Текст книги "В третью стражу. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 61 страниц)

   Стивен, в восторге от того, что творческие муки, наконец, закончились, тут же перерисовал портрет Ежова в обнимку с туристом (глаза снова стали "влюблёнными") набело на ватман. Матвеев для верности проследил за этой процедурой до конца. Потом Стивен снова засомневался и для верности дорисовал-таки Сталина (правда, уже без будёновки). Великий вождь держал в руках вагу с ниточками, привязанными и к Ежову и к туристу. Ассоциацию Степан одобрил – вышло весьма символически – и для карикатуры, и для него лично.

   Вот если бы самому знать, за какие именно ниточки он должен здесь тянуть...

***

   Спрыгнув с подножки автобуса и уже предвкушая ужин в маленькой забегаловке рядом со своей лондонской квартирой, Степан на секунду отвлёкся и чуть не сбил с ног идущую по тротуару женщину в ярко-зелёном пальто. Та от неожиданности вскрикнула, покачнулась, один из высоких каблуков её модных туфелек подломился, и вот уже она оказалась практически в объятиях Матвеева.

   Степан приготовился как минимум к бурным извинениям, а то и к мерзкому уличному скандалу, – всё зависело от характера невинной жертвы его невнимательности. Но реальность заставила вспомнить русскую эпическую силу и оказалась очередной гримасой судьбы ли, слепого случая, а может просто удачей.

   В руках Матвеева испуганно застыла Марджори. Её губы дрожали, – как предвестники нешуточной истерики, глаза, широко распахнутые, – полны непритворных слёз. Узнав в сбившем её с ног мужчине "милого баронета", она как-то сразу сломалась, обмякла, но на удивление не заплакала, а всего лишь прикусила губы. Прикусила так, что они побелели. И ещё шире распахнула зелёные, с карими крапинками, глаза.

   – Ой, – только и смогла сказать она, – я, кажется, чуть-чуть не упала.

   – Здравствуй Мардж, и прости. Я ужасно неуклюж. И я очень рад тебя видеть.

   – А уж я-то как рада, -

голос её был тихим, но, похоже, самообладание к ней возвращалось,

– но не думай, что всякий раз при виде тебя я от радости буду падать на спину. Я не такая!

   Это неожиданное проявление слегка гипертрофированного чувства собственного достоинства, исходившее от пухленькой блондинки с глазами "на мокром месте", позабавило Степана. Тем более что Мардж всё ещё была в его объятиях. И, кажется, собиралась оставаться там как можно дольше.

   Всё хорошее, как известно, рано или поздно заканчивается. Но Матвееву не хотелось её отпускать. Он мысленно перебирал разные поводы, чтобы продлить встречу, но по местам всё расставил каблук, отвалившийся окончательно, как только Марджори, попыталась сделать шаг. Повод не расставаться, хотя бы на некоторое время, появился.

   Доковыляв, в прямом смысле, – кто не верит, пусть попробует пройти в обуви с каблуками разной высоты хотя бы сотню метров, – до ближайшего модного магазина, Степан сдал расстроенную донельзя спутницу "с рук на руки" вежливому и предупредительному персоналу. Не отказавшись от предложенного кофе, он сел в глубокое кресло и по привычке потянулся к журнальному столику за газетой.

   Вытянутая наудачу, газета оказалась парижской, к тому же вчерашней. Матвеев уже было хотел положить её обратно, но вдруг вспомнил, что именно в этой газете друзья договорились подать объявление-сигнал. К стыду своему, Степан не знал, на каких страницах этого издания может находиться раздел объявлений. Между французской и британской традициями размещения материалов такого рода могли существовать различия.

   Однако больших различий не обнаружилось: объявления размещались на привычном месте, а одно из них, на испанском языке и окружённое затейливой виньеткой, поздравляло новобрачных

Николя Саркози и Карлу Бруни

от имени многочисленной родни.

   Это оказалось как удар по темечку. Сначала Генлейн, потом объявление в неурочное время, – Договаривались же через два-три месяца! – похоже, планы начинали свой путь под откос. – Ладно. Сегодня я в Лондоне, – с некоторым неудовольствием подумал Степан, наблюдая за тем, как Мардж примеряет очередную пару туфель, – а завтра придётся ехать на континент.

