Текст книги "В третью стражу. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 61 страниц)

   Bei einem Tango, Pariser Tango...

   Ich schenke dir mein Herz beim Tango

   Die Nacht ist blau und sЭß der Wein,

   wir tanzen in das GlЭck hinein...

   "Чёрт! – у Виктора едва сердце не ушло в побег через горло. – Мать твою...!"

   А Татьяна, завершив песню, остановилась к «залу» вполоборота, подняла было руку с дымящейся папиросой к губам, но задержав движение, повернула голову и внезапно улыбнулась, создавая такой эффект, что сердце и в самом деле рвануло куда-то сквозь ребра, но...

   – Будьте любезны, "Листья", маэстро!

   "Листья?! Ах, да, "Листья"..."

   И он заиграл, а она... Она прослушала проигрыш, выдохнула дым, и...

   Он даже не заметил, как они "прошли" всю программу, но факт. Прошли. Пролетели. Прожили! И как прожили! Великолепно, замечательно, так, что захватывало дух и рвало на части сердце, и кровь то ударяла в голову, то устремлялась в безрассудный бег...

   – Ты... – сказал он, вставая из-за инструмента. – Ты...

   – Я... – она была обескуражена не меньше Виктора. Наваждение закончилось, но что-то изменилось. – Я даже не знаю...

   – Ты чудо... Олег...

   – Молчи!

   – Ты...

   – По-моему, я готова.

   – Да. Несомненно!

   Они стояли и смотрели друг на друга и глупо улыбались, и Татьяна подумала вдруг, что пить и курить можно бросить и завтра, если вообще. А сегодня, сейчас, положено ей снять стресс или нет?

   "Положено!" – решила она и улыбнулась еще шире:

   – А теперь я хочу вина, а завтра...

   – А завтра? – так же широко улыбнулся Виктор.

   – Завтра ты позвонишь герру Рамсфельду и скажешь, что мы готовы.

   – А мы готовы? – но, уже задавая этот вопрос, Федорчук понял, что знает ответ не хуже, чем Татьяна.

   Глава 6. Европа, март 1936

   Поместье Бойд раскинулось милях в двадцати на запад от Блэрского замка. Впрочем, у Бойдов имелись и свои собственные руины. Метрах в трехстах и на полсотни выше – чуть западнее "New Boyd's House", – торчала среди куп деревьев старинная башня и угадывались остатки крепостной стены, закутанные в плющ, как в шотландский плед. Ну а "Новый дом Бойдов" построили "совсем недавно" – всего лишь в начале восемнадцатого столетия и, судя по состоянию, в последний раз ремонтировали еще до того, как покойный полковник Бойд – в то время молодой человек, но уже в высоких чинах – отправился на англо-бурскую войну. Добравшись из Эдинбурга – морем до Данди, поездом до Питлохри, и, черт знает, на чем ещё до поместья – Степан обнаружил, что верить первому впечатлению не стоит. Особняк и парк действительно выглядели неважнецки, но зато внутри дома Матвеева ожидало немало приятных сюрпризов. К этому моменту стряпчий в Эдинбурге уже поставил сэра Майкла в известность о характере и размере наследства. Ну что ж, почти 150 тысяч полновесных английских фунтов стерлингов – это именно то, чего компаньонам не хватало для "полного счастья". Поэтому и в поместье, – а его стоимость была как раз и не очень-то высока, да и попробуй еще продать эту недвижимость, – Гринвуд поехал скорее для проформы. Однако человеку не дано знать, где и что ему суждено потерять или, напротив, обрести.

   Поднявшись в сопровождении стряпчего из Фосса по каменной лестнице на высокое и просторное крыльцо, Майкл вошел в дом и несколько неожиданно обнаружил его весьма уютным. "Замок" оказался просторен, замысловат, в меру – по-стариковски – запущен, но полон того очарования уходящей эпохи, которое успел вкусить и полюбить еще в раннем детстве сэр Майкл Мэтью Гринвуд. Впрочем, это было только начало. Настоящим открытием дня стали библиотека, вид на озеро, и небольшая висковарня – вернее старинное, девятнадцатого века оборудование – в каменном приземистом строении, укрывавшемся за деревьями "старого" парка.

