Текст книги "В третью стражу. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 61 страниц)

   "Твою мать!" – мелькнуло в голове, пока он падал в люк и прижимался к окулярам эпископа.

   – Дистанция тысяча семьсот. Огонь!

   Ари стреляет – успев, видимо, навестись еще до приказа, – и тут же докладывается о готовности.

   – Давай! – кричит Олег. – Давай! Давай!

   Пушка стреляет. Один, два... серия!

   – Меняем позицию!

   Взревывает двигатель, танк дергает в сторону...

   – Огонь! Огонь! – требует рация.

   – Встал! – командует Олег. – Дистанция тысяча шестьсот. Огонь!

   – Есть попадание! – кричит наводчик.

   – Не суетись под клиентом, Ари, это уже второй пендаль!

   Разрыв где-то слева, но в целом, сирийцы почти не обстреливают гору, им хватает проблем с болотом, которого они почти не видят.

   – Огонь! Смена позиции!

   Рёв танковых моторов и звуки разрывов сирийских снарядов броня башни приглушает, но Олег, конечно же, их слышит.

   – Быстрее, кибенимат!

   – Есть!

   – Огонь!

   Сирийцы поставили дымзавесу, но и без того головные танки колонны, от попаданий чуть не по дюжине ракет и снарядов в каждый, горят, добавляя к стелющейся серой пелене искусственного дыма свои черные, коптящие столбы...

Раанана, Израиль, 11 февраля 1

983

   – Огонь! Огонь!

   В эпископе черные дымы и осколки голубого неба... Пот заливает глаза...

   – Смена позиции!

   – Есть, смена позиции!

   – Быстрее, Дани! Твою мать!... Встал... Рафи! Дистанция... Огонь!

   И вдруг все кончилось. Было и не стало, словно телевизор выключили. Только сердце колотится в истерике, и пот заливает закрытые веками глаза. Темно, тихо. Почти. Где-то за окнами, по шоссе на Герцлию прошуршали шины...

   "Ночь..." – Ицкович открыл глаза, посмотрел в потолок. Света уличного фонаря вполне хватало, чтобы видеть, не напрягаясь.

   "Твою мать!" – он откинул одеяло, сел, спустил ноги на пол.

   "И что теперь?" – На прикроватной тумбочке лежали часы, но толку от них – ноль. Иди знай, что они там показывают!

   Олег собрал ладонью пот с лица, поморщился, ощутив под пальцами холодную липкую влагу, и, подтянув одеяло, вытер краем пододеяльника лицо насухо.

   "Ночь на дворе..." – вот это уже бесспорно: тьму от света он отличать, к счастью, не разучился.

   Ицкович встал, почти нехотя натянул спортивные штаны и чистую футболку – носить больничную пижаму он отказался наотрез – и как был, босиком, пошел искать приключений.

   Коридор, пост.

   "Все путем!" – успокоил он жестом вскинувшуюся, было, дежурную сестру.

   – Сигареты у тебя, конечно, нет...

   – Я не курю, – в голосе молодой женщины отчетливо прозвучали извиняющиеся ноты.

   – Ладно, посмотрим, может, есть еще кто живой...

   Ицкович вышел на лестничную площадку и остановился в задумчивости. Кажется, прошел всего ничего, а сломанная лодыжка начала давать о себе знать. Но с другой стороны... Снизу отчетливо пахнуло "свежим" табачным дымом, и это обнадеживало: кто-то там внизу явно травил свой организм.

   "Можно на лифте..." – мысль показалась соблазнительной, но отчего-то неприемлемой.

   "Обойдусь... – и он пошел по ступеням вниз. – Спускаться – не подниматься, не правда ли, поручик?"

   "Обижаете! – подумал он на следующей площадке. – Какой же я вам поручик, если целый капитан? Или уже майор?"

   Но, нет, кажется, очередным званием его не порадовали. Да и кому оно нужно, это очередное звание, особенно в нынешнем положении Ицковича.

   "И смех... и грех... Мнэ?"

   "Мнэ" – было особым вкусным словом, почерпнутым из книжки Стругацких про понедельник, что начинается в субботу. Кот Полуэкт, многозначное "мнэ", и все такое.

   – Э... – сказал Ицкович, чтобы не молчать. – Не угостишь сигаретой увечного воина?

