "Олег..."

   Самое интересное, что не выгони он ее тогда из Испании, девятого она бы тоже оказалась в Барсе... Но не сложилось: приехала четвертого, уехала шестого. Однако в памяти, в ее странной – "легкой" – памяти, ничего не пропускающей, но многое скрывающей до времени в жемчужных туманах "как бы забвения", в этой вот "девичьей" памяти Ольги-Кайзерины та история начиналась едва ли не на неделю раньше...

  ***

А-а-а... я улетаю... и к вам не вернусь...

   Сон приснился по пути из Бургаса в Ираклион, где они должны были пересесть на итальянский пароход, идущий в Мессину. Приснился, оставив странное ощущение в груди и породив еще более странные мысли. Особенно запомнился полет...

А-а-а... я улетаю... и к вам не вернусь... – она выворачивает руль, и «Майбах» срывается с полотна шоссе, – устремляясь в свой первый и последний полет... к солнцу, стоящему в зените, в голубизну неба и... в темную синь моря...

   Проснулась сама не своя, но потом подышала носом, подумала, выкурила пахитосу и пришла к выводу, что все нормально. Никто ведь ее еще не преследует, и не стреляет по "Майбаху", да и "Майбаха" никакого у нее пока нет. Но обязательно будет и не потому, что ей так хочется "полетать", а потому, что идея хорошая. Богатая идея: красивая машина для красивой женщины... Очень даже!..

   "Нас пугают, а мне... не страшно".

   И правда – страха не было. Колыхнулось что-то в самом начале и ушло – как... утренний туман. Она даже не удивилась, привыкла потихоньку: за полгода-то как не привыкнуть.

   Кейт поднялась на палубу, оставив Вильду досыпать, постояла у ограждения фальшборта, глядя на море и встающее над ним солнце.

   "Странно, – думала она, подставляя разгоряченное лицо ветру, выудив из кармана летнего пальто небольшую – всего-то двести грамм – серебряную фляжку. – Добро бы одни ужасы снились..."

   Но снилось разное. И, обдумав сновидения еще раз – на трезвую голову, так сказать, – Кейт решила: "не стоит зацикливаться", – и выбросила весь этот бред из своей чудной во всех отношениях головы. Красивой, умной, умеющей целоваться, петь под гитару и сквернословить, очаровывать и испепелять взглядом, и много еще на что способной. Выбросила и забыла, совсем. Как отрезало. И не вспомнила до самой Барселоны, куда прибыла четвертого июля, отправив Вильду из Таранто морем в Геную, а оттуда уже – "рукой подать" – поездом до Мюнхена.

   Вильда уехала. Ее и уговаривать не пришлось. "Девушка" загорелась вдруг идеей "проявить самостоятельность" и, раз уж так получается, – посмотреть заодно, в смысле по дороге, все эти – или пусть только "некоторые из" – замечательные города и городки северной Италии, с весьма увлекательными для читающей публики названиями: Парма, Верона, Брешия или, скажем, Бергамо...

   Уехала... А Кайзерина продолжила свой путь в Испанию. И вечером четвертого обнимала уже, – сгорая от страсти и изнемогая от нежности, – своего "кузена Баста". Потом пришла ночь – жаркая, каталонская, – плывущая огромной ленивой птицей. Ночь бродила в крови хмелем любви, наполняя тела и души желанием, опьяняя, сводя с ума и напоминая двум грешникам в истинно католической стране, что есть настоящий Рай.

   – К утренней мессе мы не пойдем, – улыбнулся на ее, весьма поэтическое, описание их "буйства" Себастиан. – Как думаешь, Кисси, обойдутся они без двух еретиков?

   Днем – уже пятого – они гуляли по городу вдвоем, а потом и втроем, но и тогда она ни разу не вспомнила о странных снах. Да и с чего бы вдруг? Ей было удивительно хорошо, легко и весело, так зачем углубляться в психоанализ? Смеялись как дети. Степан рассказывал "настоящие" английские анекдоты...

С чего же вы решили, сэр, что ваша жена умерла?

Видите ли, сэр, она и раньше была холодна, но хотя бы не пахла...

   "Мило..."

Лошадь рассказывала вам, сэр, что получила

степень

бакалавра в Оксфордском университете?

Да, сэр.

Не верьте. Она все врет!

   "Очень мило..."

   – Как, кстати, развивается твой роман с товарищем Рощиным? – неожиданно спросил Баст и посмотрел на Кисси поверх стакана с белым вином. Трезво посмотрел, смягчив серьезность вопроса лишь улыбкой и выбором лексических единиц.

