Текст книги "Набат"
Автор книги: Александр Гера
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 42 страниц)
3 – 11
Президент и Гуртовой вошли в зал Президентского совета одновременно, и выглядело это так, будто Гуртовой на правах старшего распорядителя привел собравшимся виновного. Гуртовой, как всегда, нес свою голову по-верблюжьи важно, президент свою наклонил: свекольный цвет лица говорил за президента – были неприятные события.
В зале скопилось изрядно чиновничьей челяди, более пятидесяти человек, и каждый занимал внушительный пост, обладал большими полномочиями. Но самое интересное, никто ни за что конкретно не отвечал, имея возможность сослаться на промашки других.
Со времен Петра Великого, с разгона бояр и уложения двенадцати чиновничьих рангов по департаментам делопроизводства повелось на Руси отбояриваться от любых дел, даже таких, которые должно решать незамедлительно. Птенцы гнезда Петрова выросли, обленились; новые поколения пернатых чаще всего не имели тяги к полетам, превращаясь потому в сумчатых и мелкотравчатых. Коммунисты ничего другого не внесли в систему госаппарата, еще больше расстроив громоздкую пирамиду подотчетности, наивно полагая запугать огромную банду чиновников партийной ответственностью: у старшего стрелочника всегда есть младший.
В смутную эпоху перестроечных потуг госаппарат не только не уменьшился, но разросся до размеров динозавра: с маленькой глупой головкой, прожорливым огромным чревом, короткими ножками, медлительный и даже неопасный, но он сжирал скромные запасы житного и мытного сам, ужесточал поборы и, разумеется, не собирался винить себя за прожорливость: я есть, кормиться надо. Служили в госсекторе все те же из партийного сброда, выходцы из народа. Они денно и нощно пробивались наверх, соскальзывали вниз под упорством спешащих наверх, снова прикладывали усилия, чтобы не остаться внизу, где нечем поживиться. Назвать их дерьмом, они не обидятся, им не хватает времени на суесловие. Да, мы опарыши, говяные черви, мы все одинаковы, и это наша Родина, а завидовать червям яблочным, сырным – нехорошо. Непатриотично.
Коммунисты, заново дорвавшись к власти, и не пытались сократить госаппарат. Везде были свои, а своих обижать нельзя. Россия доедала последние запасы, добирала алфавит для своих старших: все больше попадалось шубайеов, чумеек, черномордых, Шахраев, Явлинских народу авантюристов, все меньше Оболенских, Голицыных, все выглядели ущербными, с кисточками волос вместо шевелюр, с ужимками вместо манер, с рудиментом в штанах и аппендиксом в мозгах, но это короткошеее, длинноносое, пахучее, похочес и охочее до жратвы животное было начальственной силой, если дело касалось дележа этой самой жратвы.
Президент сел во главе длинного стола заседаний и никак не мог начать говорилку, такую каждодневную и безрезультатную, даже если события случались экстраординарные. Президент вспомнил прочитанное недавно в Библии: «Когда страна отступит от закона, тогда много в ней начальников…» Он оглядел этих начальников за столом, сидящих прочно, без тени сомнений на лицах, и не нашел, чем смирить свое раздражение, кроме как концовкой цитаты: «… а при разумном и знающем муже она долговечна». Его выбрал народ, поэтому он во главе стола.
Хотел он, вступая в должность, сбить команду из шевелящих мозгами – партия не дала: все тот же сброд, заведший Мишку Меченого в тупик. Борьку Ельцина сгубивший, да и самой партии пришлось идти на поклон к попам, лишь бы выжить.
«Да и где взять шевелящих мозгами? – соображал президент. – Те, кто дорвался до власти в семидесятых, испохабив саму марксистскую идею, посылали своих отпрысков-недоносков в престижные учебные заведения, из них выросло племя потребленцев. А военные? В училища шли из деревень, пролетарское происхождение считалось главенствующим для отбора, тупицы вырастали в кондовых полковников, из самых кондовых получались генералы… А все потому, что идее не служат, нет веры. Все эти церковные прибамбасы, как мой столь же тупоголовый отпрыск выражается, – сплошной нарядный анахронизм».
