Текст книги "В третью стражу. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 61 страниц)

   – Я-то? – усмехнулся Коля. – Не поверишь, из Найроби!

   – Ну, тогда ладно, – ответно улыбнулась Ольга. – Раз из Найроби, тогда пошли в ресторан, если конечно не застесняешься. Одета я, как видишь, не по моде.

   – А мы выберем что-нибудь более демократичное, чем Астория или Европейская, лады?

***

   – Хочешь заработать пять штук? – спросил Венцов после третьей рюмки.

   Выглядел он неважно, говорил нервно. При свете стали видны темные мешки под глазами, да и сами глаза... Зрачки бегают, белки отливают нездоровой желтизной...

   – Пять штук? – переспросила Ольга, которую от тепла, водки и обильной, но главное, вкусной закуски уже немного "повело". – Ты имеешь в виду пять тысяч рублей?

   – Нет, – покачал головой Венцов, – я имею в виду пять тысяч долларов.

   – Боже, Коля! Это же очень большие деньги! – удивилась Ольга. – Кто же мне их даст и за что?

   – Ты стрелять не разучилась?

   – Да, ты что! – от его слов она даже отрезвела разом.

   – А что? – пожал плечами Николай. – Людей, которые с трехсот метров могут в... ну, скажем, в тарелку круглую попасть, – усмехнулся он, буквально продавливая свои больные глаза Ольге в голову. – Таких людей, Оленька, кот наплакал, а спрос большой. Теперь понимаешь?

   – Это ты меня в киллеры вербуешь, что ли? – она никак не могла поверить, что все это происходит с ней на самом деле.

   – А если и так, что с того?

   – Людей убивать грех!

   – Каких людей! – неожиданно возмутился Венцов. – Ты веришь, что честный порядочный человек способен за каких-то пять-шесть лет стать миллионером? Ты действительно думаешь, что среди наших нуворишей есть случайные люди? Тебе ведь доктора или библиотекаря никто не закажет. Они таких денег не стоят. А тех, кто стоит, не жалко. Среди них, Оля, нет праведников, одни, извини за выражение, козлищи, а агнцев всех давно в асфальт закатали. Компреву?

   Вообще-то в словах бывшего члена сборной Москвы по биатлону имелась своя сермяжная правда. И все-таки...

   – Убийство...

   – А они, думаешь, никого никогда? Да и ведь не резать же тебе их придется. Выстрелила с трехсот-четырехсот метров, и аля-улю. Прощай, дорогой товарищ!

   – А если милиция?...

   – А вот это уже другой разговор. Выпьем? – предложил Венцов.

   – Нет, я... Впрочем, ладно, наливай! – согласилась Ольга, ей казалось, что все это происходит во сне, или не с ней, а с кем-нибудь другим. В романе, скажем, или фильме...

   – Ты будешь стрелять, – сказал Венцов, зажевав рюмку водки куском севрюги. – А все остальное – на мне. Заказ получить, оружие достать, лежку подобрать, место разведать, да и охранять тебя буду. Все-таки ты женщина и нашим хитростям не обучена...

   – Вашим хитростям?

   – Оля, я же за ЦСКА не просто так выступал, я же Рязанское воздушно-десантное заканчивал.

   – Так что же ты сам?.. – вопрос напрашивался, но и ответ, если честно, был заранее известен: достаточно было посмотреть на лицо и руки Венцова.

   – Болею я, – поморщился Николай. – Видеть стал плохо, и руки... А мне как раз заказ дали... Я честно тебе предложил: пятьдесят на пятьдесят. Пять штук мне, пять – тебе. И убивать, к слову, никого не надо.

   – Как это? – не поняла Ольга.

   – А так, что заказчик желает кое-кого пугнуть, но до смерти не убивать. Надо ранить...

   – А если промажу?! То есть, если как раз попаду?

   – А ты постарайся не мазать. Плечо, нога... Мало ли мест!

   – Коля, я же его искалечить могу.

   – Можешь, но это не твоя печаль. Жить будет, значит, все в порядке – контракт соблюден.

   – Как это в порядке?! А если он после этого ходить не сможет?