   В затемненном по случаю ночи больничном холле, почти у самой лестницы сидела в кресле черноволосая девушка в белом халате и курила длинную ментоловую сигарету, запивая пахнущий мятой дым черным кофе из прозрачной стеклянной чашки. Вообще-то, по всем приметам, дамочка была докторицей, то есть, относилась в госпитальной иерархии к сонму полубогов, но ночь уравнивает шансы, не правда ли?

   – Ментоловые будешь?

   "И голос красивый..."

   – Олег, – представился Ицкович. – Буду, спасибо.

   – Держи! – она вынула из кармана халата пачку и протянула ее Ицковичу.

   "И глаза... и губы..."

   – Грейси, – она рассматривала его почти с откровенным любопытством. – А ты тот русский, который вытащил из танка весь экипаж?

   – Да, – кисло ответил Олег. – Я герой, и это накладывает...

   – Да, брось ты! – отмахнулась девушка. – Нормальный парень, но молодец, конечно!

   – Был бы нормальный, спал бы дома, – Ицкович закурил, памятуя, что на безрыбье и рак рыба, а курить хотелось до невозможности. – Я присяду?

   – Ты что, разрешения спрашиваешь?

   – Нет, куда там! – отмахнулся Олег. – Это я так неуклюже заигрываю.

   – Начинаешь, в смысле? – улыбнулась девушка.

   – В смысле, уже начал, – улыбнулся и он.

   – Ну, тогда не останавливайся, танкист, рули!

   Вот так у них все тогда и началось. Не подорви палестинцы его танк в сентябре, не попал бы он в госпиталь Левинштайн в Раанане, не познакомился с Грейс, и вообще многое, если не все, пошло бы в его жизни по-другому. Впрочем, могли ведь и грохнуть, фугас был основательный – способный пришибить насовсем. Но на то и жизнь, чтобы жить.

   "А о плохом мы больше думать не станем!" – решил той ночью Олег. – Зачем же мы будем думать о плохом, когда вокруг такие женщины ходят!"

2.

Младший сержант Виктор Федорчук, ДРА, 1981 год, май

   Колонна втянулась в ущелье. Большая колонна: двадцать четыре КамАЗа, три бэтээра с десантом, кашээмка, восемь бээмдэшек – четыре рассредоточены по колонне, пара в авангарде и две замыкающих.

   Авангард – две БМД-1 – шел метрах в пятистах впереди, сильно не отрываясь, притормаживая на поворотах, поддерживая связь непрерывно. Все по уставу, как положено, как инструктировали, но...

   Колонну ждали. И дождались...

   Фугас рванул под внутренней стороной правой гусеницы головной машины. Бээмдэшку подбросило взрывом, перевернуло на левый бок. Мелькнуло на мгновение развороченное днище, и семь тонн алюминиевой брони закувыркалось по десятиметровому, усыпанному крупными обломками скал склону, разбрасывая в стороны катки и расплескивая из пробитого верхнего бака горящую солярку. Вторая машина споткнулась на взрывной волне, получила порцию камней "в морду" и оглушающе звонкую пощечину двумя метрами стали разорванной гусеницы по острому скосу лобовой брони. Федорчук от удара слетел с сиденья и, врезавшись левой стороной лица в борт, на несколько секунд просто отключился. Боль пришла позже, когда он сообразил, что над головой ноги оператора-наводчика, а сам Витька лежит между кресел и сверху на него завалился Борька Семёнов, отделенный гранатомётчик, сидевший на соседнем десантном месте. Что это Борька, Федорчук понял по характерному "бляяяя", но новым толчком Виктора освободило от навалившегося груза. – Семёнова отбросило. Потерявший ориентировку механик-водитель, от "принудительного торможения" качнулся вперед, и невольно дожал педаль газа до упора – машина рванулась, пролетев сквозь огненный шар. Это их спасло. Из-за груды камней выскочил басмач с трубой РПГ, но опоздал – БМД успела отмахать на полной скорости добрых полсотни метров, когда реактивная граната пошла вслед. Но попала она не в ходовую или в башню, а в ящик с ЗИПом. Там и взорвалась. Машину еще раз тряхнуло. Леха Колотов – наводчик – развернув башню назад, дал не жалея очередь из спаренного с "Громом" пулемета. Басмач убежать уже не смог – куда тут убежишь – его ударило струей свинца, порвало, отбросило. Но Леха не успел порадоваться: он заметил пламя на крышке силового отделения, да и запах уже начал просачиваться внутрь корпуса.

