Текст книги "В третью стражу. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 61 страниц)

   Олег замолчал и с интересом смотрел на Таню, пытавшуюся – и не без успеха – изображать равнодушие к тексту и презрение к рассказчику. По-видимому, сейчас ей очень хотелось спросить, откуда он знает об англичанах, и о ком, собственно, идет речь, но держала себя в руках.

   – Вот, – Олег достал из кармана пальто давешнюю "Дэйли Мейл" и положил перед Таней. – Полюбопытствуйте.

   – Ну и что здесь не так? – но по глазам Тани сразу стало видно, что она-то поняла, "что там не так".

   – Я предполагаю, что это провокация английской разведки. Газету оставьте мне, а своим скажите, что карикатура помещена в газете "Дэйли Мейл". Но, тем не менее, это намек на реально существующее обстоятельство. Полагаю, что ваш резидент откуда-то об этом знал. Тогда понятным становится и его убийство.

   – Это все? – голос холоден, губы кривятся в презрительной усмешке.

   – Есть кое-что еще. Передайте, пожалуйста...

   – Я еду в Париж, – напомнила Таня, но это уже было лишнее. Случись, что серьезное, – этот финт не помог бы.

   "Впрочем... "

   – Но мы же договорились, кажется?

   – Хорошо.

   – Германия озабочена возможным сближением СССР и Франции. В качестве меры воздействия на ситуацию рассматривается провокация, возможно даже, террористический акт против одного из видных деятелей партии или правительства, приезжающих в Париж.

   – Зачем вы все это говорите?

   – Для создания атмосферы доверия, – совершенно серьезно объяснил Баст.

   – А зачем вам понадобилось доверие?

   – Вот это и есть главное, – кивнул Шаунбург. – Несколько... ну, скажем, единомышленников... Вы меня понимаете? Хорошо, значит, единомышленников..., – он специально задержался на этом слове, а затем продолжил как бы с того места, где остановился, – ... достаточно влиятельных... Озабочены политикой Гитлера, и хотели бы получить независимый канал связи с руководством СССР. Для обсуждения – разумеется, на взаимовыгодной основе – актуальных вопросов мировой политики. Вы запомнили или мне повторить?

   – Повторите, пожалуйста, – попросила Таня.

   Шаунбург повторил. Три раза. Медленно и четко. Потом еще два раза повторяла Таня.

   – Запомнила.

   – Хорошо, – удовлетворенно кивнул Баст. – Связь. Первый понедельник марта, и потом еще раз через две недели, но уже во вторник, площадь перед дворцом юстиции в Брюсселе. Около памятника героям Великой войны. В шесть часов вечера. Вы.

   – Я? – удивилась Таня.

   – Вы. А тот, кто приедет говорить, пусть ждет в отеле. Вообще в качестве постоянного представителя Москвы я хочу видеть именно вас.

   – Почему меня?

   – Мой каприз, – улыбнулся Баст. – Может быть, вы мне нравитесь, а может быть, мне понравилось, как вы поете.

   – А откуда вы знаете, как я пою?

   – Мне рассказал Питер Кольб. Помните такого?

   – Питер? Господи!

   – Я вижу, вы его вспомнили, – Шаунбург достал, наконец, сигарету и закурил. – Он увидел вас в Праге. Удивился. Проследил и удивился еще больше: у вас, оказывается, образовалось новое имя. К счастью, он работает на меня. Я прибыл в Прагу, и вел вас все это время.

   – Но меня проверяли.

   – Плохо проверяли.

   – И Кольб рассказал вам обо мне?

   – Да. Певица хорошее прикрытие.

   – А не могут в Москве узнать про наш дивертисмент? – на мгновение выходя из роли, спросила Таня.

   – Вряд ли, – ответил Олег после короткого размышления. – Я уже думал об этом. Вероятность крайне мала, но... Но если даже и узнают. Ну, значит, ты просто побоялась сказать им правду. А разговор этот состоялся не в Антверпене, а в Праге после того, как ты со мной переспала.

   – Но я с тобой в Праге не спала! – возмутилась Таня.

   – Правда, – согласился Олег. – Но кто этому поверит?

