Текст книги "Набат"
Автор книги: Александр Гера
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 42 страниц)
5 – 22
Пармен доехал до Рязани лишь в первом часу ночи. Рейсовый автобус останавливали патрули раз десять, проверки были тщательные. Притихшие пассажиры не сопротивлялись: опять в стране бунт, ищут зачинщиков и бандитов. Кто опять? Конечно, коммуняки, кому еще!
Так думал каждый, хотя на самом деле обычным грабежом занимались подручные Лемтюгова в Москве и области по крутым особнякам, но Гречаный установил жесткую систему перехвата, от чего все кошки ночью были черными и, само собой, коммунячьими.
На последний автобус в Скопин Пармен опоздал, но в пору отходил поезд на Ряжск. В общий вагон билетов не было, пришлось ему раскошелиться на купейный.
К его удивлению, он оказался единственным пассажиром в купе. Кто-то не поспел в дорогу, и Пармену повезло. Постель он не взял, к неудовольствию проводницы, и, облокотившись на свернутый матрас, подремывал. Дверь плотно не прикрыл и выглядывал из-под ладони в коридор просто так.
Подвыпивших молодых парней, шастающих по коридору, он заприметил сразу. Они занимали подряд три купе, галдели и прогуливались по вагонам от нечего делать.
«Ну и компания, – осуждающе подумал Пармен. – Кто бы это?»
Ясность внесла проводница, пришедшая забрать лишние одеяла: спортсмены едут после соревнований в Москве.
– Ох уж и никчемные, колобродят от самой Москвы, нахальные, а сумки у них тяжеленные, здоровые…
– До Саратова, небось? – полюбопытствовал Пармен.
– Ишо и в Саратов таких. До Ряжска, как и вы.
«Попутчики», – отметил он и потерял к ним интерес.
Только не понравилось Пармену, когда среди ночи вошел в купе один из этих спортсменов, здоровенный, подбородок утюгом, включил свет и принялся разглядывать Пармена. Он поднял голову на пришельца и встретился с абсолютно трезвым взглядом.
– Спи, дед, – успокоил он Пармена и ушел, плотно задвинув дверь. Света не выключил.
«Старший, наверно», – не обиделся Пармен. Выключил свет и приуснул спокойно до упора. Спортсмены, так спортсмены.
Перед Ряжском его разбудила проводница. Он оделся и, сидя в купе с открытой дверью, ждал, когда спешный люд освободит проход. Выходя в тамбур, переругивались спортсмены, бухали их тяжелые сумки о переборки. Пармен терпеливо ждал.
Поезд затормозил, и Пармен покинул купе. В коридоре было свободно. Он застиг последнего спортсмена в тамбуре, тот с усилием нес перед собой увесистую кису из брезентовой ткани.
Пармен вышел на перрон. Всего лишь шестой час утра, и оказии до Скопина ждать нечего, да там еще до хутора километров двадцать пеше по морозцу… Опоздал, ничего не попишешь.
Спортсмены устремились к выходу в город, а Пармен – в зал ожидания. Пустыми были все места, но Пармен стал разглядывать из окна привокзальную площадь.
«Хорошо живут! – отметил он усаживающихся в два крупных джипа знакомых по вагону парней. Отметил Пармен и шипованную резину на широких скатах, усиленные фары и лебедки впереди. – Молодые, прыткие, призы, небось, взяли…»
– Могу обратиться? – услышал он за спиной и – прикосновение к плечу. Он оглянулся и увидел дядьку лет шестидесяти с доброй рязанской физиономией и робкой улыбкой. – Я вот наблюдаю за вами и так думаю, что до утра вы ожидаете. Часом, не в Скопин надо?
«Это еще почему?» – не торопился с ответом Пармен. Гречаный строго-настрого запретил добираться с попутчиками. Только автобусом, а в Скопине его дождется машина. И только так.
– Я почему спрашиваю, – наседал доброхот. – Провожал сына с детьми, а назад одному боязно, и если вам в Скопин, милости просим. Мил человек, не сумневайтесь, у меня «аппарат», я и в район свезу, если надо, и у меня почаевничаете в Скопине.
