Текст книги "В третью стражу. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 61 страниц)

   – Не знаю, – пожал плечами капитан Натан, но огонек, вспыхнувший в его холодноватых глазах, заставлял усомниться в произнесенных словах. – Насколько мне известно, на суде Ласаль утверждал, что невиновен.

   – На суде? – не поверила Кейт. – Но бой же только закончился, капитан, или вы имеете в виду какой-то другой бой?

   – Этот самый, – подтвердил командир роты Ноль. – Но товарищ Марти созвал трибунал прямо "по горячим следам". В общем, полковник Путц из штаба фронта... Вы знаете Путца? Он эльзасец, кажется.

   – Нет, – покачала головой Кайзерина. – Я такого не знаю.

   – Он подписал приговор... – тихо закончил историю Натан.

   – Кто же теперь командует батальоном?

   – Батальоном командую я, – уверенность вернулась в голос капитана. – И мы возьмем Замору, но, вероятно, не сегодня и не завтра, хотя русские и хотели, чтобы мы обеспечили им фланг.

   – Это тоже не военная тайна, – поспешил он заверить Кайзерину. – Все это отлично известно по обе стороны фронта...

   2.

«Действия сводной маневренной мотомеханизированной группы в Первой Саламанкской операции 1936 года». Оперативно-тактический очерк начальника кафедры Академии Генерального Штаба РККА, комбрига Андрея Никонова (отрывок)

   "...По стечению обстоятельств, имевших роковое значение для наступления республиканцев, в Саламанке оказался генерал Мола, командующий Северной армией, один из лучших военачальников мятежников. Получив известие о прорыве фронта под Вальядолидом и пленении всего местного командования националистов, он с группой штабных офицеров в срочном порядке вылетел в Тордесильяс. Однако из-за поломки самолет Молы был вынужден приземлиться в Саламанке. Здесь командующий армией узнал, что Тордесильяс захвачен республиканцами, стремительно продвигающимися на юг. Генерал Мола принял единственное правильное решение: отказаться от попыток остановить республиканцев севернее рубежа Монтеррубио-де-Армуния – Кастельянос-де-Морискос и все резервы, имеющиеся в распоряжении, бросить на создание оборонительных позиций под Саламанкой. На вышеозначенный рубеж был выдвинут отряд полковника Тины, состоящий из самых боеспособных подразделений санхурхистов: двух таборов марокканцев и батальона наваррских рекете. Отряду были приданы четыре батареи противотанковых орудий. Тина поклялся командующему, что живым он республиканцев не пропустит.

   Тем временем авиация националистов предприняла все возможное для того, чтобы остановить наступающие войска республиканцев. И если налет на передовые отряды маневренной группы был успешно сорван нашей авиацией, то удар по тылам, нанесённый утром 25 декабря увенчался полным успехом. Несколько колонн с пехотой и артиллерией были сильно потрепаны, а колонна с горюче-смазочными материалами полностью уничтожена. Кроме всего, под бомбовый удар попал и передовой командный пункт механизированной группы. Комкор Урицкий с тяжелым ранением был эвакуирован в госпиталь. В командование войсками корпуса самовольно вступил представитель наркомата обороны, прибывший незадолго до этого из Москвы...

   ...Первым к Саламанке вышел 25-й отдельный танковый батальон. Уничтожив огнем и гусеницами отступающий по шоссе отряд вражеской пехоты, танкисты днём 24 декабря ворвались в предместье города, но натолкнулись на противотанковую батарею противника и, потеряв несколько танков, отступили.

   К исходу дня к столице одноименной провинции подошли основные силы маневренной группы, за исключением стрелковых батальонов. Пехота, утратив большую часть транспорта, продолжала движение в пешем порядке и сильно отставала от танков. Отсутствие пехотной поддержки и надвигающаяся темнота не позволили продолжить наступление на Саламанку. Первоначально не планировалось вести активные боевые действия и на следующий день...