   – Оля, – покачал головой Венцов. – Ну, не будь дурой, ладно? Какое тебе дело, будет он ходить ногами или под себя? Тебе деньги платят за ранение. Точка. И чтобы ты не сомневалась, мужик этот оружием торгует. Танками, бомбами, ракетами... И знаешь, кому продает? Эфиопам, эритрейцам, в Сомали, в Афганистан... Представляешь, что это значит, или девочку из себя строить будешь?

   В его словах был резон, вот только так сразу изменить свою жизнь? Страшно и... опять страшно, но уже по-другому. Но ведь если разобраться, возможно, что не случайно увидел ее сегодня Венцов, "совершенно случайно" оказавшись на Тифлисской улице.

   "Судьба?"

   – А из чего? Ну, то есть, не из спортивной же...

   – СВД семьдесят первого года выпуска тебя устроит?

   Винтовку Драгунова Ольга себе в общих чертах представляла. Пришлось пару раз стрелять, но и только. Однако в голосе Венцова явно слышалась гордость.

   – Устроит, наверное, – пожала она плечами. – А почему такая старая?

   – Ах, ты же не знаешь! – кивнул довольный собой Винцов. – Еще по рюмочке? У старых "драгуновок" шаг нареза триста двадцать миллиметров, сечешь фишку! А потом перешли на двести сорок. Ну, будешь?

   – Стрелять?

   – Пить будешь?

   – Так я и так уже пьяная!

   – Ну, какая же ты пьяная! Ты, Оля, трезвая, а нам вон еще и горячее несут! Давай, по рюмочке, и за мясо!

   – А из-за смены шага кучность упала, так? – спросила Ольга, когда официант отошел от их столика.

   – Точно!

   – А зачем, тогда, переходили?

   – Так это же армейская винтовка! Военным нужен более универсальный ствол... ну, там бронебойно-зажигательные, то да се... А я тебе к "драгуновке" качественные патроны достал 7H1 – специальные снайперские...

***

   Стрелять пришлось лежа с упора, с чердака дома, расположенного неподалеку и чуть наискось от дома, где жила любовница попавшего по раздачу господина Огольцова. Дистанция триста восемьдесят два метра... Не смертельно, но опасно близко к красной черте. Впрочем, Ольга, хоть и нервничала ужасно, но не оплошала – попала Федору Львовичу в бедро.

   – С почином! – улыбнулся ей Венцов, когда Ольга вскочила вслед за ним в машину.

   – Давай не будем! – на душе было скверно: только что она, Ольга Ремизова, стала настоящим киллером.

   Выстрелила, убедилась, что попала, бросила винтовку, прошла к выходу на лестницу... Сердце билось, словно с ума сошло, во рту ощущалась горечь, словно именно там скопились пороховые газы от только что прозвучавшего выстрела, но Ольга не забыла снять мужские ботинки, в которых ходила по чердаку, и перчатки, и вязанную шапочку... На улицу вышла нормальной женщиной, но и "ненормальной" одновременно.

   – Снайперов обычно называют механиками, – сказал ей тогда в машине Венцов. – А ты у нас библиотекарь. Звучит!

   Впрочем, карьера снайпера так и не состоялась. Коля пропал куда-то, не появлялся, не звонил. Сначала Ольга даже обрадовалась. Потом стала волноваться. Что-то случилось? Его арестовали? Или заказчикам не понравилось, как она... Но прошло еще немного времени – пара месяцев или больше – и она увидела в старом номере "Спортивной газеты" некролог. Все-таки Венцов был мастером спорта международного класса и как-то даже стал чемпионом СССР, однако отчего так "скоропостижно" умер не старый еще, в общем-то, мужик, в газете не сообщалось. От передоза? Или действительно болел? Или и его самого, в конце концов, кто-нибудь "заказал"? Все возможно, но правды Ольга так и не узнала.

4.

Степан Матвеев. Доктор математических наук. Москва, 15 августа 1991 года

   – Ну, и кроме того, вы, Степан Никитич, советский офицер... вы присягу давали! – Тон собеседника, приведшего последний, и самый убойный аргумент в затянувшейся беседе, содержал недвусмысленные угрожающие нотки.

   – Во-первых, я офицер запаса, – Матвеев уже с большим трудом сохранял спокойствие, – а, во-вторых, я присягу приносил страну защищать, а не доносить на друзей и коллег!..