***

   Остаток дня они провели, неторопливо прогуливаясь по городу. О делах больше не говорили. Все, что требовалось обсудить, обсудили еще в ресторане, обговорив и ее линию поведения в Москве, и способы связи, и прочие жизненно важные мелочи, но заниматься этим весь день сочли излишним. Некоторая спонтанность в ее, очевидным образом не заученном наизусть рассказе о встрече в Антверпене могла только добавить правдоподобия и искренности. И присутствие Олега рядом с Таней было теперь залегендировано. Немец выгуливал ее до отплытия парохода, развлекая лекциями об истории города и длинными рассуждениями о немецком музыкальном гении.

   На самом деле говорили они, как ни странно, мало, и на это, по-видимому, у каждого имелись веские причины. Чувствовали настроение друг друга и не пытались говорить ради самого факта разговора. Но и напряжения или неловкости от длинных пауз между короткими репликами не испытывал ни он, ни она. Напротив, и у Олега, и у Татьяны было ощущение облегчения, а почему так, каждый знал и сам, вернее понял позже, когда уже расстались.

   Около восьми они зашли в бар неподалеку от порта, выпили по рюмочке коньяка и там же простились. Идти дальше Таня должна была уже одна.

   – Удачи! – сказал Олег, глядя ей прямо в глаза. – И до встречи. Я буду ждать тебя в Брюсселе.

   – Скажи, Олег, – Таня, очевидно, решилась наконец озвучить часть того, что непроизнесенное ощущалось дальним фоном все время их не слишком содержательного разговора. – Ты ведь здесь не один?

   Конечно, можно было и отшутиться, сказав, что, разумеется, – нет, поскольку вместе с Таней их двое. А еще можно было сделать вид, что не понял, о чем идет речь. Были и другие варианты. Но Олег решил сказать правду. Сразу, без лишних раздумий решил, почувствовав, что так будет правильно.

   – Нет, – сказал он. – Нас трое. Со мной здесь два моих старых друга.

   – Значит, трое, – кивнула Таня.

   – Четверо, – поправил ее Олег.

   – Пятеро, – она снова смотрела ему в глаза.

   – И кто же у нас пятый?

   – Ее зовут Катерина Николова.

   – Болгарка?

   – Здесь.

   – А там?

   – Она из Питера. Но это она пусть тебе сама рассказывает. В Париже оставь ей записку у портье в отеле "Одеон", и она придет на встречу.

   "Не проболталась... Надо же!"

   – Правильное решение, – кивнул Олег. – Когда приедешь в следующий раз, познакомлю тебя со всеми остальными. Пять человек – это сила.

   – Прощай.

   – До свиданья! – поправил Таню Олег.

   – До свиданья! – улыбнулась она и неожиданно, резко привстав на цыпочки, поцеловала его в щеку.

   А где-то сзади – то ли справа, то ли слева от того места, где стоял Олег, "сводный духовой оркестр" грянул "Прощание славянки", и у Ицковича неожиданно защипало в глазах. Он оглянулся в поисках так кстати вступившего оркестра, но там, где он мог или должен был быть, ничего подобного, разумеется, не наблюдалось. Однако музыка-то звучала! И Баст фон Шаунбург отчетливо ее слышал, вот только так и не понял, откуда она к нему пришла. Из далекого далека прошлого, когда, возможно, под этот же марш уезжал на "японскую" сапер Моисей Ицкович, или из далекого будущего, где с этой мелодией тоже много чего было для него связано. Но, так или иначе, она была с Олегом – эта тревожная мелодия – здесь и сейчас, в вечернем Антверпене 1936 года, а вот Тани, когда Баст обернулся назад, рядом уже не было.

Глава

10.

Миссия

Татьяна Драгунова

, январь-февраль 1936 года

   Вверх... Вниз... Вверх... И снова вниз...

   "Кончится это когда-нибудь? – Татьяна лежала на кровати в своей каюте и страдала. – На койке, – поправила она себя через "не могу" – Не вывалюсь, это главное. Понятно теперь для чего тут бортик, но вот желудок... Ох!".

   Качка выматывала, ужин, которым угостил Олег, вывернуло уже через час, после того, как "Сибирь" отдала швартовы и вышла в открытое море. А теперь пустой желудок делал робкие пока попытки выйти погулять, как та кошка, которая гуляла сама по себе.

   "Ох, мне! Хорошо хоть шифровку составить успела... А Олег как-то странно себя вел, не находишь? Не подкалывал как обычно... Или просто не до смеха стало?"