   – Развивается... – Кейт пригубила вино. Оно было выше всех похвал, хотя, казалось бы, ей ли, уроженке одного из лучших в мире винодельческих районов, восхищаться чужими достижениями?!

   – А именно? – Баст был вполне невозмутим.

   – Проклюнулись через месяц и предложили встретиться. Я бросила им горсть вшей и предложила подумать о чем-нибудь другом.

   – Ну и? – подался к ней Степан.

   – А ничего! – улыбнулась она "рассеянно" и сделала еще глоток. – Куда они денутся после таких откровений? Информация, как мы и договаривались, весьма разнообразная, но о том, кто им ее поставляет и почему, судить трудно. Этакий собирательный образ... – усмехнулась она, "переходя к делу". – Не коммунист, но антифашист... не военный, но кто-то имеющий серьезные источники в военном министерстве... Не женщина, разумеется... Такой ужас им и в голову не придет. С креативностью-то у господ товарищей не так, чтоб очень. Думаю, сейчас, когда вернусь в Австрию, снова предложат встретиться. Уж больно от меня им жирные куски перепадают.

   – Тебе что-то не нравится? – прямо спросил Матвеев, вполне оценивший и иронию, и все прочее. С ним-то Кайзерина всех тонкостей своего отношения к Сталину и компании ни разу, кажется, не обсуждала, вот он и насторожился.

   – Не многовато ли мы им дали? В смысле даем? – вопросом на вопрос ответила Кейт и бестрепетно встретила "твердый" взгляд Степана.

   – Да нет, – покачал головой Баст. – Я думаю, в самый раз. Витя ведь почти то же самое англичанам слил, а мы со Степой через Португалию – американцам. Так что паритет соблюден...

   – Ну, разве что...

   А вот ночью...

   – Сны, – сказал Баст, выслушав ее рассказ. – Сны снятся всем. Нет, нет! – остановил он ее. – Я все правильно понял и говорю именно о таких, особых, снах, как у тебя, – он потянулся к прикроватному столику и взял из раскрытого портсигара сигарету. – Мне снится, Степану – только он никому не рассказывает – Витьке Федорчуку...

   – Татьяне тоже, – припомнила Кейт один случайный разговор.

   – Ну, вот видишь! – Баст закурил и снова посмотрел на нее. – Возможно, это что-то значит, а может быть, и нет. Случайность или целенаправленный поиск закономерностей там, где их нет? Игра просвещенного разума... Мы ведь знаем, что происходит и что может из-за этого случиться с каждым из нас и со всеми вместе.

   – Тебе налить? – спросил он, вставая с кровати.

   – Налей.

   У Баста была фигура настоящего спортсмена. Широкие плечи, мускулистая спина, крепкий – "мужской" – зад и длинные с выраженными структурами мышц ноги. Германский бог... Но он, и в самом деле, мог бы представлять лицо хоть третьего рейха, хоть седой германской старины. Die blonde Bestie – белокурая бестия...

   – Я в мистику не верю, – сказал он, не оборачиваясь, но ей показалось, что Баст улыбается. Не ей. Сейчас не ей, но улыбается.

   Стоит у стола, пуская через плечо сигаретный дым, разливает по бокалам каталонскую каву, улыбается и говорит:

   – Понимаешь, не могу себя заставить. Не верю я во все эти сказки, хоть и было что-то у нас у всех... – он обернулся и улыбнулся уже ей, не вынимая изo рта дымящуюся сигарету. – Я имею в виду при переходе, – и посмотрел прямо в глаза, приглашая включиться в обсуждение, ею же самой поднятого вопроса.

   Но Кейт на "провокацию" не поддалась. Сидела на кровати по-турецки скрестив ноги, пускала сладковатый дым из зажатой в зубах пахитоски, но от комментариев воздерживалась. Ей просто хотелось послушать, что скажет он. А свое мнение она могла выдать и позже, хотя пока его, этого мнения, у Кайзерины как раз и не было. Любопытство было, любовь – ну, да, кажется, все-таки была, а вот положительного мнения не имелось.

   – Все можно объяснить и без мистики, – Баст не стал "настаивать", не хочет, значит, не хочет. – Мне вот тоже тут на днях сон приснился. В стиле старых советских фильмов. Ну, не совсем старых, а так, скажем, шестидесятых-семидесятых годов. "Щит и Меч", "Семнадцать мгновений весны", "Майор Вихрь"... Представляешь?

   – Представляю, – она благодарно кивнула, принимая бокал, и тут же сделала глоток вина. – Чудо! Что это?

