Текст книги "В третью стражу. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 61 страниц)

   ...За неделю до нового года неожиданно позвонила Таня. Голос был веселый, настроение, судя по всему, более чем приподнятое и, скорее всего, несколько разогретое алкоголем. "Вы что в Москве уже гуляете?" – поинтересовался Ицкович. – "А я не в Москве уже". – "А где?" – опешил он, пытаясь понять, что там – где-то там – происходит. – "Я в поезде", – рассмеялась Таня. – "Так ты, что по трубке говоришь? – Олег был весь в мыле, Грейси сунула трубку чуть не в воду и на номер абонента на дисплее мобильника он не посмотрел. – Разбогатела разом?" – "Никак нет! Я на минутку. Я в Прагу еду. С Ольгой договорились встретить в Праге католическое рождество". – "С какой Ольгой?" – Не сразу врубился Олег. – "С Ремизовой! Ну, помнишь, я тебе рассказывала?..."

   И точно рассказывала.

   "Ольга..." – впрочем, сейчас Олег помнил только то, что Таня и Ольга жили в одной комнате в общежитии, когда учились в университете. Только Ольга, похоже, была историком... И... Да! У нее же сестра замужем в Австрии. Могла поехать к сестре и договориться с Таней, встретиться на нейтральной территории. А Прага как раз...

   "И выходит..."

   Выходило странно и даже вычурно. Он договорился с Витькой и Степой встретить Новый Год в Амстердаме, и вот они здесь. Все трое. А Таня договорилась с Ольгой, и... Почему бы и нет? И "родственница" что-то не то про Эдуарда ляпнула: "

Не быть ему королем

"?! – "Ты-то, мать твою, откуда это знать можешь при живом еще Георге?"

   Но, с другой стороны, девицы-то вроде бы договаривались не на Новый год, а на Рождество. Неувязочка получается. Таня однозначно перешла в ночь с двадцать четвёртого на двадцать пятое, то есть, как раз в католическое Рождество, когда, если верить истории про Скруджа происходят очень разные чудеса.

   "А не едет ли у вас, дорогой товарищ, ваша фашистская крыша? Или теперь вместо мальчиков вас на девочек потянуло, причем сразу на всех?"

   – А хочешь, Кисси, я тебе анекдот расскажу? – Олег вдруг обнаружил, что уже минут десять крутит в пальцах незажженную сигаретку, отчего та совсем уже потеряла товарный вид.

   – Какой анекдот? – подняла бровь, удивленная резкой сменой темы разговора Кайзерина. – И не называй меня, пожалуйста, Кисси. Зови меня Кейт, если тебе не сложно.

   – Сложно, – "широко" улыбнулся Ицкович. – А анекдот хороший.

   Как назло, в голову лезли какие-то убогие шутки, которые вполне могли оказаться на поверку старыми и бородатыми, как Карл Маркс и Фридрих Энгельс. А ему требовался знаковый анекдот из того – будущего – времени, который ни с чем не спутаешь, и неправильно не поймешь.

   – Ну, рассказывай, коль приспичило, – пожала плечами Кайзерина. Очевидно, анекдот – последнее, в чем она сейчас нуждалась.

   – Да, так вот, – Олег бросил в пепельницу измятые останки так и не зажженной сигареты, и, достав из пачки другую, неторопливо закурил. – Сидит в Москве народный комиссар...

   – Кто? – удивленно подняла бровь Кайзерина.

   – Народный комиссар, – повторил Олег. – Министр...

   – А!

   – Я могу продолжать?

   – Да.

   – Сидит, значит, в своем кабинете министр, то есть, народный комиссар Путин...

   – Кто? – поперхнулась сигаретным дымом Кайзерина.

   – Народный комиссар Путин, – объяснил Олег, внимательно следивший за реакциями своей дальней родственницы. – Фамилию я, разумеется, придумал. Я не помню, как там его звали на самом деле. Какая-то еврейская фамилия. Ведь ты же знаешь, Кисси, все комиссары евреи.

   – А Путин это еврейская фамилия?

   – Не знаю, – пожал плечами Олег, изображая полного дебила, но не просто дебила, а качественного, то есть, национал-социалистического.