   "Он мне нравится!" – эхом пришла мысль, которую Татьяна решительно обозначила, как принадлежащую альтер эго – Жаннет.

   "Я вся такая порывистая, вся внезапная такая, – процитировала Татьяна в ответ на мысль Жаннет. – Молчала бы, шлюха малолетняя! Тебе и Рихард нравился, и этот капитан, что радиодело преподавал, и тот лейтенант – будто бы летчик, и снова Рихард и снова летчик. На передок слабовата? Ты сама хоть раз выбирала?"

   "Так получалось", – звучит почти виновато, но никаких особых переживаний не чувствуется.

   "Дура! – а это как раз эмоция, и, не сказать, что слабая, потому что желудок вот-вот убежит..., – Рихард – это же Зорге! Тот еще... дамский мастер!" – "Так получалось" – передразнивает Татьяна... саму – себя. – "Так получали! Тебя

разрабатывали

, милая, и не говори, что нет! И физически, и психологически – чтоб не привыкала к одному человеку, и, не дай бог, не влюбилась. Как проститутку готовили. А что завтра предложат? Стать любовницей Гиммлера или Геббельса? Правда, хромой гад славянок, говорят, предпочитает..."

   Но, видимо, от общей слабости организма Татьяна палку-то перегнула, и тут уже не выдерживает Жаннет:

   "А ты сама-то, чем лучше!? Раз обожглась, а потом выбирала! Этот не хорош, тот дурак... Третий и вовсе тюбик зубной пасты не закрывает! Какой кошмар! Мама тебе что говорила? – "Терпимей будь к людям, Таня! С твоим характером одна останешься!" – Как в воду глядела!"

   "Много ты понимаешь!" – возмутилась Татьяна, которую этот странный моно-диалог несколько отвлек и от качки, и от связанного с нею состояния. – Ты меня поучи, болезная! Поучи!"

   Но странное дело. Чем сильнее гуляли у нее эмоции, тем "живее" и активнее становилась на самом деле не существующая уже Жаннет.

   "Сама стерва старая! – перешло в контрнаступление альтер эго. – Какого черта ты Олегу нервы мотаешь? Отлично понимаешь – сам он тебя в постель не потянет, и будет делать вид, что всерьез воспринимает твои non probant prИtexte, и будет ждать, пока ты сама не запрыгнешь, созрев, или не запрыгнешь совсем, перестав ему голову морочить!"

   "А почему, кстати, ему самому активность не проявить? – попыталась защититься Татьяна. – Ну, там, в Москве, допустим, понятно, жене изменять не хотел... Впрочем, другим жены обычно не мешают... Да он меня просто придумал!"

   "Возможно! Что это меняет? Вот и выбери его... Сама!"

   "Все! Уймись! Голова раскалывается!"

   "Шизофрения?"

   "Почти".

   Качка...

   "Уф..."

   Но Жаннет действительно притихла, ушла, растворилась в тумане, колышущемся на краю сознания.

   Вверх... Вниз... И опять вверх... Январское Северное море – это не летняя прогулка вдоль побережья Черного.

   "

На теплоходе музыка играет, а я одна стою на берегу

..."

   Одна... Теперь у Тани пошла спокойная цепь воспоминаний, не прерываемая вмешательством подсознания.

   Сама... Ну да, симпатичный, временами даже более чем, если бы влюбилась – закрутила бы так – мама не горюй. Однако же не закрутила. Значит, не влюбилась? А он женат, да и...

   А теперь? Другой человек. Совсем другой. До ужаса, до полной прострации. Но она здесь, и он тоже здесь. И он... Да, красив, молод и... женат. Опять женат! Правда, здесь не то, что там, но все равно. И вообще, нужен ли он ей... в постели?

   Но, видимо, существовали ключевые слова, на которые реагировала эта французская... комсомолка. Стоило упомянуть постель, как она тут как тут, словно и не уходила никуда.

   "Мон шери! Кто из нас дура? Влюбилась бы? Как там ваш поэт писал: "Половодье чувств"? А как насчет "утраченной свежести"? Он женат четверть века, да у него... эээ... психофизиология уже другая! На девок – лишь бы в юбке – давно не бросается. Он дом построил, сад вырастил, детей поднял – все это просто так не оставишь, дала бы шанс – пришел бы. На себя посмотри – не девочка уже, в смысле – старуха сорокалетняя! А туда же, сама же ему говорила: "я девушка неромантичная", – вот трезво и подумай: а если это любовь?"