   Библиотека, пожалуй, могла составить гордость и королевской резиденции в Эдинбурге. Во всяком случае, за час или полтора, что Гринвуд там провел – не в силах оторваться от нежданно-негаданно обретенного сокровища – он обнаружил не менее трех десятков раритетов самого высокого толка. А сложенные в картонные коробки бумаги так называемого "дедушкиного архива" обещали вдумчивому читателю немало открытий из эпохи восстания якобитов и высадки в Шотландии "красавчика принца Чарли".

   "Однако, – думал Гринвуд, без всякого интереса рассматривая коллекцию холодного оружия, принадлежавшую покойному сэру Деррику. – Хоть бросай все и садись изучать!"

   Искушение, и в самом деле, было велико, но Степан решил, что Майкл перебьется, и баронету пришлось отступить. Зато вид на озеро заставил затаить дыхание обоих, и Майкл вдруг подумал, что было бы недурно задержаться здесь на несколько дней, пожить отшельником, и написать ту статью или статьи, о которых они с ребятами говорили всего несколько дней назад в "домике в Арденнах".

   "Остаться здесь? А почему бы и нет?"

   Выяснилось, что это вполне возможно. Женщины из деревни, что в полутора милях по берегу озера, взялись привести в порядок пару комнат и кухню, и даже приготовили сэру Майклу кое-какой незатейливой еды. А он, продолжая осмотр своих новых владений и прикидывая, что на время войны – если она все-таки вспыхнет – поместье может стать для них всех неплохим убежищем, набрел на настоящее сокровище.

   "Оно бы и неплохо, только Олегу нужно будет сделать подходящие документы, да и придумать что-то, чтобы в армию не забрили... Всех".

   – А это что? – спросил он, рассматривая некое заброшенное производство.

   – Судя по документам, – ответствовал стряпчий. – Дед сэра Деррика производил здесь виски. Но производство прекращено еще тридцать лет назад.

   – А оборудование?

   – Право слово, не знаю, сэр, – пожал плечами стряпчий. – Но в Фоссе и Тампел Бридже есть механики и специалисты по производству виски, так что вы сможете...

   – А там что? – кивнул Гринвуд на каменный сарай с тяжелой железной дверью, врезанной в глубокую нишу.

   – Это? – стряпчий проверил бумаги и удовлетворенно кивнул. – Там хранятся бочки с нераспроданным виски.

   – Тридцать лет? – недоверчиво спросил сэр Майкл.

   – Не совсем, – смущенно улыбнулся стряпчий. – Если верить тому, что записано в описи, тут есть несколько бочек "сингл мальт" пятидесятилетней давности.

   "Пятьдесят лет?! О, господи!"

   – Как считаете, мистер Гвин, пойдет ли нам во вред толика этого шотландского нектара?

   ***

   "Отчего здесь нет света? Неужели лорд Ротермир будет принимать меня в этом полумраке? Чёрт! Больно-то как! Только бы не перелом. Большой палец ноги тяжело заживает, – спотыкаясь и беззвучно матерясь на каждом шагу, Степан шёл по огромному кабинету и недоумевал. – Старый хрыч, похоже, совершенно выжил из ума и экономит на освещении, как какой-нибудь Эбенезер Скрудж".

   Впрочем, так думать мог только Степан. Та же фраза, но в исполнении Гринвуда звучала бы иначе.

   "Конечно, – подумал бы он, – лорд очень эксцентричный человек, но не до такой же степени!"

   Внезапно в дальнем углу зажглась настольная лампа. Свет был тусклым, – то ли из-за слабой, свечей в двадцать, лампочки, то ли из-за плотного тёмно-синего абажура, – и казался каким-то мертвенным.

   В таком освещении человек в кресле за письменным столом походил скорее на восковую фигуру или, не приведи господь, на что-нибудь похуже. Проще говоря, он был похож на покойника. Гарольд Сидней Хармсуорт, первый виконт Ротермир, брат лорда Нортклифа, совладелец издательского дома и газеты "Дэйли Мейл" собственной персоной.