   ...Утром 25 декабря в распоряжении командира маневренной группы находилось уже две стрелковые роты неполного состава и пятьдесят танков. Однако топлива в танках почти не оставалось. Поэтому комбриг Павлов приказал слить весь бензин в танки первых двух батальонов мехбригады и на рассвете предпринял атаку позиций националистов практически без артиллерийской подготовки, но зато несколько южнее предыдущего места наступления. Противник, не ожидавший удара на этом участке, дрогнул и отступил. Наступающие подразделения проникли в город, захватили несколько баррикад и, не получив обещанной им раннее поддержки, стали во второй половине дня готовиться к обороне. Вскоре, подтянув подкрепления, националисты смогли контратаковать. Наши стрелки и танкисты оборонялись до последней возможности, но были вынуждены отступить. Отходить пришлось под сильным огнем противника, в условиях плохой видимости – уже наступила ночь – и сложного рельефа местности. Общие потери бригады составили около восьмидесяти человек. Ровно половина из двадцати остающихся на ходу танков была уничтожена противником, в основном с помощью динамитных шашек и бутылок с горючей смесью, остальные – пришлось оставить при прорыве на соединение с главными силами ввиду отсутствия горючего и боеприпасов...Тем не менее, знамя бригады утеряно не было...

   ...Судьба командира группы комбрига Павлова оставалась неизвестна еще по крайней мере в течение суток...

   3.

Виктор Федорчук / Раймон Поль, VogelhЭgel

, в семнадцати километрах южнее Мюнхена, Германия, 25 декабря 1936

   Накануне прошел снег, но не растаял, как это часто случается в Баварии, а остался лежать белым искристым полотном на полях и холмах. Укутались в белую одежку кроны деревьев перед домом, и густой кустарник, разросшийся вдоль выложенных диким камнем дорожек. Очень красиво и безумно трогательно, имея в виду, какой сегодня день.

   "Рождество..."

   Словно услышав его мысли, где-то неподалеку зазвонили церковные колокола, а еще через мгновение посыпался снег. Большие, пушистые хлопья, искрясь в свете фонарей, медленно опускались на землю скрывая неровности и сглаживая острые углы.

   "Рождество..."

   – Выпьете с нами? – спросила Вильда.

   – Мужчинам, мадам, такие вопросы не задают... – он отвернулся от окна и посмотрел на женщин.

   Кадр был... – ни дать, ни взять – рождественская открытка. Немецкая открытка... Впрочем, возможно, и французская или польская....

   "Европейская, вот в чем дело!"

   Две женщины, блондинка и рыжая, – и, разумеется, обе молодые и красивые – сидят, едва не обнявшись, на изящно выгнувшемся диванчике, придвинутом довольно близко к разожженному камину. В камине на дубовых поленьях с тихим уютным потрескиванием танцует пламя, женщины улыбаются, а в руках у них плоские хрустальные бокалы с шампанским.

   "Улыбаются... Улы..."

   – Я сейчас! – он опрометью выскочил из гостиной и понесся в свою спальню. В голове звучало только одно: "Не меняйте позу, девочки! Только не меняйте позу!"

   Дурдом. Именно так. Взлетел по лестнице, повторяя как заведенный эту вполне идиотскую фразу. Ворвался в спальню, схватил "Лейку" брошенную на кровать еще после утренней прогулки. Выскочил обратно в коридор, скатился по лестнице вниз...

   – Замрите! – дамы обернулись к нему, а он выхватил из хаоса обрушившихся на него впечатлений две пары огромных глаз – голубые и зеленые – и нажал на спуск. – Есть!

   – Что есть? – явно недоумевая, спросила Таня.

   – Обложка к новой пластинке, – облегченно улыбнулся Виктор. – Рисовать, разумеется, будет художник, но композиция, настроение... Такое не придумаешь!

   – О, да! Виктория рассказывала мне, что вы сумасшедший... – с каждой новой встречей Вильда становилась все более шикарной женщиной. Красивой она родилась – "Что да, то да" – но школа Кайзерины способна сделать и из болонки львицу.

   "Светскую львицу...Или суку, что вернее".