   "Во, наехала! – мысленно расхохоталась Татьяна. – Похоже, ты и вправду втрескалась в Баста, золотко мое! Ладно, разберемся, подружка".

   Мысль сделала очередной поворот: "Ты вот о чем подумай, тебе не кажется, что наша мышь белая – Оля, с этой австрийской крысой Кисси, чего-то намутить успели? Она, заметь, даже не дрогнула, когда я сказала, что мы сюда не одни попали. Что за блядская натура досталась тихоне Оле! Шлюха великосветская! И глаза стали какими-то масляными, когда об Олеге заговорили..."

   Тут уже захихикала Жаннет:

   "Ну вот "в постели" не нужен, но ревновать буду! Ладно, определяйся... старушка!"

   "Ехидна! – мысленно сказала сама себе Татьяна, и ответила себе сама же – Стерва!"

   "Вот и поговорила... Все, спать! Спать...".

***

   "

Галатее.

Выход в Киле

запрещаю

. Маршрут прекратить. Следовать в Ленинград на «Сибири» и далее без задержек в Москву. Центр

".

   Второй помощник капитана, опознанный Жаннет, как

коллега

, еще вечером при посадке на судно, – когда проверял посадочные документы, и тогда же отозвавшийся на пароль, – принес ответ из центра ранним утром. Было еще темно. Жаннет измученная качкой и ночным бдением, бледная и растрепанная открыла дверь каюты на условный стук. Приняла сложенный вчетверо листок, поблагодарила кивком и поспешила захлопнуть дверь, не желая "красоваться" перед мужчиной – даром, что коллега – в разобранном состоянии. За расшифровку принялась без спешки только тогда, когда привела себя в относительный порядок. Правда, с утра ей было уже несколько легче. То ли качка уменьшилась, то ли организм, наконец, адаптировался.

   – Шторма не было, – с улыбкой сообщил "коллега" в ответ на ее вопрос "не пострадал ли корабль в таком жестоком шторме?" – Просто поболтало немного, – объяснил он, принимая ответную шифровку. – Чуть сильней, чем обычно, но все-таки не шторм.

   Звучало обнадеживающе, но главное, Центр отреагировал именно так, как ожидалось, и это – "внушало осторожный оптимизм".

   В ресторане за завтраком, Татьяна хоть и с опаской, но уж очень хотелось – поела, и неприятных последствий не последовало.

   Но "веселая" ночь не прошла бесследно.

   "Что-то я не додумала", – размышляла Таня. – "Ах, да! Крыса Кисси и Олечка-тихонечка".

   Собственно тихоней Оля стала с годами. А по молодости лет была вполне "боеспособна". Еще в школе разряд по лыжам выполнила. Даже на областных соревнованиях за район бегала, а уж в университете, когда биатлонная команда оказалась без женщин – предложили попробовать пострелять, и как ни странно неплохо пошло. И стреляла, и бегала на удивление всем – даже норму кандидата в мастера выполнила, победив на областной спартакиаде – и в спринте, и в классической "пятнашке". Всех рвала! Потом, правда, забросила это дело – учеба... да и полнеть начала. А вот недавно, еще "там", рассказывала – в тир случайно попала – так мужики обалдели, глазам своим не поверили, что бы "крыса библиотечная" и так... Но при всем при том, именно что тихоней стала. Затихла, "в сторонку отошла", да так там и стояла, не пытаясь не то, что бы шаг какой-нибудь решительный сделать, но и просто голос поднять. Однако это "там", а здесь, в этом их новом "сейчас" все совсем не так. Видно Кисси – эта австриячка... "свободного нрава" – так на Ольгу подействовала, что тушите свет!

   "Ох-хо, – бомба та еще получилась... И... секс-бомба!" – мысленно улыбнулась Татьяна, вспомнив, как выглядела подруга при их последней встрече в Гааге.