   – А! – кивнула уже порядком дезориентированная Кайзерина. – Да. Я поняла.

   – Хорошо! – улыбнулся Олег. – И вот сидит этот Путин в своем кабинете, а к нему другой комиссар приходит. Мн... Как бы его назвать? Ну, пусть будет, Березовский.

   – Как ты сказал? – она побледнела. Нет, это слабо сказано. У нее кровь от лица отлила. Или как говорят? Ни кровинки в лице?

   – Ну, не знаю, я их еврейских фамилий! – взмолился Баст. – Гусинский, Абрамович, Березовский, Черномырдин, Ходорковский...

   Олег перечислял все фамилии, которые знал, из тех, что на слуху, и которые что-то могли сказать тому, кто знает, о чем, собственно, речь.

   – Ты... – Кайзерина внезапно охрипла, а в зеленых – все-таки они были зелеными – глазах... Ну, пожалуй, Олег мог бы описать это выражение одним словом – безумие.

   – Я... – кивнул он. – А ты... Ольга? Только без истерики!

   Черт! Кто же знал, что ее так проберет, но, слава богу, оклемалась она довольно быстро, и Ицкович – от греха подальше – увел ее из кондитерской на воздух.

***

   "Любопытная ситуация..."

   Любопытная? Ну, вы и скажете, сударь! Ведь это, положа руку на сердце, никакая и не ситуация вовсе, а сплошное безобразие. Фантасмагория и сон разума, вот что это такое! Однако же факт: как минимум дважды на протяжении очень короткого времени: в католическое Рождество и в Новогоднюю ночь в Европе случилось что-то такое, что, как говаривали русские народные сказочники, ни в сказке рассказать, ни пером описать! Или, может быть, случилось это не там и тогда, а здесь и сейчас: в смысле, при переходе 1935 в 1936?

   "Нет, это глупость и дебилизм!" – Ицкович выбросил окурок и потянулся за новой сигаретой. – Все это ведь совершенно условно. Вон в России старый новый год вообще десятого января отмечают... или тринадцатого? – не важно..."

   И потом, дело ведь не в дате, а в сути происшедшего. И почему именно они? Чем таким заслужил это приключение доктор Ицкович из Израиля или профессор Матвеев из России? Почему Таня и почему Ольга? И почему именно русские, хотя он-то как раз русский лишь условно и в кавычках, но все-таки почему? А что если и в январе – в православное Рождество – тоже кто-то?... И, может быть, не в одной Европе... В Израиле вообще Новый Год в октябре! Вот будет весело, когда все мы начнем раскачивать лодку... каждый в свою сторону.

   Он взглянул на Ольгу и мысленно вздохнул.

   "Кажется, пронесло..."

   Ну отчего именно у таких ярких женщин, как Кейт, случаются такие вот постыдные срывы? Или истерику следует приписать Ольге? Или все дело в том, что они слишком разные, тихая и славная, бесконфликтная "белая мышь" Ольга Ремизова – библиотекарь из Питера и яркая, пожалуй, даже экзотичная Кайзерина Кински, жадная до удовольствий, циничная и шумная нимфоманка? Все может быть, но одно совершенно очевидно. Когда Ольга ехала в Вену, где жила ее более успешная младшая сестра, удачно вышедшая замуж за итальянца, работающего в аппарате Евросоюза, ей и в голову не могло прийти, что встреча со старой подругой под новый год в Праге, закончится таким вот кунштюком. На самом деле, как подозревал Олег, Ольге новое амплуа поначалу даже понравилось, не могло, не понравится! Во всяком случае, все, что он знал о ее прошлой жизни со слов Татьяны, говорило в пользу такого предположения. Таня несколько раз упоминала свою старую подругу – они жили в одной комнате в университетском общежитии – и, хотя у нее не было повода подробно рассказывать Ицковичу об Ольге, рассказала все-таки достаточно, чтобы составить представление об этой совершенно незнакомой женщине. "Ольга хорошая", – вот главное, что запомнил Олег. Остроумная и симпатичная – даже в команде КВН играла, – но при этом мягкая, интеллигентная, сначала просто спокойная и неконфликтная, а позже – робкая уже, тихая. Такое случается иногда с людьми, у которых жизнь не задалась. Вот вроде бы все стартовые условия имеются, а не пошло. Почему так? Кто же знает. Ицкович и сам таких людей немало повидал. И даже то, что в связи с несчастным кратковременным браком Ольга попала в Питер, где у нее ни родных, ни знакомых, даже это было, что называется "в струю". Если уж не заладилось, так во всем.

