Текст книги "В третью стражу. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 61 страниц)

   "Великое дело молодость!" – подумал мимолетно Баст, в котором Олег Ицкович никогда на самом деле не исчезал до конца, всегда оставаясь рядом, пусть иногда – когда дело требовало – и на периферии сознания.

   Да, молодость лучше старости. Это бесспорная истина, но все-таки молодости не дано понять это различие по-настоящему, тем более ощутить, в чем здесь "цимес". Олег мог это сделать. И Ольга могла. Но сейчас, на ночной дороге между Эрфуртом и Айзенахом, или Веймаром и Наумбургом, – а хоть бы и между Лейпцигом и Десау! – думать о такой ерунде им и в голову не приходило. Эндоморфины, гормоны, то да се... Они были молоды, здоровы и влюблены. Счастье переполняло их сердца, а вокруг них троих, несущихся по автобану на роскошном черно-лаковом автомобиле – разворачивались, как в волшебном сне, залитые лунным светом ландшафты старой доброй Германии, и в ушах все еще звучала пронизанная странной средневековой эротичностью музыка Орфа.

   Однако какие бы чувства не испытывали Баст, Вильда и Кейт, они не могли не заметить очевидного. Все дороги, ведущие к Кремницу и Дрездену, несмотря на ночь, оказались забиты колоннами военных грузовиков, а на одном из железнодорожных переездов пришлось долго стоять перед опущенным шлагбаумом, пропуская длинный эшелон с танками... Войска шли на чешскую границу и в Линц, то есть, на границу с Австрией. Война, насколько знал Баст, все еще была не очевидна, не обязательна... Во всяком случае, Гитлер воевать с чехами пока не хотел, но – и это Баст понимал лучше, чем многие другие – обстоятельства могли просто не оставить Фюреру выбора. Недавнее поражение Австрии в серии "приграничных конфликтов" и позор венгерских гонведов, откатившихся всего за сутки почти на сотню километров от собственной границы, могли отрезвить любого авантюриста. Даже фюрера германского Рейха. Аншлюс – дело решенное, ждали только результатов плебисцита в Австрии. Вернее, официального их оглашения, поскольку все уже знали, какими они будут, эти чертовы результаты. Однако, торжествуя "бескровную победу", не следовало забывать, что вместе с венской невестой Берлину придется взять и ее, невесты, приданое. А проигранная война – плохой капитал. И это тоже была простая истина, которую очень хорошо понимали по обе стороны границы.

   Пока стояли у переезда, Баст вышел из машины и закурил. Ночной воздух был прохладен и чист. Вокруг автомобиля, вплетаясь в "тяжелые ноты" раскаленного металла, угля, бензина и табака, витали ароматы лета: запахи трав и цветов...

   – Лето, – сказала Вильда, выходя из машины вслед за мужем.

   – Самое подходящее время для маленькой победоносной войны, – Кейт из "Майбаха" вылезать не стала, лишь распахнула дверцу и, спустив наружу длинные, обтянутые узкой юбкой ноги, осталась сидеть в салоне.

   – Возможно, – кивнул Баст, пытаясь угадать, что за машины стоят под брезентом на платформах.

   "Единички, двойки?" – но в любом случае, ничего более серьезного у Германии пока просто не существовало, хотя война в Испании и весенний разгром чехами австрийцев и венгров многому научили немецкое руководство. Точных данных у Шаунбурга, разумеется, не было, и быть не могло, но, судя по некоторым дошедшим до его слуха разговорам, конструкторы уже предложили Вермахту что-то более серьезное, чем танкетки Pz-1...

   – Баст... – за прошедший год Вильда научилась такому, о чем ей и не грезилось до встречи с кузиной Кисси. И не все, почерпнутое из их более чем "тесного общения", подлежало моральному осуждению. Отнюдь не все. Более чем "не все". Во всяком случае, Олег это видел именно так. И Себастиан был с ним вполне солидарен: изменения пошли Вильде на пользу.

   – Скажи, Баст... – она обозначила интонацию вопроса и прервала фразу на "самом интересном месте", прикуривая от предложенной им зажигалки, – ...тебе что-нибудь говорит имя Отто Скорцени?

