Текст книги "В третью стражу. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 61 страниц)

   – Разумно, – кивнул Штейнбрюк. – Но возникает вопрос, зачем вам, в таком случае, нужна фройлен Буссе?

   – Мой каприз, – откровенно усмехнулся Баст и посмотрел собеседнику в глаза. – Но, знаете, герр Мейнерт, если кому-нибудь придет в голову, ловить меня на ее прелести... hupen – оскалился он, нарисовав в воздухе указательным пальцем правой руки то самое, о чем говорил. – Я буду крайне разочарован.

   – Создается впечатление, что вы нас, то ли провоцируете, то ли испытываете... – сейчас Штейнбрюк как бы размышлял вслух, и Баст решил ему не мешать. Пусть подумает. Ведь думать не вредно, не так ли?

   – Вы, в самом деле, хотите сделать из нее певицу? – после затянувшейся паузы спросил Штейнбрюк.

   – Не знаю, – равнодушно пожал плечами фон Шаунбург. – Разумеется, с ее Wackelpudding можно и в кордебалет... но это будет как-то неправильно, не находите?

   – А что правильно? – поднял бровь Штейнбрюк.

   – Вернуться к обсуждению общих принципов нашего сотрудничества и забыть как страшный сон о возможности, не дай бог, пробовать завербовать кого-то из чужой команды.

   – Считаете, господин Шаунбург, нам вас не завербовать?

   – Фон Шаунбург с вашего позволения, господин Штейнбрюк, – улыбнулся Баст, стремительно возвращая удар. – Полагаю, что при некоторых обстоятельствах завербовать можно любого. Даже tovarischa Kobu... – он намеренно не назвал Сталина – Сталиным и не без тайного умысла произнес эти два слова "по-русски". – Думаете, нет?

   Штейнбрюк удар выдержал, чем еще раз доказал, что не случайно оказался на столь высоком посту в военной разведке СССР. Он тоже усмехнулся, как бы показывая, что оценил осведомленность противоположной стороны, но ни о чем, из сказанного ранее, не сожалеет. Кем бы он был, если бы не попробовал выиграть "на шару" хотя бы пару дополнительных очков?

   ***

   – Думаешь, они нам поверили? – спросила Татьяна и достала из сумочки маленький кожаный портсигар, который вечность назад – вчера утром – подарил ей Ицкович. Ему надоело смотреть на то, как она мучается с сигаретными пачками. – До сих пор поверить не могу...

   "А пора бы уже..."

   Ну что ж, на самом деле это был один из самых животрепещущих вопросов, и от ответа на него зависело все – буквально все – остальное. А вопрос этот, вполне гамлетовский, следует заметить, формулировался на удивление просто: "А ты кто такой!?"

   Ну, кто ты такой, Олег Семенович Ицкович, в самом-то деле, чтобы тягаться с самим корпусным комиссаром Штейнбрюком, руководившим особым отделом армии на Западном фронте еще в грозном 1919 году? И вообще, кто вы все такие, граждане "попаданцы", чтобы надеяться переиграть сразу двух самых "эффективных менеджеров" эпохи, советского и немецкого? Вопросы эти витали вокруг, как неприкаянные души, с того самого момента, когда все трое – или теперь уже следовало говорить о пятерых? – решили сыграть в покер с "железным веком" и, разумеется, не на деньги, а "на все".

   Однако по-настоящему, как ни странно, задумался Олег над всем этим только после отъезда Штейнбрюка в Москву с полной авоськой такой информации, что им – сотрудникам Разведупра РККА – проверять ее теперь и перепроверять, хорошо, если не до конца года. И ведь платить по счетам тоже придется. И Штейнбрюк все это хорошо знал и понимал. Это же аксиома: хочешь дружить, продемонстрируй свое желание, потому что любовь и дружба – это такие типы отношений, когда без взаимности не обойтись.

   Последняя мысль заставила Олега снова взглянуть на Татьяну, которая неожиданно притихла пару минут назад, по-видимому, задумавшись о чем-то своем. Но стоило Ицковичу на нее посмотреть, она это почувствовала – "Ведьма! Впрочем, все бабы ведьмы..." – и, вынырнув из своего "где-то там", вернула ему взгляд.

   – Неужели, ты заранее был уверен, что...