   Ведь Вильда скорее волчица, чем мопс... Домашний волк, он все равно волк...

   "Закрыли тему!" – приказал он себе, сообразив на какие глупости его вдруг "пробило".

   "Тоже мне беллетрист!" – но с другой стороны, амплуа "нервического психопата" освобождало от излишней опеки военной разведки СССР. Им про Виктора было определенно сказано, что он "не в теме", но безобиден, аки агнец, поскольку кроме себя любимого, своих песен и "своей Виктории", ничем больше в жизни не интересуется, хотя и делает вид, что вполне адекватен.

– ... вы сумасшедший...

   – А я и есть сумасшедший, – сделал страшные глаза Виктор. – Правда, милая?

   Очки в очередной раз – как бы сами собой – сползли на кончик носа, и Виктор глянул фирменным взглядом поверх дужки.

   – Истинная правда, – "серьезно" подтвердила Татьяна, в последнее время и сама сходившая с ума от этих его "фокусов". – Мне перекреститься?

   – Тебе? – словно бы удивился он, входя в роль "жестокого вампира".

   Но тут их только начавшуюся игру прервали – Виктор почувствовал движение открывающейся тяжелой двери.

   "А жаль, – Виктору, и в самом деле, было жаль. – Могло получиться весьма изящно. Вполне в духе времени – Рождество, снег, вампир... Написать, что ли, сценарий?"

   – Ваши газеты, герр Поль.

   Теперь он оглянулся... Отслеживать все и вся, ни на мгновение не теряя контроля над ситуацией – даже если пьян, влюблен, или умер – становилось второй натурой, точно так же как первой – неожиданно оказался "легкий" и словно бы слепленный из противоречивых киношных образов Раймон Поль – поэт и "настоящий француз".

   Итак, он услышал тихий шелест открываемой двери, затем скрипнула половица под осторожной ногой...

   -

Ваши газеты, герр Поль!

– В проеме двери с толстой пачкой газет, выложенной, как

принято в приличных домах

, на серебряный поднос, стоял Гюнтер – старый слуга семьи Шаунбург.

   – Наши газеты! – оживилась Татьяна и, "вспорхнув" с изящного венского канапе, бросилась навстречу Гюнтеру.

   – Уф! – сказала она через мгновение. – Они же все немецкие!

   – Не страшно! – очень "по-бастовски" успокоила ее тоже поднявшаяся на ноги Вильда. – Я с удовольствием вам переведу.

   "С кем переспишь, так и заговоришь... Народная мудрость".

   – Было б чего переводить... – последние дни пресса не оправдывала затрат времени и энергии на доставку в "Птичий холм".

   Писали о всяких пустяках, но ни из Испании, ни из Праги или Вены никаких важных известий не поступало. И Москва молчала. В прямом и переносном смысле помалкивала: ни официальных заявлений, ни шифровок из ГРУ. Тишина. Покой. Снег...

   В Москве, возможно, – и даже, скорее всего – снег лежал давно и надежно. А вот в Испании его – кроме как в горах – днем с огнем не сыщешь. И где-то там, в теплой стране Испании, потерялись, растворившись в тумане неизвестности, Олег, Ольга и Степан, от которых тоже давным-давно – больше месяца – не было известий.

   – Ох! – сказала вдруг Вильда, бледнея.

   – Что?! – подалась к ней, испуганная этим грудным "Ох" Татьяна.

   "Надеюсь, не некролог..." – Виктор посмотрел на пачку сигарет, брошенную на сервировочный столик, но решил не "совершать резких движений".

   – Тут его очерк...

   "Твою мать!"

   – Его?

   "А эта-то что? Или подыгрывает?"

   -

Его

!

   Ну, кто бы сомневался.

Его

.

Очерк

. Баста, стало быть, нашего обожаемого очерк. В "Берлинер тагеблатт", очевидно. Свежий, не читаный...

   "Опять повезло", – Виктор все-таки подошел к столику, вытряхнул из пачки сигарету, пока дамы, эмоционально переживая момент, разворачивали газету.