   "Бог ты мой! Отто! И это после Испании?!"

   – Да, дорогая, мне это имя

что-то

говорит, – усмехнулся Баст и вопросительно посмотрел на затягивающуюся Вильду.

   – Я познакомилась с ним, когда была в гостях у тети Ангелики... – ее голос звучал безмятежно, но Баст уже узнал изысканную технику "игры в слова" и сделал несколько допущений относительно темы разговора. И, как тут же выяснилось, не ошибся.

   – Он, кажется, учитель... – "предположил" Баст. – Определенно, у него есть шрам от студенческой дуэли.

   – Он не учитель, – глаза Вильды чуть светились в темноте, но догадаться, что они зеленые, не зная об этом заранее, было невозможно. – Он командир СС.

   – Вот как! – жаль, что он плохо видел ее лицо, но, возможно, Кисси уже научила подругу владеть не только голосом.

   – Герр Скорцени...

   – Офицер Восемьдесят девятого штандарта СС, – Баст постарался, чтобы его голос звучал максимально мягко. – И он может тебе рассказать много интересных вещей, большая часть которых не подлежит разглашению.

   – Значит, ты не был в Судетах?

   – Почему же! – пожал плечами Баст. – Был... как журналист... Я даже написал несколько статей, которые ты, мой друг, читала еще год назад.

   – Но год назад,

милый

, ты не рассказал мне, чем на самом деле ты занимался в Чехии.

   – Да, спал я там по большей части! – отмахнулся Шаунбург и бросил взгляд на неожиданно молчаливую Кейт. Та в разговор не вмешивалась, и это было более чем странно.

   "Интриганка! Но с другой стороны..."

   – Если ты подозреваешь меня в том, что я спал не один...

   – Я не знала, что ты умеешь стрелять из пулемета, – теперь она, кажется, улыбалась, но при этом, совершенно определенно, собиралась заплакать.

   – Э... – женские слезы всегда были слабым местом Ицковича. Фон Шаунбурга они не более чем раздражали, но взаимопроникновение двух разных психик давало, порой, весьма странные плоды.

   – Оставь его, Ви, – подала, наконец, голос Кейт. – Ты же видишь, наш рыцарь не готов прямо сказать своей жене, что он солдат, а солдаты на войне не только маршируют. Они еще и стреляют иногда. А иногда для разнообразия стреляют по ним...

   "А ведь ты тоже психуешь, – отметил мысленно Баст. – Не один я, значит, с ума схожу!"

   – У тебя, Кисси, есть какие-то конструктивные предложения? – спросил он вслух, специально отметив интонацией слово "конструктивный" и надеясь, что Кейт поймет не предназначенный для ушей Вильды намек и не обидится. Ну, в самом деле, они же все это сто раз обсуждали! Если не Аргентина, то...

   "

То

Саламанка, например

..."

   – Нет, – ответила Кейт, выдохнув вместе с этим словом сигаретный дым. Получилось как выстрел из пушки. – Нет. Увы, но у меня нет конструктивных предложений...

  ***

   – Нет, это не вариант, – Гейдрих еще плотнее сжал тонкие губы, задумался на мгновение, чуть прищурив глаза, смотрящие, однако, куда-то мимо Шаунбурга, и качнул головой, как бы подчеркивая отрицательный результат. – Если бы не Канарис... – трудно сказать, чего было больше в его голосе, сожаления и горечи или откровенной ненависти. – Мы играем на чужом поле, Себастиан, так что все следует провести так, словно нас там и нет.

   За два часа разговора это было уже четвертое по счету предупреждение, и если уж Гейдрих настолько "рассеян", что возвращается к теме более двух раз, то не Шаунбургу пропускать такое мимо ушей.

   – У меня имеется репутация, – сказал он осторожно. – Некоторая репутация, в некоторых кругах, может быть?..