   – Какой ответ ты хотела бы услышать? – сейчас он не шутил.

   – Даже не знаю... – похоже, ее донимали те же вопросы, что и его.

   – Думаю, что знаю ответ, – Олег все-таки вынул еще одну сигарету и закурил. – Нас, так называемых "простых людей", с детства воспитывают в уверенности что вожди – премьеры, президенты, генералы – это какие-то особые существа. Но знаешь, глядя на них – будь они советские, американские, израильские или русские – ни разу не увидел в этих особях ни единого проблеска гениальности. Иногда среди них попадаются способные, в редких случаях – талантливые, но гении? Гении занимаются теоретической физикой, пишут романы и философские трактаты, а политикой занимаются обычные, порой, даже не слишком умные господа.

   – Но разведчики... – попробовала возразить Татьяна. – Эксперты разные...

   – И что? – пожал плечами Олег. – Ты же сама обвела их вокруг пальца на допросах. Неужели ты думаешь, что женщина – топ-менеджер из Москвы двухтысячных – так сильно уступает по уму, жесткости или способности чувствовать момент, всем этим Берзинам да Шелленбергам? Ничуть. Уж поверь мне, я все-таки психолог...

   – "

Я психолог... о, вот наука!..

"

   – Если отбросить инфернальные намёки, ты идешь в правильном направлении,– улыбнулся Олег. – А теперь посмотри на вещи трезво. Вот Штейнбрюк. Кто он?

   – Начальник Западного отдела Разведупра...

   – А Витя бизнесмен и кандидат химических наук...

   – Ты имеешь в виду образование? – нахмурилась Татьяна.

   – И образование тоже, – кивнул Олег. – Какое у него, у Отто Штейнбрюка, образование? Школа... гимназия... не знаю, что там у них тогда в Австро-Венгрии было... затем офицерская школа, если он действительно офицер, или краткосрочные курсы каких-нибудь их "прапорщиков"... ну и, возможно, академия РККА. Я не знаю... Но пусть академия... И что? И я школу закончил, и, между прочим, хорошую, а потом медицинский факультет Техниона, и спецкурс по нейропсихологии в Карнеги-Меллон и докторат в Тель-авивском университете... Как думаешь, у кого кругозор шире и образованность выше? А ведь это я еще о Басте ничего не сказал, а он у нас доктор философии...

   – Ты хвастун! – улыбнулась Таня, но улыбка была скорее понимающая, чем наоборот.

   – А то?! – улыбнулся и Олег. – Меня когда... – но рассказывать Тане, как его по мозгам шарахнуло почему-то не хотелось. – ... через тест Векслера прогнали... Знаешь, сколько я получил?

   – Ну, хвастайся, разрешаю!

   – 143 из 160...

   – Что, действительно? – кажется, он заработал в глазах Тани еще пару очков, хотя, видит бог, ничего такого и в уме не держал. О другом думал.

   – Серьезно, – ответил он вслух. – И поверь мне, и у Степы с Витей не меньше, если не больше. И у вас с Олей тоже... иначе бы мы не общались...

   – Умный ты... Баст, а дурак, – чуть прищурилась Татьяна, пряча за полуопущенными ресницами рвущийся наружу смех. – Вы в нас совсем другое цените, или я ошибаюсь?

   – Ну почему же... Все ценим! – а что он мог ей сказать еще? Что не ценит? Так ведь ценит, и... – Но мы не об этом, не так ли?

   ***

   Было чертовски холодно. Мерзли пальцы рук, и промозглый ветер, несущий вдоль проспекта мелкую ледяную морось, продувал насквозь, легко преодолевая толстую ткань пальто и шерстяной свитер грубой вязки. Что уж было говорить о ногах?! За те несколько минут, что колонна простояла в ожидании приказа, ноги совсем закоченели, и Баст, как и все прочие, окружавшие его мужчины, непрерывно переступали с ноги на ногу, как застоявшаяся лошадь.

   "Лошадь... битюг..." – Баст поднял руки к лицу и дохнул на пальцы. Изо рта вырвалось облачко пара, но тепла оно – увы – не несло.