«Извозом занимается, – понял Пармен. – Про внуков наврал. Ехать один боится, а сидеть до утра жадничает».
– А до Скопина сколь возьмете?
– Ничего не возьму, – решительно заявил дядька. – За уважение не беру. А в район если, сговоримся. Евфимием меня зовут, – представился дядька, протянул ладошку лодочкой и подчеркнул: – Е, Be.
Пармен согласился. Они вышли на привокзальную площадь, и дядька сразу повел его к одинокому «ижу-комби», какие остались не в каждом музее. «Аппарат» густо запорошило снегом, видать, не один час дожидался Евфимий пассажиров, а свою первую весну справил давным-давно, если не раньше хозяина. Любовь к нему, стало быть, сберегла. Однако двигатель затарахтел с полуоборота, и рабочий ход оказался ровным, и хозяин управлял им умело.
Евфимий разгонял сон в пути длинными монологами, которые прерывались только тычками в плечо Пармена с непременным «слышь». Дорога до Скопина была укатанной, увалы снега высились по обочинам, и это не отвлекало Евфимия от рассказов: грейдер чистил трассу регулярно. Попутные машины не показывались, встречные тоже, и в дальнем свете фар искрилась падающая ранняя изморозь. Укачивало, и Пармен, несмотря на словоохотливость Евфимия, убей Бог, не запомнил, что он рассказывал непрерывно. Что-то про кремлевские заговоры, о которых здесь знают хорошо, про банки, которым лишь бы у людей деньги выудить, и еще про смелых людей, которые не позволят грабить русских. «Не позволють», – он так и сказал.
До Скопина добрались к семи часам утра.
– Ты уж меня, хороший человек, к вокзалу доставь, – попросил Пармен, осоловевший от Евфимия. – Я автобуса дождусь.
– А и ладно! – согласился он, довольный ездкой без приключений. – А то вон того найми. – Со смехом указал Евфимий на джип у самого выхода на перрон, который был ничем не хуже увезшего спортсменов.
Распрощались с обоюдным удовольствием. Пармен выждал, пока «аппарат» уехал, и направился к джипу. Номер оказался тем, какой назвал ему Гречаный.
– Здорово ночевали! – открыл он водительскую дверцу.
– Ого, деда! – удивился заспанный водитель. – С этой стороны мы вас никак не ожидали. Святым духом добрались?
– И с духом тоже, – довольный новой удачей, ответил Пармен.
Внутри джипа сидело еще трое парней.
Едва Пармен расположился на заднем сиденье, водитель сообщил по рации о встрече, отключился и выжал сцепление. Джип заспешил знакомой дорогой. Опять высокие увалы вдоль укатанной дороги и ни души, только под утро похолодало крепче.
В спокойном месте Пармен намеревался поспать и заснул сразу, привалившись к плечу одного из парней. В ногах у каждого маячили автоматы: у сидевшего рядом с водителем – на коленях, у водителя – сбоку от рации. Пармен отнесся к оружию с пониманием: не на блины, чай, едут, всякое случается, пока смутное время.
– Саша, – неожиданно включилась рация. Пармен очнулся.
– Слушаю, – взял микрофон сидящий рядом с водителем.
– Саша, в районе орудуют три банды. Две как будто нацелились банки грабить, мы их пасем, а третья где-то возле вас. На дороге от Милославского обнаружили след, прошли два тяжелых джипа. Вы где сейчас ориентировочно?
– На полпути.
– Джипы прошли на рокаду, но там их нет. Думаем, они в маклаковских подлесках хоронятся.
– Что делать?
– Повнимательнее, Повадки у бандитов крутые, команды опытные. Я постоянно на связи. Об изменениях сразу сообщу, вы – тоже.
Связь прекратилась. Пармен подумал и решительно выложил:
– Я видел эти джипы.
Все, в том числе и водитель, повернули к нему головы.
– В одном поезде ехали с молодчиками. Под спортсменов косили, а в Ряжске их два джипа встречали. Они с огромными сумками, занимали три купе.
Старший сразу связался по рации:
– Наш пассажир ехал вместе с командой в поезде, человек двенадцать. С большими сумками, явно оружие везли, взрывчатку, маскировались под спортсменов.