   ... На "беседу" свежеиспечённого доктора математических наук, собиравшегося на свою первую зарубежную конференцию, пригласили, что называется, "через третьи руки". Не официальной повесткой, не грозным телефонным звонком – боже упаси! "Новое мышление" докатилось и до казавшихся Степану незыблемыми – по крайней мере, в дуболомности методов – "органов".

   Секретарь факультетского парткома остановил его в коридоре и, пряча глаза, и будто бы извиняясь, передал вежливую, но настоятельную "просьбу" не далее чем послезавтра посетить "вот этот адресок"...

   – Там вас будут ждать очень серьёзные и заинтересованные товарищи. От них напрямую зависит, поедете ли вы, товарищ Матвеев на сентябрьскую конференцию.

   Конспиративная двухкомнатная квартира располагалась в обычной панельной двенадцатиэтажке, которую захочешь, а не отличишь от десятков других, выросших как бледно-серые грибы вокруг новой станции метро. Бетонный козырёк, заваленный строительным мусором, перекошенная – и от того не закрывающаяся – от рождения дверь подъезда, следы побелки и шлепки застывшего раствора на лестничных клетках... Короче, все приметы спешно сданного жилья. И запахи – непременные, ещё не выветрившиеся... Краска, шпаклёвка, обойный клей.

   Кнопка звонка в квартиру на шестом этаже, перед дверью которой остановился Матвеев, отсутствовала. На месте её из стены, прямо над круглой фанерной подложкой сиротливо торчали два оголённых алюминиевых проводка в пожелтевшей хлорвиниловой изоляции. Не желая ставить эксперименты с электричеством, Степан коротко постучал в неожиданно гулко откликнувшуюся дверь.

   "Двп-шка... – отстранённо подумал Матвеев – можно плечом вынести с одного удара..."

   В маленькой прихожей, в тусклом свете сорокасвечовой лампочки без абажура, его встречал невысокий, чуть полноватый мужчина в джинсовом костюме. Лицо "хозяина" квартиры, мелкие черты которого оставляли ощущение размытости образа, выражало дежурную радость с небольшим оттенком превосходства. "Мол, куда бы ты делся, математик? Когда МЫ приглашаем, к нам приходят. Все – без различия положения и регалий".

   Пожав протянутую, и оказавшуюся на удивление крепкой, руку, Степан, повинуясь приглашающему жесту, прошёл на кухню. На плите исходил паром только что вскипевший чайник, а на столе – рядом с простыми, "столовскими" на вид, чашками – стояла раскрытая коробка с рафинадом и фигурная стеклянная банка бразильского растворимого кофе с головой индейца на этикетке.

   – Угощайтесь, Степан Никитич! – голос "хозяина" квартиры источал радушие.

   – Э-э-э... – замялся Матвеев, – простите, не знаю, как к вам обращаться...

   – Павел Дмитриевич. Это вы извините, что я сразу не представился! Впрочем, перейдём к делу, – человек, назвавшийся Павлом Дмитриевичем, продолжая говорить, насыпал кофейные гранулы в чашку, бросил туда же пару кубиков рафинада и потянулся за чайником. – Да вы не стесняйтесь, наливайте, пока вода горячая! Насколько я знаю, вы включены в состав советской делегации, выезжающей на математическую конференцию в Испании, намеченную на конец сентября?

   – Да, там должен состояться международный симпозиум, и я назначен одним из докладчиков... как раз по теме моей докторской диссертации... – Матвеев задумчиво проделал все необходимые манипуляции и с удовольствием отхлебнул ароматный напиток из чашки.

   – ... но я не понимаю, как моя поездка на симпозиум по ортогональным многочленам может пересекаться с интересами вашей... хм-м... организации?

   – Да бог с ними, с многочленами! – Павел Дмитриевич сально хихикнул. – Тем более – ортогональными. Нас интересует другое...

   И он без обиняков поведал, что конкретно ждут от новоиспечённого доктора математических наук "товарищи" с площади Дзержинского.

   – Поймите, Степан Никитич, мы не требуем от вас чего-то сверхъестественного, доступного только подготовленным сотрудникам. Всего-то делов – по возвращении написать небольшой отчёт, заполнить пару стандартных вопросников, да посмотреть несколько десятков фотографий.