   Через полчаса, когда выбор был сделан, а "гринвудовская" часть сознания в очередной раз удивилась деловой американской хватке, Матвеев расплатился и пригласил Марджори в ресторан. Впрочем, "ресторан" – это громко сказано, просто очень хороший паб, с неплохой кухней и приличной публикой. Отчего-то Гринвуд, ещё задолго до Степана, облюбовал это тихое, уютное заведение, с интерьерами, оформленными "под старину" и официантками в платьях служанок позапрошлого века.

   Как обычно, зал оказался полупустым, и можно занять любой удобный столик, но Матвеев повёл Марджори к своему любимому месту, – в дальнем от входа углу, рядом с дверью на кухню.

   Трапеза прошла в болтовне о пустяках, но среди них не нашлось места, ни

кораблям и сургучу

, ни

королям и капусте

. За десертом, Степан поинтересовался причиной одиночества Мардж в этот день.

   – А где же ваша подруга Морти?

   – Не поверишь, Майкл. В то утро, сразу как ты ушёл, мальчишка посыльный принёс с почты телеграмму. Старый хрыч, ну, – муж Мортиции, – дал дуба. В смысле преставился. Хоть и грех это, но Морти обрадовалась так, что немедленно села в машину и укатила в Лондон.

   – И что? Так и бросила тебя одну? Тоже, подруга называется.

   – Нет, всё правильно. Я и сама не хотела ехать в Лондон на авто. Предпочитаю по старинке – паровозом. Тихо. Ни откуда не дует, не трясёт. Иногда даже можно выспаться по-человечески.

   – А дальше? Что ты делала там, рядом с автобусной остановкой?

   – Ну, потом я приехала сюда, в город. Нашла Морти, – у нее уже новый хахаль появился, то ли испанец, то ли ирландец. Зовут Гомес. Она мне все уши про него прожужжала. Замуж собралась. Поцеловались мы, как водится, да и разбежались в разные стороны. Потом я вспомнила, как ты рассказывал, в каком красивом месте живёшь, ну и решила посмотреть. Дорогу мне полисмены показывали. Заблужусь – спрошу. Снова заблужусь – снова спрошу. А потом и ты из автобуса на меня налетел, – Мардж кокетливо хихикнула, – как сокол на голубку.

   – Не преувеличивай, всё случайно вышло. Зазевался, задумался, хорошо ещё без членовредительства обошлось, – Степан решил сменить тему разговора. – И что ты собираешься дальше делать?

   – Думаю. По образованию я учительница младших классов. Может, в гувернантки к кому наймусь. У тебя нет никого на примете? Поприличней, конечно и чтоб руки не распускали.

   – Знаешь, Мардж, пожалуй, я смогу тебе помочь, – подозвав официанта, Матвеев попросил у него несколько листов бумаги, письменный прибор и конверты. Когда всё это появилось на столе, он быстро написал несколько рекомендательных писем знакомым Гринвуда, у которых были маленькие дети. Насколько Степан знал женщин, Марджори относилась к тому их нередкому типу, удивительно сочетавшему в себе несчастливость в личной жизни и огромный, практически неисчерпаемый, запас любви к детям.

   Пока он писал, Мардж продолжала щебетать о том, как сложно сейчас

приличной

девушке в чужой стране получить нормальную работу. – "Не ехать же в Португалию, где сводный брат покойного мужа – кстати, его зовут Герб Пауэлл – служит третьим секретарём посольства. И как было бы хорошо познакомить тебя с ним. Ведь он такой умный и любознательный... Правда, не столь хорошо воспитан, но это – наживное. Как ты считаешь, Майк? Кстати, ты не собираешься в Португалию? Хочешь, я тоже черкну пару строчек Герберту – заодно привет от меня передашь..."

   "Из неё должна выйти отличная гувернантка или няня для маленького ребёнка, – думал Матвеев, рассеянно слушая милую болтовню прелестной блондинки и подписывая очередное рекомендательное письмо, – жаль, что часто видеться с этой милой, смешной девочкой у меня не получится. Неизвестно что будет дальше и где это всё будет. Даже если её ко мне

подвели

столь экзотично, контакт разовый, да и сама она отнюдь не такая дурочка, какой может показаться. А насчёт

брата-дипломата

мы ещё подумаем – авось и он на что сгодится. Тем более, если это ж-ж-ж неспроста".