   "Сколько ему осталось? Года три-четыре, не больше. С таким цветом лица долго не живут. К доктору не ходи, – не жилец".

   Не зная, что предпринять теперь, когда он добрался, наконец, до этого грандиозного стола, Гринвуд остановился, рассматривая в неловком молчании своего большого босса или, возможно, его бренные останки. Но все-таки по ощущениям "оно" дышало, и значит, лорд Ротермир был жив, и попинать мертвого льва ногами никак не выйдет.

   "А жаль..."

   И вот, представьте, – полумрак, подразумевающий всякие готические ужасы в духе Брема Стокера с его вечно живым графом Дракулой, кладбищенская тишина и даже холод и запах тлена как в самом настоящем склепе. Затянувшаяся пауза и два человека в тишине кабинета изучают друг друга взглядами. Но, разумеется, первым, как и следует, прервал игру в молчанку хозяин дома. Степан даже вздрогнул от неожиданности.

   – Вы знаете, господин Гринвуд, – "Тьфу! Так и заикой недолго стать..." – зачем я вас пригласил? Не трудитесь изображать неведение. Знаете! – голос лорда Ротермира, казалось, звучит откуда-то сверху, из-под самого потолка, полностью скрытого в сгустившемся сумраке.

   "Вот ведь сила неприятная. Гудвин, блин, Великий и Ужасный".

   – Скорее догадываюсь, уважаемый господин Хармсуорт. Дело в моей последней статье...

   – Вот именно. Последней, – скрипучий смех старика с неживым лицом удачно вписался в мрачную атмосферу кабинета. Он искренне радовался удачному каламбуру.

   – Вы позволите объясниться? – Матвеев решил идти ва-банк. Передавая текст злополучной статьи в редакцию, он предвидел последствия. Некоторым образом к ним готовился. И ведь старый хрыч не для того его сюда пригласил, чтобы просто сказать: "Вы уволены", ведь так?

   – Попробуйте, но помните, у меня мало времени, тем более для вас... Гринвуд.

   Неприкрытое оскорбление пришлось проглотить. Не то время и не то положение, чтобы скандалить и требовать сатисфакции.

   "А что – неплохое сравнение, Стоит его использовать. Прямо здесь", – Степан так и продолжал стоять, ибо присесть без приглашения, даже не пришло Гринвуду в голову.

   – Представьте себе, что вы вызвали на дуэль обидчика, сэр, – начал он ровным голосом и с удовлетворением отметил, что в глазах старика вспыхнул огонь интереса. Впрочем, возможно, это ему только показалось, но отступать было глупо и поздно. – Итак, вы назначили секундантов, выбрали место. Пришли с эспадроном или шпагой, как того требовали условия дуэли. А противник ваш явился с луком и полным колчаном стрел. Нет, конечно, у вас дома есть и револьвер, и винтовка, и крепкие вооруженные слуги. Но – дома. Сейчас вы практически беззащитны, а противник, видя это, начинает диктовать условия несовместимые с вашей честью. Представили?

   – Бред, – сказал, как выплюнул, лорд Ротермир. – Пусть и забавный бред... Я никак не могу уловить аллегорию. А как же секунданты? Они так и будут стоять, и смотреть на это... – лорд явно пытался подобрать выражение приличествующее джентльмену, – безобразие?

   – Вы правы, сэр, – кивнул Гринвуд. – У вас есть секунданты, но они, как и вы, безоружны и не желают вступать с вашим противником в пререкания в надежде, что он ограничится только вами и отпустит их подобру-поздорову. Тем более что кто-то из секундантов не испытывает к вам особой симпатии.

   – И что вы этим хотите сказать? В свете вашей последней... – хозяин кабинета не отказал себе в удовольствии покатать на языке свежий каламбур -

последней

статьи.