   – Лишнее, – отмахнулся шеф "зипо". – Не следует множить сущности. Я смотрел ее досье. Она спит со своим директором Раймоном Полем. И он же автор большинства ее песен... Нет, не стоит ломать планы. Французы с ней едут? Едут. И какой-то американец... Миллер, кажется. Так почему бы не поехать и немцу? В конце концов, это первая luder, которую большевики пригласили к себе в гости. Германские граждане в праве узнать, как проходил этот визит... Предупреждать вас об осторожности, вероятно, не требуется, не правда ли?

   – Разумеется, – улыбнулся Шаунбург. – Можно попросить, чтобы нам принесли кофе?

   Они сидели в приватном "уголке", устроенном Гейдрихом в подражание Гиммлеру. Такой же, как у шефа кожаный диван углом, прямоугольный капитальный стол и два кожаных кресла вдоль длинной стороны стола. Даже картины на сходящихся углом стенах чуть ли не те же самые – настолько похожи: романтические развалины на скалистом холме и какой-то сельский пейзаж.

   – А не описаетесь, дружище? – спросил Гейдрих, вызывая нажатием кнопки адъютанта.

   Разумеется, и эта шутка прозвучала неспроста. В этих стенах просто так даже не дышали. А уж потели и улыбались только со смыслом, и зачастую с двойным смыслом. Вот и сейчас, грубоватая, почти плебейская незатейливость остроты должна была показать собеседнику, что характер их, Гейдриха и Шаунбурга, отношений далеко выходит за рамки служебной подчиненности. Почти дружба...

   "Почти..."

   – Меня тревожит непроясненность "обратного адреса", – Баст достал из портсигара сигарету и потянулся за зажигалкой, а она у него была примечательная. На первый взгляд как бы и не "Zippo", но на самом деле – австрийская, ручной работы, той же модели, которую американцы и взяли за образец. Подарок "кузины Кисси", женщины, имеющей вкус на красивые и дорогие вещи.

   "Аминь!"

   – Да, это серьезно, – на этот раз, Гейдрих не стал уводить разговор в сторону, и перешел, наконец, к делу. Ведь дьявол в деталях, не правда ли?

   – Вот, посмотрите, Себастиан, – предложил он, выкладывая перед Шаунбургом лист голубоватой бумаги с коротким машинописным текстом, главную часть которого составлял список персоналий.

   Баст посмотрел текст. Хмыкнул про себя и прочел еще раз. Прикрыл глаза, повторяя в уме имена, звания и должности.

   "Неплохо..."

   Прочел для верности еще раз. Гейдрих его не торопил, лишь чуть позже, когда принесли кофе, перевернул лист текстом вниз.

   – Спасибо, – кивнул фон Шаунбург на чашку кофе. – И... да. Я запомнил. Но они наверняка захотят увидеть и "тень отца Гамлета".

   – У вас мрачный юмор, Себастиан, – усмехнулся Гейдрих. – Но вы правы, захотят. И пусть увидят... ну, скажем, его, – с этими словами шеф "зипо" выложил на столешницу еще один документ и, прикрыв текст ладонью, постучал длинным пальцем музыканта по подписи.

   "Доктор Геббельс. Я угадал!"

   – Как считаете, сойдет он за "тень отца Гамлета"? – спросил Гейдрих, убирая оба документа.

   – Боюсь, что за одной тенью мои собеседники могут вообразить себе еще более впечатляющую... тень, – Баст специально выдержал паузу, чтобы Гейдрих почувствовал не высказанное вслух слово.

Фигура

, а не тень.

   – Это их право, – чуть пожал плечами Гейдрих. – Разговор ведь идет об очень серьезных вещах. А значит, искренность лучшая политика. Они не могут не знать в каком мы сейчас положении, но и мы знаем кое-что про них. Пытаться дожимать соперника до конца – чревато серьезными последствиями для обеих сторон. А мы, в конце концов, имеем одних и тех же врагов.

   – Вы имеете в виду евреев? – поднял бровь Шаунбург.

   – Я имею в виду Англию, – усмехнулся в ответ Гейдрих, давая понять, что уловил намек. – А евреи... что ж... они ведь могли бы уехать в Палестину... Но Британская империя этому противится, и нам приходится до поры до времени использовать популярные в народе лозунги.