   – Ой, как я тебе благодарна, Майкл! – но засиявшая было улыбка Мардж, вдруг погасла. – Понимаешь, прости, но я не смогу как следует отблагодарить тебя сегодня. Может через три-четыре дня. У меня, – тут Марджори покраснела, – "празднички".

   Матвееву стало смешно и грустно одновременно. Перегнувшись через стол, он привлёк к себе девушку и, не обращая внимания на реакцию случайных свидетелей, крепко её поцеловал. Потом ещё раз. После третьего поцелуя, почувствовав, что Мардж стала таять как мороженое на солнцепёке, он отстранился и с улыбкой сказал, – какая же ты всё-таки замечательная. Я должен уехать, но я обязательно тебя найду...

   Когда все прощальные слова были сказаны и Марджори, размазывая тушь по щекам, махала ему из окна такси, Степан подумал что его нынешние планы, по сути, безнадёжная, отчаянная попытка сделать так, чтобы причиной женских слёз в ближайшие годы были только житейские проблемы.

   "Пусть ничего не выйдет, но, по крайней мере, я сделаю всё что смогу".

Глава

7

.

Три плюс два

1.

Татьяна Драгунова, Вена

, 8 января 1936 года

   Баст сидел у самого окна, и с улицы его было превосходно видно. Впрочем, видно его и с того места, где стояла Таня. Как ни странно, выдержки ей хватило только на то, чтобы не оглядываясь выйти из кафе, пересечь улицу, и войти в здание вокзала. А может быть, и не было ничего странного в том, что ее "затрясло" стоило только оказаться вне видимости Олега? Остаться одной показалось вдруг страшнее, чем переместиться в прошлое.

   Татьяна взглянула на часы и, убедившись, что время еще есть, бросилась искать хоть какое-то оконце, но в результате спряталась за решеткой ограждения и оттуда уже смотрела на Баста фон Шаунбурга. На то, как он читает газету, и как пускает клубы сигарного дыма...

   "Вот же невидаль заморская!"

   Положа руку на сердце, Татьяна испытывала сейчас очень непростые и достаточно противоречивые чувства.

   С Олегом она познакомилась четыре года назад. Коллега – зам генерального директора Таниной фирмы – выходил замуж, то есть, разумеется, зам – женился, поскольку был мужчиной, и на свадьбу среди прочих гостей прибыл двоюродный дядюшка из Израиля, про которого Борис нет-нет, да рассказывал не без чувства юмора, но при этом явно гордясь. По его рассказам выходило, что дядюшка этот уехал уже давно, еще из Советского Союза, и стал на новой родине чуть ли не героем войны – горел в танке и все такое, хотя верилось в это с трудом – и женился, что крайне нехарактерно для русских эмигрантов, на латиноамериканке, а кроме того, был то ли известным психологом, то ли не менее известным психиатром. Однако, в любом случае, Москвы он не знал, ни старой, ни новой, поскольку родился и жил в Ленинграде, да еще и занять его чем-то требовалось, чтоб "под ногами не крутился". Вот Боря и попросил Татьяну побыть день-два гидом заморского гостя.

   А гость оказался совсем не таким, как она ожидала. Не герой, и не богатырь, но мужик свойский и умеющий мгновенно к себе расположить. Тот еще ходок, судя по всему, хотя ни роста, ни особой "чисто мужской" красоты в арсенале Олега не имелось. Разве что ум и обаяние... Пожалуй, так. Но по-настоящему, как ни странно, он подкупил ее тем, что не делал попыток затащить в постель. То есть, сначала это ей понравилось, но потом озадачило, – тем более что у нее-то в тот момент никого не было, – а объяснилось несколько позже, во второй его приезд, который состоялся подозрительно скоро. То есть, она знала, что Ицкович в России бывает, но бывал он в основном в Питере, куда и друзья его обычно приезжали. А вот в Первопрестольную он лет тридцать не заглядывал, и ничего. Но вдруг приспичило. С чего бы это, спрашивается?