   – Дрейфишь, Bazi? – спросил стоявший справа от Баста широкоплечий, но какой-то ущербно низенький Гюнтер Штеле. Спросил грубо, как и хотел, вероятно, спросить, чтобы унизить интеллигента и маменькиного сынка

фон Шаунбурга

. Впрочем, вопрос получился даже грубее, чем предполагалось, из-за того, быть может, что унтерштурмфюрер Штеле был простужен и говорил хриплым сипящим голосом.

   – А ты, Genosse? – однако, заглянув в глаза своему товарищу по партии, – для этого ему пришлось чуть наклониться и повернуть голову – Шаунбург (ведь назваться здесь

фон

Шаунбургом было бы так же неловко, как прилюдно пустить газы) сразу же пожалел, что вообще спросил. В карих гляделках "карлика Носа" плавал даже не страх, а дикий, готовый сорваться с узды ужас.

   Но закончить "разговор" им, к счастью, не позволили. Где-то впереди раздались тревожные крики и властные слова команд, взметнулись ввысь знамена и транспаранты, колонна дрогнула, то ли подтягиваясь, то ли собираясь с силами, и в этот момент Баст ИХ услышал. Благодаря своему росту он отлично видел голову колонны, стоявшую в створе проспекта, и пустую, буквально вымершую площадь, лежащую перед первыми шеренгами, в которых стояли командиры и самые крепкие уличные бойцы, каких смогла выставить местная организация СА. Итак, сначала сквозь слитный шум задвигавшихся разом людей, Баст услышал лишь ритмичный гул, впрочем, привычное ухо легко узнало в нем "хоровое" пение. Затем – не прошло, кажется, и нескольких секунд – он узнал и песню, а потом в створе противоположной улицы появилась голова чужой колонны. Над ней тоже развевались красные флаги и тяжело колыхались растянутые "от стены до стены" транспаранты, и грозно взмывали вверх сжатые кулаки идущих.

   Die Fahne hoch, die Reihen fest geschlossen,

   ROTFRONT marschiert mit ruhig festem Schritt...

   – VorwДrts! – доносится откуда-то оттуда, из первых рядов, приказ и шеренги трогаются, "печатая шаг", едва ли не по военному. Впрочем, и в самом деле, ветеранов здесь большинство, а таких молодых идиотов, как он, Себастиан Шаунбург...

   Die Fahne hoch, die Reihen fest geschlossen,

   SA marschiert mit ruhig festem Schritt...

   Пошли, с каждым новым мгновением, прибавляя шаг. Зазвенели извлекаемые из карманов рабочих курток и пальто велосипедные цепи, появились в руках обрезки водопроводных труб и стальной арматуры... Но и с другой стороны на встречу судьбе тоже шли не мальчики из церковного хора. Колонну комми возглавляли боевики Леова, и значит, сегодня прольется много крови.

   – Хочешь ballerspiel? – шепчет на ходу Штелле и украдкой достает из-под полы куртки "Вальтер" МП то ли первой, то ли второй модели.

   – С ума сошел?! – зло огрызается Баст, на ходу надевая на озябшие пальцы кастет. – На виселицу захотел?

   И тут воздух взрывается новой песней. Коммунисты, прошедшие уже треть пути по площади, еще плотнее смыкают ряды, взмахивают поднятыми вверх кулаками, и начинают, заранее заводя себя на драку:

   Verlasst die Maschinen! heraus, ihr Proleten!

   Marschieren, marschieren! Zum Sturm angetreten!

   Die Fahnen entrollt! Die Gewehre gefДllt!

   Zum Sturmschritt! Marsch, marsch! Wir erobern die Welt!

   Wir erobern die Welt! Wir erobern die Welt!

   Заводы, вставайте! Шеренги смыкайте!

   На битву шагайте, шагайте, шагайте!

   Проверьте прицел, заряжайте ружье!

   На бой, пролетарий, за дело свое.

   На бой, пролетарий, за дело свое!

   И колонну штурмовиков тоже охватывает азарт. Кипит кровь, раздвигаются плечи, – люди идут, сомкнув строй, уже готовые на все. Но именно в этот момент Баст фон Шаунбург вдруг останавливается в недоумении и стоит – как бревно, вбитое в дно полноводной реки, – стоит, пытаясь понять, что здесь не так, и почему сердце не рвется в бой. А в следующее мгновение он просыпается с твердым пониманием, принесенным "в зубах" из холодного ночного кошмара: пусть боевики Тельмана ни чем, по большому счету, не лучше боевиков Рёма, он – Олег Ицкович, в любом случае, должен был быть с Пиком и Леовом, а не с этими. И этот факт биографии следовало иметь в виду всякий раз, когда во время очередного разговора с Штейнбрюком Олега охватывало раздражение или еще того хуже: когда на него накатывало холодное бешенство.