   – Бодега "Реймат", сухое... очень сухое, – улыбнулся Баст и тоже пригубил вино. – И в самом деле, хорошее.

   – Так что там со сном? – вернулась Кейт к теме.

   – А! Забавный, знаешь ли, – и Баст сделал рукой в воздухе какое-то замысловатое движение, словно попытался выразить этим абстрактным жестом свое отношение к приснившимся обстоятельствам. – Комната... Вернее, школьный класс, сваленные в углу парты, стол канцелярский с лампой под стеклянным абажуром... Прямо посередине помещения... А за ним, то есть, за столом – спиной к окну – человек в советской форме... четыре шпалы...

   – Полковник, – кивнула Кайзерина и отпила вина.

   – Полковник, – согласился Баст. – А я сижу перед ним на стуле, и на коленях у меня лежит шляпа. И он говорит мне по-немецки, что, мол, я не искренен, потому что Контрольной комиссии доподлинно известно, что я служил в СС и имею звание оберфюрера. То есть, вы, господин Шаунбург, говорит, генерал СС. Ведь так? Нет, отвечаю. Что вы! Никакой не генерал. Оберст я, сиречь полковник, да и то это мне в качестве награды за мои литературные труды... Но он гнет свое, и ощущение такое, что товарищ действительно кое-что знает и шьет мне дело. И вдруг шум за дверью, какие-то короткие разговоры... – Баст докурил сигарету и бросил окурок дотлевать в пепельницу, – дверь распахивается, и в помещение входит... Никогда не поверишь! Штейнбрюк входит.

   – А какой там у тебя год? – напрягается неожиданно растревоженная этим рассказом Кейт, тоже видевшая однажды здание с вывеской "Контрольная комиссия".

   – А год там сорок четвёртый, но это я потом уже увидел, – Баст замолчал на секунду, усмехнулся чему-то и продолжил, – когда из здания школы на улицу вышел. А в тот момент, когда он появился, я об этом не знал. Да, так вот. Штейнбрюк почти не изменился... Только в петлицах у него генеральские звезды... Генерал-лейтенант, да еще, пожалуй, все-таки да: выглядел усталым и несколько постаревшим, но с другой стороны, это же не кино, а сон!

   – Сон, – повторила за ним Кейт. – Сон...

   – Полковник вскакивает, но я принципиально остаюсь сидеть. А он, то есть, Штейнбрюк, полковнику эдак коротко, оставьте нас. И все. Ни вопросов, ни разъяснений, но контрольщик моментально выметается, и мы остаемся вдвоем. Вот тогда я тоже встаю. И мы стоим и смотрим друг на друга, а потом он говорит вроде того, что можно было бы меня наградить или расстрелять, но и то, и другое было бы неправильно. Поэтому мы просто разойдемся.

   – Великодушно! – улыбается Кейт, у нее даже от сердца отлегло. И поскольку "отлегло", то захотелось услышать и продолжение, но продолжения не последовало. То ли ничего больше Баст в своем сне не увидел, то ли не захотел рассказывать.

   Странно, но именно этот сон – не самый страшный или, вернее, совсем не страшный – заставил сердце сжаться от ужаса, и отступило это гадкое чувство, которое Кайзерина никак не желала принимать и признавать, только когда Себастиан закончил рассказ и улыбнулся совершенно очаровательной улыбкой, неизвестно кому и принадлежащей: Басту, Олегу, или, быть может, им обоим.

   – Хочешь, испорчу тебе настроение? – спросила Кейт и, отставив пустой бокал в сторону, встала с кровати. Ее несло, и она совершенно не собиралась этому противиться.

   – Попробуй, – предложил с улыбкой Баст, оставшись стоять, где стоял.

   – Я тебя люблю, – сказала тогда она, почему-то покачав головой.

   – Полагаешь, после этого признания я должен выскочить в окно в чем мать родила?

   – У тебя третий этаж... – улыбнулась Кейт, чувствуя, как разгоняется ее сумасшедшее сердце, – Разобьешься!

   – Не убегу, – резко мотнул головой мужчина ее мечты, – но завтра ты отсюда уедешь.

   – Почему? – она не удивилась, как ни странно, и не почувствовала желания спорить. Уехать, так уехать, ведь это он ей сказал...

   – На сердце тревожно, – как-то очень серьезно ответил Баст. – Не стоит тебе здесь оставаться.

   – У нас, кажется, равное партнерство? – Кайзерина уже согласилась в душе, но фасон следовало держать.

   – Уже нет, – покачал головой он.

   – Почему это? – надменно подняла бровь Кайзерина.