   Нет, и на этот раз, он ей ничего не сказал. Словами не сказал, но глаза ведь тоже умеют говорить. Не знали? Напрасно. И он, возможно, напрасно усложнял им обоим жизнь, не имея возможности, уйти ради нее от жены, и не желая при этом, обижать Таню пошлым адюльтером. Но и Тане отчего-то не хотелось разрушать возникшую между ними "дружбу", а большее... А можно ли построить большее на основе коротких встреч раз в полгода? Возможно, может быть, чем черт не шутит... но у нее так не получалось. А потом...

   То, что случилось с ней сейчас, было похоже на сказку. Жестокую, недобрую сказку, но волшебство от этого волшебством быть не переставало.

   "Не так ли, подруга?"

   "Не знаю, но он мне нравится... Он..."

***

   И вот гуляет она по Праге, потихоньку свыкаясь с двойственностью своей новой натуры, которая – двойственность, – следует отметить, чем дальше, тем меньше ей мешала. Гуляет и видит вдруг кафе, про которое когда-то давно, несколько лет назад, то есть, в той еще жизни, гид рассказывал московским туристам. В этом, де, кафе – то есть, каварне, если правильно говорить – сиживал в оно время сам великий Кафка.

   "Кафку читала?" – интересуется она у своего Альтер Эго.

   "Нет..." – всплывает слабое удивление откуда-то из подсознания.

   "Тогда, в койку!" – смеется мысленно Таня, толкает дверь, слышит звон колокольчика, и упирается взглядом в холодные голубые глаза, в которых – или это ей только мерещится? – начинает происходить такое, что у нее самой мороз по позвоночнику и жар по щекам и... ну, в общем, по всему телу.

   Такое можно придумать? Ну, разве что во второсортном любовном романе! А в жизни... Нет, в жизни, разумеется, порой случаются очень странные совпадения, но... редко!

   И вот он сидит в кафе напротив, пьет кофе, курит сигару и читает газету. Он совершенно непохож на себя, но все-таки он – это он, потому что от немца, как поняла Таня, осталась только внешность. И внешность эта, надо признать...

   Стресс и гормоны! – сила пострашнее красоты. В двадцать три года так и должно быть, а уж когда на тебя смотрит такими глазами такой мужчина! Но ведь и обаяние Олега, который был симпатичен Тане еще там: "где-то и когда-то, в еще не наступившем", – никуда не делось. Так что, ой! И еще раз ой! Потому что влюбиться в ее обстоятельствах... А почему бы, собственно, и не влюбиться?

   "Любовь на Титанике... – думает она, отступая от решетки и, повернув голову влево, чуть заметно улыбается молодой женщине в приталенном бутылочного цвета пальто с пышным воротником из рыжей лисы. – Ну, где-то так и есть. Европа тридцать шестого года – тот еще Титаник".

2.

Олег Ицкович, Вена

, 8 января 1936 года

   А делать ему, как оказалось, совершенно нечего. Олег даже удивился такому раскладу. И Вена ничуть не манила своими очевидными архитектурными достоинствами, и идти разыскивать Зигмунда Фрейда или Стефана Цвейга, которые здесь сейчас жили, вдруг расхотелось.

   И Таня еще... Олег бродил по улицам Вены, что называется, не разбирая дороги. Куда ноги несли туда и брёл по холодным, кое-где припорошенным снегом или покрытым наледью улицам, пока неожиданно для самого себя не попал в простейшую ловушку, которую на самом деле никто ему не устраивал. Это он сам ее в себе вырастил за эти два дня. Распахнулась дверь очередного венского кафе, и Олег даже споткнулся, когда до него долетела чуть хрипловатая – с потрескиванием – мелодия. Играл патефон, и, конечно же, это было танго "У моря", и оркестр Барнабаса фон Гецци, который в этой или какой-то другой записи Ицкович, любивший музыку начала века, слышал множество раз.

   "От же!" – но у него даже слов не оказалось, чтобы выразить свои чувства, потому что мелодия эта каким-то совершенно невероятным образом вернула его "во вчера", в уютную пражскую каварню, ничем принципиально не отличимую от этого, например, венского заведения. И Олег "услышал" другую мелодию, и снова увидел идущую к нему через зал Жаннет, и сердце его наполнилось теплом и восторгом.