   Порою Штейнбрюк раздражал Ицковича до того, что хотелось встать и уйти. А еще лучше пристрелить Отто Оттовича на месте. И дело отнюдь не в профессиональной жесткости собеседника, его холодноватом уме или цинизме, являвшемся на самом деле всего лишь оборотной стороной профессионализма. Дело в другом: в идеологической упертости, которой по мнению Олега нет места там, где находились они оба – Штейнбрюк и Шаунбург. Упертости и страха, испытываемого этим бесстрашным человеком перед грозным молохом большевистской бюрократии. А ведь и сам Отто Оттович – часть ее. Вот ведь как.

   ***

   – Отто Оттович, – сухо поинтересовался Олег. – Отчего вы все время пытаетесь свести наш диалог к примитивному "ты пришел ко мне, следовательно..."

   – Вы ведь философ по образованию, не так ли? – Штейнбрюк был невозмутим, а Баст к нему, и в самом деле, "сам пришел".

   – А вы? – задал встречный вопрос Олег.

   – А я солдат партии.

   – Как Рём?

   – Не пытайтесь меня обидеть, – Штейнбрюк демонстративно спокойно достал из пачки русскую папиросу и закурил.

   – Обидеть? – "удивленно" поднял бровь Олег. – Ничуть. Но если вы так интерпретировали мои слова... Позвольте поинтересоваться, а чем, собственно, какой-нибудь ваш Ягода отличается от наших Штрассера или Рёма?

   – Не хотелось бы вступать в идеологическую дискуссию... – Штейнбрюк уже понял, что попался на детскую "подножку", и сдал назад. Ведь его собеседник был фашистом, а не коммунистом.

   – И не надо, господин Штейнбрюк, – кивнул Олег, как бы соглашаясь, что оба они несколько перегнули палку. – Однако нам следует договориться о двух определениях, к которым мы более возвращаться не будем. Без этого двигаться дальше невозможно.

   – Какие определения вы имеете в виду? – Штейнбрюк казался абсолютно спокойным и вежливым. Но то была вежливость бездушной машины.

   "А ведь даже не немец... Впрочем, австрийцы..."

   – Во-первых, я не представляю здесь никакой официальной организации Третьего Рейха, – когда он этого хотел, Олег мог говорить, как по писанному, вернее, как отстукивающая текст пишущая машинка "Рейнметалл". – То есть, я в той же степени должен рассматриваться вами в качестве сотрудника

Sicherheitsdienst

Reichsf

Э

hrer

-

SS

, в какой я могу быть так же описан, как человеческий самец – мужчина или представитель рода людского.

   – То есть, вы здесь не по поручению господина Гиммлера или господина Гейдриха?

   – Товарища Гиммлера, если быть точным, – поправил собеседника Олег. – Нет. Я их не представляю.

   – Очень хорошо, – Штейнбрюк сделал вид, что не заметил слова "товарищ", прозвучавшего в крайне неприятном для него контексте. – Но я-то как раз представляю здесь некое государственное учреждение моей страны, и мне надо передать моему начальству нечто более существенное, чем "ко мне обратилась тень отца Гамлета".

   – Ну что ж, в этом я вас как раз понять могу, – кивнул Олег. – Я ведь тоже в некотором роде государственный чиновник... Вы будете докладывать комкору Урицкому или самому Ворошилову? – спросил он, ломая линию разговора.

   Штейнбрюк сжал челюсти чуть сильнее, чем следовало, и ожидавший его реакции Олег этого не пропустил.

   – Полноте, Отто! – открыто усмехнулся он. – Неужели мне нужно выпытывать такие подробности у вашей симпатичной шлюшки? Вы думаете, мы не знаем, что ранее вы работали в ИНО НКВД, а потом перешли вместе с Артузовым в разведуправление армии?