   – Потому что ты любишь меня, а я люблю тебя, – развел руками Баст.

   – А ты меня любишь?

   – А тебе нужны слова?

   – Вероятно, нужны... были, но ты все уже сказал.

   – Я сказал, – подтвердил он и поцеловал ее в губы.

   И в этот момент тяжесть окончательно ушла из сердца, но прежде чем провалиться в сладкое "нигде", она вспомнила во всех деталях тот сон, где видела вывеску "Контрольная комиссия".

– Что будем делать? – спросил Нисим Виленский. Сейчас, в занятом союзными войсками Мюнхене, он смотрелся весьма естественно со своими сивыми патлами – одетый в мешковатую форму чешского прапорщика.

– Ждем еще пять минут, – ответила она, чувствуя, как уходит из души тепло, выдавливаемое стужей отчаянной решимости, – и валим всех.

– Мои люди готовы.

– Вот и славно, – она вдруг перестала чувствовать сердце...

«Господи, только бы он был жив!»

В пивной их было трое: она – в платье бельгийской медсестры, Виленский и еще один боевик Эцеля

, имени которого она не помнила, одетый в форму французского горного стрелка. На противоположной стороне улицы, в квартире над парикмахерской сидели еще четверо «волков Федорчука». Эти были в советской форме, потому и не высовывались, – кроме Виктора, торчавшего сейчас на

улице

, никто из них по-русски не говорил. А Федорчук стоял на перекрестке, изображая майора-танкиста из армии Кутякова

, смолил папиросы и развлекал болтовней двух русских регулировщиц.

«Господи...» – ей очень не хотелось никого убивать.

Война закончилась, и все были живы...

«Пока».

Но если через пять минут Баст не выйдет из здания Контрольной комиссии, умрут многие...

– Идет! – выдохнул Виленский, которому и самому, наверное, надоело «ждать и догонять».

«Идет...»

Она подошла к окну и увидела, как вышедший на крыльцо бывшей школы Себастиан фон Шаунбург надевает шляпу.

– Отбой...

   ***

   "Мистика какая-то..."

   Выстрел, выстрел, словно над ухом ломают сухие толстые ветви, и еще один ...

Ба-бах

!

   – Вы в порядке, Кайзерина? – спросила по-немецки Герда. В ее голосе звучала тревога, а грассировала она так, что мороз по коже.

   "В порядке? А черт его знает!"

   Где сейчас

лихая

носила Баста, знал лишь бог, да, может быть, гестаповское руководство. Последний привет – "

Тьфу, тьфу, тьфу! Не последний, а последний по времени

" – долетел откуда-то с юга, чуть ли не из ставки самого Франко или Мола, или еще кого-то из этой "многообещающей" компании. Однако в результате, она снова здесь, хотя и не должна бы. Но сердцу не прикажешь, и потом "однова живем", и все такое...

   Прилетели из Франции пять дней назад. Она, Герда и любовник Герды Роберт Капа...

   На аэродроме Прата – всего в десяти километрах от Барселоны – дым стоял коромыслом и в прямом и в переносном смысле. Что-то горело на краю взлетного поля, и над "этим чем-то" клубился густой черный дым и летел – стелясь над желтой сухой травой – жирный чад. То ли их бомбили – кто, интересно? – то ли лоялисты сами запалили один из своих аэропланов в неразберихе и общем бардаке, царившем здесь. Не поймешь, что у них тут приключилось, но на поле смешались вместе гражданские и военные самолеты, машины и люди, и вдобавок – какие-то конные повозки. Было жарко, душно, шумно и отвратительно воняло сгоревшим бензином.

   – Пойдемте в штаб! – предложил по-французски встречавший их офицер-летчик. – Я представлю вас полковнику Сандино.

   Фелипе Сандино – каталонский военный министр, а по совместительству еще и командующий ВВС – большая шишка. В штабе сидели, стояли и бродили пилоты, пили кофе и что-то еще – возможно, и покрепче, чем лимонад – курили, разговаривали друг с другом, рассматривали карты, в общем, – занимались множеством разнообразных и зачастую непонятных постороннему дел. А между ними расхаживал невысокий седой человек в синей блузе с закатанными рукавами и пытался – впрочем, похоже, без видимого успеха – вникнуть во все эти многочисленные дела...