   -

Испанский бренди хорош сам по себе

, – прочла едва ли не с придыханием Вильда.

   На французский она переводила легко, практически без запинок, но если разобраться, текст был весьма странный по нынешним временам, хотя и абсолютно в стиле Олега. Ни войны, ни политики, но зато много вкусной экзотики. Марки бренди "Дон Пелайо" и "Великий герцог Альба", бочки из-под хереса, оценка вкусовых качеств и сахаристости испанского винограда... Множество подробностей и сочных деталей, и музыка жизни, звучащая то яростно, как мелодия фламенко, то под сурдинку, как отзвук далекой серенады в тиши летней ночи. Поэтично, терпко и жарко, и попробуй догадаться, что в Испании сейчас не "

тишь да гладь, да божья благодать

", а война, мор и глад!

   "А ведь он стал хорошо писать, – неожиданно сообразил Виктор. – Просто замечательно..."

   Даже через перевод до Виктора долетало "дыхание" исходного текста. И текст этот был отнюдь не так прост, как могло показаться при беглом, невнимательном прочтении. Нетривиальный это был текст, одним словом. Но, если так, вырисовывалась определенная закономерность.

   "Любопытный казус..."

   Он плеснул себе коньяку – совсем чуть-чуть, скорее, для аромата, чем для выпивки – и, закурив, снова отошел к окну. На парк и подъездную аллею медленно продолжал падать снег, а у камина уютно "обменивались впечатлениями" женщины. Обсуждали статью Олега, подзаголовок-то у неё: "Очерки новейшей истории нравов", но и Виктор, по сути, думал о том же, хотя и в несколько ином контексте.

   В прошлой жизни никто из них троих – ни он, ни Цыц, ни, тем более, "физик" – Степан – ничего подобного не делали, и делать не предполагали. Да и с чего бы, коли ни таланта, ни желания? И сам Виктор, кроме юношеских стихов, если что и писал, так это научную прозу, имея в виду диссертацию и прочую дребедень, вроде заявлений в суд и милицию или писем контрагентам с тщательно завуалированными намеками на разные "стремные" обстоятельства, могущие приключиться, если "оплата не будет произведена в срок и в полном объеме..." Но это

там

, а

здесь

, в нынешнем "вчера" все получилось с точностью до наоборот. Все трое, как по команде "забыли", что могут внести неоценимый вклад в развитие мировой психологии, физики или химии, и дружно взялись творить. И, что характерно, недурственно ведь выходит, вот что удивительно.

   "Есть в этом что-то... Определенно есть!"

   За последние полгода Виктор написал два сценария и три десятка совсем неплохих стихов.

   "На сборник, определенно, хватит".

   Впрочем, чего мелочиться. Его стихи звучат едва ли не из каждого кабака, где есть граммофон.

   "Я популярен... Я, страсть, как популярен!"

   Ну, допустим, популярна скорее Татьяна, но поет-то "барышня Виктория" его песни. И чем дальше, тем больше именно его. В "Золушке", как и в "Дуне", других текстов, собственно, и нет.

   И ведь не он один ни с того, ни с сего заделался вдруг "инженером человеческих душ". О журналистском даре Степана и говорить нечего, что есть, то есть: талант, как говорится, не пропьешь. Матвеев "давно" писал – уже целый год – и явно (и не без оснований) метил в первые перья столетия. Во всяком случае, по эту сторону океана и "железного занавеса". Но, смотри-ка, и у Олега неожиданно прорезался "слог".

   "Это что-то значит? – спросил себя Виктор, глядя на неспешно падающий рождественский снег. – А черт его знает!"

  ***

   Рождество отмечали дважды: на австрийский манер и на германский. Австрийцы и некоторые баварцы, как рассказала им Вильда, устраивают главную рождественскую трапезу – одни называют ее обедом, другие – ужином, накануне, то есть двадцать четвертого. Так что вечером они устроили "альпийскую вечеринку" – скромный ужин при свечах с обязательным по ту сторону границы жареным карпом и картофельным супом. Получилось недурно, вкусно, весело и необременительно для желудка, чего не скажешь о печени – секта выпили три бутылки на троих. Зато потом, когда "газы" ударили по мозгам, полночи играли в снежки и стреляли по пустым бутылкам из коллекционных ружей Баста. А еще потом...