– Генерал Христюк, – перекипев наконец, обратился президент к начальнику «милиции нравов», – по какой причине вы занялись поимкой Трифа?
– О Трифе мне сообщил начальник вашей охраны, генерал Шумайло, – охотно ответствовал Христюк, – решили проявить инициативу. И если бы не вмешательство генерала Судских…
– Судских получил распоряжение лично от меня, – оборвал словоохотливого генерала президент. – Ас каких это пор начальник президентской охраны участвует в поимке преступников?
– Ни в какой поимке я не участвовал, – возразил генерал Шумайло, щеголеватый и вполне в себе уверенный: начальники президентской охраны довольно часто занимали императорские троны. – Была встреча с владыкой, он уведомил меня о Трифе, я соответственно предупредил органы милиции.
– Генерал Воливач, как вы объясните перестрелку в Карпово и потери вашего личного состава? – спросил он шефа Судских, но не столь пристрастно, чем прежних генералов: шеф разведок – это фигура опасная сама по себе.
Воливач отвечал также без робости:
– Слишком много было действующих лиц, господин президент. И совсем не вписывались туда мальчишки из «юных христиан». Вот и накладка.
– Накладка? – язвительно переспросил президент. – Это начало войны между вами и милицией! Хотите повторить девяносто восьмой год? Не завидую.
– Да что вы, господин президент, какая война? – не скрывал веселости Воливач. – Для войны враги нужны. А мы все свои…
Он явно намекал на те же события, когда милиционеры вышли на Красную площадь с требованием лучшей доли: нормальной зарплаты, условий существования, возможности наконец исполнять свой долг. Тогдашний президент-либерал распорядился прекратить бунт любыми средствами, но без единого выстрела. Воливач эту задачу поручил тогдашнему полковнику Шумайло, который проутюжил площадь танками в одну ходку из конца в конец. Сменилось начальство, для лучшего управления милицию разделили на муниципальную, региональную и так далее, а герой тех событий вышел в генералы, а там и новую епархию получил – охрану президента.
«Хорош солист, – подумал президент о Воливаче, хотя занимал его воображение Шумайло. – Ладно, ребята, вы скучковались против меня, я себе тоже компанию найду».
– Я бы не хотел давать случившемуся широкий резонанс, – высказал пожелание президент, которое явно устраивало всех. – Какие будут предложения?
– По-моему, девчонку эту надо отпустить восвояси, а виновных милиционеров судить закрытым трибуналом, – предложил первым Христюк. И эго всех устроило.
«И никто не возмутился, не дал собственной оценки происшествию! Это же преддверие гражданской войны! – остро почувствовал президент. – Вот сидит председатель Совета по гражданской обороне Охримснко – молчит, согласен; председатель Совета по патриотическому воспитанию молодежи Щербина – согласен, не хочет ссориться с Гуртовым; председатель Совета по национальной обороне Яривский не хочет иметь врагом Воливача. Мама моя, хохол на хохле, выродилась нация, ни одного русского, а уже голоса раздаются, что опять евреи виноваты. Там, где прошел хохол, еврею делать нечего. Пауки в банке! Нет, ребята, надо мне полюбить другой гарем…»
– Все свободны, – буркнул президент.
Остался Гуртовой:
– Владыко напоминает о своей просьбе относительно Трифа.
– Завтра в десять пригласите Воливача и Судских.
– В десять у вас встреча с президентом межбанковской ассоциации Мойзесом Дейлом. Нам обещают кредит, – напомнил Гуртовой.
– Тогда Воливача и Судских на тринадцать.
– В тринадцать встреча с премьер-министром.
– Прекрасно, – нашел выход президент. – Пусть премьер встречается с этим бизнесменом. Воливача и Судских на десять.
– Протокольная встреча, – не уступал Гуртовой.
– Протокол существует для первых лиц и коронованных особ! – обрубил президент. – Я позже к ним присоединюсь.
Гуртовой ушел с недовольной миной.
Назавтра без пяти десять Воливач и Судских были в приемной президента. Гуртовой извинился перед ними, кивнув на трубку.