   – И что же из этого следует? – холодно поинтересовался Штейнбрюк.

   – Ровным счетом ничего, – так же холодно ответил Олег. – Я всего лишь поинтересовался, на каком уровне вам предстоит докладывать?

   – На высоком, – коротко ответил Штейнбрюк.

   – Ну что ж... – Олег достал сигареты и тоже закурил. – Вы передадите тому, с кем будете говорить, мою просьбу, прежде всего, исходить из тех двух определений, которые мы с вами сейчас обсуждаем. Если они вас поймут, то на будущее мы будем застрахованы от досадных ошибок, вызываемых неправильным "прочтением" ситуации.

   – Продолжайте, Себастиан, я вас внимательно слушаю...

   ***

   – Куда мы поедем? – спросила Таня.

   – В Арденны, – ответил Олег, пытавшийся понять, следует ли ему опасаться этой поездки, и если да, то почему?

   – В деревню к тетке, в глушь, в Саратов... – меланхолично процитировала она Грибоедова.

   – Вот именно, – согласился он.

   – А почему именно в Арденны? – обдумав что-то насущное, спросила Таня.

   – Спроси об этом месье Руа, – пожал плечами Олег. – Это он место нашел.

   – Слушай, – нахмурилась Таня. – Все хотела тебя спросить, я могла видеть его раньше? У меня такое ощущение...

   – Могла, – усмехнулся Олег. – Видела.

   – Где?

   – В Гааге.

   – В Гааге?

   – Ты вышла от Кривицкого, пошла по улице...

   – "Мафиозо"! А я все думала, как ты это все...

   – Не думай! – улыбнулся Олег. – Не надо все время думать. Отдохни.

   Глава 4. Бесаме...

   Следовало признать, "домик в Арденнах", оказавшийся при ближайшем рассмотрении "домиком в Лотарингии", понравился Тане куда больше, чем внутренняя гостиница управления, каюта второго класса на немецком пароходе, или, наконец, гостиничный номер в Брюсселе, который только некоторые советские товарищи могли счесть "роскошным". Впрочем, и у Жаннет опыт по этой части оставлял желать лучшего, но Таня была "родом" из совсем другого мира, так что...

   "Да, – решила она, "сбрасывая вещички" в предназначенной ей комнате на втором этаже. – Мне нравится это скромное буржуазное жилище".

   Под личные апартаменты ей отвели "комнатушку" площадью в жалких двадцать пять-тридцать квадратных метров, едва ли не треть которых съедала огромная дубовая кровать.

   "Двуспальная... Дву..."

   С этим явно надо было что-то делать. Вопрос лишь, что? Татьяна – если верить собственному сознанию – проблему эту пока рассматривала исключительно с теоретических позиций. Хотя и ее – ну что же с этим поделаешь! – столь долгое воздержание начинало...

   "Ну, скажем, беспокоить. Ведь можно же так сказать?".

   Однако, кроме сознания, в наличии имелось еще и подсознание, где пряталась ее альтер эго – Жаннет, и откуда долетали по временам такие... э... ну, скажем, "образы и... идеи", что становилось жарко... и кровь ударяла в виски, и сердце... – вы будете смеяться, дорогие товарищи – но сердце порой выделывало такие антраша, что позже Татьяне за себя было просто стыдно. Но это позже. А когда перед ней снова возник во плоти – "Жив!!!" – Баст фон Шаунбург – ну, не поворачивался язык назвать

этого

Олегом – жаром так обдало, словно с мороза в парную заскочила. А у него голубые глаза, а в глазах этих...

   – Тьфу ты! – в голос открестилась от нахлынувших... из подсознания – откуда же еще?! – соблазнов Татьяна и решительно отворила маленькую дверь напротив изножья кровати.

   "Однако!"

   То есть, удивить кого-нибудь в двадцать первом веке ватерклозетом, устроенным в смежном со спальней помещении сложно, даже если у человека такой роскоши отродясь не бывало. Но в тридцать шестом – это что-то невиданное, тем более, помимо унитаза здесь и ванна с душем нашлась, и биде!

   "И горячая вода, небось, есть..."

   Ну, разумеется, и горячая вода имелась, поэтому Татьяна первым делом полезла в ванну.