   Черт его знает, как это у них "сложилось". По идее, никак не должно было, ведь у Тани – так, во всяком случае, полагал Виктор – был давний, еще из прошлого-будущего, роман с Олегом. Но "роман", похоже, не задался, а потом началось чудовищное "головокружение от успехов", когда вокруг новой звезды – "спортсменки, комсомолки и просто красавицы" – тучей мотыльков вокруг зехофской лампы закружились не одни только "пикассы" и "шевалье", но и прочие разные красавцы с громкими и не слишком именами. Нет, могло, разумеется, "бросить" как-нибудь ненароком друг другу в объятия. С пьяных глаз, скажем, или от тоски и одиночества, и вообще, когда два человека – мужчина и женщина – так часто и подолгу остаются тет-а-тет, ничего иного и ожидать не приходится. Но именно этого-то Виктор и не хотел, особенно учитывая события, однажды имевшие место в "домике в Арденнах". Не хотел, не желал... И стойко держал дистанцию, сохраняя независимость и "профессиональную отстраненность" от сферы личной жизни Татьяны, скоро и драматически преобразившейся в совершенно нового человека – актрису и разведчицу Викторию Фар. И вот в эту женщину он умудрился, в конце концов, влюбиться, обнаружив – совершенно, следует заметить, неожиданно для самого себя – что не только любит, как давно уже никого не любил, но и любим. И опять же не абы как, а так, как любой мужчина мечтает – пусть даже и в тайне от себя самого – быть любимым.

   "Любовь морковь..." – но иронии не получилось.

   Он знал уже, что дело серьезно, и не тешил себя иллюзиями. Влюблен, любит, любим... И так двадцать четыре часа в сутки... Сходя с ума, если она ушла на прием, в гости – или еще куда – одна, без него... Раздражаясь ее "капризам" и прощая все за одну лишь улыбку... Наслаждаясь разговорами с ней не меньше, чем близостью... Любуясь, негодуя, вновь раздражаясь, матерясь сквозь зубы и гневаясь... Восхищаясь и растворяясь в ее улыбке и сиянии голубых глаз...

   "Дурдом..." – но влюбленные безумны, не правда ли?

   После игры в снежки, стрельбы и выпитой прямо на морозе еще одной бутылки вина, страсть охватила их, едва они переступили порог спальни, и не оставляла до рассвета – позднего, но невероятно солнечного. Потом в нежной тишине зимнего утра, пронизанного солнечными лучами, во все горло "распевавшими" "аллилуйя" и "возрадуйся", зазвонили церковные колокола и началось рождество, которое они, – имея теперь в виду и хозяйку дома – завершили ужином по-немецки. Впрочем, не обошлось и без нарушения традиций. С одной стороны, в Германии предпочитают не путать рождественский обед, изобилующий плотными сытными и, чего уж там, жирными блюдами, с легким ужином. А во-вторых, ужин обязательно заканчивается до полуночи. Но за стол – по разным причинам – сели только в девятом часу, так что запеченную утку подали в начале десятого, а за традиционный кекс "штолен" и печенье с корицей, ванилью и сухофруктами взялись и вовсе в одиннадцать.

   Пили глинтвейн, ели сладкое печенье и шоколадный "Sachertorte", шутили и смеялись, и снова гуляли – на этот раз под падающим в темноте снегом – и пили под защитой сосновых крон французский коньяк. А вернувшись в дом, возобновили чаепитие, затянувшееся далеко за полночь и вскоре превратившееся в удивительно душевную пьянку, когда пьют не от желания напиться, а просто, потому что настроение хорошее и пьется легко и весело. Но, в конце концов, вечеринка все-таки завершилась, и случилось это совсем не так, как ожидалось.