   Сказать, что Жаннет произвела там, в том пражском кафе, фурор, значит, ничего не сказать.

Фурор, фураж, фужер

! Люди – их было немного счастливцев, услышавших в 1936 году чарующее "Танго в Париже", да еще в таком исполнении, – так вот люди эти повскакали с мест и аплодировали стоя, и улыбались, и чуть ли не плакали от переполнявших их чувств. Они были возбуждены и счастливы, и, честно говоря, Олег с Таней тоже были счастливы, но Таня застеснялась вдруг, покраснела, и заторопила Ицковича, предлагая как можно скорее покинуть место своего неожиданного триумфа. И Олег не стал с ней спорить, купил Тане-Жаннет букетик каких-то цветов – и откуда в зимней Праге цветы? – кинул на столик деньги, и, подхватив, девушку под локоть, повел из зала. Но не тут-то было. В фойе их перехватил один жовиальный толстячок, настолько похожий на карикатурного буржуя, что Ицковича чуть на смех не пробило.

   – Тысячи извинений, – сказал "буржуй" по-немецки. – Я не знаю, кто вы, фройлен, но вы великая певица! Поверьте человеку, который отдал антрепризе двадцать лет своей жизни, – он был возбужден, по высокому лбу с залысинами стекал пот. – И песня! Боже мой, какая у вас песня! Вы войдете с ней в историю, фройлен! Вам будут аплодировать лучшие залы!...

   – Благодарю вас, – остановила поток его красноречия Татьяна. – Но это не входит в мои жизненные планы.

   Голос ее звучал настолько холодно, что антрепренер даже отступил на шаг, но сдаваться, судя по всему, не собирался.

   – О, прошу прощения, мадемуазель! Прошу прощения! Я был... – зачастил он, оправдываясь. – Я был невежлив. Ради бога! Но, может быть, вы будете так любезны, взять мою визитную карточку. Если вдруг...

   "Если вдруг! – согласился с ним Олег и вошел в кафе, откуда долетало танго. – А почему бы и нет? – спросил он себя, садясь за столик и извлекая из нагрудного кармана пиджака крошечный белый прямоугольник визитки. -

Курт Рамсфельд, антрепренер. Берлин

... "

   Безумное предложение Рамсфельда показалось сейчас чрезвычайно интересным. Ведь певица имеет обыкновение гастролировать... Изумительное прикрытие, если подумать, – просто как у Маты Хари, а летом в Берлине Олимпиада, и...

   "Да, – решил он. – Это следует обдумать, но Мата Хари плохо кончила..., впрочем... "История в первый раз – трагедия, во второй – уже фарс", – как утверждал кто-то очень умный... или древний?"

   – Кофе и рюмку коньяка, – сказал он кельнеру и закурил.

***

   До отправления поезда на Париж оставалось еще шесть часов, и Баст фон Шаунбург решил наведаться в немецкое посольство. В конце концов, со службы в Гестапо он никуда пока не уходил, а в Вене вполне мог оказаться и в рамках своего задания, до сего дня носившего, надо сказать, весьма расплывчатый характер. "Противодействие активности русской разведки...". Но, с другой стороны, любимец Гейдриха был в СД, что называется, свободным художником, и делал, в принципе, что хотел. В рамках генеральной линии, разумеется, но, тем не менее.

   "Вот именно!" – Олег бросил окурок в пепельницу, положил рядом с пустой рюмкой деньги и встал из-за стола.

   Голова, как ни странно была ясная, и сердце успокоилось. Все-таки немец та еще сволочь – прямо-таки "беовульф" какой-то, а не мужик из плоти и крови. Но Ицковичу – в его-то положении – все это как раз кстати, потому что, имея несколько иной жизненный опыт и темперамент, да еще и влипнув в историю с "попаданием", вел он себя последние часы, – а может быть и дни, но об этом даже думать не хотелось – не лучшим образом. Это если вежливо выражаться. То есть, без мата. Но можно и матом, разумеется, потому как заслужил.