   "А как перепугалась, когда узнала, что я на "Сибири" поплыву, – "он же погибнет!" Хорошо хоть вспомнила, в конце концов, что не сейчас погибнет, а "в сорок первом, когда из Таллина детей и раненых вывозить будет". Да, и выходит, что разбомбят немцы этот вот пароход, и несколько сотен человек так и уйдут под воду. А кораблик хорош, и новый совсем... – Татьяна прогуливалась по палубе, благо погода позволяла, с любопытством рассматривая незнакомую ей ни в первой, ни во второй ипостаси архитектуру морского судна. – Значит в Ленинград. Еще три дня пути... или четыре? Надо уточнить расписание... Ох, не дай бог, только еще одного "не шторма" и уж, тем более, настоящего! А кораблик мы сохраним. Вывернемся наизнанку, но сохраним. Просто не допустим, чтоб нас бомбили, вот и сохраним!"

***

   Между тем, "Сибирь", дождавшись очереди у шлюза и взяв на борт немецкого лоцмана, входила в Кильский канал. Татьяна вновь удивилась – канал очень узкий – местами чуть ли не уже Яузы – теплоход, казалась, вот-вот заденет берег с одной или другой стороны, но кое-где были и расширения – там ожидали прохода встречные суда. А вдоль берега какие-то заводики, склады – не поймешь. Чуть дальше пошли отдельные усадьбы и запорошенные снегом деревья в ровных рядах, похоже – сады.

   "Яблони", – решила Таня.

   "Сибирь" шла медленно. Но часа через четыре вышла-таки в Балтику, и ошвартовалась в Киле.

   По громкой трансляции объявили, что стоянка сокращена до шести часов и в 20-00 теплоход отчаливает. Насколько поняла Татьяна – капитан хотел выдержать расписание – так как той ночью корабль шел каким-то хитрым курсом, чтобы "избежать бортовой качки и обеспечить пассажирам максимальный комфорт". Таня, представив, что с ней стало бы, если не только вверх-вниз, а еще и влево-вправо, непроизвольно схватилась за ближайший леер – "Оххх..."

   Собственно это была последняя остановка, следующая – Ленинград. Часть пассажиров, севших на пароход ранее, сошли на берег. Кто-то, возможно, просто прогуляться по твердой земле и пройтись по городу. Команда что-то лихорадочно грузила на борт. Татьяна, получившая запрет на выход с корабля, прошла в кают-компанию, где сейчас было пусто, но зато имелось в наличии неплохое пианино. Откинула крышку, и хотя сама играть не умела, но расположение клавиш-нот понимала памятью Жаннет. А Жаннет – в детстве – мама пыталась учить игре на аккордеоне, впрочем, без успеха: упрямая девчонка после месяца занятий заявила, что не намерена тратить время на тупые гаммы и глупые детские песенки и, устроив скандал, занятия прекратила. Татьяна понажимала в разных местах по клавишам – просто послушать звуки, и наконец, одним пальцем начала выстукивать: "Чижик, пыжик, где ты был...".

   У каждого времени свои песни – кто это сказал? – не важно, – очень немногие из них войдут в золотой фонд. Что мы помним из тридцатых годов? Ммм... сходу и не скажешь. Ну, по фильмам: Рио-рита, "Широка страна моя родная", что-то пела Эдит Пиаф... Какая Эдит Пиаф в тридцать шестом году!? Она моложе Жаннет должна быть! И только начинает петь в каких-то мутных забегаловках Парижа. Да и песен-то у нее своих еще нет! Между тем постукивая пальцами по клавишам. Татьяна вдруг уловила что-то знакомое: таа-ти-ти, ти-таа-ти, таа-ти – азбука Морзе, – пришло из подсознания: "доо-ми-ки ре-шаа-ет ноо-мер – ДРН, нет ерунда какая-то, – доо-ми-ки ре-шаа-ет ноо-мер... Аааа!!! Бессаме, беса-аа-ме му-учо! Оооо!" Консуэла Веласкес – хит всех времен и народов, я же фильм про нее видела... Стоп! Она же написала эту песенку перед самой войной или во время? – не помню, но точно не сейчас! И было ей шестнадцать лет. Ограбим девочку? А напишет она эту песенку здесь? Мда... Этическая проблема – не напишет, и все – не будет "хита всех времен и народов", а может она что-то другое напишет? – Еще и получше? Нет, такие шедевры раз в жизни случаются, да и то не у всех... Или не случаются. Ведь не известно еще, чего мы тут наворочаем? Может девочка и не встретит того парня, которому она написала "Целуй меня", а другому такое и не напишет... Ох... Куда меня занесло – подумала Татьяна, как там Скарлетт говорила? – "Я подумаю об этом завтра!" А "Завтра была война", а тут мы войны не допустим. И значит, песен военных лет не будет, а это достояние народа и культура. Войну мы отменим, а вот культуру отменять не будем – песни нужно вспоминать и записывать и пусть люди слушают".