   Было уже около двух часов ночи, когда Вильда неожиданно придумала слушать радио. В гостиной стоял огромный приемник фирмы "Телефункен". Солидное сооружение в корпусе из полированного орехового дерева, имевшее то преимущество, что кроме хваленой немецкой техники – и не зря хваленой, если по совести – имелась в комплекте и хорошая, правильная антенна, вынесенная на высокую многощипцовую крышу.

   Вильда включила радиоприемник и начала вращать верньер в поисках работающей радиостанции. Голосов в эфире, как ни странно, оказалось совсем немало, но в большинстве случаев условия приема оставляли желать лучшего. Тем не менее, кое-что звучало все-таки вполне разборчиво. Довольно хорошо оказалась слышна, например, очередная "истерика" Фюрера германской нации, транслировавшаяся Берлином, должно быть в записи, так как в два часа ночи предполагать "прямой эфир" с рейхсканцлером весьма опрометчиво. Еще ясно слышен был какой-то тип, бодро трепавшийся на итальянском, но нормальные новости удалось услышать только из Вены. То есть, сначала никто о новостях и не подумал. Слушали музыку. Австрийцы – но тогда никто еще не знал, кому принадлежит эта волна – транслировали "Сказки венского леса" Штрауса-сына в чудном симфоническом исполнении. Однако вскоре, вслед за музыкой, пошли новости...

   ...

перестрелка... Артиллерия чешской армии открыла огонь по австрийской территории, при этом несколько снарядов разорвались на улицах Цирнрайта...

... Испанская республика. Правительство Народного фронта на заседании от 24 декабря

потребовало немедленной ликвидации военных формирований различных партий и политических групп и объявило об объединении всех сил правопорядка в корпус полиции под руководством министра внутренних дел

...

   ...

развернулось сражение с применением танков и артиллерии. По последним данным тяжелые бои идут в пригородах Саламанки

...

   – Баст в Саламанке, – сказала вдруг Вильда.

   – Откуда ты...? – начала было Таня, но Вильда ей договорить не дала.

   – Я чувствую, – заявила она, вставая. – Я знаю, – кровь отхлынула от лица. – Он там... и... Кейт тоже там... Я знаю. Господи!

  ***

   Остаток ночи Таня утешала Вильду, пока обе не выплакались, как следует, и не уснули, обнявшись на диване в малой – вишневой – гостиной. А Виктор, почувствовавший, что сна ни в одном глазу, остался у камина – в дубовой. Он подбросил в огонь пару поленьев, плеснул в не вовремя опустевший бокал коньяка, закурил и уселся в специально придвинутое к камину кресло.

   "Все путем..." – подумал он по-русски и сам же усмехнулся "в ответ", иронично покачав головой.

   "Ну, да, как же, как же!"

   Получалось, что случайно высказанное предположение – "А кем кстати? Олегом или мной?" – начинало с ужасной очевидностью воплощаться в жизнь.

   "Будет война..."

   Еще не сейчас, разумеется, но, похоже, что и не в тридцать девятом.

   "Будет?"

   Многие признаки указывали на то, что – да,

будет

!..

   В Испании дело, – как они на самом деле того и хотели, – быстрыми темпами шло в сторону интернационализации конфликта. Экспедиционный корпус РККА последовательно и непрерывно укреплялся за счет прибывающих из СССР частей и соединений. Приезжали советники – в этой реальности они зачастую и не пытались маскироваться, – приезжали и "добровольцы". Эти последние, были такие же командиры Красной армии, как и те, что приезжали в открытую (во главе своих рот, батальонов или полков). Но, имея "иностранное" происхождение – польское, венгерское или, скажем, австрийское, – изображали из себя "волонтеров свободы". Однако если "веселится" один из участников "игры", перестают чувствовать "ненужную скованность" и другие. Итальянцы и так-то не стеснялись, действуя, совершенно открыто и даже нагло, с самого начала конфликта. К концу года они перебросили в Испанию уже три "добровольческих" дивизии и продолжали наращивать свое военное присутствие, снабжая к тому же националистов своим отнюдь не дурного качества оружием. Во всяком случае, для тридцать шестого года итальянские самолеты, танки и броневики были отнюдь не плохи.