   – Еще кофе? – спросил он, увидев, как, промокнув глаза кружевным платочком, Кейт тянется за очередной сигаретой. – Или лучше коньяк?

   – А это смотря, кого ты спрашиваешь... – грустно улыбнулась Кейт, но глаза уже ожили, засветились. – Если Ольгу, то лучше чай, а если эту твою Кисси, то заказывай коньяк, не ошибешься.

   – Значит, коньяк, – и властным движением кисти Олег подозвал кельнера. – Повторить!

   – Сей минут!

   – А ты, Кейт, запомни, – сказал он тихо, когда кельнер оставил их наедине. – Никаких Ольг, Тань и прочих Маргарит больше нет.

   – Да знаю, я! – отмахнулась Кайзерина Кински. – Ты лучше скажи, милый кузен... у вас?...

   – "А у нас в квартире газ"... – ну и что он должен был ей сказать? – У нас... Мы этот вопрос пока не выясняли.

   – Понятно, – казалось, его ответ ее ничуть не удивил. – А что это был за концерт на публике?

   – Слышала? – удивился Олег.

   – Нет, к сожалению, – она благосклонно приняла предложенный огонь и прикурила. – Только видела. Но впечатление, – она коротко затянулась и снова выпустила дым через нос. – Впечатление вы там произвели. Знать бы зачем!

   – А ни зачем! – усмехнулся Олег. – Зачем люди целуются?

   – Ты не знаешь!? – фыркнула, раздосадованная ответом, Кисси.

   – Вот и мы пели, – улыбнулся ей Ицкович. – И с той же целью. Считай, что застукала нас на балконе целующимися.

   Сформулировалось на редкость удачно, потому что, как бы ни сложились их с Таней отношения, заводить роман с неизвестной ему Ольгой и вполне понятной Кисси Олег не собирался. А раз так, то лучше было сразу же расставить все точки над "I", и к вопросу этому более не возвращаться.

   – Значит, поцелуй... – затяжка, намек на улыбку, выдох с прищуром...

   "Стерва!"

   – Намек поняла... -

оценивающий

взгляд красивых глаз, сияющих то ли от непролитых слез, то ли от играющих в крови гормонов.

– Ладно, кузен, насиловать я тебя не стану... -

циничная

улыбочка

. – И соблазнять тоже.

   – А чем же ты сейчас занимаешься? – Олег кивнул кельнеру, поблагодарив за оперативность, и поднял рюмку.

   – Я тренируюсь... – она тоже взяла рюмку.

   – За знакомство! – предложил Олег.

   – За встречу! – серьезно кивнула Кайзерина и медленно "вытянула" все пятьдесят граммов коньяка.

   "Алкоголичка?"

   – Не бери в голову! – усмехнулась Кейт, перехватив его взгляд. – До алкоголизма еще далеко... но, если ничего не менять, думаю, он не за горами.

   – Тогда меняй.

   – Договорились...

   – А почему Таня мне о тебе ничего не рассказала? -

вот

, значит, что ее волновало больше всего

.

   – Мне она о тебе тоже ничего...

   "А я ей о парнях... И выходит, каждый из нас сам себе на уме... Или все дело в чужих тайнах?"

   В принципе, последнее предположение было не лишено смысла. Одно дело рассказать Тане о себе, и совсем другое – о людях, с которыми ее ничего не связывает. Иди знай, кто и как поведет себя в стрессовой ситуации или на допросе... Меньше знаешь, крепче спишь, не так ли?

   "А кстати..."

   Из четверых "попаданцев", известных Ицковичу на сегодняшний день, четверо оказались здесь шпионами. Так почему бы не быть и пятой?

   – Это будет очень невежливо с моей стороны, спросить, на кого ты работаешь?

   – Я не работаю! – слишком быстрый ответ. Слишком хорошая реакция.