   Разумеется, это не было правдой. Антисемитизм являлся одним из краеугольных камней в фундаменте идеологии НСДАП и отменять его было поздно, если возможно вообще. Другое дело, что в реальной политике – тем более на войне – идеология иногда, хотя и не всегда, уступает, если не здравому смыслу, то хотя бы фактическим интересам. И в последнее время Гейдрих явно начал проводить в "еврейском вопросе" какую-то особую – свою, – хотя, возможно, и одобренную свыше, линию. Во всяком случае, заигрывание с русскими коммунистами, среди которых было полно евреев, и Америкой, где еврейские капиталы играли определенную и совсем немалую роль, могло подвигнуть руководство Рейха решать наболевший вопрос несколько иначе, чем это случилось в истории, известной второму, вернее, первому "Я" Баста фон Шаунбурга. Впрочем, ничего еще не произошло, и история легко могла вернуться в прежнее русло, которого на самом деле, возможно, и вообще не покидала, но могла, разумеется, потечь и в совершенно ином направлении. И Олег Ицкович, превратившийся волею, черт знает каких сил в баварского дворянина и офицера СС, прилагал весь последний год немалые усилия к тому, чтобы "

хоть что-нибудь изменить

". Разумеется, он не заблуждался: зверь останется зверем, в какие бы одежды он не рядился, но сейчас в расчетах нацистского руководства наметился какой-то иной вариант развития, и грех было бы этим случаем не воспользоваться.

   "Где-то так..."

   – Мои собеседники, – осторожно предположил Баст. – Могут резонно возразить, что если для них Англия, и в самом деле, откровенный враг, то с нами-то она сейчас не воюет...

   – Ключевое слово "сейчас", – кивнул Гейдрих. – Тактическая пауза... Впрочем, британцы и пальцем не шевельнут, чтобы нам помочь, в случае большой европейской войны. А мы можем оказаться втянутыми в нее волею обстоятельств уже в самое ближайшее время. У Британии есть интересы. Есть они и у нас.

   – Русским могут прийти в голову те же соображения, – Шаунбург хотел сделать глоток кофе, но не мог. Разговор, блуждавший, словно путник в ночном лесу, в очередной раз вышел "на дорогу", коснувшись одной из "ключевых" точек.

   – Да, – сразу же согласился Гейдрих. – Делить континент ничуть не легче, чем мировой океан. И в любом случае, у нас с русскими нет общей границы...

   – Пока нет, – это было не возражение, хотя фон Шаунбург мог себе позволить и возразить. В разумных пределах, но мог. Однако сейчас просто уточнил.

   – Пока, – кивнул Гейдрих. – Но нам еще рано говорить о вечном мире, не так ли?

   – Да, пожалуй, – вот теперь настало время поднести чашку с кофе к губам. – Ведь мы обсуждаем лишь тенденции, – сказал он над краем чашки, как бы вспомнив об этом перед тем, как сделать глоток, – и пытаемся найти точки соприкосновения... Где-то так?

   – Совершенно верно, Себастиан. Именно так.

  ***

   – В конце концов, это можно рассматривать как род спортивных состязаний, – а вот это было уже нечто новое. В прошлые их встречи "испанский вопрос" не обсуждался ни разу.

   – В каком смысле, Рейнхард?

   – В том, что обе стороны пробуют в Испании свои силы, но противостояние на чужом поле брани – еще не война. Почему бы не рассматривать военные действия не территории третьей страны в качестве товарищеского матча по футболу.

   – Крови много... – "задумчиво" протянул Шаунбург и потянулся за сигаретой, вопросительно взглянув на шефа.

   – В футболе тоже ломают кости... Курите и перестаньте меня об этом спрашивать!

   – Субординация, – усмехнулся Шаунбург и высек зажигалкой огонь. – Я могу использовать в "беседах" вашу метафору? – спросил он, закурив.

   – Не возражаю, – усмехнулся и Гейдрих. – Вам придется довести до них мысль, что если мы не можем дружить, то не обязательно должны враждовать. Это важно.

   – Я понимаю, – кивнул Шаунбург. – Но наверняка наши контрагенты захотят узнать подробности "провокации".

   – Это было хуже, чем ошибка, – признал Гейдрих, не выразив, впрочем, ни малейшего сожаления, ни лицом, ни голосом.