   "Подождут", – решила она, вспомнив о компаньонах. И действительно, вряд ли Ольга – ее Таня называла про себя Ольгой с не меньшим усилием, чем Олега – Олегом – так вот: вряд ли Ки... то есть, тьфу! Ольга, разумеется, бегом побежит, чтобы поскорее спуститься вниз, в гостиную. Не похоже на нее нынешнюю, да и куда, в самом деле, спешить? Они же сюда на "пару дней" приехали. "Чтобы отдохнуть, – сказал Ба... Олег. – "И о будущем на досуге поразмыслить". Каникулы у них, если кто не понял, и...

   "Гори все ясным пламенем! Я хочу принять ванну. Ванну. Принять. ХОЧУ!"

   ***

   Когда-то давно, в студенческие еще годы, посмотрела Таня фильм Бунюэля "Скромное обаяние буржуазии". Так вот, самого фильма она сейчас не помнила, но название всплыло в голове как-то само собой и, разумеется, без какой-либо содержательной ассоциации с творчеством французского режиссера, стоило лишь погрузиться в горячую, дышащую паром, но не обжигающую воду. Погрузиться, вытянуть ноги и откинуться спиной на прогретую бронзовую стенку ванны, закурить неторопливо, и, наконец, положить голову на сложенное в несколько раз полотенце, пристроенное на край... Чудо! Чудесно... Просто замечательно... И кто бы ни был тот человек, который позаботился припасти для нее, начинавшей уже забывать о чудесах химии двадцать первого века, "цветочный аромат" для ванны, кокосовое мыло, и жидкие шампуни – фиалковый от Schwarzkopf и Dop от l'OrИal – слава ему и почет, этому человеку, и низкий наш женский поклон, и отдельное мерси от уставшей и перенервничавшей до полного "не могу" молодой советской разведчицы Жаннет Буссе.

   Да, так сибаритствовать можно, и жить так можно, нужно и удивительно хорошо. И на Таню само собой снизошло состояние расслабленного покоя, физического и душевного.

   "Нирвана..."

   Ей было настолько хорошо, что она озаботилась даже – и неоднократно – вопросом, а не послать ли на фиг эту "рыбалку", то есть все эти светские посиделки в гостиной, если ей и так уже замечательно хорошо?

   "Остаться здесь, лежать вот так, добавляя по времени горячую воду... Потом забраться в постель и спать..."

   Спать и видеть сны, в которых ее будет обнимать атлетически сложенный Баст Шаунбург... или не будет.

   К половине седьмого она была уже вполне готова "выйти в люди". Еще раз критически осмотрела себя в зеркале, врезанном в среднюю дверцу массивного, под стать кровати, и тоже дубового шифоньера, и осталась собою вполне довольна. Туфли на высоком каблуке – к сожалению, единственные в ее небогатом гардеробе – добавляли роста и каким-то колдовством определяли особую, свойственную только ей осанку. Длинная, до щиколоток, приталенная темно-серая юбка и белая блузка, с широкими и сильно приподнятыми плечами и "

с кружавчиками, тут и тут

", выгодно демонстрировавшая не очень полную грудь французской комсомолки, и открытую – "высокую" – шею. Ну, а светлые с золотинкой волосы, поднятые вверх и уложенные на затылке, дополняли картину, которую можно было не портить макияжем, но она, разумеется, им немного "злоупотребила".

   "Вполне".

   Таня вооружилась сигаретой – курить не хотелось, но имидж требует жертв – и вышла из комнаты. И тут же в очередной раз вынуждена была мысленно покачать головой, обнаружив, какую на самом деле звукоизоляцию обеспечивают толстые каменные стены и двери из натурального дуба. В комнате было тихо, но из коридора второго этажа доносились приглушенные расстоянием голоса, а с лестницы уже можно различить и произносимые слова. К удивлению, ждали только ее, и... да, и Ольга тут, и она...

   "Une grue!"

   Нынешняя Ольга являлась чем-то средним между Гретой Гарбо и Марлен Дитрих. Красивая и стильная дамочка, ничего не скажешь! И этим вечером, благо не в цивилизованном месте, где за такое и арестовать могут, оделась в "мужской" – в полоску – костюм и мужскую же белую сорочку при темном галстуке.

   "А про бюстгальтер мы конечно в спешке забыли... Вот же... garce!"