   Капа фотографировал, Герда тоже. Оба они были воодушевлены необычайно, переживая нечто похожее на экстаз, но Кайзерине все это было не сильно интересно. Она ожила лишь тогда, когда их доставили в отель. Вот здесь было действительно интересно. Отель "Ориенте" на Рамблас-де-лас-Флорес по-настоящему дорогой и фешенебельный. Но в вестибюле, рядом с портье в шитом золотом сюртуке болталась вооруженная охрана, присланная реквизировавшим гостиницу профсоюзом. А в ресторане, рядом с сервированным хрусталем и серебром столом, за которым "пировали" Кайзерина и ее новые друзья, шумно выпивали простые рабочие парни, перепоясанные пулеметными лентами наподобие незабываемого матроса Железнякова из "Ленина в Октябре"...

  ***

   – Вы в порядке, Кайзерина? – спросила по-немецки Герда. В ее голосе звучала тревога, а грассировала она так, что мороз по коже.

   "В порядке? А черт его знает!"

   – Вполне, – улыбнулась Ольга. – Извините, Герда, задумалась.

   – Завтра мы едем в Мадрид, – сказала Герда, в глазах у нее недоверие боролось с презрением. – Русские тоже едут, и этот американец... Как его? Присоединитесь?

   Американцем был, как ни странно, Хемингуэй, а русскими – Кольцов и Роман Кармен. По первости, у нее от неожиданности чуть родимчик не приключился. Вот, вроде бы, не первый случай и пора бы привыкнуть, но каждый раз, как в первый!

   – Поедем, – почти равнодушно пожала в ответ плечами Кайзерина. Она "

все еще витала где-то там

"... Образ был почти родной, только чуть меньше "золота и бриллиантов", а алкоголь и

все прочее

как всегда, как везде...

   – Поедем, – согласилась она, одарив Герду туманным взглядом – Почему бы и нет? Я здесь уже все видела...

   Видела... Купалась голая при луне, – Герда тоже едва не соблазнилась, но революционная сознательность ее удержала, – пила горькую с руководством ФАИ в отеле "Риц", превратившемся в штаб анархистов, и в отеле "Колумб". Провела почти целый день, общаясь с социалистами, как ей показалось куда более вменяемыми, чем анархисты, но слишком пресными, правильными. В общем, на отсутствие разнообразия грех жаловаться. Коммунисты, поумовцы, какие-то заумные левые христиане... В Барселоне – жарко, накурено, как в кабаке, и шумно. По ночам стреляют. В Каталонии неспокойно, и в столице провинции каждый день по центральным улицам кортежи грузовиков везут на кладбище погибших. Кайзерина посетила одну церемонию, постояла, послушала речи на малопонятном ей языке и решила, что следующий визит нанесет к Святому Семейству. Она так и поступила, и не разочаровалась.

   А вообще, если не считать "войны и мора", жить в Барселоне неплохо. Еды пока хватало, вина – хоть залейся, и масса брутального вида мужиков, и некоторые из них, например, тот же Хемингуэй или Гарсиа Оливер, таковыми не только числились... Впрочем, они интересовали ее лишь в качестве статистов. Короля играет свита, красивую женщину – правильные мужчины. Но был правильным или не был, кабальеро командующий каталонской милицией Оливер: смуглый и кинематографически-мужественно (даже шрам на лице имелся!) красивый, – всё равно этот испанский мачо успел смертельно надоесть и Кайзерине, и Ольге. Надоели его приставания, утомляли громогласные разглагольствования, из которых выходило, что воюют, по сути, одни анархисты, а коммунисты им только мешают. Возможно и так, но это не повод для назойливости; Ольга была рада покинуть Барселону, пусть даже и с Хемингуэем. В конце концов, Эрнест много интереснее бравого анархиста, и воспитан куда лучше: единожды получив по рукам, в постель "австриячки" больше не лез. Угомонился. Лишь изредка – под пьяное настроение – раздевал ее яростным взглядом. Но молча и издалека, а это и не преступление вовсе, а так – баловство инстинкта.

   – Поедем, – согласилась Кайзерина, чуть морщась от запаха сгоревшего пороха. – Почему бы и нет? Я здесь уже все видела...

   И они уехали.

   Анархисты выделили троих вооруженных бойцов и два огромных роскошных автомобиля, наверняка реквизировали у местных каталонских буржуев. И уже на следующий день они всей компанией – Герда и Капа, Кайзерина и Эрнест, и трое русских (Кольцов, Кармен и простоватый, но с опасным выражением глаз дяденька, изображающий из себя журналиста) выехали в Мадрид.

   Хроника событий:

   6 сентября 1936 года – В СССР учреждено почётное звание "Народный артист СССР". Первыми его удостоились К.С.Станиславский, В.И.Немирович-Данченко, В.И.Москвин, И.М.Качалов и другие известные театральные деятели и актёры.