   – Вы передадите руководству РККА наше глубочайшее сожаление и объясните, что это была не наша инициатива, и, разумеется, ни в коем случае не операция, санкционированная Рейхсфюрером. Смысл произошедшего, – он сделал нарочитую паузу, словно надиктовывал секретарю служебное письмо, – ...у нас произошла утечка. Это прискорбно, но это факт. Mea culpa...

   Гейдрих снова остановился, и, на мгновение, сжал челюсти так, как если бы хотел остановить рвущийся из горла поток брани.

   – Мы приносим свои искренние извинения... Упомяните, что предатель найден и наказан. Смертью. Укажите, что по нашим сведениям, операцию проводил Абвер. Валите все на Канариса, скажите, что он неровно дышит к англичанам, что у нас конкуренция, что... – Гейдрих махнул рукой, как бы разрешая плести все, что Шаунбург найдет нужным, лишь бы дистанцироваться от "провокации", которая и так чуть не угробила весь проект.

   Разумеется, как и всегда в такого рода делах, здесь правда и вымысел переплелись настолько тесно, что даже авторам "шедевра" трудно разобраться, где заканчивается "реальность" и начинается "искусство". Вполне возможно, что инициатор "провокации" и сам уже поверил в свою невиновность. Дело в том, что теперь, по прошествии нескольких месяцев, Шаунбург уже нисколько не сомневался, что "провокация" имела место быть, и что авторами ее являлись Гейдрих и Гиммлер. Во всяком случае, все факты, которыми располагал Олег, указывали на них, да и мотивы руководства службы безопасности были вполне прозрачны. Когда год назад фон Шаунбург принес Гейдриху кончик ниточки, протянувшейся сквозь страны и границы в столицу "этой ужасной большевистской России", то и тогда у него уже были серьезные опасения, что на каком-то этапе шеф "зипо" захочет разыграть попавшие ему в руки козыри. В конце концов, в той истории, которую знал Олег из мемуаров Шелленберга, передача компромата на Тухачевского и других видных деятелей РККА, если и не предопределила их гибель – Ицкович не был настолько наивен, чтобы поверить, будто командармов угробила одна лишь провокация гестапо, – то уж, во всяком случае, добавила масла в огонь. Так уже произошло один раз, так почему бы не случиться снова? И опасения, как выяснилось, были не напрасны. Однако, как говорится, praemonitus, praemunitus, предупрежден – значит вооружен. Латиняне, как всегда, оказались правы.

   В декабре тридцать шестого Ольга "слила" товарищу Рощину информацию о контактах высшего руководства РККА с "неопределенными властными кругами Германии". Фактов в этом "сообщении" было мало, но это был уже не первый случай, когда таинственный, но весьма ценный источник "Паладин" не мог сообщить внешней разведке НКВД, ничего кроме самых общих сведений относительно того или иного вопроса. Из этого факта, в частности, – в НКВД, похоже, сделали вывод, что "Паладин" действительно серьезный человек, а еще вернее – группа лиц. Во всяком случае, "слив был засчитан" и оценен по достоинству, поскольку вскоре фон Шаунбург получил через Татьяну предупреждение из Москвы о том, что где-то – на германской стороне канала – произошла утечка весьма конфиденциальной информации. А уже в марте тридцать седьмого, после двух дополнительных сообщений "Паладина" и аккуратного "наброса" в английской прессе (не без Степиной помощи, но так, что сам он был как бы ни при чем), советская сторона выразила возмущение попыткой использовать "

линию доверительной связи

" для дискредитации высшего руководства РККА.

   Разумеется, Гейдрих был взбешен. Естественно, он заподозрил в "утечке" Канариса и даже смог найти "в тесных рядах" гнусного предателя, которому довольно быстро и, разумеется, беспощадно отвернули голову. Однако его собственная "провокация", которую готовил, в тайне от Шаунбурга, "дружище" Шелленберг, провисла и вскоре перестала быть актуальной. Теперь о ней следовало как можно скорее забыть, и, извинившись перед контрагентами, открыть новую страницу отношений.