– Я полагаю, господин Дейл, встреча с премьер-министром, к которой позже присоединится президент, будет более плодотворной. Итак, в тринадцать в голубой гостиной Кремля.
«Дейл? – удивился Судских. – Это интересно…»
– Мойзес Дейл – пробивной парень, – на ура начал атаку Судских. – Везде успевает.
– Вы правы – лаконично ответил Г уртовой. – Предлагает льготный кредит. «Все равно УСИ будет известно», – подумал он.
– «Да, – как бы читал его мысли Судских. – Но до или после – это существенно».
С первым ударом напольных часов Гуртовой впустил их в кабинет президента.
После рукопожатий президент пригласил Воливача и Судских к овальному дивану в дальней стороне и начал без обиняков:
– Прошлый раз, Игорь Петрович, вы достаточно интересно рассказали мне о Трифе и его исследованиях. Теперь я хочу услышать не менее интересный рассказ о последних событиях. И, хотелось бы, искренний.
Судских кивнул, по интонации голоса распознав, что не менее интересные события произошли в окружении президента, хотя Воливач об этом не обмолвился.
– В данный момент Триф у нас, ситуацию мы контролируем, – кратко ответил Судских.
– А как там его труды?
– Могу вас порадовать, господин президент. Вы можете прочесть «Миф о Христе», – сделал маленький поклон Судских.
– Прекрасно. Доставьте с нарочным ко мне на загородную дачу, – попросил президент. – А какого рожна вмешалась «милиция нравов» в поимку Трифа? Я вчера не получил заслуживающего ответа. Церковь – ясно, а милиция?
– И даже генерал Шумайло, – подсказал Воливач.
– Я Гуртового о посредничестве не просил, – раздраженно опустил углы рта президент.
– Но Шумайло, подключая Христюка, использовал информацию как ваш мандат, а мальчишек привезли в Карпово вовсе по его личному распоряжению.
Президент чувствовал себя неуютно. Надо искать союзников, а приходится буквально оправдываться.
– Что вы намерены делать? – спросил он, закрывая щепетильную тему.
– Хотим дождаться развития событий, – ответил Воливач.
– Виктор Вилорович, у меня просьба лично к вам, – обратился к Воливачу президент. – Я наслышан, что стрельбу открыла девчонка из отряда «юных христиан»…
– Не совсем так, – поправил президента Воливач. – Она действительно входит в один из отрядов, но там оказалась случайно. Автомат ей подсунули, спровоцировали.
– Примите мои соболезнования.
Президент встал, поднялись Воливач и Судских.
– Семье погибшего будет назначена персональная пенсия.
Воливач и Судских поблагодарили, обменялись быстрыми взглядами. Жертвы были и раньше, но до персональной опеки пока не доходило. Президент начинал какую-то свою игру.
– И мне хотелось бы замять инцидент, – пригласив садиться, сказал он. – Чтобы девчонка не пострадала, чтобы ее близкие… В общем, вы понимаете.
– Боюсь, подчиненные не поймут этого, – сказал и поджал губы Воливач.
– Какой крови хотите вы? – прямо спросил президент.
– Опасно оставлять молодежь в руках авантюристов, – опередил Воливача Судских. – По сути дела, отряды «юных христиан» используются в корыстных целях, и это далеко не потешцые полки.
– Кто конкретно направляет отряды'? Будьте откровенны.
– Ваш помощник Гуртовой через генерала Шумайло.
– Гуртовой? – усомнился президент.
– Проверено, – усмехнулся Воливач. – И мы просили бы вас разрешить нам самим разобраться в этом.
– Каким образом?
– Осмотр лагерей, знакомство с наставниками, выводы и наше участие в судьбе подростков, – перечислил условия Воливач.
«Тогда пацаны попадут под контроль Управления разведок, – понял президент. – Хорошо это или плохо?»
А ничего другого ему не оставалось. Он искал дружбы и защиты именно у этого ведомства. Отступать некуда.
– Разумно, – кивнул президент.
– А историю со стрельбой следует рассматривать как халатность руководства «милиции нравов», – закончил Судских.