   – А то, что, пытаясь договориться с Германией, мы имеем перед собой такого потенциально бесчестного противника. Заставить биться по правилам его можно только сообща. Пока такая возможность есть, но мы её благодушно упускаем, считая Гитлера если не союзником, то послушным младшим партнёром, способным применять свои силы именно в том направлении, которое укажем ему мы. Мы выращиваем нацистское государство как боевого пса, готового по команде разорвать или, по меньшей мере, сильно покусать того, с кем мы сами боимся открыто конфликтовать. А с собаки что взять? Тупое животное. Сегодня она бросится на несимпатичного вам человека по одному лишь приказу "фас!", а завтра начнёт искоса поглядывать на хозяина...

   – Молодой человек! Когда вы проживёте столько же, сколько прожил я и обзаведётесь соответствующим жизненным опытом, вы научитесь отличать джентльмена от быдла. Господин рейхсканцлер Гитлер – джентльмен, без сомнения. А те, за союз с кем вы неявно ратуете в своей статье – хамы. Причем торжествующие и очень навязчивые. Одна идея мировой революции чего стоит. И это... как его... запамятовал. А! "Письмо Зиновьева". Я лично распорядился опубликовать его в своё время...

   – Допустим, сэр, что все так и есть, – вежливо кивнул Гринвуд. – О подлинности этого письма спорить не будем, но у меня и не только у меня создалось впечатление, что автор сего опуса никогда не покидал пределов не только Империи, но и городской черты Лондона. Что же до большевистских идей... Мы скоро увидим, как разительно переменится риторика и практика советских вождей. Вспомните как быстро французы, после "свободы равенства и братства", расстались с первоначальными иллюзиями и лозунгами, и начали строить обычную империю. Так и большевики – по некоторым признакам – отбросят липнущую к ногам революционную шелуху, и будут вести прагматическую внешнюю политику. Как и их предшественники в деле цареубийства, русские скорее рано, чем поздно произведут смену караула, избавившись от самых одиозных горлопанов, станут вполне вменяемыми и договороспособными. С Гитлером же всё наоборот...

   – Не равняйте германского вождя с кучкой уголовной шпаны! – лорд Ротермир чуть ли не взвизгнул от возмущения. – Вы... – казалось, он несколько секунд подбирал слова, – молоды и неопытны, наглая большевистская пропаганда одурманила ваш разум. И не только ваш! Я не удивлюсь, если узнаю, что отпрыски уважаемых фамилий тайно посещают... – похоже, газетному королю снова не хватало слов, – марксистские кружки. Я глубоко убеждён, что вам, с такими взглядами совершенно нечего делать в моей газете!

   "Это провал, – подумал Матвеев. – Теперь только в управдомы".

   – Я заявляю вам – вон из профессии! – Хармсуорт не унимался. Брызгал слюной, мимика его была столь оживлённой, что даже цвет лица стал, наконец, похож на человеческий. – Вас забудут уже через пару лет, а ваша фамилия в газетах снова появится только в разделе уголовной хроники!

   – Хорошо, пусть так, – Матвеев и Гринвуд, как ни странно, одинаково были в ярости. Хвалёная британская демократия повернулась к ним даже не тылом, а чем-то худшим. Чем-то вроде лица разъярённого лорда Ротермира, уже стоящего одной ногой в могиле, но продолжающего свой крестовый поход.

   – Зато вы, господин Хармсуорт, останетесь в истории только потому, что сначала поддержали Мосли, а потом его предали. Вас будут помнить как первый "кошелёк" британского фашизма. К тому же трусливый "кошелёк". Прощайте! Шляпу можете не подавать...

   Резкий поворот, рывок, и заполошное сердцебиение... Матвеев проснулся в холодном поту. Простыня, которую можно было выжимать, несмотря на отсутствующее отопление и открытую форточку, предательски запуталась в ногах. На правой очень сильно болел ушибленный во сне большой палец. А в ушах всё ещё звучал визгливый голос лорда Ротермира: "Вон из профессии!"

   "А пить, сэр, надо меньше. Приснится же такое! Похоже действительно – сон в руку. Но с другой стороны..."