  ***

   Все это походило на сон. Иногда странный, порой счастливый...

   "Сон, – произнесла она мысленно. – Сновидение, роман, чужая жизнь..."

   Дёблин, Музиль, Стефан Цвейг или Томас Манн... Вильда отметила краем сознания, что не назвала ни одного истинно немецкого писателя, все – или иммигранты, или австрийцы, но задерживаться на этом не стала, увлеченная совсем другой мыслью. Ей по-настоящему нравился тот вычурный "сон", в который так неожиданно превратилась ее унылая прежде жизнь. Впрочем, "унылая", "бесцветная", "никакая" – это все определения, которые

тогда

ей и в голову не приходили. Даже ее сожаления, и те в ту пору были настолько слабыми, что едва затрагивали "холодное" – так она сама полагала, – "осеннее" сердце. А потом появилась Кайзерина, и с ней пришел "сон". Все начало стремительно меняться, да так быстро, так по-волшебному мгновенно, – словно в одной из сказок Гауфа, – дух захватывало, не оставляя времени ни на что, тем более, на

рационализацию впечатлений

... Да и о чем бы ей стоило

размышлять

? Об оставленной в прошлом бессмыслице ее во всех смыслах правильного существования или о "неправильной" любви втроем? Но, первое не вызывало у Вильды даже минутного сожаления, тем более, не было у нее желания анализировать "канувшее в Лету". А второе перестало вдруг казаться неестественным или ненормальным, притом, что они с Бастом и Кейт вряд ли были первыми и уж точно не станут последними, кого накрыло волной любовного безумия.

   "Безумие!" – сказала она про себя, представляя Rheinfall в Шафхаузене, в сумерках, в преддверие наступающей грозы и в грозном очаровании рева низвергающейся со скал воды и вагнеровского "Полета Валькирий".

   "Безумие, страсть, амок..."

   Такое уже случалось и под этими небесами, и под иными. Случалось, было, есть, будет... Но, не в этом дело. Суть в том, что сама Вильда перестала относиться к произошедшему с ней как к чему-то невероятному. И уж точно не считала

все это

зазорным. Вот это обстоятельство было без сомнения самым странным даже на фоне всех прочих изысков их коллективной "патологической" психологии. Впрочем, если уж речь зашла об изменениях...

   – Куда мы едем? – спросила Вильда, но Баст лишь улыбнулся таинственно, повернувшись к ней вполоборота:

   – Узнаешь! – пообещал он. – Увидишь!

   А ей и не важно было на самом деле, куда и зачем. Едут и едут. Главное – она с ним, а он с ней. И спросила Вильда лишь затем, чтобы Баст ей улыбнулся. Просто улыбнулся, и все. А еще затем, что ей захотелось услышать его голос, а ехали они по дороге на Шпандау, и только что по левую руку от них осталось Ванзее. Баст свернул направо, и значит, они направлялись в лесной массив Бабельсберг и обязательно не просто в лес, а к воде, – на берег Хавеля – туда, где легче дышится даже в такую жару, как сегодня. И тут уж не нужна была ни дедукция мистера Холмса, ни наблюдательность и острый ум патера Брауна, чтобы догадаться, что именно находится в большой плетеной корзине, которую Баст "в тайне" от жены спрятал за спинками сидений.

   "Будем прощаться..."

   Ситуация была более чем прозрачна. Вдвоем, а не втроем, на лоне природы, где можно поговорить, не опасаясь чужих ушей. Сегодня, после

вчера

...

   Вчера Баст почти весь день провел на Принц-Альбрехтштрассе. Чем он там был занят, Вильде, разумеется,

не сказали

. Хорошо хоть, что знала теперь, где и кем он служит. А подробности...

   "Подробности в такого рода делах оглашению не подлежат".

   Сформулировалось весьма гладко и очень по-чиновьичьи, так что Вильда даже усмехнулась про себя, но "улыбки" не вышло. Было грустно, и причиной тому – не само даже расставание, хотя теперь, после того, как все изменилось, разлука – разлука и есть. Ощущалось во всем этом и что-то еще помимо скорого отъезда Себастиана, что-то очень личное, даже сокровенное, что жило и болело в душе ее мужа, в той ее части, куда Вильде – увы – нет хода, но что она, чем дальше, тем лучше улавливала своими непрерывно "развивающимися" чувствами.