Президент, помедлив, опять кивнул. Торг состоялся.
– Вся эта ведомственная возня никому не нужна, – заговорил президент, ища перехода к другой теме. Судских выручил:
– Я слышал, господин президент, у вас назначена встреча с Мойзесом Дейлом? – Президент кивнул. – А он очень интересовался работами Трифа и даже договаривался купить их. И хорошо платил.
– Батюшки! – всплеснул руками президент. – Всемирный переполох в святом семействе! Право слово…
– Мы подозреваем, – уточнил Воливач, – Дейл работает на израильскую разведку.
– И есть с чего переполошиться всем, – продолжал Судских. – Если будет прочитан зашифрованный текст в Библии и станет известен многим, не избежать глубоких потрясений, господин президент. Мир может пойти по другому пути развития.
– Ходили же, – грустно усмехнулся президент.
– А это было предопределено, – усмехнулся и Воливач. – Не случайно еврейский Бунд принимал активное участие в событиях семнадцатого года. О результатах говорить не приходится.
– Не ищем ли мы легких объяснений нашим просчетам? – почувствовал раздражение президент.
– Нет, – твердо ответил Судских. – Россия всегда путала карты мировому сообществу своей особой позицией и самостоятельностью. Можно говорить о загадочности русской души, но путь развития Россия выбирала сама и евреям не доверяла.
– Знакомо: «Протоколы сионских мудрецов». Фальшивка жандармского ведомства, – не придал значения президент этим словам.
– Не совсем так, – мягко возвращался к прежней теме Судских. – Скандал в святом семействе первым начал патриарх Несторий еще в пятом веке. Он усомнился в божественном происхождении Иисуса Христа, и несторианство вплоть до десятого века имело широкое хождение, пока Святая церковь не принялась жестоко карать за подобную ересь. Инквизиция начиналась с этого. Несторий принимал христианство как учение, но отвергал Библию как основу и принадлежность Христа к евреям, давая тем самым хороший козырь исламистам. На Нестория ссылается и Морис Жюли, антисемит по природе духа. В 1829 году он написал «Диалог Монтескье и Макиавелли в аду». Это и был провозвестник «Протокола сионских мудрецов». Морис Жюли основной мыслью провел стремление иудеев править миром и не всегда достойными методами.
– Богом избранный народ, – согласился президент.
– А Триф раскопал подтасовку, – заключил Судских.
– По-моему, это не столь существенно для вселенского хая, – высказал свое мнение Воливач. – Назовут Трифа еретиком, осудят, как Салмана Рушди за «Сатанинские стихи», и все забудут.
– Боюсь, забытья не будет. Как-никак начало тысячелетия, – не согласился Судских, но развивать тему не стал.
И лишь когда они с Воливачом возвращались после аудиенции, тот спросил Судских:
– Посвяти меня в свои опасения.
– В Апокалипсисе сказано о рождении младенца, которому предстоит повести людей другим путем. Если изначально считать падение звезды Полынь – аварию на ЧАЭС, этот младенец вот-вот родится или уже среди нас.
– А не пора ли дать слово самому Трифу?
– Мы не готовы, Виктор Вилорович. Во-первых, Триф не собирается выкладывать тайны, словно карты в пасьянсе, а потому сначала следует самим приблизиться к ним, просчитать с предельной точностью и осторожностью.
– Будь твоя воля, – раздумчиво сказал Воливач.
Несколько минут ехали молча. Наконец Воливач приступил к тому, о чем давно хотел поговорить с Судских, определиться:
– Игорь Петрович, а не пора ли нам поговорить о том, что мучает обоих?
– Не первый день вместе, – ждал продолжения Судских.
– Ты понимаешь, о чем я, и нам обоим нынешний расклад не по душе… Спросишь: а не одни ли органы затевают переворот без других? И тут ты прав. Есть умные люди. И сила теперь только у нас.
– Но что это даст? – решил открыться Судских. – Опять кровь? Возьмем власть, а потом?