   "Угу, седьмую Шостаковича, тоже запишешь? Если обойдется без блокады – с этой потерей смиримся!"

   "Вот наворочала! В общем ясно: Бессаме, бессаме мучо... – пальцы уже подобрали мотив, – а вот слова, слова... Может Олег знает, у него вроде жена испаноязычная...

   Олег, жена – тьфу, кончится это когда-нибудь? Кто о чем, а вшивый о бане!

   Хи-хи-хи – донеслось из подсознания.

   "Дантес лежал среди сугробов,... И улыбалась Натали..."

***

   В Финский залив вошли утром. "На траверзе – Таллин" – сообщили по громкой трансляции. Еще несколько часов хода, и в свете поднявшегося, наконец, солнца, заблестели золотом купол Исаакия и шпиль Адмиралтейства. Швартовка, спуск трапа, выход на пирс заняли некоторое время. Пограничный контроль, таможенный – на удивление быстро и без вопросов

   "Предупредили", – поняла она, когда увидела "комитет по встрече".

   Встречали двое. В штатском. Один повыше, другой... – пошире, Назвали пароль, представились – лейтенант

Таковский

, лейтенант

Сяковский

: "Будем сопровождать вас, товарищ, до Москвы".

   Когда садились в машину, уже темнело. Васильевский остров, Большой проспект... Мест этих Таня не знала, но догадалась, что едут к мосту. А он оказался совсем темным, и реки не видно – лишь белый лед отсвечивает сквозь мглу, и темная громада Зимнего дворца. А вот Невский проспект узнала. Пошел мелкий снег, заметелило. Заснеженный, темный город. Чужой, незнакомый, производящий тягостное впечатление. Или это настроение у нее такое случилось? Московский вокзал, депутатский зал.

   "ВИП – персона", – прокомментировала мысленно Татьяна, но усмешки не вышло.

   – Здесь подождем поезда, – сообщил лейтенант, что повыше – Татьяна их фамилии пропустила мимо ушей. – "Сергеев, Семенов? Семен Сергеев или Сергей Семенов?"

   – Хотите есть? – спросил другой, тот, что пошире. – "Михаил?".

   – Нет, на корабле успели пообедать, – ответила Татьяна. Вовремя "коллега" посоветовал-напомнил: в городе еда другая будет.

   Сели в "Красную стрелу".

   "Слава богу, хоть купе, пусть и с мужиками". Ну, у этих "мужиков" работа такая...

   Лейтенанты бдели-бдили по очереди. В Твери, которая Калинин, Татьяна проснулась, – вышла из купе, и сразу же подхватился и Миша, – "курить очень хочу"...

   Белая ночь в Петербурге? – Черный день в Ленинграде!

***

   Москва встретила ярким солнцем и легким морозцем.

   "Семьсот километров, а светает на два часа раньше", – подумала Татьяна, выходя на перрон Ленинградского вокзала.

   Впрочем, никакой самостоятельности. Их встретили у вагона.

   – Машина на стоянке, – сказал встречавший – молоденький паренек в пальто и ушанке – отобрав у лейтенанта второй – Танин – чемодан.

   Мотаясь по Европе, Татьяна не испытывала особенного удивления и "временнОго" шока у нее не было: заграница, там все другое! А тут вдруг накатило. Площадь трех вокзалов не изменилась, во всяком случае, на быстрый взгляд. А вот "трех зубов" – "Внешэконом" и "Альфа" банков за Каланчевкой не оказалось, и это было как удар под дых. Не было и сталинской доминанты – гостиницы "Ленинградская". И вообще, как показалось Тане, город стал как-то ниже и больше похож на ее родной приволжский провинциальный городок.

   "Извозчики!" – удивленно порадовалась Татьяна, обратив, наконец, внимание на попутный и встречный "транспорт".

   – "От Сокольников, до Парка на метро", – непроизвольно напела вслух.

   – Давно в Москве не были? – спросил шофер, почувствовав настроение.

   – Кхх...– кхх... – закашлял лейтенант Миша.