   И дёрнул же чёрт Матвеева уточнить: что должно стать объектом его внимания для последующего внесения в отчёт?

   Павел Дмитриевич минут пять разливался соловьём на тему о прогрессивной внешней политике Советского Союза, о перестройке и новом мышлении, как основе для разрядки международной напряжённости. О демократизации говорил, которая "поперёк горла встала врагам нашего государства и народа". И плавно подвёл к тому, что зарубежные разведки ночей не спят, всё думают – как ловчее навредить самой миролюбивой стране мира...

   – То есть, вы предлагаете мне доносить на своих коллег? Записать каждый их шаг за рубежом и доложить вам? А вы временем не ошиблись, дорогой товарищ? – Степан оказался на грани ярости и его откровенно "понесло". По кочкам и буеракам. Всё припомнил он грубо вербующему его чекисту: и тридцать седьмой год, и борьбу с космополитами и много чего ещё. В основном, того, что прочитано было Матвеевым начиная со студенческих лет в слепых самиздатовских перепечатках, тоненьких самодельных брошюрках и, уже в последние годы, в "толстых" литературных журналах, и конечно же – в "Огоньке".

   В общем, не получился разговор. Не помогли призывы к совести, к присяге. Даже угрозы не помогли. Степан упёрся, что называется, "рогом в почву", и закончил беседу совсем уж не куртуазно:

   – Да хрен с ней, с этой Гранадой! И вообще – с заграницей... я на Родине больше сделаю и пользы принесу. А стукачом всё равно не стану... – поднялся, не прощаясь вышел из квартиры и хлопнул дверью. Да так, что штукатурка посыпалась.

5. Татьяна Драгунова, Москва, июль 2007 года

   – Кажется, дождь собирается, – взглянув на небо, сказала Татьяна.

   Они вышли из подземного перехода метро "Площадь Ильича" и остановились на мгновение, словно решая, куда идти дальше. Решала, конечно, Таня, а Олег... Что возьмешь с туриста, тем более, иностранного?

   – Разойдется, – улыбнулся Олег, мельком глянув на небо. – А у вас здорово получилось изобразить Пятачка!

   "М...да...Девушка, я вас где-то видел, вы в мультфильмах не снимались?" – "Заморский гость" и улыбался, и делал комплименты вполне достойно, но это-то Татьяну и раздражало.

   – Да... – чуть более длинно, чем следовало бы, выдохнула Татьяна, – Татьяна Драгунова, изображающая Пятачка, которого озвучивала Ия Савина в образе Беллы Ахмадулиной.

   – Во как! – пряча вполне очевидное смущение, деланно рассмеялся Олег. Получили, товарищ иностранный негодяй?

   И тут же весьма ловко сменил тему:

   – Я где-то читал, что Вини Пуха рисовали с Евгения Леонова и озвучивал тоже он.

   – Да... – она согласилась с "предложением иностранного мерзавца" и сразу же перешла к экскурсии.

   – Если помните, был такой фильм "Застава Ильича", начала шестидесятых, там еще Ахмадуллина стихи в Политехническом читала:

   ...

Дантес лежал среди сугробов,

Подняться не умел с земли.

А мимо, медленно, сурово,

Не оглянувшись, люди шли

...

   – Не припомню, – покачал головой Олег, похоже, чуть не завороженный, то ли самими стихами, то ли тем, кто и как их ему прочел.

   "Ну, надо же! Тоже мне любовь с первого взгляда!"

   – Вы... Если я скажу, что вы замечательно читаете стихи, вы опять обидитесь? – между тем спросил он.

   – А я и не обижалась... – "рассеянно" улыбнулась Татьяна.

   "И иди, милый друг, знай, что эта улыбка должна означать!"