– Понял, – ответили на том конце. – А дай-ка трубку пассажиру.
Пармен взял трубку.
– Скажите, а не было ли среди них маленького такого, юркого?
Пармен перебрал в памяти образы спортсменов, одноликих каких-то и топорной внешности, одинаковых. И всплыла вдруг маленькая картинка, на нее он сразу не обратил внимания: из соседнего вагона, по-кошачьи приседая, появился небольшого росточка пассажир, одетый, как те спортсмены. Тогда Пармену показалось, что он машет рукой кому-то у вокзала, теперь соединилось в одну картинку: человечек указывал на выход в город. И еще вспомнил Пармен, что ужимки его были знакомы.
– Был. И у меня был. Сыромятов некто… Или Сыроватов…
– Спасибо вам! – откликнулась рация. – Саша, на повороте возьми с собой двоих и устрой заслончик, а водитель пусть везет пассажира на хутор. Мы здесь с рокады будем их выкуривать. Думаем, банда собирается склады взрывать, есть такая наводка. Все.
– По такому снегу? – пробормотал Пармен.
– Лыжи есть, – занятый обдумыванием приказа, ответил старший.
Пармен не проронил больше ни слова.
У поворота, который был неразличим Пармену, трое быстро выбрались наружу, достали из задника короткие лыжи-снегоступы и растворились в зыбкой предутренней темени.
– Вот, деда, какие дела, – выжал сцепление водитель. Сказал он это между прочим и взял трубку: – Ребят высадил, двигаюсь к хутору.
– Неужели все это из-за меня? – решился заговорить Пармен – Что ж они в поезде не приставали? Присматривались будто…
– Тут что-то другое, деда. Засаду устроили, чтобы они сдуру на хутор не сунулись, а интересуются они складами, – пояснял водитель. – Диверсию готовят.
– Какие склады? – насторожился Пармен.
– Была там всякая дрянь, какой собирались воевать в третью мировую, химия. Бинары, нервно-паралитические газы…
– А как тогда Семен Артемович решился поселить мальчонку в такой близости от опасности?
– Не бойся, деда, – успокаивал водитель, и вполне уверенно. – Два года назад вывезли все тайно и тайно уничтожили. Атаман лично проследил. А по документам склады числятся действующими. Теперь их Минобороны охраняет, а рокаду еще и казаки. Чистая работа.
– Слава Богу, – перевел дух Пармен.
Подмывало водителя рассказать приятному попутчику, что вместо складов на том месте устроен аэродром, и самолеты есть, и вертолеты в скрытых ангарах: так зачем тогда ему числиться в доверенных и проверенных? Обрывая разговор, он сказал:
– Хватит вопросов, деда. Дальше начинается военная тайна. А если бандюги сунутся туда, я им не завидую. Я так думаю, они шли на диверсию по старой наводке. Иначе с такими силами смерти на рога идти, – подытожил водитель.
Джип ровно и уверенно разматывал снежное полотно дороги. Водитель замолчал, вглядываясь вперед, а Пармен, успокоившись, прикорнул на заднем сиденье. Водитель посвоему истолковал его молчание, оглядывался мельком назад и в конце концов сказал:
– Скоро уже. С километр осталось до хуторского проселка, там развилка на три дороги. Направо пойдешь – ничего не найдешь, налево пойдешь – назад не придешь…
– А прямо? – вежливо откликнулся Пармен.
– А прямо – на хутор, – оставил былинный стиль водитель. Что-то он углядел в темени: – Стоп…
Фары высветили двух человек у обочины. Один голосовал. Оружия не видно, однако наряд их, удобный и легкий, говорил больше.
– Чужаки, – уверенно промолвил водитель. Сбросил газ и подъезжал к ним медленно. – Пригнись, деда, на всякий случай. – И кратко сообщил по рации: – Двое чужаков прямо передо мной, голосуют.
– Не останавливаться. Действуй по инструкции, – отреагировали по рации сразу.
– Так и сделаем, – сам себе ответил водитель.