   – Горим, лейтенант! – заорал Колотов.

   Командир взвода, лейтенант Лихацкий – старший машины, а сегодня, по совместительству еще и начальник боевого охранения, и сам уже забеспокоился, почувствовав запах гари:

   – Сафиуллин, стой! Стой! – закричал он водителю. – Покинуть машину, – перешел на командный тон лейтенант. – Оружие, оружие, вашу мать, с собой!

   – Давай! Быстро! – он включил систему пожаротушения и откинул свой люк.

   Федорчук, – еще не совсем опомнившийся от удара, запаха не чувствовал, оно, впрочем, и понятно – из носа, заливая бушлат, текла кровь, – команду услышал, остальное сделали рефлексы наработанные во время тренировок. Он, не задумываясь, схватил автомат и толкнул крышку кормового люка, но та не поддалась.

   – Дай, я! – подвинул Витьку второй стрелок – ефрейтор Рожков, невысокий, но здоровый москвич, кандидат в мастера спорта по тяжелой атлетике. Он уперся в люк плечом, напрягся, но с тем же результатом, и выдохнул с хрипом:

   – Заклинило, м-мать!

   Лейтенант, наводчик и пулеметчик – уже выползали, каждый через свой люк, тут-то и забарабанила по броне крупнокалиберная дробь ДШК и автоматная из "калашей". Лейтенант что-то крикнул, дернулся вдруг – на полуслове – и замер, наполовину свесившись из люка наружу. Пулеметчик умер сразу, получив две пули в грудь, и упал на дорогу. А Леха Колотов почти успел скрыться в башне – автоматная пуля попала в руку.

   Витьке стало страшно. Очень. Так, что он аж замер на мгновение и задрожал. По телу словно волна прокатилась сверху вниз, превращая гладкую человеческую кожу в гусиную. На висках выступили капли холодного пота, сразу стало трудно дышать, хотя дыма за это короткое время не сильно, вроде, и прибавилось...

   Федорчук захрипел и плюхнулся обратно на сиденье.

   – Ты чего, сержант? – толкнул его Семёнов. – Ранен? – спросил, заметив кровь на лице и бушлате.

   – А? – Витька очнулся. – Аааа... херня!... Мордой ударился. Айрат! – крикнул он Сафиуллину. – Уводи машину!

   Пули продолжали щелкать по броне, ноги лейтенанта дергались от попаданий в торчащую снаружи часть тела.

   – Сгорим! – закричал водитель, но машина тронулась.

   – Один хер... – Витька просунулся через среднее отделение. – Давай куда-нибудь за скалу!

   Из башни на днище сполз наводчик. Левой рукой зажимая правое предплечье, простонал:

   – Писец руке, кость...

   Ефрейтор бросил корячиться с люком и начал нашаривать аптечку:

   – Ща мы тебя обработаем...

   Витька уселся за орудие, дал наугад очередь из пулемета.

   Машина проползла метров тридцать, Сафиуллин, разглядев козырек нависающей скалы, загнал под нее БМД и заглушил двигатель. Пока ехали, тело лейтенанта вывалилось наружу, но никто из экипажа на это не обратил внимания. Не до того. А здесь, под скалой, пули перестали, наконец, цокать по корпусу – из-под обстрела они все-таки выбрались.

   Федорчук откинув люк наводчика, выглянул наружу, осторожно осмотрелся.

   – Твою ж мать, сука гребаная!!!

   – Чё там? – дернулся Семёнов.

   – Херня там, – ответил Федорчук, до которого дошло вдруг, из-за какой глупости погибли ребята. – Это брезент говенный дымит, ничего у нас не горит! Вылазь, ща скинем его на...

   Но первым вылез через свой люк Сафиуллин. Вдвоем они отвязали скатанный и принайтовленный сзади к башне рулон брезента.

   Наконец выбрался и Рожков, посмотрел в сторону, где осталась колонна – оттуда доносились выстрелы безоткаток, пулеметные очереди. Душманы засели сверху и били-били-били. Ефрейтор постоял секунду и, сняв с борта лом, одни махом сковырнул десантный люк:

   – Вылазь, кто живой... Слышь, Борь, прихвати автоматы...