   – Какой у тебя прелестный костюмчик! – улыбнулась Татьяна, одновременно выпуская дым от затяжки, – "аки дракон огнедышащий".

   – О, да, – мурлыкнула в ответ Ольга, Вот только "мурлыка" эта была никак не менее опасна, чем тирольская рысь. Как минимум. Потому что по максимуму это уже какая-то Багира, хоть и не черная, а рыжая. – Эльза чудесный мастер. Даже и не знаю, что бы я без нее делала! – под тонкими бровями в таинственной дымке, порожденной "размытым" макияжем и длинными ресницами, набирали силу два огромных изумруда.

   – Эльза? – переспросила Таня, пытаясь понять, отчего у крысы Кисси такие огромные зрачки. Что-то крутилось в голове, но никак "не давалось в руки".

   – Эльза Скьапарелли...

   "Скьапарелли?.. Ах, да... Это кто-то типа Дживанши, только "сейчасный". А глаза... Черт! Да она же marie-jeanne курит!"

   Ответ был настолько очевиден, что даже странно, как она сразу не сообразила. Можно подумать, не знала, как пахнет анаша! Знала, разумеется. В ее молодые годы в универе многие баловались. Угар социализма, так сказать...

   – Ах, да! Скьапарелли... Ну как же! Добрый вечер, мальчики! – "мальчики" сразу же разулыбались, как дети, а Ольга чуть нахмурилась.

   – Ужин "подадут" в половине восьмого, – сказал, вставая из кресла у камина, Олег. – Выпьешь что-нибудь?

   – А что есть? – она на секунду зафиксировала взгляд на огне в камине и направилась к пустующему креслу, стоящему как раз напротив кресла Ицковича. Это был маленький тактический успех, но лиха беда начало.

   – Да, в принципе, все, что душа пожелает, – ответил Олег, кивая на открытый бар. – Итак?

   "Красивые глаза..."

   – Абсент, – сказала она, выпуская дым из ноздрей. Один знакомый, – еще там, в Москве, в двухтысячных – сказал как-то, что у женщин это получается весьма нетривиально, сексапильно – особенно у красивых женщин – и... еще как-то, но этого, последнего, она не запомнила. Впрочем, и бог с ним. Первых двух пунктов программы – вполне достаточно, а в том, что Жаннет красивая женщина, Таня нисколечко не сомневалась.

   – Хм... – весьма театрально поднял левую бровь Баст фон Шаунбург. – Между нами, шер ами, абсент во Франции запрещен к употреблению. В Германии и Австрии, впрочем, тоже.

   – А у нас разрешен, – тронул свои стильные тоненькие bacchantes "денди лондонский" со вполне русским именем Степан.

   – В Англии много чего разрешено, – как-то непонятно прокомментировала его слова Ольга и чуть раздвинула в "рассеянной" улыбке едва тронутые бледной помадой губы. Красивые губы.

   "Изысканно красивые... Тварь! Не Ольга ты!"

   – Налей мне тоже... кузен, – добавила Ольга, как бы решив, что белое вино, которого еще немало оставалось в ее бокале, не так уж и хорошо, как ей показалось вначале.

   "Кузен... А что она хотела сказать на самом деле? Любимый, дорогой?"

   Абсент, – "И с чего это я о нем вспомнила?" – оказался не привычно-изумрудного цвета, а, как ни странно, красного.

   "Красный абсент? Или Баст нас разводит, как двух дурочек? Но Ольга-то должна в таких вещах разбираться, но молчит".

   Между тем, Баст достал из буфета два абсентных стакана – толстостенных, высоких, на короткой и относительно тонкой ножке. Отмерил с помощью мензурки... – "Как в школьной лаборатории, – хихикнула про себя Таня. – Сейчас бесчеловечные опыты будем ставить", – по одной части красной жидкости, а затем начал делать что-то такое, отчего все замерли и, буквально открыв рты, уставились на него.

   Из недр всё того же буфета, солидного и даже величественного, пожалуй, как какой-нибудь собор Нотр Дам, была извлечена и специальная ложечка – плоская, с дырочками как в дуршлаге, и при том достаточно широкая, чтобы лечь на края бокала – и, разумеется, раз уж ее достали, тут же заняла место на первом из двух стаканов. Впрочем, и второй вниманием не обделили.