   – Ты меня прекрасно поняла...

   – Послушай, Баст, -

обворожительная улыбка, кошачий прищур набирающих зелень глаз.

– За кого ты себя принимаешь? Ты мне не муж, не любовник... Ты даже родственником мне приходишься чисто условно. У меня таких родственников пол-Европы!

   – Верно! – кивнул Олег. – На этом мы и расстанемся.

   – Что значит расстанемся? – насторожилась Кейт. Похоже, ей это не понравилось.

   – У тебя своя жизнь...

   Остальное было понятно без слов. Он предлагал ей разойтись, как в море корабли и более не пересекаться. И надо отдать Ицковичу должное, он поступал, как настоящий джентльмен и... гуманный человек. Ведь по-хорошему, ему следовало бы свернуть Кайзерине шею. Это понимал он, понимала и она. Свидетелей оставлять не следует никогда. Особенно ненадежных...

   – Зачем же ты меня предупредил? – нижняя губа Кейт предательски дрогнула.

   – Мне не хотелось бы убивать

своих

, – выделив последнее слово, пожал плечами Олег. – Но не обольщайся, Кайзерина! – он намеренно назвал ее этим именем, и женщина поняла его правильно. – Если выяснится, что я ошибся...

   – Меня прибьет... Жаннет, – усмехнулась, взявшая себя в руки Ольга. – А если... Если я предложу дружбу?

   – Я буду польщен.

   – Я не хочу, я боюсь, оставаться одна... – она вынула из портсигара еще сигарету и посмотрела на Олега. – Здесь здорово, но... одиноко и страшно. Спасибо, – прикурила от предложенной спички и снова подняла взгляд. – А с Жаннет и с тобой... Втроем не так страшно.

   – И поэтому ты полезла за нами шпионить?

   – Было любопытно, что она скрывает, – переживать по этому поводу Кейт явно не собиралась, извиняться – тоже.

   – А что скрываешь ты?

   – Ерунду... – пожала плечами женщина. – Я ни на кого не работаю, Баст. Но я... У меня хорошие отношения с турками.

   – С турками? – искренно удивился Олег.

   – А что такого? Я же не болгарка, а австриячка. Мне их взаимные счеты неинтересны.

   – Значит МАХ... – при упоминании этой аббревиатуры Кейт вздрогнула и снова побледнела. Почти как давеча...

   – Как ты?...

   – Кейт, я много чего знаю... Ты связана с полковником Баштюрком или с генералом Тугаем... Ведь так?

   – Да, – кивнула женщина, даже не пытавшаяся уже шутить. – Господин Баштюрк... Я не знала, что он полковник...

   – Бывала у него в Стамбуле? – самое смешное, что это все, что знал Баст фон Шаунбург о турецкой разведке. Название, два имени... и еще слышал как-то про центр в Стамбуле.

   – Нет, – качнула головой Кейт. – Мы обычно встречаемся в Европе. Баст! Мне... ей... Черт! Мне просто нужны были деньги.

   – Успокойся, Кисси! – Олег решил, что достаточно. Второй истерики он не хотел. – Мне-то какое дело! Да сдай им хоть все тайны болгарского генштаба, я-то здесь причем?

   – Ни причем, – робко улыбнулась Кайзерина и вздохнула с явным облегчением. – Уф, напугал!

   – Какие у тебя планы? – Олег решил, что разговор можно и нужно сворачивать, тем более что и время начинало поджимать.

   – В каком смысле?

   – В самом прямом. Вот что ты делала в Праге? Куда собиралась ехать из Вены?

   – В Праге я... Теперь это неважно, – улыбнулась она. – Он стал прошлым, понимаешь, о чем я говорю?

   – Понимаю, – кивнул Олег. – А сейчас?

   – Сейчас я свободна как ветер. Правда, через несколько дней я должна быть в Голландии...

   – Встречаешься с Жаннет?

   – Дьявол! Баст, есть что-нибудь, чего ты не знаешь?

   – Вероятно есть, но я не знаю, что это, – ушел от прямого ответа Ицкович. – Ладно... Я еду в Париж. Поедешь со мной?

   – Почему бы и нет? А ты точно за мной не...