   Матвеев сел на кровати и огляделся. Чужие стены, незнакомая кровать... "Ах, да! Это же дом тети Энн! И он..." – Степан усмехнулся, покачал головой и, встав с кровати, стал одеваться. Ходить по большому пустому дому в чем мать родила было не с руки. Просто холодно, если честно.

   Судя по белесой мути за окном, – раннее утро. Вполне можно урвать для сна еще как минимум часика два. Но, увы, теперь – хрен уснёшь, после такого привета от расторможенного подсознания. А всего-то делов – пальцем стукнулся. Витьку с Олегом, небось, такие сны не мучают... Терминаторы карманные. Пришли, увидели, замочили. И совесть у них – не выросши, померла".

   На огромной чужой кухне он секунду-другую постоял, соображая где здесь что, но разобрался в конце концов: нашел кофейник и кофе, а плита, как ни странно, оказалась еще теплой, так что и угольки живые под пеплом обнаружились. Степан подложил к ним несколько щепочек и раздул огонь. Тело двигалось само, выполняя простые привычные действия, совершенно не мешая думать.

   "Что делать-то теперь? Придётся новую тему искать. Сроки поджимают. Как там Крэнфилд говорил про "любимую Польшу и эту, как её, – Чехословакию... Теперь главное – не пропустить момент... А запах какой..."

   Кофе уже дал аромат, но еще не сварился, да и огонь...

   "Бытовые навыки закрепляются быстрее всего", – подумал он, – "первый владелец тела" был нешуточным гурманом, по крайней мере в сфере кофейно-чайного потребления.

   "А Польшу, пожалуй, оставим на сладкое. Никуда это "уродливое детище Версаля" от нас не денется. Сейчас важнее Австрия, Германия и Чехословакия. Ох, "в руку" Витька так мрачно пошутил давеча о фронтовых корреспондентах. Что-то меня такие лавры не прельщают ни разу, да и не случится пока еще, а там посмотрим".

   Но

Улита едет, когда-то будет

. Пока кофе сварится...

   "Слюной изойдешь..." – Майкл наполнил оловянную кружку прямо из-под крана и выпил залпом.

   "Благословенные времена, – вздохнул Степан, прикладываясь к полупустому графину, наполненному "божественным нектаром", – воду можно пить просто так, без многоступенчатой очистки и ионов серебра. Почти буколика и прочее пейзанство".

   "Пожалуй, стоит начать с республики чехов и словаков, а также судетских немцев,

– Такое решение представлялось Матвееву наиболее оправданным, ибо события, происходящие в узкой гористой полосе, поясом охватывающей исконно славянские, чешские, районы, – в последние недели, всколыхнули немного застоявшуюся Европу.

– Нет, конечно, можно следовать старому шаблону – "невинные жертвы" и "захватнические планы". Но так не пойдёт. -

Степан закурил и, подумав, сделал еще один глоток виски.

– А если просто попробовать объективно и беспристрастно рассмотреть этот вопрос с точки зрения всех участников?

–

он

выдохнул дым и заглянул жадным взглядом в носик кофейника. Увы, кофе еще не созрел.

– Тогда и хвалёную британскую равноудалённость соблюдём и... И на ёлку влезем. Что хорошо – в архивы обращаться не надо. Всё интересующее меня происходило буквально на глазах Гринвуда. Прямо или косвенно, оно отложилось в голове. Её содержимое мы и попользуем".

   Память у Майкла Мэтью оказалась если не слоновьей, то близкой к тому идеалу, о котором ещё Бурлюк говорил: "память у Маяковского, как дорога в Полтаве, – каждый галошу оставит".

   Отпивая из чашки мелкими глотками ароматный и слегка отдающий сандалом кофе, – палочка сандалового дерева пришлась очень кстати, – Степан устроился работать в нише эркера с видом на недвижные воды озера. Бумага нашлась, карандаши тоже. Ну, а пепельниц в доме было даже больше, чем надо.

   "Ну-с, с чего начнём? То, что запоминается всегда последняя фраза, – спасибо, товарищу Исаеву – уже в зубах навязло. Гм...