   Первым кое-как, скрипя зубами от боли и матерясь, вылез Колотов.

   Семёнов кинул аптечку и протянул автоматы.

   – Леха, снимай бушлат. – Рожков открыл аптечку и что-то из нее выковырнул.

   Пока Колотов со стоном стягивал с себя одной рукой бушлат, Рожков вскрыл индивидуальный пакет и, посмотрев на рану, штык-ножом распорол пропитавшийся кровью рукав хэбэ до плеча, позвал Семенова:

   – Борь, глянь, жгут вроде не нужен, давай забинтуем, – на вот промедол, коли выше раны.

   Семёнов загнал иглу Колотову под кожу и выдавил шприц-тюбик:

   – Ща полегчает, терпи.

   Пока бойцы бинтовали раненого, Федорчук с Сафиуллиным выглянули из-за камней. Дорога уходила вниз и там, на дне ущелья творился ад.

   В колонне горели уже несколько машин. На дороге, между вставшей техники, на обочине за камнями, были видны неподвижные тела, но и шевелящиеся были и огрызались автоматным огнем. Кто-то кричал – страшно, непрерывно – звук долетал даже сюда, в гору, почти за километр, прорываясь сквозь сухой треск очередей. Откуда-то из-за дальней скалы начал бить душманский миномет. Загорелся наливняк – Витька видел, как шарахнулись от него несколько бойцов и попадали, срезанные пулеметной очередью...

   – Надо что-то делать, – махнул рукой в сторону позиции душманов Сафиуллин. – Всех ведь перебьют!

   – Да, надо бы развернуться и попробовать из пушки их достать, – отозвался Федорчук.

   Они вернулись к машине.

   – Леха, стрелять из "Грома" сможешь? – спросил Витька Колотова.

   Тот попытался шевельнуть рукой и охнул:

   – Бля... нет, очень больно...

   – Ладно, садись за командира и попробуй связь установить. Я в башню, – решил Федорчук и добавил для Рожкова и Семенова. – Вы боевое охранение, пехом – следите, чтоб нас не долбанули из-за угла.

   Внизу громко рвануло, пламя полыхнуло выше скал, превратившись в гриб, вроде атомного.

   – Ааааа... бензовоз, – заорал Сафиуллин.

   – Заводи, разворачивайся! – откликнулся Федорчук.

   Боевая машина взрыкнула движком, крутнувшись на месте, и выскочила на дорогу. Федорчук ткнулся в триплекс прицела и зашипел от боли – левая скула уже опухла, глаз почти закрылся, саднила и кровоточила царапина на виске. Дотронувшись рукой до лба, Витька нащупал здоровенную шишку – в горячке и не замечал.

   Довернув башню и задрав максимально ствол Федорчук начал выпускать снаряд за снарядом по позиции душманов. И именно там он очень хорошо видел сквозь прицел разрывы и небольшие камнепады. Виктор успел расстрелять большую часть боекомплекта, когда метрах в двадцати от машины рванула первая минометная мина – душманы перенесли огонь на нового противника.

   "И то хлеб... пока сюда лупят, там нашим легче..."

   – Леха что связь? – шлемофон остался на лейтенанте, Витьке пришлось кричать во всю глотку.

   Колотов откликнулся, казалось откуда-то издалека:

   – Только Пятый отозвался, сказал что херово, но подмогу вызвали, остальные молчат!

   "Ну, может, просто из машин повыскакивали, укрылись...", – с надеждой подумал Федорчук, нажимая на спуск пушки.

   Еще два минометных разрыва и третий – совсем рядом – рванули один за другим. Что-то с визгом и грохотом шарахнуло по броне, корпус вздрогнул.

   – Попали! – раздался встревоженный голос механика-водителя.

   – Давай назад! – крикнул в ответ Федорчук. – Все равно снаряды кончились.

   Машина дернулась и пошла, но как-то неуверенно, криво, с металлическим скрежетом и зазвенела сползающая гусеница.

   – Пиздец! – крикнул Сафиуллин. – Ведущий каток выбило!

   – Сваливаем! – сразу вполне трезво оценил ситуацию Федорчук. – На хер отсюда, сейчас накроют!