   – Нет, – и это была истинная правда, но, с другой стороны, и отпускать Ольгу не хотелось. "Свой человек в Гаване" никогда не помешает, а Ольга, как неожиданно вспомнил Олег, была не только своей – то есть, еще одним человеком

оттуда

– но и профессиональным историком, и работала "там", что характерно, в отделе истории БАН.

   – Ну, как знаешь, – как-то очень "вкусно" усмехнулась Кейт. – А когда мы едем?

   – Сегодня. Где твои вещи?

   – На вокзале, – вздохнула Кейт. – Ты не представляешь, Баст, какая это морока. Три чемодана... И ведь без них совсем не обойтись...

Глава

8

.

Остающимся

–

Голгофа

   Маленькая, уютная Гаага оказывала на Федорчука странное, почти гипнотическое, действие, – хотелось бродить по узким улочкам окраин, заходить в небольшие лавочки и кафе, и смотреть. Просто смотреть, не прикасаясь, молча, как в музее, переходя от одного дома-экспоната к другому, разменивая возможность изучать улицы-экспозиции на звонкую монету минут и шуршащие банкноты часов. Но этой наличности у Виктора как раз и недоставало до такой степени, что он с удовольствием занял бы у кого-нибудь ещё хотя бы сутки, чтобы прийти в себя. Чтобы только не думать о содеянном, только не вспоминать...

   Внезапно возникшая идея "выставить на бабки" Вальтера Кривицкого, советского резидента в Гааге, поначалу вызвала у Виктора лёгкий приступ энтузиазма.

   "Да мы, таких как он, в девяностые на гнилом базаре ловили и на счётчик ставили... Лохов чилийских. Дятлов тряпочных, бисером обшитых", – накручивал себя как перед неприятной встречей или тяжёлыми переговорами когда-то в прошлом. Или теперь надо говорить, в будущем? Бес его разберёт, но смысл-то понятен и этого достаточно.

   Но недаром сказано, "на трезвую голову"! Работа мысли приглушила горячность первого порыва, а вместо необузданных фантазий, в сухом остатке задержались только вопросы, и становилось их – по мере размышлений – всё больше. Есть ли прикрытие? И если да, сколько их и где? Каков распорядок дня резидента? Как проводят день его жена и дочь? И самый главный вопрос: на чём его ломать?

   В том, что матёрый разведчик не принесёт вожделенные доллары и фунты "на блюдечке с голубой каёмочкой" Федорчук не сомневался. Так же как и в том, что у него самого хватит сил, и физических и моральных исполнить задуманное.

   Celebesstraat, узкая улочка – двум телегам не разъехаться – в северо-западной части Гааги, мирно дремлющая в окружении таких же улиц с колониальными именами: Суматранская, Яванская, Моллукская. В нескольких кварталах от железнодорожного вокзала, – полчаса неспешной прогулки среди одинаковых трёх– и четырёхэтажных домиков, настолько плавно переходящих один в другой, что об изменении номера дома можно догадаться только по табличке, и то не всегда. Казалось, названия улиц придают воздуху особый аромат лежащий на поверхности: пряности и кофе, – но в тоже время с послевкусием солёного морского воздуха и застарелой ржавчины.

   Брусчатка, велосипеды у тротуаров, почтовые ящики и редкие люди, настолько чужеродные между стен красного кирпича, что кажутся необязательными среди этого царства вещей. Дом номер 32, в три этажа: на первом – магазинчик антикварных книг герра Лесснера, окна второго и третьего плотно зашторены, – ни горшков с геранью, ни утюгов на подоконниках.

   Возможность слежки осложнялась тем, что все ближайшие кварталы плотно застроены – дома тянутся стеной, практически без разрывов, ширина улиц и почти полное отсутствие деревьев не оставляют мест для укрытия наблюдателя. Выбор modus operandi невелик, – нагло идти напролом и свернуть себе шею, или подумать, подумать...

   "Думай, голова – шапку тебе куплю!"

   Через несколько минут внешне беззаботного фланирования за перекрёстком с Bonistraat решение проблемы нашлось. И имело вид вполне прозаический, с некоторой, обывательской, точки зрения даже умилительный.