– Матвеев задумался не на шутку, ибо писать что-то кроме научных текстов разной степени зубодробительности, ему раньше не приходилось.

– Впрочем, "мгновения"... до них еще годы... А встречают всегда по одёжке".

   Давным-давно, в далёкой Галактике... Чёрта с два!

С момента окончания Великой войны прошло всего ничего – каких-то пятнадцать-шестнадцать лет. Но, похоже, годы величайшего напряжения всех материальных и моральных сил Империи прочно кое-кем позабыты. Особенно ярко эта внезапная амнезия проявилась среди обитателей одного известного дома на Даунинг-стрит. Забыты все трудности и свершения тех лет, вместе со статьями Версальского и Сен-Жерменского договоров

. Теперь, одному из уродливых, но, тем не менее, жизнеспособных детищ этих соглашений грозит как минимум гражданская война, а то и распад в результате иностранной интервенции. Смерть Генлейна перевела конфликт Праги с немецкими окраинами Чехословакии из латентной фазы в активную.

   "Пожалуй, с этого и начнём!"

   Как ни странно, пошло вполне нормально.

   "Как в лучшие времена!" – едва ли не хором признали и Матвеев, у которого таковые завершились лет десять назад, хотя и в последние годы на низкую продуктивность грех было жаловаться, и Гринвуд, у которого все на самом деле только начиналось. Степан лишь задумывался время от времени над тем как сопрячь знания Гринвуда с его собственными отрывочными представлениями об истории довоенной Европы и, самое главное, куда деть убеждения, сформированные "ещё при советской власти". Вот эти буквально встроенные в подсознание убеждения и мешали, вступая в противоречие с холодной объективностью, требовавшейся ему сейчас. Так что воленс-ноленс пришлось идти на очередной компромисс с самим собой.

"

Кому как не британцам, знать до какого состояния нужно довести четверть населения своей страны, чтобы она потребовала отделения! –

Нарываемся на скандал, сэр Майкл? Делай что хочешь, изворачивайся ужом на сковороде, но про Ирландию – ни слова! Не то полетишь со свистом ещё вернее, чем во сне. И красная рука не поможет

. – Нет, сначала, конечно, речь шла об элементах автономии, о возможности местного самоуправления, о придании немецкому языку статуса официального на региональном уровне. И не стоит всё сваливать на

"

коварных нацистов

"

. Зёрна упали на хорошо унавоженную почву. Чехи отомстили за века пренебрежительного отношения к себе, как к гражданам второго сорта, со стороны правящего немецкого большинства Австрийской монархии. Не без удовольствия, стоит отметить, вернули должок. Но где и когда это происходило по-другому?

Да и само немецкое меньшинство, составлявшее большинство, как это не парадоксально звучит, в западных районах Чехословакии, исторически бывших германскими землями, – нельзя представлять как единый организм. Единства не было и в помине. То, что на выборах тридцать пятого года две трети взрослого населения Судетской области проголосовали за партию Генлейна, не говорит об их пронацистских симпатиях. Просто им быстро надоела «роль без слов», которую чехи исполняли предыдущие триста лет. Что же до оставшейся трети, то она проголосовала за другие немецкие и чешские партии.

Не стоит забывать так же, что среди условной этнической общности под названием «судетские немцы» есть не только сторонники независимости и приверженцы национал-социалистической идеи. Кстати сказать, именно Судеты стали родиной движения и идеологии, ныне правящей в Германии. Ещё до начала Великой войны там была основана «Немецкая рабочая партия», один из лидеров которой, – Рудольф Юнг, – в 1919 году написал программную для всего современного нацизма книгу «Национал-социализм»

. Но это лишь одна сторона медали.

С другой стороны не подлежит сомнению тот факт, что Чехословацкая республика стала одним из убежищ противников режима Гитлера – социал-демократов, пацифистов и представителей прочих столь же ненавистных для нынешних хозяев Германии течений и партий. Эти люди также осели преимущественно в северо-западных районах государства, населённых их соплеменниками. Именно они отдали более четырёхсот тысяч голосов на выборах против партии покойного учителя физкультуры

.