Поравнявшись с чужаками, он тормознул и тут же нажал газ. Джип занесло, из-под задних колес вырвался пушистый веер снега, запорошивший ожидающих у обочины. Джип резко набрал ход. Через заднее стекло Пармен увидел, что чужаков будто прибавилось.
– Пригнись! – крикнул ему водитель. – Засада!
Выстрелы дробно протарахтели вслед. Пармен ощутил, как по-шмелиному вжикнула пуля и водитель ткнулся лбом в баранку. Джип вильнул и с разгона ткнулся в снежный увал. Переднее стекло забило порошей. Двигатель урчал, не в силах одолеть плотное препятствие. Пармен привстал и потряс водителя за плечо. Он отвалился к дверце и не подавал признаков жизни.
– Ох ти, Господи! – пробормотал Пармен и выбрался наружу.
К машине бежали пять человек. Отойдя от джипа, Пармен стал дожидаться своей участи. Первый подбежавший с размаху ткнул его кулаком в висок. Пармен неуловимо отклонился от удара, но отлетел к обочине. Нападающий по инерции проскочил мимо, поскользнулся и ничего не понял: был удар или показалось. Пармен, скорчившись, остался возле увала с противоположной стороны. Где-то далеко у черной полосы деревьев затарахтели торопливо очереди, забухали одиночные выстрелы.
Нападавший на Пармена все не мог уяснить, что же произошло, и тупо разглядывал свой кулак, ничего не предпринимая.
– Ты какого смура застрял! – со злостью окликнули его. – Выталкивать помогай!
Кто-то из чужаков дергал рычаги внутри джипа, летела веером пороша из-под скатов, и джип с помощью остальных подталкивающих выбрался на дорогу, развернулся в обратную сторону.
– Грохни его! – раздался прежний властный голос. – Контрол ку сделай!
Нападавший на Пармена поспешно чиркнул монаха короткой очередью из автомата и следом за остальными влез в джип.
Пармен, все так же скорчившись, лежал возле увала, не шевелясь, бочком. Рассветная поземка, взвихренная ветром; сыпала ему на опущенные веки. Когда шум двигателя растворился в темной синеве, отбеливающей день, он приподнял их. Другой шум, более мощный, надвигался с противоположной стороны. Первым, пуша поземку в колее, проскочил вездеход, второй – широкоосный джип – остановился. Пармен продолжал притворяться мертвым, пока чьи-то руки не стали переворачивать его лицом вверх.
– Дедка убили, сволочи! Атаман головы посворачивает!
По запаху, который никогда не выветривается – стойкий запах лошадиного пота, Пармен определил подъехавших и открыл глаза.
– Живой!
Его, как малого, поднимали на руки.
– Да отпусти же! – осерчал Пармен. – Девица, что ли…
Он высвободился из заботливых рук, расстегнул молнию куртки и запустил пятерню под свитер.
– Раз, два, три… пять пулек, – показал он разжатую ладонь. – Все как одна.
– Броник был? – спросили его участливо.
– Амуниции не ношу, ребятки, – просто ответил Пармен. – Это, надо бы знать вам, казацкий Спас, а среди славян щитом архангела Михаила кличут.
Он пошел к джипу, где над водителем склонились двое.
– Дайте-ка взглянуть… вроде жив маленько.
– Под лопаткой пуля.
– Кладите на заднее сиденье, а я кровь остановлю, – распоряжался Пармен, и подчинились ему уважительно.
– Поехали, деда, быстрей.
– Нет, не быстрей! – воспротивился Пармен и осмотрел водителя. Он убрал с лопатки сочащийся кровью тампон, поводил пальцами, сжимая и разжимая их, будто отогревал с мороза, потом сжал в кулак и отдернул руку.
– Вот она….
На ладони Пармена лежала пуля с налипшим сгустком крови.
Водителя аккуратно привалили к спинке сиденья. Он медленно открыл глаза.
– Деда… Живой.
– Я-то живой, а ты, мил друг, полуживой, – улыбнулся Пармен.
В молчании добрались до хутора, только покряхтывал на заднем сиденье водитель. Его первого вынесли из джипа и бережно понесли в дом. Пармен остался у машины, терпеливо дожидаясь, когда о нем вспомнят. Ничего с ним не случится, не барин.