   Не застегивая пальто, Ицкович вышел на улицу. Там было прохладно – даже снег как будто совсем собрался упасть, и это скорее хорошо, чем плохо: бодрило. Он и кашне свое роскошное – натуральный кашемир – запахивать не стал, но вот перчатки натянул. Кто его знает, как там все пойдет, а береженого бог бережет. Во всяком случае, так говорят.

   "Говорят, что кур доят!" – Олег пересёк улицу и решительно вошел в кондитерскую с замечательным тортом из папье-маше, выставленным в украшенной еще, по-видимому, к рождеству витрине. Внутри, как и ожидалось, вкусно пахло ванилью, корицей и сдобным тестом, а за столиком у боковой стены, откуда сквозь все ту же замечательную витрину хорошо просматривался приличный кусок улицы, сидела молодая женщина и пила кофе по-венски из большой фарфоровой чашки.

   – Добрый день, фройлен! – Ицкович чуть опустил подбородок, обозначая вежливый поклон, и одновременно приподнял над головой шляпу. – Если не возражаете, я присяду к вам на минутку?

   Вообще-то Олег как бы задал вопрос, но ответа дожидаться не стал, а сел за столик напротив женщины и вопросительно посмотрел ей в глаза. Бронзовая шатенка, а глаза красивые, миндалевидные, цвета "морской волны" – что-то от хромово-зеленого до кобальтово-синего – не поймешь, меняются от освещения, и как будто слегка прищуренные или чуть припухшие, словно она только что плакала. Красивые глаза.

   "Что-то меня на "металлические" определения потянуло, – подумал Ицкович, – бронза, хром, кобальт... торий, уран... Бомба... Какая бомба? До бомбы еще десять лет!" – споткнулся в цепочке ассоциаций Олег – "Ты делал бомбу?... Нет, гречневую кашу я не умею..." – Вот оно! – "Девять дней одного года"! – Ицкович, уже почти превратившийся в связи с обстоятельствами в Баста фон Шаунбурга, наконец, понял: актриса...

   "Как же ее? Лазарева?... Нет..., Смоктуновский, Баталов... Ну же, ну!... Лаврова! Точно! Татьяна, кажется. Надо же опять Татьяна!"

   – Мне позвать полицейского или просто закричать? – спокойно спросила женщина.

   – Зачем? – Баст достал сигареты и протянул женщине. – Разрешите вас угостить?

   – А сигару пожалели? – и голос у нее оказался под стать внешности. Чуть надтреснутый, с легким носовым прононсом. Возбуждающий.

   "Обойдетесь, фройлен ".

   – Вы курите сигары? – в кармане пальто у него была еще одна, и Баст не стал жадничать. Не сейчас.

   Он вынул сигару и галантно протянул даме. О, да. Это он тоже уже понял. Не просто красивая женщина – дама. Породистая, холеная, знающая себе цену...

   "Сучка..." – Пришел к выводу Ицкович.

   – Я пошутила, – улыбка скользнула по красиво очерченным полным губам, но глаза остались спокойными.

   – Кто вы? – она достала из элегантной сумочки серебряный портсигар, разумеется, для длинных, дамских и, естественно, дорогих сигарет.

   Немецкий, несомненно, для нее родной язык, и все-таки она не немка. Впрочем...

   – Себастиан Шаунбург, – представился он.

   – Шаунбург... – задумчиво повторила она, и в ее взгляде мелькнуло что-то похожее на недоумение. – Вы имеете отношение к фон Шаунбургам из Баварии?

   – Самое прямое, – разговор принимал интересный, можно сказать, интригующий оборот.

   Пять минут назад Баст рассеянно посмотрел в окно кофейни – пластинку как раз сменили, и звучал медленный фокстрот "Одна ночь в Монте-Карло " – и ему показалось, что в глубине кондитерской напротив сидит молодая, замеченная им уже раньше, шатенка. Разумеется, эту женщину он уже встречал: садясь за свой столик и подзывая жестом кельнера, успел увидеть, как она вошла в кондитерскую. Бутылочного цвета пальто, рыжая лиса на плечах, кокетливая шляпка, из-под которой видны пряди волос в тон лисе, ну может, чуть темнее... Фигура, лицо, показавшееся знакомым...

   "Где я мог ее видеть?" – спросил себя Баст и едва не вздрогнул, вспомнив вдруг, где и когда засек эту женщину.