   ... "И поводила все плечами, И улыбалась Натали..." – повторил Олег последние строчки. По-русски он говорил хорошо, грамотно и раскованно, и чужой акцент пробивался лишь изредка, да и то в одних лишь интонациях. – На самом деле, никакой предопределенности не существует. Только вероятности... так что могло ведь и такое случится. – Они обогнули желтое здание торгового центра с едальней "Елки-палки" и Татьяна, остановившись, продолжила "экскурсию":

   – Наверное, вы знаете, Олег, что при Елизавете Петровне вокруг Москвы начали строить Камер-коллежский вал с заставами на основных дорогах. Собственно сейчас мы и находимся на одной из них – Рогожской. Линия вала проходила перпендикулярно Владимирскому тракту – это Шоссе Энтузиастов, – Татьяна показала направление рукой, – самая длинная дорого в мире: Нижний Новгород, Урал, Сибирь, Сахалин – этапы... Справа и слева были валы: там Рогожский – улица сейчас так и называется, а слева Золоторожский, впрочем, и эта улица также называется, она там, за железной дорогой.

   Они подошли к памятнику Ленину, и Таня кивнула на монумент самым естественным образом, "Вот – мол, – к столетию поставили, в год моего рождения... Так что мы с ним одногодки..."

   Но как-то так вышло, что простое это движение – кивок, жест, – вызвало у ее спутника отнюдь не простую и весьма приятную по самоощущениям Татьяны реакцию.

   – Одногодки? – прищурился Олег. – С Лениным? Вы великолепно сохранились! – Как памятник из бронзы! – улыбнулась и Татьяна, гадая про себя, что это с ней – с ними – происходит, и куда может завести.

   "Столетие было в семидесятом... вы знаете об этом, мон шер ами? И если знаете и умеете считать, то выходит, мне тридцать шесть? Как считаете, это много или мало?"

   – Ладно, – сказала она вслух. – Забудьте о вожде, читайте вот, – указала Татьяна на каменный столб, к которому они неспешно подошли.

   – "

Отъ Москвы 2 версты 1783 года

", – прочел Олег, чем тут же и доказал, что умеет читать по-русски.

   – "Катькин столб" называется, – объяснила Таня. – Здесь и была застава...

***

   – Драгунова... драгун... И я была девушкой юной...

   – ...

И я была девушкой юной

Сама уж не помню когда

Я дочь молодого драгуна

, – продекламировал Олег.

   – И этим родством я горда! – с яростным вызовом откликнулась Татьяна. – На возраст намекаете? Не замужем, точнее – разведена, если вас это интересует!

   "Да что ж я такая агрессивная-то сегодня!" – если честно, он ей нравился – и тем, между прочим, что вел-то себя максимально корректно.

   – Таня-я-я-а! – поднял перед собой руки Олег. – Я всего лишь вспомнил Бернса!

   – Да, конечно, – "сдала назад" Татьяна, – это перевод Багрицкого. А песню Татьяна Доронина пела в "Старшей сестре". А по образованию я филолог, Олег, специалист по английской литературе начала двадцатого века.

   – Здорово!

   – Что здорово? Что мужа нет? – снова сорвалась Татьяна.

   – Нет, – усмехнулся он, явно стараясь выглядеть максимально естественно и притом оставаться джентльменом в отношении Татьяны. – Муж, жена... всего лишь факты биографии. Я имел в виду вашу фамилию. Драгунова. Просто красиво совпало! Я видел этот фильм и помню молодую Доронину. Роскошная женщина, как говорится. И песню тоже помню. Красивая песня. А с Бернсом... Тут, Таня, такая история. Я в начале восьмидесятого, зимой, в феврале, кажется, застрял как-то на военной базе в Западной Галилее чуть не на месяц. Да, я тогда в армии служил... только не спрашивайте: в какой? Телевизор барахлил, вернее антенна не обеспечивала устойчивый прием, Там горы, знаете ли... И погода была на редкость холодная, а делать – даже по службе – ровным счетом нечего. Оставалось валяться на койке и читать, но и тут, – почти мечтательно улыбнулся Олег, – все было совсем не просто. Выбирать приходилось из молитвенника и старого номера армейского журнала на иврите, невесть как попавшего на базу танкистов слюнявого женского романа на английском языке и новенького, вероятно, забытого каким-то любителем поэзии томика "Английская поэзия в русских переводах". И стихи, надо признать, оказались, что называется, к месту, времени и настроению. То, что доктор прописал, как говорится. Я тогда запомнил наизусть множество стихов: от Шекспира и Бернса до Леннона и Моррисона, но это уже другая история. А фамилия у вас не по мужу, не так ли?