Перед ним на пригорке стоял небогатый флигель, а чуть в стороне – изба-пятистенка под четырехугольной крышей, какие приняты на Дону и Кубани. Ранним утром он будто ежился белеными стенами от холода. Пармен оглядел двор. Обычный казацкий баз, и, если бы не джип посреди, время унесло бы Пармена лет на сто вглубь: пофыркивала в конюшне лошадь, куры, нахохлившись, сгрудились у курятника, и петух в середине своего гарема приглядывался к Пармену.
Давным-давно уезжал он с похожего обжитого двора и посейчас помнил, как съеживалось его детское лицо от усилий сдержать непрошеные слезы, чтобы казаться взрослее. Далеко уезжал он по настоянию отца, попавшего в немилость к советским властям, в холодную Сибирь от величавого Дона, к родственникам, осевшим там в начале прошлого века. Освоили смолокурку в артели на новом месте. В созданный позже колхоз не пошли, а забрались дальше в тайгу, охраняя от дурных глаз и намерений умение врачевать без лекарств, сохраняя древнюю веру. Приучили к врачеванию Пармошу, обучили казацкому Спасу. После войны особисты основательно взялись за них. «Иди в монахи и хоронись. Вере не изменяй и жди», – сказал ему дядька в двадцать лет и вывел за ворота, вручив котомец на дорогу. Ушел Пармен без долгих напутствий и никому не открылся за годы ожидания, только патриарх распознал его сразу, приблизил и оберегал, давал для чтения совершенно необычные книги, ничего не объясняя. Молчаливое понимание обоих было печатью таинства, охраняемого пуще глазу от ряженных в черные вериги попов и монахов. Чужие. И вокруг чужое, нелепое, и только сейчас почудилась Пармену весна обновления, среди зимы повеяло запахами, которые отгонял он от себя с того далекого дня, когда стоял хрупким росточком среди отцовского двора, родного казацкого база. Дождался он.
«Это как-то правильно получилось, – опять морщилось его лицо от влаги в уголках глаз. – Чтобы ожило оно, единственное…»
Отворилась дверь, и на просторное крыльцо вышла женщина, придерживающая пуховую шаль на груди. Поздоровались степенно.
– Что ж в избу не идете?
– Не звали пока, – отшутился Пармен.
Она задержалась на крыльце, потом поклонилась ему в пояс и ушла обратно в дом, и Пармен остался на месте, обдумывая сказанные пожилой женщиной слова: «Обживайтесь, батюшка».
Без стеснений Пармен заглянул в конюшню. Красивый конь глянул на него блестящими глазами, пофыркал, втягивая запахи Пармена, и закивал головой часто, будто кланяясь и приглашая одновременно к кормушке с овсом.
– Ах ты, любезный! – расчувствовался Пармен и прильнул щекой к конской морде. Конь крупными губами стянул его шапочку набок и подул ноздрями прямо в ухо Пармена, будто поведал ему нечто важное, ради чего он здесь.
Пармен погладил коня по шее, потрепал холку.
– Спасибо тебе за ласку, – промолвил он, и пришлось все же промакивать слезы в глазах.
Выйдя из конюшни, Пармен стянул шапочку с головы и вытер слезы. Потом он обеими руками водрузил ее на место, и взгляд его уперся прямо в большие детские глаза. Сердце екнуло.
– Вот ты какой, – прошептал Пармен. Чуть не отнимались ноги.
Подросток лет тринадцати, хорошо сложенный, с непривычной для такого возраста осанкой, стоял перед ним. Фигуру подчеркивал утепленный комбинезон, из-под капюшона выбились русые волосы.
«А ведь ему восьмой годок», – подумал Пармен и присел на приставец у конюшни.
– Ну, здравствуй, – промолвил он, улыбаясь желанной улыбкой. – Как зовут тебя?
– Кронид, – внятно ответил мальчик. – Здравствуйте, дедушка Пармен. Бабушка Оля сказала, что вы приехали учить меня.
– Так и есть, дружок.
– Чему мы будем учиться? Я знаю математику, письмо, говорю на трех языках. Я люблю учиться.