   Он откинул было башенный люк, но тут же передумал:

   – Через десантный! Осколки!

   Они выскочили из бээмдэшки и, не сговариваясь, метнулись за здоровенную каменюку слева, за которой укрывались Рожков и Семёнов.

   – Всё! – сказал Сафиуллин, – Конец машине, сейчас добьют.

   – Дай закурить, – попросил он у Рожкова спустя мгновение.

   – Последние, – протянул тот полупустую пачку Примы, остальное в машине...

   Закурили. Душманский миномет продолжал бить по брошенной БМД, осколки от мин свистели где-то выше, горохом в пустой консервной банке секли по алюминиевой броне, вгрызались в скалу, вызывая мгновенные, но незначительные каменные осыпи. Все это было не страшно, но на нервы действовало...

   – Да... – протянул Семёнов. – А лейтенант-то только из Союза, первый выход...

   Помолчали.

   – Воды ни у кого нет? – спросил Колотов. – Пить хочу – не могу, и что-то голова кружится...

   – Крови много потерял, – откликнулся Борька Семёнов. – У меня нет.

   Фляг не оказалось ни у кого, ну, а к машине, естественно, идти не рискнули.

   – Терпи, – только и нашел, что посоветовать Федорчук. – Сколько времени-то прошло, как началось?

   Пообсуждали и пришли к выводу, что минут сорок – не больше.

   Стрельба не утихала. Но они уже никому и ничем помочь не могли. Сидели, слушали. Молча. Говорить было, собственно, не о чем, да и не хотелось. Это потом, когда и если, выйдут из передряги живыми, тогда тормоза и снесет, а пока – как отрезало.

   Так и сидели, словно бы в оцепенении, лишь изредка перебрасываясь отдельными словами, но минут через двадцать со стороны, куда направлялась колонна, донесся узнаваемый даже сквозь стрельбу рев моторов, и на дороге появились новые действующие лица: бээмдэшка и "Шилка". Остановились, как раз, у той скалы, где засел Федорчук с экипажем, и сходу начали стрелять. "Шилка" обрушила на душманский склон горы шквал снарядов из всех своих четырех стволов со скоростью одиннадцать выстрелов в секунду на каждый. Словно водой поливала из пожарного брандспойта, только не вода это была... С БМД запустили ПТУР, видно, засекли миномет и, похоже, накрыли первым же выстрелом. И сразу поддержали "Шилку" огнем "Грома". Разрывы снарядов выбивали из коричнево-серой скальной плоти большие и малые куски, вызывая на склонах каменные лавины...

   – А-а-а-а! – донеслось откуда-то сверху, и перед сидящими под скальным козырьком десантниками, будто упав с неба, возникла фигура в драном халате, размотанной чалме и с РПД в дрожащих от страха и напряжения руках.

   В глазах басмача плескался животный ужас, а из полуоторванного уха щедро лилась кровь. На халат, на ободранные руки, на вытертый до блеска пулемёт...

   "Вот теперь точно – пиздец", – успел подумать Виктор, и потянул спусковой крючок автомата лежащего на его коленях. "Калаш" захлебнулся длинной очередью, а на халате басмача, на груди и животе появилась цепочка тёмных отметин.

   Уже падая, враг нажал на спуск, и задранный к небу ствол "Дегтярёва" расцвёл пламенем, пляшущим на дульном срезе.

   – Салют, бля, – сказал кто-то из ребят и нервно засмеялся. Ответом было молчание...

   Через несколько минут, огонь со стороны противника ослаб, потом прекратился вовсе. "Шилка", однако, постреливала – для острастки, короткими очередями, но БМД стрелять перестала.

   Федорчук выждал ещё пару минут и побежал к застывшей на дороге бээмдэшке, настороженно поводившей из стороны в сторону хоботком пушки. Десантный люк машины оказался открыт и оттуда... навстречу Федорчуку неслась песня!

Мы в такие шагали дали,

Что не очень-то и дойдешь.

Мы в засаде годами ждали,

Невзирая на снег и дождь!..

   Витька добежал, сунул голову в люк и наткнулся взглядом на белозубую улыбку:

   – Заходи, дядя! Не боись! Водички глотни. Давно окопались?!