   – Да, моя, – кивнула Таня, у которой рассказ Олега и его отношение к ее подначкам вызвали, как ни странно живейший интерес и чувство благодарности. – У нас в городе много Драгуновых, там когда-то при Елизавете Петровне драгунский полк стоял.

   – Так вы не москвичка?

   – Нет, с Волги мы...

   – То-то я смотрю речь у вас правильная, но не московская.

   На самом деле вряд ли этот иностранец так уж хорошо разбирался в русских говорах. Не филолог, чай! Боря говорил – психолог или психиатр... Но, бог с ним! Сказал к месту, и по сути правильно.

   – Да, – кивнула Татьяна. – Специально занималась От гОвОрка нашегО избавиться хОтела" – сымитировала Татьяна низким голосом с нажимом на букву О.

   – Ну, прям Алексей Максимыч! Как в кино! – с видимым облегчением улыбнулся Ицкович.

   – Вы еще такие фильмы помните? – искренно удивилась Татьяна.

   – Таня! – Олег видимо решил, что вопрос этот риторический и ответа не требует. – Извините, но я не люблю, когда ко мне в неофициальной обстановке во множественном числе обращаются, и тем более чувствую себя неуютно если это делает красивая женщина!

   "О, как! Красивая женщина! Мы форсируем события?" – мимолетно подумала Татьяна, чувствуя, как розовеют от удовольствия щеки.

   – То есть вы предлагаете перейти на "ты"? – спросила она.

   – Ну да, если

вы

– выделил Олег, – не против. Однако на брудершафте я не настаиваю! – рассмеялся он.

   – Хорошо, – кивнула она, чувствуя некое стеснение в груди, но что это могло означать? Возможно, ничего, а возможно, и "что-то".

***

   Дождь так и не начался, погода была более чем приличной, и они шли неторопливо, разговаривая о том – о сем, при том, что Татьяна старательно избегла обращения к Олегу на "ты", но и "вы" не употребляла тоже.

   После очередного поворота, с угла улицы открылся вид на старинный монастырь и памятник перед ним.

   – Это Памятник Рублеву, – сказала Таня. – Кто такой Рублев объяснять надо? – улыбка. – Ну и славно. А памятник здесь – в отличие от Ленина – по месту. Рублев был похоронен в этом самом монастыре. Мало кто знает, но здесь... вон видите купол – это Спасский собор, самое старое здание в Москве.

   – Вот как? – удивился Олег. – Самое старое?

   – Да, даже в Кремле все постройки более поздние. Разве что фундаменты...

   – А Рублев собор расписывал? – спросил Олег, видимо, знавший эту историю по фильму Тарковского. Фильмов-то русских он, судя по всему, много видел.

   – Да, – кивнула Таня. – Но ничего не осталось, хотя сейчас здесь действующий музей Рублева – экспозиция икон...

   – Нет, в музей не пойдем, – ответила она на немой вопрос Ицковича, которому, похоже, ни в какой музей сейчас совершенно не хотелось. – Это долго, а нам еще здесь есть что посмотреть.

   По-прежнему не ускоряя шаг, они прошли вокруг белокаменной стены, и вышли к крутому скату – монастырь, как выяснилось, стоял на берегу: внизу текло что-то грязно-непонятное, зажатое между двух асфальтированных дорог.

   – Это Яуза, – ответила на недоуменный вопрос Олега Татьяна.

   – Это?! – ужаснулся Ицкович. – А как же "Плыла, качалась лодочка по Яузе-реке"? Я же помню! Там в фильме вполне приличная река была!

   – В каком фильме? – теперь, кажется, "иностранец" умудрился удивить познаниями и своего гида.

   – "Верные друзья", по-моему. А ведь фильм знаменитый, и сценарий Галича...

   – Ну что ж, – снова улыбнулась Татьяна, а улыбалась она сегодня очень часто, можно сказать, даже слишком. – Придется фильм разыскать и посмотреть, а то непорядок: даже эмигранты знают, а я не смотрела...