– Суп с котом. Сам Бог нам Трифа посылает…
3 – 12
Конец разговора с Воливачом не давал покоя Судских до самого Ясенево. Отвергать откровенность шефа нельзя, как нельзя и не дать положительного ответа на недвусмысленное предложение. «Но что это даст?» – задавался прежним вопросом Судских. Ему ли не знать, что страна физически и морально устала от свар, от псевдопатриотов, от болтунов, от элементарных бездарей и недоучек, волей случая оказавшихся на верхушке пирамиды. Когда-то сам Судских верил в теорию смены поколений. Выучится в кембриджах, в оксфордах молодняк, вернется и… Оказалось, что это казалось. Возвращающиеся назад с мозгами и деньгами не могли пробиться к власти: их попросту не подпускали к ней, как свиньи не подпускают гусей к кормушке. Возня у корыта была грязной, но свиней мало заботило, что из них не получится миндальное пирожное…
Однажды Миша Грязнов, царство ему небесное, Аркадий Левицкий и Гриша Лаптев заспорили о сущности власти в современной России. Не придя к согласию, они позвали в арбитры Судских. Михаил был сторонником жесткой политики, Аркадий уповал на умный молодняк, а Григорий пытался доказать обоим, что из этого ровным счетом ничего не получится при существующей системе числителя и знаменателя, пытался втолковать им свою формулу линейной зависимости. Судских выслушал Михаила с Аркадием, не отказался от крепкой руки и молодых мозгов, затем предложил выслушать Григория и его знаменитую самопальную теорию. «В нынешней России, – охотно взялся за урок Гриша, – человек приходит к власти полным нулем, поскольку интеллигент максимум во втором поколении, а папа, бывший обкомовский босс, в зачет не идет, и легальных капиталов нет. Помноженный на власть, он так и остается нулем по законам арифметики. Это знаменатель. В числителе имеется Россия плюс капитал. Поделенная на нуль, она сама ничего собой не представляет. И все мы имеем в результате нуль, при всем при том, что с каждым годом наш числитель уменьшается. И как ни меняй знаки, от перемены мест сумма остается нулем». «А если человек станет единицей? Допустим, Егор Гайдар пришел к власти, имея достойную родословную», – усомнился Судских. Всерьез он Гришины витии не принимал, хотя… Послушаем: «А кто это вам сказал, Игорь Петрович, что в шестнадцать лет рубать головы собратьям, будучи командиром полка, – это достойная биография? Для советской власти – да, но мы нуль уже имели от такой биографии. Внучок столь же бесшабашно, как дедушка, пустил в распыл страну. В принципе он дал дорогу колбасе, но не державе, не нам с вами, нас он не защитил от ворья. Как говорят одесситы, Егорушка правил на голом понте. Но давайте вернемся к его легендарному деду – очень хороший пример для понимания моей формулы. Дед Егора, вне сомнений, был талантливым человеком, но был порождением советской власти, всего себя посвятил ей. И я совсем не уверен, что Аркадий Гайдар погиб от шальной пули: шибко много думал, а по складу ума он относился к тем, кто рано или поздно делает ревизию своим убеждениям. А его убеждения покоились на формуле: «Ночь простоять и день продержаться», а там наши подойдут. А нашим самим надо ночь продержаться и день простоять. И дедушке Сталину этого хотелось, и дедушке Хрущеву, и дядьке Леониду Ильичу – всем остальным, кто добирается наконец до власти. Это и есть линейная зависимость. Потому что за день у власти удобно карманы набить, ночью припрятать, а с утра объявить народу, что хотелось как лучше, а получилось как всегда».