   "Однако", – прокомментировала Жаннет, как зачарованная, следившая за тонкими, но крепкими пальцами Баста. Действовал фон Шаунбург умело – едва ли не профессионально – быстро, красиво и... да – на редкость артистично, возможно даже, вдохновенно.

   Он положил на ложечки по кусочку пиленого сахара. – "А рафинад у него откуда? Он что, знал, что я попрошу абсент?!" – накапал на него по пять капель красной жидкости из бутылки и тут же поджег. Горит абсент не хуже спирта, да и состоит из спирта процентов на семьдесят или даже девяносто в зависимости от сорта. Но фокус не в этом, а в том, что по мере сгорания спирта, сахар меняет цвет и плавится, так что через мгновение капли раскаленной карамели падали вниз. И, разумеется, абсент в стаканах вскоре вспыхнул, но Баст уже вливал через свободный край бокала талую воду из ведерка со льдом, где дожидалась ужина бутылка шампанского. Воды влил немного – максимум по три капли на каплю абсента, но этого хватило: огонь угас, а напиток в стаканах помутнел, решительно изменив цвет.

   – Прошу вас, дамы! – Баст с улыбкой поднес стакан с "радужным молоком" сначала Тане – она оказалась ближе, – а затем и Ольге, сидевшей чуть дальше. – Только не злоупотребляйте! На ужин у нас – персональное спасибо Степе! – магнум "Дом Периньон", брют blanc de noirs двадцать девятого года.

   "Упасть, не встать!" – мысленно покачала головой Татьяна, одновременно с "благосклонной" улыбкой, принимая, у Олега – "Олега ли?" – стакан с абсентом. – Какие мы все из себя аристократы, блин! Просто блевать, господа-товарищи, извините за выражение, хочется!"

   Но, так или иначе, глоточек горькой, несмотря на карамель, и крепкой, несмотря на воду, отравы. Потом еще один, и еще – под неторопливый "великосветский" разговор. И сигаретка очередная – какая-то там по счету, но кто же считает! – очень к месту, и теплый воздух с дымком марихуаны и сосновым ароматом, и улыбка Олега, прорастающая сквозь лицо Баста...

   "Он мне нравится?" – пожалуй, это все еще была Татьяна.

   "Мне он нравится!" – а это, судя по интонации и "гормональному" всплеску, комсомолка наша проснулась.

   – Баст! – восклицает Кисси, и тра-та-та-та, и бу-бу-бу-бу – мелет что-то неразборчивое и заливается своим виолончельным смехом.

   "Шлюха австрийская!"

   – Мадемуазель? – а это кто? Виктор или Степан?

   "Степан или Виктор?" – но лицо плывет, заштрихованное косым дождем...

   "Да, какая разница! – русалкой выныривает из темных жарких вод подсознания Жаннет. – И тот хорош, и этот! Все трое, как на подбор! Выбирай и пользуй! Ils ont fait une partie de jambes en l'air... "

   "Фи, мадемуазель! Где вы вообще воспитывались?" – ужасается Татьяна, воспитывавшаяся еще в те еще времена, когда и слово-то "секс" произносили только шепотом и не при мальчиках.

   "Да, ладно тебе, старушка! – фыркает внутри нее "суть и смысл французской женственности". – Можно подумать, сама в комсомоле не состояла!"

   И смех. Вполне себе блядский смех, и не понять уже, кто же это так "задорно" смеется? Кисси где-то слева, за плывущим через комнату облаком? Или Жаннет в подсознании? Или, может быть, сама она?

   – А угостите даму спичкой! – это она к кому? Перед глазами только туман и... да... белые и черные гробики... хи-хи...

   – Прошу вас, my beautiful lady!

   Чей это голос?

   "Красивый голос..."

   Но из тумана, откуда-то справа появляется рука с зажженной спичкой...

   – Благодарю тебя, рыцарь... – табак смешно щекочет нос и вызывает сухость в горле.

   "А мы его смочим!" – затяжка, медленная, как затяжной прыжок, выдох, глоток из стакана, все еще зажатого в левой руке, и холодный горький огонь, бегущий куда-то в глубину тела, навстречу природному огню, разгорающемуся в сердце и где-то еще.