Кто убил Генлейна? Этот вопрос не так интересен для вдумчивого читателя, анализирующего последние события в Чехословакии...

" – Степан задумался, отхлебнул кофе, закурил новую сигарету и покачал головой. – Как же "не интересен!" Пол-Европы ночей не спит, волнуется – кто же такой злыдень, что готов ввергнуть маленькую мирную страну в хаос братоубийственной войны? А спрашивать "кто подставил кролика... – тьфу! – Гитлера", безумно вредно для здоровья, – мысли Матвеева то неслись галопом, то застывали в изнеможении, но, несмотря на это, стопка исписанных карандашом листов неуклонно росла.

   Статья постепенно обретала костяк тезисов и фактов, оставалось нарастить на него плоть анализа, авторской точки зрения, наконец. "Под размышления" о возможных действиях Гитлера и о позиции Шушнига и Муссолини была сварена и выпита вторая и третья порция кофе, пепельница заполнилась окурками, а солнце незаметно оказалось в зените, тучи разошлись, и вода в озере засверкала, как расплавленное стекло. Но ничего этого Матвеев-Гринвуд не замечал. Степан впал в азарт, сродни тому, что охватывал его раньше, при написании научных статей, особенно таких, где нужно было добавить изрядную долю полемического яда. Творчество на неизведанном поле журналистики, – статья о Голландии в зачёт не идёт, её писал по большей части Гринвуд, – захватило настолько, что он позабыл о времени, о еде, об испорченном сне и прочих мелких неудобствах.

"

Было бы опасным заблуждением, думать, что чешский национализм, также как и словацкий, возведен в ранг государственной политики. К счастью они, в своих крайних проявлениях, остаются уделом небольших групп политических маргиналов в Праге и Братиславе. История жизни вождя запрещённого

"

Фашистского национального сообщества

"

генерала Рудольфа Гайдля

, немца по отцу и черногорца по матери, женатого на албанке, служит самым наглядным примером невозможности подойти к проблеме национализма в ЧСР с обычными мерками...

"

   "Смешно выходит, – думал Степан, – матёрого антикоммуниста, организатора мятежа чехословацкого корпуса в 1918 году, соратника и противника Колчака, два года назад посадили в тюрьму по обвинению в шпионаже в пользу Советского Союза. Ничего не напоминает? И это в одной из самых молодых европейских демократий... буйный, однако, народ эти чехи. Ещё со времён Реформации жить спокойно соседям не дают. То из окна немцев выкидывают, то свет истины на копьях по округе несут".

   А на бумагу ложилось:

"Немцам, по Версальскому договору было отказано в праве на самоопределение. Насильно разделённый между несколькими государствами, единый по крови народ, рано или поздно вспомнит о своих корнях и потребует, по меньшей мере, уважительного к себе отношения. Внезапный подъём национального самосознания, особенно на фоне последствий катастрофического военного поражения и экономического упадка, – вещь очень опасная. И опасность эта происходит от тех, кто стремиться стать во главе законного народного возмущения. Пока Судето-немецкую партию возглавлял трагически погибший в январе Конрад Генлейн, большая часть её деятельности не выходила за рамки закона. Теперь же, после его насильственной смерти при очень сомнительных обстоятельствах, новое руководство пошло на эскалацию конфликта, с порога отметая, как невозможные, любые обвинения в причастности Германии.

– А других-то объяснений, благодаря импровизации Олега, у чехов просто нет.

– Но нынешний конфликт уже отнюдь не гражданский протест в духе Махатмы Ганди. В Судетах стреляют, и чем это, спрашивается, не полноценная гражданская война? Война, способная разделить страну не по географическому или политическому, а по национальному признаку...