Судских посмеялся со всеми. Однако Гриша Лаптев был трезвым аналитиком, и даже шутейное изложение его формулы имело весомую долю серьезной реальности. «Ладно, Гриша, – сказал он, когда все насмеялись вдосталь, выложили все подначки, – тогда у тебя должна быть формула «как лучше». «Есть, – твердо сказал Григорий. – Прежде всего Россию нельзя брать ни в числитель, ни в знаменатель. Это символ, коэффициент, а еще точнее – ординатор, то бишь упорядочитель. Помните систему чисел Гамильтона и его знаменитый «оператор»? Так вот, он вывел каноническое уравнение механики, то бишь вечное. И как ни оперируй внутри уравнения, какие нули ни перемножай, оператор Гамильтона всех и вся выводит на чистую воду. Есть Россия во главе угла, все остальное приложится. А Россия – это вера. И своя. А не заемная. По Христу у нас не получилось, формула раскладывалась на «грешили-каялись-грешили». По Марксу – «грешили-не каялись-грешили» – тоже ничего не вышло. Попробовали как у них нынче: «каялись-не каялись, но грешили» – еще хуже стало». «А ты, предтеча новой веры, что предложишь? – не выдержал Миша Грязнов. – Не грешить и каяться?» «Нет, друг мой, – хитровато усмехнулся Григорий. – Я вам прежде всего напомню слова академика Павлова: «Русский ум не привязан к фактам. Он больше любит слова и оперирует ими». Вот отчего у нас формула не складывается, оператор у нас хлипкий больно. Сколько времени на болтовню загублено!» «Оно и видно, – хмыкнул Левицкий. – Мозги нам полощешь больше часа, а дела так и не видно». «Ошибаешься, – возразил Гриша. – Мое дело двигается: я ведь ждал, пока программа зарядится. Извините уж, Игорь Петрович, что занял вас досугом, но вас в арбитры пригласили двое этих горячих, а не я. Но я бы сказал, что у нас к власти допускают со словами, но не с делами, оттого и мучаемся. Возьмите любого нашего посткоммунистического лидера – слова, слова, дела его никто не видел, ему не за что отвечать. Ну, не получилось! Хотел же! Охламоны! Упыри! А было бы дело, по нему судили бы, стоит такого к власти пускать». «Гриша, ты все же проконсультируй меня, почему Европа ли, Штаты ли с Христом и без Христа развиваются, а мы свой воз свезти никак не можем?» – спросил Судских и вполне серьезно. «Игорь Петрович, зачем вам консультант? Бьюсь об заклад, что задай вам этот же вопрос, вы найдете ответ без консультаций на стороне», – ответил Григорий столь же серьезно. «Однако хотелось бы послушать тебя, если ты взялся выводить нас на прямую дорогу цивилизации», – вмешался Левицкий и тоже без юмора. «Друзья мои, ответ прост. Мы пока не жили без крепостного права, а за бугром люди давно наработали кодекс существования. Прошли Дикий Запад, договорились с Ближним Востоком, уравновесили грех и благо, вот и живут. И разве не понятно, что мы у них бельмо на глазу со своей нестабильностью! Мы лет на сто от них отстали, мы для них уроды, недоумки, пещерные жители, и сникерсы нам не помогут, и ракеты, и наше умение из грязи в князи перевоплощаться. Они давным-давно сколотили свою недвижимку на грабежах и разбоях, а наши коммерсанты только-только ножом и вилкой пользоваться, нет-нет и вместо носового платка из кармана кастет по ошибке достают. А посему, если мы хотим жить и думать – подчеркиваю, – думать по-европейски, нам сначала надо от крепостничества избавиться». «Вот он, новый Ильич!» – не выдержал пафоса Гриши Грязнов. «И как это сделать? Давай рассказывай!» – наседал Левицкий. «Пока не скажу. Но! Не потому, что не знаю. Машина знает. Сто лет одиночества преодолеть можно. А для этого нужен элементарный «схлоп», смещение времени. И это возможно. Ключ мне нужен, ключ…»
Из той полушутливой дискуссии Судских вынес нечто существенное: действительно, любой путь для России чреват все тем же блужданием по кругу. Никакие кредиты, никакие благие намерения внутренних и внешних лидеров ничем помочь не могут. Благими намерениями, как говорится, выстлана дорога в ад.