– Жизни, – почти растерянно ответил Пармен, не найдя ничего другого.
– Я буду хорошо учиться.
Мальчик подошел вплотную к нему и положил ладони на коленки Пархмена. Глаза смотрели внимательно, и Пармен ощущал робость от детского взгляда. Так умел смотреть патриарх.
С крыльца улыбалась им пожилая женщина.
Из поля зрения Пармена выпали ворота, и только по чистой случайности он заметил, как прокрался в них небольшого роста человек с автоматом в руке наизготовку. Первая мысль была о мальчике, лишь бы он не испугался.
– Кронид, – спокойно проговорил он. – Сейчас я возьму тебя крепко, и мы очень быстро спрячемся в конюшне.
– Зачем, дедушка Пармен? – не удивился мальчик. – Я знаю: в ворота вошел нехороший человек, он хочет убить вас, а меня украсть.
– И что нам с тобой делать? – удивился не мальчик, а Пармен.
– Пусть чуть-чуть ближе подойдет…
Пришелец крадучись сделал несколько шагов и вдруг поднялся вверх метра на два, обронив от неожиданности автомат. В голос вскрикнула женщина с крыльца. На крик выскочили казаки.
– Не стрелять! – остановил их Пармен, и казаки кружком стали вокруг висящего в воздухе пришельца.
– Да это же Сыроватов! Брать надо живьем гада! Как?
– Мешок несите. А Кронид его опустит. Правильно, Кронид?
– Конечно, дедушка Пармен. А выше поднять?
– Не надо выше. Пусть его черти в ад утащат, нечего небо коптить…
5 – 23
Сумароков сразу покинул Ряжск, едва подопечные боевики уехали на джипах по своим маршрутам. Сдал Сыровато-ву команду и, сославшись на приказ Лемтюгова, смылся от греха подальше. И правильно сделал.
Трепатне шефа о каких-то неведомых силах, способных изменить ход событий, он не поверил. Дескать, взорвут они склад химических ВВ, в Зоне аукнется, а в Москве откликнется, так, мол, стрелки на карте указывают, а он, Лемтюгов, домыслил это. Лемтюгов домыслил? Свежо предание. Химичить он умеет, а мыслить – это из области фантазии, как и стрелки на карте. Перечить шефу Сумароков не стал, однако ноги из Ряжска, битком набитого казаками, унес. Пора самому поразмыслить, как без шума отойти от прежних попутчиков.
В Москве Сумароков узнал из последних новостей о неудачном захвате бандой Лемтюгова самолета Гречаного – это радовало – и поимке Сыроватова – это обескураживало. Сыроватов жив и запросто продаст его… Что ж делать-то?
«Пока туда-сюда, ситуация непонятная, нужно шанс не упустить, – размышлял Сумароков. Вся схема террора, развязанного по стране против иноверцев и евреев, была ему доподлинно известка, сам разрабатывал с Лемтюговым, – А где лес рубят, щепки летят, можно куш отхватить. А у кого, национальность роли не играет».
Из объемистого списка назначенных на заклание он выбрал троих: двух банкиров и одного еврея, взлетевшего наверх еще при Ельцине и Черномырдине. Высвеченные по картотеке органов данные говорили, что вся троица весит одинаково персонально – по миллиону припрятанных баксов с небольшой разницей.
Сумароков оставил каждому по двести тысяч на пропитание, по сотне подручным, сто оставил на побочные расходы, написал на чистом листе бумаги 2 000 000 долларов и полюбовался ноликами. Это его, этого хватит, он не жадина.
Только он изготовился сжечь бумагу, с улицы раздался дробный перестук автоматных очередей, а следом громыхнул взрыв где-то в парадном. Привыкший к неожиданностям, он плашмя выстелился на полу, охватив затылок руками.
«По мою голову?» – промелькнула боязливая мысль. Но никто не ломился в дверь, в окно не влетела граната или шашка. Чертыхаясь, Сумароков пробрался к окну и осторожно выглянул вниз. Было светло, послеобеденный час, лошадей или джипов во дворе не видно.