   В отличие от Дуче, Гитлер проводил гораздо более сдержанную, если не сказать осторожную политику. Ему по разным причинам осуществлять открытое "вторжение" в Испанию было не с руки. Тем не менее, в дополнение к "Кондору" в Национальной Зоне разворачивались сейчас еще два соединения "гражданских добровольцев": 1-я и 2-я бригады "Дер Нойе фрайкор". Но игра в слова, всего лишь игра: как бы не назывались эти бригады, формировались они по тому же принципу, что и отряды советских добровольцев в другой – известной Виктору по будущему – истории. Кадровые военные, собранные в якобы случайно сформировавшиеся группы. "Группа Павлова, группа Кривошеева..." Тут ни русские, ни немцы Америки не открыли. Но по факту в Испании воевали между собой уже четыре европейские армии. Даже пять, если разделить испанскую на две. Так что война в республике обещала быть, и притом – совсем иной, нежели известная Виктору по "прошлой" реальности.

   Но Испания – это всего лишь один из полюсов назревающего конфликта. Австрия, прежде всего в силу собственных внутриполитических проблем, тоже стремительно скатывалась к "военному решению чешской проблемы". Однако выдюжит ли маленькая, плохо оснащенная австрийская армия против находящейся на подъеме чешской, это еще вопрос. Если вопрос вообще. У чехов – и это даже без помощи СССР – есть чем ответить на вызовы эпохи в лице крошечной Австрийской республики. Впрочем, за спиной австрийцев маячили фигуры гигантов: Германии и Италии. Баст полагает, – и не без оснований – что при нынешнем раскладе сил на континенте и Гитлер, и Муссолини от прямого вмешательства пока воздержатся. Оружием побряцают, не без этого, но воевать не станут.

   "Сейчас да, а что потом? А потом... суп с котом!"

   На горизонте клубились мрачные тени новой мировой войны. Дата ее начала и конфигурация противоборствующих блоков пока оставались неизвестны – все же история, судя по всему, изменилась достаточно серьезно – но то, что война не за горами стало очевидно не одному только Виктору.

   "Эх, – подумал он с тоской, осмыслив грустные перспективы. – Грохнуть бы Адольфа, и дело с концом..."

   Но убить лидера Германии совсем не просто. Это в 1922 году три придурка из "Консула" смогли беспрепятственно провернуть убийство премьер-министра Ратенау. В тридцать седьмом и с Гитлером такие фокусы не пройдут. Здесь надо что-то хитрое изобретать, да и к тому же для претворения в жизнь любой "изобретенной хитрости" потребны люди. Много хорошо подготовленных людей, поскольку второй раз импровизация в стиле "Давайте завалим Тухачевского" не прокатит. Новичкам везет только в первый раз, да и то сказано это про карты, а не про политические убийства. И были бы они – Виктор и его компаньоны обоего пола – полными кретинами, реши попробовать войти в мутные воды политического террора во

второй раз

с тем же уровнем подготовки.

   "Люди нужны, – Виктор допил коньяк и закурил новую сигарету. – Люди..."

   Однако людей пока было крайне мало. Оставляя "за скобками" "философский кружок" Шаунбурга, всего три человека: "белогвардеец" Лешаков, бывший шутцбундовец Эрих Герц, да такой же бывший член "Паалей Цион" из Кракова Людвиг Бел. Три человека...

   "Всего три".

   Это если не считать, "замороженных" до поры до времени контактов с французскими национал-синдикалистскими боевиками.

   "Но и тех, от силы – десяток..."

   С одной стороны, мало. Объективно мало, но, с другой стороны, это ведь прообраз и основа будущей организации, если ей, организации, дано, разумеется, возникнуть и развиться. Однако же, если и так...

   "Нашими молитвами..."