Время от времени Судских спрашивал Гришу Лаптева: как, мол, нашел ключ? Ищу, отвечал тот. И вопрос и ответ были вполне серьезными. Начиналось это с год до смерти Миши Грязнова…
Улыбающийся Гриша Лаптев встречал Судских у самых дверей, у стеклянной переборки дежурного. Небольшого роста, плотненький, похожий на веселый надувной шарик, он всегда излучал атмосферу беспечности, и сама улыбка его казалась нарисованной на шарике несмываемой краской. В мундире он не смотрелся, надевал его только на дежурство и немедленно снимал через пять минут после смены. Трудно было поверить, что это полковник. Еще труднее, что любой трудности вопрос Гриша решал быстро. Другое дело – его решение не всегда совпадало с мнением руководства. Гриша не обижался: решение выдавала машина. Но машина не ошибалась, и приходилось прислушиваться к ее хозяину. Во всяком случае, в УСИ Григорий Лаптев имел статус мыслителя, а мысль убивать нельзя.
Судских давно заметил, еще в пору совместного ничего-неделанья в НИИ, что у Лаптева голова не совсем обычной формы. Сам черепок сверху покрыт почти детской порослью, лоб гладкий, нормальных пропорций, а вот тыльная часть была похожа на транцевую корму мощного контейнеровоза. Мозжечок – личный компьютер Гриши Лаптева – хранил массу неординарных решений, которые на первый взгляд казались абсурдом, но оказывались самыми правильными, что удивляло. Как-то не так мыслил Гриша Лаптев.
В те далекие доперестроечные времена Гриша Лаптев популярно объяснил Судских, что такое френология и на кой ляд она нужна нормальным людям. «Френус – душа, френология – наука о душе. По строению черепа можно прочесть человеческое нутро. В коммунистическом обществе, где «кто был ничем, тот станет всем», френология – лженаука. Потому что сразу возникает вопрос: почему чаще всего к власти приходят люди без чести и совести? Притом еще в середине пути к власти они считались людьми вполне порядочными. Власть развращает? Ерунда! Элементарная предрасположенность к разврату. Есть такое определение – яйцеголовые. Это замаскированные садисты и беспринципные люди. Чаще всего такие попадают в политики. Стать садистами им не дает боязнь ответственности, а прячется шишачок боязни, как у «боинга», наверху. В политике таким легче спрятать дурные наклонности и выдать беспринципность за принципиальность. Человеки с шишаками – вроде как с рожками – ужасные упрямцы. Таких даже по ошибке нельзя пускать во власть. Причины понятны. Хорошо развитый мозжечок говорит о нестандартном мышлении: человек будто мыслит, минуя арифметику, алгебру, диамат – прямо с геометрии Лобачевского. Высокий лоб говорит вовсе не об уме. Как у Пушкина: «Слыхал я истину бывало, хоть лоб широк да толку мало». Высокий лоб – это экран компьютера, а вот программка крутится в мозжечке. Блестящий пример – наш Коля Рыжков. Посмотришь в такое зеркало и разве что причесаться можно или угря выдавить. Нет мозгов, одни желания, как у кота Леопольда: «Ребята, давайте жить дружно». «А Мишу нашего куда отнести?» – посмеивался завлаб Игорь Судских. «Игорь Петрович, его ангелочек при рождении сразу плевком отметил. Этот маму родную продаст и объяснит целесообразность поступка. А если серьезно – вы что, не видите? – у него головка на шарик похожа, зацепиться не за что. Прохвост! Вот увидите, он еще нас с потрохами продаст». Было? Было, согласился позже генерал Судских. По Мишке Меченому все тюрьмы плачут. «А вот круглая голова с раздатием кверху – люди с большим самомнением, – продолжал лекцию Гриша Лаптев. – Яркий пример тому – дедушка Ленин». – «А Сталин?!» – «Диктатор и тиран. У него особое строение черепа: вытянутое назад, со скошенным небольшим лбом. Он не обладал аналитическим складом ума, зато вытянутые доли мозга говорили о наличии избытка нервной сетки. О таких говорят: прекрасная интуиция, чутье. Кого вам еще препарировать?» «Давай страдальца восемнадцатой партконференции», – предложил Судских. «Понимаете, Игорь Петрович, он мне симпатичен, но на периферийной сцене. Не все ведь попадают в Большой театр, а его подталкивают именно туда, чтобы макли за спиной крутить. Спектакль это», – с неохотой ответил Гриша.