   Как будто пелена спала с глаз, или вернее с памяти...

   "Вот же черт!"

   Первый раз – если это действительно был первый раз – он увидел ее вчера поздно вечером на вокзале в Праге. Мелькнула неподалеку, среди снующих людей и клочьев пара,– Баст был слишком занят Жаннет и почти не обратил на нее внимания, – мелькнула и исчезла, чтобы возникнуть в дверях уже Венского вокзала. Причем, как вспомнил теперь Шаунбург, женщина не выходила из здания, а входила... чтобы еще через пару часов возникнуть на этой улочке, куда и сам-то Баст попал совершенно случайно.

   "Оп-па, слежка? Возможно".

   Но, с другой стороны, кто же посылает на улицу таких бросающихся в глаза женщин? Но если это не наружное наблюдение, тогда что ей нужно от Шаунбурга и зачем она за ним шпионит?

   – Шаунбург... – задумчиво повторила женщина, и в ее взгляде мелькнуло что-то похожее на недоумение. – Вы имеете отношение к фон Шаунбургам из Баварии?

   – Самое прямое.

   – Тогда, мы с вами, возможно, родственники, – голос звучал ровно, интонации безупречны, но взгляд...

   – Вот как! – улыбнулся Баст. – С какой стороны?

   – Я Кейт Лангенфельд.

   – Мой бог! – ну, по-другому, скажем прямо, Шаунбург отреагировать просто не мог.

   Приехать в Вену, обнаружить эту фантасмагорически непрофессиональную слежку, которую он благополучно прошляпил, и выяснить, что шпионит за ним не кто-нибудь, а сама Кайзерина Кински!

   – Кисси... Бог мой! Что ты делаешь в Вене, и зачем, ради всех святых, ты за мной следишь?!

   Сейчас он ее даже вспомнил. Бог знает, какое их связывало родство. Возможно, кто-нибудь из старших членов фамилии мог бы это объяснить, но не Шаунбург. Однако то, что где-то на периферии родственных связей, среди множества безликих теней, в лучшем случае, имевших имена и географическую привязку, находится и некая Кайзерина Кински, Баст помнил. Он ведь ее даже видел однажды. Лет пятнадцать назад. Но тогда она была совсем маленькой девочкой, да и ему было лет десять... Впрочем, позже кто-то упоминал о ней в контексте Балкан. Однако жила ли она в Софии, Афинах или в Белграде, Шаунбург с определенностью сказать не мог. Где-то там...

   "Или вообще в Италии?"

   И да, еще старушки рассказывали вполголоса какие-то любопытные скабрезности, но Баст их ни разу не слышал целиком.

   – Откуда ты знаешь Жаннет?

   "Вот б...!" – чуть не выругался вслух по-русски Олег.

   – Кисси, ты... ревнуешь?!

   – Я?! Ох, дьявол! Да, нет же! Что ты! Я сплю только с мужиками! – циничная улыбка, но в глазах... страх?

   – Тогда, что тебе до Жаннет и меня? – но, уже задавая этот вопрос, Шаунбург насторожился по-настоящему и спохватился, что почти прокололся.

   Разумеется, вся эта водевильная история со слежкой была смешна. Но не смешными могли оказаться ее последствия. Кайзерина дамочка отнюдь не простая, просто не может быть таковой. Черт, черт, и еще раз черт! Он никак не мог вспомнить, откуда она взялась на их генеалогическом древе, однако, несомненно, она принадлежала к немецкой или австрийской аристократии, а среди этой публики кого только не встретишь. И Кисси тоже могла оказаться информатором Гестапо или, напротив, НКВД, или еще кого-нибудь. Но больше всего Баста встревожило то, что Кейт Лангенфельд Кински, вообще знала, настоящее имя Жаннет, а не то, что было в теперешнем паспорте мадмуазель Буссе и которым сам Ицкович даже не поинтересовался.

   "Коммунистка? Коминтерн? Сюртэ? НКВД?"

   – Мы с ней знакомы...

   – Великолепный ответ! – усмехнулся Баст. – Браво, Кисси! Ты с ней знакома. И я с ней знаком. Познакомился вчера в Праге. Красивая женщина, не правда ли? Но только не говори мне, что вы воспитывались в одном пансионе!