   Но тут говоривший заметил, видно, кровь на лице Федорчука и, изменив тон, сочувственно спросил:

   – Зацепило? Давай перевяжу!

   – Да не, спасибо братки, ерунда! Просто в броню не вписался... А вы откуда, такие веселые? С песней воюете!

   – Второй батальон, – объяснил один из бойцов. – Ща остальные подойдут, раскатаем духов на хрен!

   – Класс! – совершенно искренне выдохнул Федорчук, которого начала отпускать "лихорадка боя". – Дайте, воды, а то у нас ни капли и раненый, – крови много потерял, – пить хочет. И сигарет, если есть...

   – В общем, так жрать хочется, что трахнуть некого, – заржали внутри.

   Из люка вылез сержант-десантник, покачал головой, рассматривая на солнце Федорчука, отдал флягу и пачку "Кэмэла", и, протянув руку, представился:

   – Павел, Пугачёв.

   – Федорчук, Виктор, – пожал руку Витька, зажав флягу под мышкой левой руки.

   – Ну и рожа у тебя... Федорчук! – улыбнулся и снова покачал головой Пугачев.

   Витька непроизвольно дотронулся до лица:

   – Млять, – выругался он от боли, левая половина лица опухла и на ощупь скорее походила на мячик.

   – Тебя хоть сейчас в банду к Горбатому, "Кривым" там будешь! – сказал Пугачев, и оба заржали...

   Так и стояли, смеясь и раскачиваясь в такт смеху, на побитой дороге рядом с шевелящей стволом бээмдэ. Бой кончился. Во всяком случае, здесь и сейчас больше не стреляли. И время подсчитывать потери и хоронить павших еще не наступило. Короткое мгновение счастья посередине войны, ужаса и смерти. Они стояли и смеялись. Солнце, уже почти касаясь пиков гор, медленно уходило на Запад...

3. Ольга Ремизова, Санкт-Петербург, 1996-2009 годы

   Иркину бы активность да в мирных целях! Казалось, подключи "девушку" к динамо-машине, и она запитает электричеством всю немаленькую Вену. Такой, видишь ли, темперамент, такая энергетика. И откуда что берется? Ведь родные же сестры, но не похожи ничуть. Наверное, так и должно быть, когда разница в восемь лет. Другое поколение, другая судьба.

   – Так, – сообщила Ирина через полчаса. – Я же тебе сказала, никаких автобусов и прочих поездов. Есть тебе оказия, да такая, что пальчики оближешь!

   – Облизываю. – А что ей еще оставалось сказать?

   Честно говоря, не хотела она сюда ехать. Неудобно было. Ведь заранее же знала, как Ирка ее будет принимать, потому и стеснялась. Но живой человек – соскучилась, два года не виделись, и, в конце концов, поддалась на сестринские уговоры, согласилась, приехала. И то сказать, чувства чувствами, а противостоять напору госпожи ди Скоцци, это совсем другое здоровье надо иметь.

   Они и всегда были разные. Старшая сестра, то есть, Ольга: спокойная, даже излишне "спокойная", неэнергичная, безынициативная. Во всяком случае, таковой ее воспринимали другие, и она, порой, готова была с этим согласиться и соглашалась, принимая на себя уготованную судьбой роль. "Тихоня Оля" – так с легкой руки лучшей подруги ее и дома называть стали, хотя в мечтах своих ... В мечтах она была совсем другой, но с возрастом, как известно, мечты имеют свойство нечувствительно растворяться в окружающей среде, да и от слова "халва" во рту сладко не становится.

   А вот Ирка – сестра младшая – всегда знала, как получить то, что ей положено, а положено ей всегда было всё. Абсолютно всё. И ведь не рвала из рук, не жадничала – зато и подруг у нее было столько, сколько сама хотела – не исхитрялась. Нет. Все приходило как-то само по себе, она только действие начинала и – получалось. После пятого класса захотела перейти в английскую школу, единственную в районе, куда по прописке-приписке к месту жительства попасть не могла. Сама пошла и очаровала директора и была зачислена. А после – это уже восьмой класс был – так же перешла в математическую.

   – Зачем? – Спросила тогда Ольга. – Ты же чистый гуманитарий!

   – А там мальчики умные. – Вот такой ответ.