Сейчас улыбающийся полковник УСИ Лаптев поджидал генерала Судских. Чего-то уловил в свои компьютерные сети.
– И чего? – улыбнулся в ответ Судских.
– Не чего, а что! Приходите ко мне.
– Прямо сейчас и пошли…
Просторный кабинет Лаптева был нашпигован вычислительной техникой, данной человеку для ускорения мысли. При создании УСИ любое пожелание Лаптева исполнялось без оговорок. Нынешний Лаптев чувствовал себя царем: много ли надо человеку для счастья? Едва вошли, он вмонтировал – иначе не скажешь – свое тело в суперкрссло со всякими там штучками вправо-влево, вперед-назад, вверх-вниз и с нетерпением дожидался, когда Судских разденется и устроится рядом на креслице попроще. На дисплее загадочно мерцали звездочки.
– Смотрите, – дождался наконец Гриша и защелкал клавишами. – Имеем соответствие: Апокалипсис и Эклесиаст. Икс и игрек. Функциональное пространство – Библия. Даем предписание… Вводим алгоритм, – еще несколько манипуляций с клавишами. – И вот результат, – пригласил он Судских полюбоваться итогом.
Судских впился в экран:
«Данный текст представляет собой сумму правил и хронологический ряд. Хронологическое счисление дает возможность предопределить ряд событийный. Сумма правил является полигамным дополнительным предписанием для программирования. Введите код».
– Гриша, чуть-чуть попроще для простого смертного, – с виноватой улыбкой попросил Судских. – Я гость в твоем царстве.
– А чего упрощать, Игорь Петрович? – искренне удивлялся Лаптев. – Библия является элементарной дискетой, на которой записано несколько программ. Мы это вычислили исходя из того, что три шестерки – ключ к Эклесиасту. Танцевать надо с него.
– А сам Апокалипсис? Страхи и кары небесные?
– Это интересный вопрос, – живо отреагировал Гриша Лаптев. – Какую-то работу я провел, и оказалось, что не так страшен черт, как его малюют. Это вроде рекламного плаката к зашифрованному тексту. Что вы, например, думаете о конях Апокалипсиса?
– Я полагал, это символы действия. Судного, что ли.
– Почти так. Следует только ввести функцию соответствия множеств, и получим искомое: четыре коня – четыре времени года. Каждый всадник несет в руке символ своего периода.
– Стой-стой-стой! – постепенно вникал в его рассуждения Судских. – А семь печатей? На четыре коня выпало четыре печати, а еще куда три делись? Симметрии не вижу.
– Вот, Игорь Петрович, первое заблуждение живущих в Эвклидовой геометрии: все должно быть симметрично, а дважды два – четыре. Да ведь нам эта действительно святая книга дает выход в четырехмерное пространство! Симметрия еще не разум. Давайте вернемся к началу «Откровений». Помните? Господь послал через ангела своего Иоанну послание на остров Патмос семи церквям. Семь печатей – семь религий. Посчитаем?
– Иудаизм, буддизм, христианство, ислам. Все.
– Вот то-то и оно! – счастливо рассмеялся Георгий. – Четыре есть, а трех мы не ведаем.
– Да, но синтоизм, ламаизм, *– начал Судских, но Гриша тут же прервал его:
– Двадцать четыре старца у престола Сущего есть ответвления от четырех религий, кои считаются каноническими и не отрицают сути главных религий. Но вот ангел снял пятую печать. Что мы находим тут? Убиенные взмолились к Господу: «Что ж ты не судишь живущих за нас?» А он им в ответ: потерпите малое время, работа идет. Снята шестая печать: землетрясения, ужасы, смятение в человеках. Седьмая снята: замолкло все на земле как бы на полчаса. Я так полагаю: седьмая печать – возникновение новой, возможно, седьмой религии. Возможно, двух предыдущих мы просто в счет не берем, возможно, они должны появиться. Тут просчитывать надо, я пока в начале пути. Дальнейший текст Апокалипсиса намекает на это, но хронологический и событийный – истинный – зашифрован в тексте. Надо ввести код.