   На тротуаре, перед открытой дверью расположился седовласый, немолодой – даже на первый взгляд – господин. Опорой для его несколько грузного тела служило кресло на небольших, явно не приспособленных для перемещения по улицам, колесиках. Господин кутался в шерстяной плед с геометрическим рисунком тёмных тонов, поверх пледа у него на коленях лежала закрытая книга с тусклым, но хорошо видимым издали, золотым тиснением на обложке: "

Jacobi Sprengeri et Henrici Institoris. Malleus maleficarum

" .

   Виктор усмехнулся про себя, – тоже мне инквизитор на заслуженном отдыхе! Небось, и дыба, списанная по амортизации, в подвале припасена на всякий пожарный случай, и "испанский сапожок" с именной табличкой "За тридцать лет беспорочной службы" от престола святого Петра на антресолях пылится.

   "Впрочем, они же все здесь закоренелые протестанты. Ну да хрен редьки не слаще, пусть благодарность не от Папы Римского, а от наследников какого-нибудь Лютера или Кальвина".

   Рядом с креслом старика, погружённого в созерцание чего-то недоступного случайному свидетелю, скромно сидел небольшой скотч-терьер, – эдакая ожившая сапожная щетка. Поводок его ошейника был привязан к ручке кресла. Хреново, – на искушённый взгляд, – привязан. Хоть и крепко. Подобно хозяину, пёс был занят своими, уж тем более непонятными прохожим-людям, проблемами. Полуприкрытые глаза его казались обращёнными внутрь, навстречу отрицаемой церковью собачьей душе, которая есть тьма египетская по сравнению с человеческими потёмками. Лишь изредка топорщилась верхняя губа, обнажая внушительные клыки вкупе с остальными, – положенными хоть и одомашненному, но всё же хищнику, – зубами. Намёк на рычание, беззвучно проступавший сквозь плотно сжатые челюсти, оставался скорее на уровне тщательно культивируемого охранного рефлекса, нежели прямо и явно демонстрируемой агрессии.

   Федорчук с трудом стряхнул мелкое наваждение с явственным религиозно-философским оттенком, вызванное созерцанием казалось бы обыденной картины отдыхающего породистого пса и его хозяина, открывшего к тому моменту книгу на полях которой рассыпался бисер маргиналий.

   "Хорошо не пудель, язви его в душу. Вроде отпустило немного", – тут Виктор понял, что уже несколько минут стоит на тротуаре рядом с захватившей его внимание и воображение парочкой, – старик и пёс, – и не понимает, что же заставило его перейти на другую сторону улицы, поближе к ним.

   "Тьфу ты, сила неприятная. Чтоб вам пусто было!" – В сердцах высказанное проклятие сорвало невидимый стопор с тугой пружины событий.

   Действие, буквально завертевшееся в последующие секунды, воспринималось в сознании Виктора цепочкой слайдов: "Кошка, выпрыгивающая из открытого окна на тротуар". – "Резкий рывок казавшегося полусонным терьера". – "Прыжок Акелы за добычей". – "Опасно кренящееся кресло". – "Наполненные ужасом глаза старого господина", – но демонстрацию пришлось срочно прервать.

   Федорчук решительно остановил падение старика, и в тот же самый момент поводок лопнул, не выдержав яростного порыва ограниченной в исполнении своих "основных" инстинктов собаки. Терьера пришлось ловить не меньше пяти минут, притом, казалось, он издевался над преследователем, ежесекундно меняя направление движения, оглядываясь на бегу и, – "опять это наваждение!" – ехидно скаля зубы. За время погони жертвами, помимо кошки, конечно же, чуть было не стали два велосипедиста, один молодой почтальон и полицейский, собственно и прекративший этот разгул стихии, приняв на грудь "терьера в прыжке", как защитник принимает футбольный мяч после штрафного.

   Рассыпавшись в извинениях перед потенциальными пострадавшими и в благодарностях перед стражем порядка, Виктор крепко ухватил лохматого возмутителя спокойствия и с поклоном вернул его уже успевшему прийти в себя хозяину.