   В восемнадцать, на втором курсе университета, вышла замуж. Жених... Ну что сказать. Спортсмен, умница, восходящая надежда российской физики. Впрочем, не прошло и двух лет, как Кирилл и Ира жили уже в Германии, где Кирилл продолжил обучение в докторантуре, а Ирина завершала образование, но уже на немецком языке. И завершила, и нашла – можно подумать это так легко – работу в какой-то европейской организации в Брюгге. Немки о такой работе могли только мечтать, а она – без европейского гражданства, без связей и протекции – раз и в дамках!

   Ольга тогда только головой покачала, но, хотя и обидно было до слез, посоветовала Ирке, прилетевшей в Питер "пообщаться", от предложения отказаться. Кирилл-то ни в какой Брюгге поехать не мог, у него диссертация... планы, карьера.

   – А у меня? – Спросила Ирина. – Если любит, все бросит.

   Но, разумеется, не бросил. Трагедия? Отнюдь. Через полгода Ирина познакомилась в Брюсселе с молодым очаровательным еврократом. Алессандро ди Скоцци на итальянца – как представляла их Ольга – похож не был. Скорее, на какого шведа-норвежца: золотистый блондин с правильными чертами лица и васильковыми глазами. Вы представляете себе, что это такое, если в комплекте идут метр девяносто два роста и атлетическое телосложение, довольно высокий интеллект, – конечно, не Иркины сто сорок три по шкале IQ, но все-таки сто двадцать, – образование и весьма перспективная работа. Ольга представляла. Теоретически. Но тут, мало того что итальянец был по уши влюблен в Ирину, сама Ирка умудрилась влюбиться в него ничуть не меньше, чем была влюблена в свое время в Кирилла. И вот любовь-морковь, свадебное путешествие на Гавайские острова – Ольга даже позавидовала немного, но исключительно про себя – и... Дальше Ирина начала методично рожать детей, одновременно пописывая женские романы на немецком и русском языке. Мальчик – роман, девочка – два романа, еще одна девочка – еще две книжки, и так далее. В общем, пять детей, одиннадцать книг, и докторская по творчеству Магритта. А пока она занималась детьми и книгами, Алессандро делал карьеру. Два года в Брюсселе, два года – в Нью-Йорке, год в Женеве, и вот теперь – Вена.

   – Ты должна приехать к нам на Рождество.

   – Ир, – решила отшутиться Ольга, у которой просто не было сейчас денег на такую поездку. – Я же православная...

   – Билет я тебе уже купила, – оборвала ее Ирина. – Получишь в аэропорту. "Шенген" у тебя до февраля – знаю. Жду.

   Так Ольга и попала на католическое рождество в Вену, ну а коли так, то уж из Вены в Прагу, куда собралась ее единственная и лучшая подруга – Таня, грех не подскочить. Что может быть романтичнее, чем встретить Новый Год в красивейшем городе Европы?

   ... Есть тебе оказия, да такая, что пальчики оближешь!

   – Облизываю. – Согласилась Ольга и посмотрела на сестру, полчаса обзванивавшую многочисленных своих друзей в поисках оказии. – И "на ком" же я еду?

   – Ты едешь на черном бронированном "Хаммере"! – Радостно выпалила сестра. – Один наш знакомый, вообще-то он, наверное, торгует наркотиками... Шучу! – Сразу же подняла вверх руки Ирина, увидев реакцию Ольги. – Не волнуйся, милая. Он торгует оружием... но на совершенно законных основаниях. Так вот, Федя едет в Прагу, и он... Нет-нет, приставать он к тебе не будет. Его подружке шестнадцать и она будет в машине.

   По-видимому, у Ольги снова изменилось лицо, потому что Ирина снова всплеснула руками и заявила:

   – Ну, хватит привередничать! Это его проблемы. Посадят за соблазнение несовершеннолетней, так его, а не тебя. Но ведь не посадят, адвокатов наймет, да и ляльке нравится!

   "Нравится", – согласилась Ольга, едва увидев "подругу олигарха". – Причем обоим".

   Девушка оказалась белая и крупная с отчетливо прописанными чертами лица и контурами юного, не успевшего отяжелеть тела. Что называется, все при ней – даже голубые глаза. И цену себе знала, паршивка: "подавала" себя как самый крутой бренд в самом дорогом бутике, где, наверняка, и одевалась. И, разумеется, папик, глядя на нее, млел и пускал слюни. Где ему было устоять перед таким-то дивом?