   Ожидая пока включится зеленый сигнал на переходе, Олег инстинктивно взял Татьяну за руку, как берет за руку ребенка отец, – просто чтобы обеспечить безопасность... Но у Татьяны свои черти в голове! Она руку резко высвободила, рефлекторно, не то, что два раза не подумав, даже и одного, но тут же спохватилась:

   – Извините...

   Они перешли дорогу и, все так же не торопясь, прошли до конца улицы. Олег глянул на часы.

   – Ну что перекусим – чайку попьем? – предложил он.

   – Мы еще и полмаршрута не сделали, – возразила было Татьяна.

   – Да нет, наверное, хватит на сегодня... – покачал головой Олег. – Слишком много впечатлений для первого раза...

   "Двусмысленно, но по сути – верно", – согласилась Татьяна.

   – Как скажете, – сказала она вслух. – Вы гость, вам решать.

   – Ты, – поправил ее Ицкович. – Ты гость, тебе и решать...

***

   Они сидели в кафе, и пили, – как это ни странно, – кофе. Уже по третьей чашке...

   Олег, правда, под коньячок, и когда заказывал третий, Татьяна покосилась неодобрительно, но промолчала, естественно. Кто он ей, чтобы высказываться на этот счет?

   На подвешенной к потолку плазменной панели телевизора крутили какой-то сборный концерт, типа: "звезды восьмидесятых"

   – А... – начал было Олег.

   – Послушаем, – прервала его Татьяна, на экране как раз появилась женщина с популярной в те годы стрижкой "паж" и запела:

   Das ist der Pariser Tango, Monsieur

   Ganz Paris tanzt diesen Tango, Monsieur

   Дослушали молча, тем более что Ицковичу эта мелодия тоже, судя по всему, понравилась.

   – С детства люблю Мирей, – сказала Таня.

   – Я не совсем понял – она вроде и не по-французски пела? – уточнил Олег.

   – По-немецки, но со страшным акцентом, – улыбнулась Таня.

   – Ты говоришь по-немецки?

   – Практически нет. Читаю, понимаю, если не быстро говорят. Это второй язык в университете был, если еще латынь не считать...

   – По-немецки я тоже не понимаю... так о чем песня? – спросил Олег. – Нет, я понимаю, о любви, разумеется, но "из зала всё кричат: давай подробности!".

   Таня рассмеялась и негромко напела:

   Bei einem Tango, Pariser Tango

   Ich schenke dir mein Herz beim Tango

   Die Nacht ist blau und sЭß der Wein,

   wir tanzen in das GlЭck hinein...

   Ее завораживала мелодия, и слова... и присутствие такого мужчины рядом не то чтобы кружило голову, но волновало – совсем чуть-чуть, но этого достаточно.

   – В танго, в парижском танго,

   Я подарю вам сердце в танго,

   А ночь синяя, и сладкое вино...

   – ... мне очень хорошо, я почти счастлива, и... в общем: "остановись мгновенье"!

   – Здорово, – совершенно искренне прокомментировал ее тихое пение Олег. – Ты просто талант все-таки! И напрасно ты про мультики! А серьезно петь никогда не пробовала?

   Татьяна засмеялась.

   – Пробовала, в школьном хоре, и даже сольфеджио занималась, но в восьмом классе голос понизился, да и, как сказала наша учительница пения: "хороший голосок, но не сильный"... То есть – бесперспективняк! – добавила Татьяна.

   – Как, как? – споткнулся на слове Ицкович. – Я такое и с поллитром не выговорю!

   Тут Таня совсем уж захохотала:

   – Это из курса актерской речи – быстроговорки!

   – Э?..

   – Скороговорки, – сжалилась Таня. – Ну может, помните... помнишь: "На дворе трава на траве дрова".

   – А!

   – Ну, а это из новорусских: Карл у Клары украл доллары, а Клара у Карла – квартальный отчёт; на дровах – братва, у братвы трава, вся братва – в дрова...

   – Понял, понял – хватит! – взмолился Олег. – У меня даже слушать – зубы сводит!.. – И они продолжали пить кофе, смеяться, и говорить, говорить, говорить... как старые друзья.

   "Кто сказал, что дружба женщины и мужчины невозможна? – подумал немолодой израильский психолог Олег Ицкович, ловя на себе взгляд Татьяны. – Тот, кто так говорит, ничего не понимает ни в женщинах, ни в мужчинах, ни уж тем более – в дружбе. Такого человека стоит от всей души пожалеть..."