   Последовавшее за этим приглашение на чашку кофе быстро переросло во взаимную приязнь. Особенно после того как выяснилось что "отставной инквизитор", господин Никлас Ван Бюрен, не только сносно говорит на пяти европейских языках, но и согласен сдать на несколько дней такому любезному молодому человеку как gere Кёек пустующую комнату в своём доме. Сверх оговоренной платы, Виктор легко согласился гулять с непоседливым Burste хоть целый день, с непременным условием не отходить от дома далее двух кварталов, ибо дальше начинались "кошачьи" территории, – "а мальчик нервничает, ну вы понимаете?".

   Федорчук прекрасно всё понимал, кроме одного – невероятного, просто фантастического везения: "Ну вот, начались рояли в кустах и на тротуарах", – бурчал он себе под нос. Но "пятая точка", обычно зудевшая в случае предполагаемой "засады", на удивление вела себя тихо. Со случившимся следовало мириться и использовать случай "на все сто".

   – Вот только готовлю я отвратительно, а кухарка, как назло уехала к родне в деревню, – извинялся господин Ван Бюрен, оказавшийся милым интеллигентным чудаком, читавшим "Молот ведьм" исключительно для "тонкого интеллектуального наслаждения".

   – Ну, вы меня понимаете, молодой человек? Скорее нет, но это не страшно. Лет через сорок поймёте, особенно если дадите себя захомутать какой-нибудь ведьмочке. Ох, и попьёт же она вашей крови, юноша... но это не проблема, рядом есть где перекусить, да хотя бы в кафе Питера Риесмы, что в доме N33. Вполне можете столоваться там.

   Правильная осада, как прелюдия к решительному штурму, начинается с выбора позиции для лагеря. Однако открывать забрало и размахивать флагами с кличем "Иду на Вы" Виктор не собирался. Уютное кафе в доме N33 по Celebesstraat должно было стать основным наблюдательным пунктом, особенно удобным в случае непогоды. Тем более что собаку старого Ван Бюрена там знали и относились к ней подчёркнуто ровно. Косточки не бросали, но кошку запирали в кладовке. Часть этого отношения перепала и на долю немногословного и улыбчивого "бельгийского журналиста". Столик у большого окна, оккупированный им, хорошо виден с улицы, но и улица отсюда насквозь просматривается вплоть до пересечения с Borneostraat.

   Три дня наблюдения за домом Кривицкого принесли более чем положительные результаты. Прикрытие себя не обнаружило, если оно вообще существовало, что по здравому размышлению было бы избыточным для нелегала. Каждый день советский резидент минимум на четыре часа оставался один, после обеда его жена куда-то уходила вместе с дочерью и возвращались они ближе к ужину. Посетители также не баловали вниманием антикварный книжный магазин, за все три дня колокольчик на входной двери прозвонил лишь трижды.

   На третий день, примерно через час после обеда, по "внутренним часам" Федорчука, антиквара посетила дама. Молодая, и как-то по-особенному привлекательная, она вызывала не совсем чётко оформленные ассоциации с виденными, практически в прошлой жизни, картинами европейских художников начала ХХ века. Виктор подумал: – "Девка стильная, да и фигуристая. Не то, что обычная европейская бледная немочь, декаденты плюшевые. Пожалуй, во вкусе Олега будет. Интересно где он сейчас? Наверное, в отличие от меня, потенциальных предателей не пасёт".

   Дама покинула магазин минут через сорок с небольшим бумажным свертком перевязанным шпагатом.

   "Книги? – Во всяком случае, на адюльтер а-ля НКВД не похоже", – решил Федорчук.

   Проходя мимо кафе, за стеклом которого Виктор уже два дня изображал из себя манекен, она улыбнулась, вероятно, каким-то своим мыслям, но так, что сердце Федорчука забилось на противоположном краю тела, а сам он неожиданно смутившись, чего с ним не случалось лет двадцать как, отвел взгляд.

   На четвёртый день, убедившись в отсутствии прямых угроз своим планам, Виктор приступил к активным действиям. Дождавшись ухода фрау и фройлен Лесснер, он открыл дверь магазина.

   – Gotendag, gere Lessner, – эта фраза практически исчерпала голландский словарный запас Федорчука, и он перешёл на французский.

   – Не могли бы вы уделить мне немного своего драгоценного времени?

   – Добрый день, господин...? – Кривицкий принял правила этой, пока непонятной для него игры, ответив также по-французски.