   – Мы не воспитывались в одном пансионе...

   – Где ты сейчас живешь? – Баст решил временно сменить тему.

   – В Софии.

   – Что ты там делаешь? – почти искренно удивился Шаунбург.

   – Я там замужем, – она, наконец, закурила, и Баст обратил внимание на кольца и перстни на ее тонких изящных пальцах.

   "Целое состояние..."

   – Он болгарин? – Шаунбург начинал испытывать к этой истории вполне определенного свойства интерес. Разведчик ведь никогда не перестает быть разведчиком. Таково амплуа.

   – По матери... Впрочем, меня там тоже зовут не Кайзериной, а Екатериной.

   – Екатерина?...

   – Альбедиль-Николова.

   – А где же сам господин Альбедиль?

   – Барон Альбедиль-Николов, – поправила его Кайзерина. – Он дома. Ему, видишь ли, трудно путешествовать.

   – По возрасту или по состоянию здоровья? – уточнил Баст.

   – По обеим причинам, – без тени смущения ответила Кайзерина и выпустила дым из ноздрей. Очень "вкусно", надо сказать, выпустила, элегантно дрогнув крыльями носа. Красивого носа

   "Болгария... А отец нынешнего царя..."

   – Я вспомнил! – улыбнулся Баст и тоже закурил. Почти с облегчением, но только почти. – Ты же должна быть в родстве с царем Борисом. Он из Саксен-Кобургов...

   – Да, он приходится мне четвероюродным дядей... Или... Не важно, – махнула она рукой.

   Вероятно, ей и в самом деле, было неважно. Имея родственные связи с половиной дворов Европы, но, приходясь всем этим сильным мира сего седьмой водой на киселе, трудно найти правильную линию поведения. Но если уж нашел...

   – А Эдуард? – спросил он, чтобы не молчать.

   – Ох, Баст! – затягивалась она не менее "вкусно", чем выдыхала. – Ты ему такой же родственник, как и я. Я была недавно в Лондоне, Эдуард связался с американкой – и внезапно добавила:

   – Не быть ему королем... – и словно споткнулась.

   "Эдуард..." – что-то шевельнулось у Олега в памяти. Что-то важное.

   Англия... год, наверное, восемьдесят седьмой, галерея... Портреты королей... Георг V...

   "Точно! Георг V умер в тридцать шестом... Кажется, зимой. Наследовал ему Эдуард под номером VIII, но коронован не был, а на похороны Георга приехало пол-Европы и даже большая советская делегация: Литвинов, кто-то из военных... Е-мое! "

   – А теперь, Кайзерина Эдле фон Лангенфельд Кински, – сказал он строго. – Будьте любезны объяснить, что это значит? Откуда вы знаете фройлен Буссе? Что ты делала в Праге, Кисси? И какого дьявола взялась за мной следить?

   – Э... – вообще-то он знал таких женщин. И как Ицкович, и как Шаунбург знал. Красивые, стильные – гламурные – в меру циничные и, разумеется, умные. Обычно, они легко крутили и мужиками, и бабами, на беду свою попавшими в их сети. Но даже такие прожженные профессионалки высшего света, как Кисси Кински ломаются иногда, если знаешь, конечно, как их взять в оборот. Олег делать этого не умел, а вот Баст "сделал бы девушку" с первого подхода. За плечи, позвоночником на колено, и... Он даже услышал, как наяву, хруст ломаемых позвонков...

   "Тьфу ты!"

   – Нет, – покачал головой Олег. – Ее зовут Жаннет. А "Э"... Что значит это твое "Э"?

   – Мы познакомились в Париже.

   – Великолепно! – кивнул Олег. – В Париже, в танцевальном клубе.

   – Нет.

   "Так что же ты скрываешь?"

   По правде, Ицковичу начинали надоедать все эти тайны мадридского двора. Таня темнит, эта тоже темнит...

   "Эта темнит, та темнит... Та и эта..."

   И тут Олега "шарахнуло" нечто похожее на озарение, но, с другой стороны, за последние две недели Ицкович стал свидетелем таких невероятных совпадений, что мозг его автоматически искал теперь подобные "чудеса" везде, где только можно. И ведь Таня...