   "Красота – страшная сила!" – усмехнулась про себя Ольга, вполне оценив "боевую подругу" торговца оружием.

   Но и девушка, похоже, была без ума от своего не по возрасту подтянутого брутально-мачоватого Феди.

   – Здравствуйте, Ольга! – он возвышался над ней, как гора. – Я Федор, а это Лара. Будем знакомы!

   "Так мы же с вами, Федор Львович, уже знакомы, только вы меня не помните...и хорошо, что так!"

   – Очень приятно!

***

   Дело было в девяносто шестом, осенью. Ольга тогда уже не бегала на лыжах, да и стреляла редко и только по случаю, забывая помаленьку свое "славное прошлое". Институт закончила, замуж сходила... В общем, жизнь удалась, как говорится, да так, что мало не покажется. Одна в чужом городе, и что с того, что город этот – Петербург. Она же не питерская, ее проживание в Северной Пальмире не грело. Наоборот, все время было холодно, и на улице, и дома. А дом... Квартира была – прямо сказать, ужас, что такое. В старом фонде на Васильевском острове: одно слово, что своя жилплощадь – и это действительно немало – да еще и от работы близко. В остальном же – просто мрак. Не ремонтированная чуть ли не со дня окончания ленинградской блокады, холодная и сырая, с текущим потолком и щелястыми перекошенными рамами, квартира эта, как бы даже двухкомнатная, навевала на Ольгу уныние, если не сказать тоску. И не отремонтируешь ведь! На какие шиши ремонт затевать? Оклад у библиотекаря мизерный, и в этом смысле, что в районной библиотеке торчать, что в БАНе значения не имеет. Культура у нас, как известно, финансируется по остаточному принципу. Наука тоже, а какие остатки были в девяностые, знает только тот, кто тогда жил...

   Как-то вечером, после работы, – Ольга вышла из библиотеки на Биржевую улицу, свернула за угол, и шла теперь по Тифлисской в сторону набережной – рядом с ней остановилась машина.. Погода была привычно никакая, то есть, скверная, но "в пределах разумного". Сыро, пасмурно и знобко, и мелкий дождик, никак не решавшийся пролиться по-настоящему. Настроение подстать, а тут еще этот шикарный, но весь в грязных потеках автомобиль.

   "А вдруг эти?" – мелькнула паническая мысль.

   Под "этими" понимались бандиты всех мастей, от которых, известное дело, молодой женщине ничего хорошего ожидать не приходилось. Впрочем, если верить, прессе, не молодым тоже, как и мужикам любых возрастов.

   – Ремизова, ты?! – мужчина, вылезший из машины показался знакомым, но кто это, Ольга сходу не вспомнила.

   – Я... А вы...

   – Ты! – улыбнулся мужчина, подходя. – Мы с тобой сто лет, как на "ты".

   – Коля! – узнала наконец Ольга.

   – Я и есть! Ну, здравствуй, "кукушка"! Видит бог, я тебя не искал, даже не думал...

   Что-то было в интонации Коли Венцова, что-то такое, что заставило сердце Ольги тревожно сжаться.

   – А с чего тебе меня искать? – спросила вслух.

   – А ты здесь что, живешь что ли? Или по работе? – ушел от ответа Николай.

   – Я в библиотеке работаю, – объяснила Ольга, но увидев, что Венцов ее не понял, добавила еще пару подробностей:

   – Там, – махнула она рукой за спину. – За углом главное здание библиотеки Академии Наук. БАН называется. В ней я и работаю, и живу, стало быть, тоже здесь в Питере. Стечение обстоятельств...

   – Да, уж... Случай! – покрутил головой Венцов. – Замужем, дети?

   Вроде бы интерес проявил, но прозвучало как-то нехорошо, словно допрос.

   – В разводе, бездетна, – тем же сухим, канцелярским тоном ответила Ольга.

   – Я к тому, что, если ты не занята, могли бы в кабаке посидеть... А то погода у вас тут, прямо скажем...

   – А ты откуда сейчас? – приглашение в ресторан прозвучало совершенно неожиданно, но менее соблазнительным от этого не стало. Вот только одета Ольга была не по-ресторанному, да и неловко как-то...