   – Кёек. Андреас Кёек. Журналист из Брюсселя, – Виктор сопроводил представление самой лучшей из возможных в своём исполнении улыбок.

   – Вы счастливый человек, месье Кёек, если можете себе позволить посещать три дня подряд кафе, всё достоинство кухни которого заключается в том, что еда в нём подаётся быстро и горячей, – ответная улыбка Кривицкого также могла служить рекламой чего угодно, лишь бы это вызывало неподдельную радость. – Готов поспорить, что ещё несколько дней, и желудок ваш будет безнадёжно испорчен. Впрочем, я не знаю, как готовит старый Ван Бюрен, возможно ещё хуже. Скажите, оно того стоило?

   – Счастье видеть Вас, герр Лесснер стоит гораздо большего, – Виктор продолжал улыбаться стоя к собеседнику вполоборота.

   За время обмена любезностями он сумел максимально незаметно сократить дистанцию между собой и резидентом, не забывая держать руки на виду.

   "Не спугнуть "пациента", не спугнуть, а то болезный вон как правую руку то и дело к заднему карману брюк тянет..." – мозг Федорчука просчитывал траектории движений, готовясь отдать команду к действию.

   – Вот и коллеги мои подтянулись, тоже журналисты, – Виктор повёл левой рукой в сторону неплотно зашторенного окна – как и я.

   Этого вполне хватило, чтобы Кривицкий "купился", повернувшись вслед за движением.

   "Не знаю, чего ты ждал, – думал Федорчук тщательно "пеленая" бесчувственное тело чекиста, – но явно не банального удара в лоб".

   Так. Теперь дверь – на засов, шторы задёрнуть, табличку повернуть и можно начать осмотр. Вот пистолетик у тебя так себе, – "маузер", пукалка карманная. Но мне хватило бы и тех бельгийских "семечек" что у него вместо пуль. Вдох-выдох, глаза закроем, расслабимся. Что ж руки-то дрожат как у синяка запойного?

   "Извините господа, нервы ни к чёрту", – некстати вспомнился бородатый анекдот, а нервный смешок принёс нечто вроде разрядки.

   Кривицкий очнулся минут через пятнадцать, но уже не свободным, как это было до потери сознания, а надёжно привязанным к спинке и ножкам кресла в необычной позе со спущенными штанами и кляпом во рту. В кресле напротив вольготно расположился "журналист из Парижа" с греческой фамилией. Тут же на высоком столе разложены на взгляд непрофессионала странные вещи: частично разобранный телефон с торчащими проводами, электрический утюг, плоскогубцы и коробка булавок. Резидент был битым волком, и такой набор сказал ему о многом. Даже слишком.

   – И снова: здравствуйте, господин Лесснер! Или вы предпочтёте обращение "товарищ Вальтер"? Могу согласно метрике вас называть. Мне это труда не составит. – Виктор говорил по-русски нарочито медленно и артикулировано, с удовлетворением наблюдая, как в глазах беспомощного резидента буквально плещется недоумение пополам с обидой.

   "Это есть gut, но напустим ещё чуть-чуть туману для полноты картины".

   – Нажаль, идиш не розумею, пан Гинзбург, а то бы добре погутарили с тобой... Я бы тебе спытав, а ты бы мени видповидав...– переход к украинскому языку не добавил ясности во взгляде Кривицкого. Напряженная и, похоже, безрезультатная работа мысли явно проступала на его лице.

   – Не будем тянуть кота за известные органы, а, пожалуй, потянем за них представителя органов иных. Согласен, каламбур сомнительный, но о-очень подходящий к ситуации. Не так ли, Самуил Гершевич?

   Чекист отчётливо задёргался в путах. До него начала доходить безнадежность ситуации и собственная беспомощность. Но более чем возможные мучения, страшила неизвестность. Непонятный "бельгиец", пересевший на край стола и болтающий ногами как мальчишка, пугал своей осведомлённостью и нарочитой беззаботностью, сквозившей в каждом жесте, в малейшей интонации, – уж это распознавать в людях резидент научился, иначе бы не выжил в мясорубке Гражданской и в мутной, кровавой воде послевоенной Европы.