"

   "Конечно, чехи виноваты сами, – думал Матвеев, закуривая очередную сигарету, – увлеклись они борьбой с немецким засильем. Поменяли шило на мыло, установив вместо равноправия мелочно-мстительный режим по отношению к нацменьшинствам. Фактически, сейчас с одной стороны происходит ухудшенный вариант

случившихся в нашей истории

событий сентября тридцать восьмого, правда без давления со стороны Берлина. С другой стороны налицо элементы еще более поздних конфликтов – массового выселения немцев из тех же районов летом-осенью сорок пятого, сопровождавшегося их частичным истреблением. Немцы, да и австрийцы тоже пока не в силах серьёзно чего-то требовать. Так, оружие через границу перекинуть, боевиков, вроде приснопамятного Скорцени, поднатаскать, инструкторов судетскому "фрайкору" опять же предоставить. Да и чехи ещё не те полутравоядные, какими станут через пару лет. Резкие ребята. Зачистки проводят в лучших традициях. В города без надобности не суются, лишь блокируют. Без еды и подкреплений много не навоюешь. Да и долго кувыркаться – тоже не получится..."

   "Чего-то не хватает в статье. Перчинки какой-то", – тут Степан застопорился. Мысль потребовала еще две сигареты и одну чашку кофе.

   "Кофеин с никотином из меня скоро можно будет извлекать в промышленных масштабах. Промышленных..."

   "

Казалось, проще наплевать на то, что немецкий народ, разделённый между пятью государствами,

– "А что вы хотите? Когда делили Германию и Австрию не спрашивали. Польше – кусочек, Франции – ещё один, Чехословакию вообще слепили "из того что было!"

– не есть единое целое ни в плане экономическом, ни политическом, ни даже культурном, и «восстановить историческую справедливость». Воссоединить разделённый народ по мифическому принципу «зова крови». Это слишком простой и легковесный подход. Вместе с Судетами, Чехословакия теряет самый промышленно развитый район. Кто же его приобретёт? Ответ не имеет иных вариантов: Германия. Австрийское руководство, при всей видимой решимости противостоять политике Праги и нарочитой античешской риторике, не имеет ни сил, ни воли для проведения активной внешней политики. После прихода к власти Адольфа Гитлера германское государство получило новый импульс в развитии. Начало постепенно преодолевать последствия мирового экономического кризиса. Вместе с тем, явно стала заметна политика по ремилитаризации нового немецкого Рейха. Присвоив себе Судетский район с его предприятиями, Гитлер расширит базу для дальнейшего наращивания мускулов

"

.

   "Интересно, кому придётся испытать на себе силу обновлённой Германии? Об этом мы, несомненно, узнаем через несколько лет".

   Степан перечитал последнюю фразу и удовлетворенно кивнул. Получилось совсем неплохо. Ну а дальше? Дальше-то как раз ясно.

   "

Задумаемся ещё над одним вопросом – как быть с системой международных отношений в Европе

? Системой,

сформировавшейся

– заметим -

после Великой войны, на основе Версальских и иных близких по времени соглашений. Распад Чехословакии приведёт к неизбежной ревизии основополагающих статей этих договоров. Границы перестанут быть священными. На примере той же несчастной Чехословакии можно разглядеть, что соседствующие с ней государства, кроме уже упомянутых выше, не прочь отхватить по кусочку от полумёртвого, в перспективе, тела. Польша округлится за счёт Тешинской Силезии. На Карпатские районы давно уже поглядывает Венгрия. И это будет дурным примером, даже явно интерпретируемым сигналом для тех, кто спит и видит, как бы избавиться от версальских ограничений и пересмотреть европейские границы

".

   "Всё, хватит, – мысли Степана, как и логические построения черновика его статьи, стали ходить по кругу, – ещё немного и, загнавшись, понесу пургу. И результат будет точно как во сне. Собьют на взлёте. Всё равно чего-то не хватает. Например, о договорных обязательствах Франции и Союза по отношению к чехам. Угу, а ещё о невозможности их адекватной реализации из-за отсутствия общих границ. О, а это хорошая мысль! Этим и закончим. Завтра к вечеру допишу и вышлю в редакцию из почтового отделения в Питлорхи, а потом можно будет немного отдохнуть. Тем более что Ольгин материал по Балканам требует лишь минимальной стилистической обработки, не считая собственно перевода на английский".