   В любом случае такие дела не в один день делаются, и уж точно не абы как. И Виктор – с того момента, как после первого еще разговора с Лешаковым смутная идея, бродившая едва ли не с зимы, оформилась в план действий – работал, что называется, не покладая рук. И кое-что вроде бы начинало получаться. Три действительных члена организации, пять кандидатов, с которыми Виктор лично уже не встречался и встречаться не предполагал. И общий замысел, выверенный огромным опытом, накопленным нелегалами всех мастей и направлений в богатом на изыски двадцатом веке. Все в новой организации должно было строиться "по науке": тройки и пятерки низовых звеньев, связники, координаторы, штаб... Шифры, линии связи, включая сюда и радио, лаборатории по производству взрывчатки и спецтехники...

   "Есть такая партия! – усмехнулся Виктор, окидывая мысленным взором свой маленький антифашистский интернационал. – Есть!"

   Есть. И ближайшее время Виктору предстояло попробовать своих людей в деле, даже если это дело было просто "делом чести" или "делом совести", это уж кому как нравится...

   4.

Из дневника Героя Советского Союза, майора Юрия Константиновича Некрасова

.

Журнал «Красноармеец», орган Народного комиссариата обороны СССР, N1, 1939 год.

   "... Наш батальон во взаимодействии с 44-й пехотной бригадой должен был наступать южнее Вальядолидского шоссе. Начало атаки было назначено на 6.30. Уточнив детали предстоящего боя, мы разошлись по ротам.

   Всю дорогу командир нашей роты Гаврилов выражал недовольство тем, что наступать предстоит вместе с анархистами, а именно из них была укомплектована 44-я бригада Народной Армии. Мы и не думали с ним спорить, части из анархистов были самыми недисциплинированными и отличались слабой стойкостью в бою.

   – Помяните мое слово, придется атаковать одними танками, залягут... – добавляя непечатные слова, ругался Паша.

   К нашему приходу экипажи закончили с последними приготовлениями и ждали команды занять места в танках. Командир роты скомандовал "По машинам!" и, сигналя флажками, выстроил подразделение в колонну.

   В назначенное время мы заняли место в боевых порядках батальона. До атаки оставалось полчаса, и комбат разрешил личному составу отдохнуть двадцать минут возле машин. Мой взвод, состоящий из трех человек вместе со мной, закурил в полном составе, командир башни Евгений Дружинин угощал недурным испанским табачком с приятным ароматом. Табак, правда, был трубочный, но вполне годился и для самокруток.

   От смоления "козьих ножек" нас оторвал рев танкового мотора. С севера к батальону мчался одиночный Т-26. Башенный люк был открыт, командир группы сидел по-походному. Над танком развевалось Боевое Знамя бригады.

   Поравнявшись с батальоном, комбриг вскинул к танкошлему руку в воинском приветствии. Мы вскочили по стойке "смирно" и отдали честь Боевому Знамени. Кто-то закричал "Ура!" и весь батальон дружно подхватил победный клич. Командирский танк прошелся вдоль строя, лихо развернулся и понесся в обратную сторону.

   Явление Боевого Знамени вызвало у нас бурю чувств и эмоциональный подъем. Штатскому человеку может показаться странным, что, по большому счету, кусок обычной материи, водруженный на древко, может таким образом воздействовать на чувства человека военного. Это трудно объяснить доступными словами и, наверное, для того, чтобы понять, нужно самому пройти воинскую службу.

   В 6.20 мы уже были в танках и напряженно ждали сигнала атаки. Десять минут показались вечностью. Наконец взвились красные ракеты и, заглушая голос комбата, взревели танковые моторы. Батальон устремился в атаку.

   Вскоре мы догнали пехоту, и пошли рядом в специально оставленных интервалах. Сначала все было хорошо, анархисты бойко продвигались вперед, не обращая внимания на беспокоящий ружейный огонь националистов. Но, по мере приближения к оборонительным позициям врага, обстрел усиливался. Санхурхисты пустили в ход пулеметы и артиллерию. Боевой порядок пехотных рот тут же сломался, появились отстающие.