   – Молчу, молчу, – замахал руками, бросив "баранку", водитель.

   – Рули! – строго сказал Семенов-Сергеев.

   В управлении встретил начальник отдела.

   – Свободны, – сказал лейтенантам. – Как добрались? – а это уже Жаннет.

   – Спасибо, хорошо, в море, правда, покачало – чуть не умерла, – улыбнулась Татьяна.

   – Ну, для умирающей вы неплохо выглядите! – сухо заметил Штейнбрюк. – Что ж, добро пожаловать домой!

   – Спасибо, – разговор ее не "напрягал", Жаннет была рядом и все, что требовалось, подсказывала в режиме реального времени.

   – Так, – кивнул Штейнбрюк, одетый по какой-то оказии в форму. – Поживете пока в гостинице при управлении. Пишите отчет, подробный. Про Вальтера уже знаем, но хотелось бы знать подробности вашей встречи. Идите, вас проводят. Жду завтра в двадцать ноль-ноль.

   – Слушаюсь! – Татьяна от такого тона аж вытянулась, и готова была "щелкнуть каблуками", но каблучками, что на ней, не щелкнешь, да и не умеет она эдак-то.

   Ее проводили – "Отконвоировали?" – в гостиницу. Не гостиница, разумеется, – одно название – скорее общага. Маленькая комнатка с зарешеченным окном, спартанская обстановка. Вешалка-стойка у двери. Две кровати с металлическими набалдашниками в виде шаров, две тумбочки. Квадратный стол у окна, два стула при нем, а на нем пустой граненый графин, стакан, числом один, стопка линованной бумаги, перо и чернильница-непроливайка. Шкаф. Дверь в туалетную комнату, умывальник.

   "Оооо! "Хол" – "Гор". Похоже, номер "люкс"! Даже теплая вода есть, и на том спасибо!"

   Сопровождающий сухо проинформировал: "Обед и ужин вам принесут из столовой. Если что-то понадобится – сообщите дежурному сержанту на входе".

   "Вот так, примерно... – мысленно сыронизировала Татьяна. – Внутренняя... гостиница?"

***

   Крутится пластинка. Шипит. "Танго... в Париже танго..." И комната вращается вокруг нее, а патефон испорчен, испорчен... тянет мелодию, растягивает слова... Тааанннгооо... Долго, медленно, искаженным, размазанным во времени и пространстве собственным ее голосом, превращающимся в низкий, чужой... Мужской? Мужской, разумеется, капитан Паша – мужчина. Мужчина?

   "Ах, да. Мужчина... ведь мы о НЕМ!"

   – Где это произошло? – приходит вопрос из темноты слева, но отвечать надо куда-то вправо, потому что комната...

   – Что именно? – "Ох... Это ее голос? Господи прости! Да, разве же у нее такой противный писклявый голосок?"

   – Вы сказали, к вам подошел мужчина...

   "Свет в глаза, – слепит, – кто это спрашивает? – Знакомый..."

   – А! Да, да. Мужчина.

   "ОН", – даже в подсознании безымянный ОН. ОН. ОН. ОН... "

   Мне страшно, – это Жаннет – УЙДИ!!!".

   – Не знаю. На улице.

   – На какой улице? – Штейнбрюк?

   Может быть, но почему говорит из-за ее правого плеча?

   – Не помню. – "Ну как можно запомнить улицы в чужом незнакомом городе? Она что телефонный справочник?" – Н-н-е знаю. Я в Антверпене раньше не... не бывала. Только карту...

   "

Это карта города, – тетка в шерстяном жакете, сложенный вчетверо лист. – Ты должна запомнить основные направления... Порт, вокзал, гостиница

..."

   – Он говорил по-немецки?

   "Что? Кто?!"

   – Нет, – качает головой, и от этого движения комната начинает вращаться быстрее. Быстрее, еще быстрее... "Танго, в Париже танго!" – Нет! Он заговорил со мной по-французски.

   – Что он сказал? – справа.

   – Он говорил по-французски? – слева.

   – Припомните! Что он сказал? – Штейнбрюк.

   – Он... ска... Прошу прощения, мадемуазель... Нет, наверное, "извиняюсь". – "

Ах, как крУжится голова, как голова... кружИтся

!" – Мне кажется, он сказал: "Извините, мадемуазель, но мне надо с вами поговорить". Что-то такое.