   Странное ощущение. Иногда ей казалось, что

это

всего лишь хмель любви, заставляющий видеть и слышать то, чего нет. Но со временем Вильда поняла, что не ошибается. Возможно, все это существовало в Басте и раньше, но дистанция, которую он держал, не давала ей уловить тонкую эманацию скрытых в глубине его души чувств. Однако могло случиться и так, что это не она изменилась, а он, и у Вильды даже гипотеза имелась относительно причин случившейся с ее мужем перемены. Во всяком случае, еще недавно она полагала, что все дело в "уникальном жизненном опыте", выпавшем на долю Себастиана фон Шаунбурга, имея при этом в виду то, что философы вроде Ясперса, Шиллинга или Кьеркегора называют "пограничным состоянием".

   "

Перед лицом смерти

..." – вспомнился ей пример, приведенный одним из этих философов.

   "Или это у Ницше?"

   Но как бы то ни было, теперь она была уже не настолько уверена в своей "теории", как несколько месяцев назад. Хотя, если откровенно, дело не в том, отчего так происходит, а в том, что на самом деле творится с Бастом, а с ним явно что-то было не ладно. И, хотя он успешно скрывал свои чувства от остальных, от нее – и, скорее всего, от Кайзерины, – Себастиан закрыться не мог. Женщины, тем более – влюбленные женщины, чрезвычайно чувствительны к некоторым нюансам. Так что хотел того Баст или нет, Вильда его глубоко запрятанную, странную и необъяснимую боль почувствовала. Что-то – как отголоски дальней грозы – прорывалось, несмотря на все барьеры и рогатки, что установил Себастиан фон Шаунбург на пути к своей душе. Что-что, а это он умел: быть, или вернее, казаться холодным логиком, чуждым излишней эмоциональности, столь любезной сентиментальным бюргерам.

   "Но Баст не бюргер".

   О, да, риттер фон Шаунбург никак не бюргер, но, разумеется, Вильда имела в виду нечто совсем иное.

   Между тем автомобиль съехал с дороги и по узкой просеке – с осторожностью человека, идущего через болото – выехал на зеленую опушку, полого спускающуюся к самой воде. Между травой и медленной водой Хавеля виднелась узкая песчаная полоска.

   – Здесь? – спросил Баст.

   – Чудесно, – откликнулась Вильда, которой нравилась игра в галантность. Вот Кайзерина определенно не приняла бы игры. "Зачем спрашивать, если ты уже все решил?" – спросила бы Кейт. Но Вильда не Кейт...

   – Спасибо, Ви, – улыбнулся Баст и заглушил двигатель.

   Он опять понял ее с полуслова, а она? Могла ли она похвастаться таким же пониманием мужчины, которого любила?

   "Я безумно влюблена", – произнесла она мысленно.

   Однако фраза ей не понравилась. По смыслу, вроде бы, верно, а все равно – пошлость.

   – Сюрприз? – улыбнулась она. – Пикник? Вдвоем? – подняла бровь, решительно позволяя себе то, чего еще ни разу не позволила. – Ты уезжаешь? Один? С Кайзериной?

   – Как много вопросов, – притворно испугался Баст и, выйдя из машины, обошел ее спереди, чтобы открыть дверцу со стороны Вильды. – С какого начнем? – он распахнул дверцу и подал Вильде руку. – С первого или последнего? Или поговорим о нас?

   – О нас?

   Вот тут он ее действительно удивил. Разговор начистоту, имея в виду их "тройственный", с Кайзериной, союз, – последнее, что Вильда могла ожидать от своего мужа. Она даже и намекать на эту щекотливую тему не предполагала. Однако заговорил он...

   – Я...

   Но Баст не закончил фразы, сбился. Он! Сбился! Что?!

   – Вероятно, – сказал Баст после секундной паузы. – Я должен сказать тебе то, что так ни разу и не сказал.