Декабрь 1935 года

.

   Из досье эпохи:

   В декабре, как известно, завершается календарный год. Происходит это 31 декабря, и 1935 год не был в этом смысле исключением. Однако если не считать новогодних праздников и католического Рождества, месяц этот оказался чрезвычайно беден на события. Судите сами: война между Италией и Эфиопией – серьезное событие – началась еще в октябре и к декабрю, потеряв свежесть, превратилась в рутину. Первая партия баночного пива ("Krueger Cream Ale") поступила в продажу (Ричмонд, США) еще в январе. Трудовой подвиг А.Г. Стаханова (а так же и Мирона Дюканова, и сестер Виноградовых: Дуси и Маруси) уже свершился, и Стахановское движение вовсю набирает обороты. И кот Шрёдингера гулял сам по себе еще с ноября месяца, и первые станции Московского метрополитена успели открыться в мае. Даже плебисцит в Сааре уже состоялся, а возрождение Германии из области фантазий перешло в плоскость практических дел. Что еще? О, много чего. Например, именно в 1935 году (но не в декабре, а опять-таки в ноябре) в РККА введены персональные звания, так что в декабре уже блистают звездами пять первых красных Маршалов и один Генеральный комиссар государственной безопасности. Между прочим, в декабре Генрих Ягода все еще нарком НКВД, а вот Ян Берзин уже не начальник РУ РККА (с апреля).

   Что еще? Грета Гарбо снялась в фильме "Анна Каренина" и получила за роль Анны первый приз на Венецианском фестивале. А в Венеции – к слову – фашисты. Фашистская Италия, милитаристская Япония, нацистская Германия... Таков мир в 1935: коммунисты, национал-социалисты, капиталисты... Все смешалось, но кульминация еще впереди. А пока Голливуд выпустил несколько крайне удачных фильмов, среди которых и "Капитан Блад" с Эрролом Флинном и Оливией де Хевилленд, и "Сон в летнюю ночь", и "Невеста Франкенштейна". И в Англии не отстают: "Призрак едет на Запад" француза Рене Клера и хичкоковские "Тридцать девять ступеней". И в СССР не дремлют: тут вам и "Дубровский", и "Горячие денечки", и "Новый Гулливер".

   А еще в 1935, как и во все предыдущие годы работают ученые (тот же Шредингер или Фрейд, Эйнштейн или Пиаже, и многие, многие другие), и писатели пишут книги (молодой Хемингуэй закончил "Зеленые холмы Африки", а немолодой граф Толстой – "Золотой ключик"). И именно в 1935 году начинают свою карьеру и Фрэнк Синатра, и Элла Фицджеральд.

   А в моде теперь плотно облегающие фигуру платья и костюмы. Воротники маленькие, длина жакета – до бедер... В сочетании с длинной – почти до щиколоток – узкой юбкой такой фасон позволяет выглядеть высокой и стройной даже в зимний сезон.

   И еще, даже если на даме строгий костюм, в нем непременно есть что-то полосатое, хотя бы галстук-бант. Ну, а шляпки становятся все больше похожими на элемент прически, нежели на головной убор. Да, и еще одна примета времени: широкие и даже чуть вздернутые вверх плечи.

   И, конечно, духи: "Лиу" и "Ночной полет" – опера ("Турандот") Пуччини и повесть Сент-Экзюпери... Другое время, другая культура. Впрочем, нарасхват идут не менее шикарные, но лишенные культурного подтекста: фруктово-альдегидный парфюм Scandal и Rumeur (Ропот) Ланвена.

   И, наконец, – танцуют все, потому что и в 1935 танцы остаются главным развлечением не имеющей, пока еще, телевизоров и компьютеров публики. В моде свинг, а значит, и двигаются танцоры под звуки биг-бэнда, фокстрот и румба, но по-прежнему любимым остается яркое и чувственное танго...

   Словом, люди занимаются своими или не своими делами, успешно или не очень, жизнь идет чередой: неспешно и поступательно, – пока...

Глава

1.

Рождество

в Европе

1.

Жаннет Буссе, Москва, внутренняя гостиница ГРУ РККА,