   – Где это произошло? – из-за спины.

   – Что?

   – Где он к вам подошел? – слева.

   – Он говорил по-немецки? – справа.

   – Я же сказала, не помню! – "Боже, какая пискля!"

   – Не помните, на каком языке он говорил?

   – Нет.

   – Так, где он к вам подошел?

   – Не помню.

   – Ну, хотя бы в какой части города? – опять Штейнбрюк.

   "ОН..."

   – Сэйнт... Амадеус?

   – Может быть, Синт Амандус? – предлагают из-за спины.

   "

В танго, в парижском танго

..."

   – Да, точно. Синт Амандус.

   "

Я подарю вам сердце в танго

..."

   – Как он выглядел?

   "

А ночь синяя, и сладкое вино

... Господи!"

   – К... кто?

   – Этот мужчина, – снова Штейнбрюк. Спокоен, деловит, равнодушен...

   "Машина..."

   – Высокий...

   – Насколько высокий? – слева.

   "Ведь ОН высокий? Ведь так? О, да. ОН теперь высокий..."

   – Н-ну, у меня были туфли на низком каблуке, – она пытается вспомнить, но перед глазами несется круговая панорама комнаты, смазанная скоростью и визгом разогнанного до высоких оборотов мотора. – Я... мне кажется... я не доставала ему до плеча...

   – Метр восемьдесят, примерно, – предполагает капитан Паша справа.

   – Да, возможно.

   "Возможно... Скорее всего... Где-то так... Метр... и еще... почти метр... ОН..."

   – Итак, он подошел к вам, – слева.

   "А кто устроился на подоконнике слева? Знакомое лицо..."

   – На кого он похож?

   – Ни на кого.

   – Можно предположить, что он француз? – из-за спины.

   – Нет, – трясет она головой. – Нет. Если только не из Лотарингии или Нормандии...

   – Значит, сразу видно, что немец, – кивает Штейнбрюк. – Типичный немец, не так ли?

   "Сколько раз он ее об этом спрашивал? Десять, двадцать? И еще художник рисовал... два раза? Или, нет. Кажется, три... Или мне это только приснилось?"

   – Или голландец, – говорит она, но губы и язык не слушаются, и горло способно, кажется, издавать только хрип. – Или... или бельгиец.

   – Он хорошо говорит по-французски? – справа.

   – Грамотно, -

отвечает она,

– небыстро, но... он ошибается... не часто, но... иногда. Достаточно, чтобы... И акцент...

   – Акцент немецкий? – из-за спины, хлестко, угрожающе.

   "Сукин сын! Выблядок!"

   – Нет, еврейский! – выплевывает она вместе с густой слюной.

   – А по-немецки он с вами говорил? – Штейнбрюк невозмутим, холоден, деловит. И предельно вежлив. Ни ругани, ни перехода на "ты", ничего...

   – Нет, – выдыхает она с силой, пытаясь прочистить горло. – Ни слова.

   – Вы сказали, что встреча произошла в Синт Амандус, – снова капитан Паша. – На какой улице?

   – Не помню.

   – А какую-нибудь другую помните? – вопрос уже слева.

   "Пинг-понг! Туда-сюда, обратно... Тебе и мне... Тьфу!"

   "Устрой истерику! – предлагает Жаннет. – Я бы..."

   "Ты бы... УЙДИ!"

   – Вы слышали вопрос?

   – Да... Бругстраат... бруг – это мост, ведь так?

   – Да, по-голландски это мост, – подтверждение приходит из-за спины, и сразу же шелест бумаги.

   "На карте ищет..."

   – Почему вы запомнили именно эту улицу? – а это снова Паша-капитан.

   – П... потому что... Вы мне не верите?! Вы!!! Вы...

   – Прекратите истерику! – властно, как хлесткой пощечиной... Штейнбрюк...

   "Мразь!"

   – Итак? – Паша-инквизитор.

   – Там была улица Бругстраат, и... мост. Я подумала, это значит "Мостовая". И еще... я запомнила кондитерскую. Проходила мимо... открылась дверь, и на меня пахнуло теплом, ванилью, и еще кофе... Я хочу пить!

   – Высокий, похож на немца, – говорит Штейнбрюк.

   – Я хочу пить!

   – Высокий, похож на немца, – равнодушно повторяет Штейнбрюк.