   Сейчас его голос звучал ровно, но Вильда почувствовала "нерв", ощутила напряжение, охватившее ее мужа, увидела "игру чувств" в его глазах.

   – Ты замечательная женщина, Ви, – сказал он. – Ты красавица и умница. И у тебя есть сердце, а не только... мозги.

   "А что ты хотел сказать сначала?"

   – Душа... – объяснил Баст то, что имел в виду, говоря о сердце. – В общем, я думаю, ты это знаешь, но я обязан все-таки сказать вслух. Я тебя люблю, Вильда.

   "Господи! – успела подумать Вильда, вспыхивая от его слов, как сухой хворост от искры. – Как же трудно тебе даются самые простые слова?!"

   Она качнулась к Басту, почувствовала объятия крепких рук и вкус его губ, и окончательно потеряла голову.

   Но время, к сожалению, лечит такие внезапные "недуги" слишком быстро. Прошло сколько-то упоительных минут "вне себя", быть может, полчаса, но никак не больше, а она уже могла дышать и слышать, и видела вещи такими, как они есть.

   – Как думаешь, вода холодная? – спросила она, поднимаясь с травы.

   – Не знаю, – покачал головой Баст, он улыбался и смотрел на нее с нескрываемым восхищением.

   – Баст! – рассмеялась Вильда, взмахивая руками. – Не смотри на меня так! Я не гравюра Вёлфля!

   На самом деле она наверняка была много лучше всего того, что могли изобразить Вёльфль или Вегенер. Там ведь всего лишь гравюры, штрихи на бумаге, а здесь живая красивая женщина в ... Ну, в общем, после приступа бурной страсти она осталась в одних чулках. Черт знает, как это у него получалось, но порой она не успевала даже сообразить, что Баст ее раздевает, а одежда – вот она, – разбросана по всей комнате. А может быть, дело было вовсе не в нем, а в ней, в том, что с ней происходило, когда Баст ее обнимал?

   – Я не гравюра Вёлфля! – сказала она, смеясь.

   – О, да! – серьезно кивнул Баст. – Ты много лучше!

  ***

   – Ну, – сказал Баст, когда она выбралась из воды, обтерлась заботливо припасенным им махровым полотенцем, оделась и устроилась по другую сторону "накрытого" мужем "стола", так сказать, лицом к лицу.

   – Ну, – сказал он, разливая белое вино по стаканам. – Характер наших с тобой отношений мы уже выяснили, не правда ли?

   – Так, – чинно кивнула Вильда, принимая стакан из рук Баста. – Все так, мой рыцарь, к тому же мы с вами являемся супругами перед лицом господа и государства...

   – Аминь! – усмехнулся Баст.

   – Прости! – вскрикнула она, чувствуя, как лицо заливает краска.

   – За что? – удивился Баст. – Ты права. И я хотел бы расставить все точки над "i".

   – Расставляй, – согласилась Вильда и отпила немного вина, чтобы успокоиться.

   – Кайзерина останется с нами столько, сколько пожелает сама, – твердо сказал он и посмотрел Вильде в глаза. – Считай, что это конкубинат. То есть, с точки зрения римского права Кейт, разумеется, не конкубина, но ты же знаешь, она на твое место и не претендует. Формально она замужем, и такое положение Кайзерину вполне устраивает. Вопрос, устраивает ли тебя?

   Вот это был вопрос так вопрос. И что она должна была ответить?

   "Вероятно, правду".

   А правда, оказывается, была – ох, как – непроста! Совсем не проста, сложна, запутана и скрыта под множеством неправд, полуправд, четвертьправд... Но ответ, как ни странно, пришел сам собой.

   – Устраивает, – ответила Вильда, но не удержалась и добавила:

   – Ты ведь это хотел услышать?

   – Не совсем, – покачал он головой и достал, наконец, сигарету.

   А то Вильда даже удивляться начала: такой напряженный разговор, да еще после близости, а он все еще не закурил!

   – Я хочу знать твое мнение, – объяснил Баст. – Твое, а не мое, как оно тебе видится.

   Вильда помолчала мгновение, снова обдумывая данный уже ею ответ, но, как и прежде, не нашла в нем ошибки или притворства.