«Ясное дело, – понял он. – Кому-то еще понадобилось с упырей мзду получить. Дерзайте, ребята», – успокоился Сумароков.
Упырями после планомерной кампании искоренения коммерческих банков называли банкиров и в разгуле нынешних страстей чаще всего бомбили квартиры именно их. Кто ради наживы, кто из-за пакости, а казаки как-то не поспевали пресекать разбои, подевались куда-то их сметка и прыть. Кто из рогатки бил стекла, кто из гранатомета, а Сумароков жил в престижном доме с нуворишами. В прежние времена соседство с генералом из органов нравилось, теперь оно разонравилось Сумарокову.
«Сейчас-то уж точно казачки нагрянут, – отметил он и быстро оделся. – Я тут лишний, нечего светиться».
Остальной план он додумывал на своей даче, где собрал пятерку проверенных ребят из бывшего СОБРа.
Пока отрабатывались детали, одного из намеченных для собственной хорошей жизни подстрелили прямо в банке. Просто так. Еврей, не дожидаясь заклания, исчез.
– Не люблю переписывать цифры, – признался подручным Сумароков. – Будем брать все с третьей жертвы. Устроим ему лесной арбитраж, выпишет нам полную сумму для покрытия убытков.
– Можно, – согласились они. Не привыкать. – А казачки, не видно, чтобы обороняли упырей.
– Это Момот, – согласился Сумароков. – Поклялся извести ихнее племя под корень, а Гречаный, собачий хвост, дождется, когда очередного грохнут, а потом эксовиков отстреливает. Задний ход не собираетесь давать?
Ему не ответили. Заниматься другими делами отвыкли.
За двумя бутылками хлебного «Довганя» переработали план. Решили брать банкира на дому вместе с домочадцами. Так сговорчивее станет. Для ясности нашли выходы на охранников и приватно просили их не вмешиваться. Как-ни-как, вышли из одного гнезда, а чтобы не разорять своих, лучше внять голосу разума. Лучше сильным и здоровым служить в частной охране, чем лезть под пули ради упыря и вылететь к бениной маме. Кстати, банкира зовут Беня Либкин.
– Хватит болтать! – осек разговорившихся подручных Сумароков. – Отдыхать пора, завтра начинаем.
– Рождество ведь, праздник, – попытались выгадать время подручные.
– Самая фенька в праздники работать. Гречаный опять же отменил церковные праздники. Вообще какую-то новую религию собрался вводить по всей стране наравне с другими.
– Круто новый президент начинает…
– Нам отставать не след, – веско подчеркнул Сумароков. – Будем сиднем сидеть, свои же яйца протухнут.
Отпустив народ отдыхать, Сумароков еще раз проглядел план квартиры Либкина. Целый этаж, двенадцать комнат, все окна из бронированного стекла – муха не просунется; две спальни и кабинет имеют стены из специального тугоплавкого сплава. Еще и гальюн… Во всех комнатах и холлах видеомониторы.
«И на хрена такая собачья жизнь? – водил пальцем по чертежу Сумароков. – Нужду справлять в бронированном гальюне, спать в бункере. Ни босиком по траве не пройтись, ни палку без соглядатаев не поставить. В гробу бы я такую жизнь видел. Ради чего?»
Вот когда он сострижет два своих зеленых лимона, он на ерунду не разменяется: здоровье беречь надо не в бункере, а в домике над речкой с дровяной печкой, где лучок на грядке и стручок в порядке. Девку молодую иметь надо, чтобы пятки чесала…
Запиликал вызов сотки. Никак не ожидал Сумароков, чтобы кто-то искал его по служебному номеру. С замиранием сердца брал он трубку.
– Кто?
– А кто? – встречно спросил его насмешливый голос.
– Называйтесь или конец связи, – неприветливо сказал Сумароков.
– Так не надо, – укорили в трубке. – У меня разговор особый накануне экса и подарок получше делаю, чем Его благородие Удача.
Сумароков помолчал, но связи не оборвал.
– Чего надо? – спросил он наконец.
– Не шоколада, который вы хотите найти у Бени Либкина. Он весь ваш. У меня другое предложение. А чтобы рождественское празднество прошло без осложнений, вы, друг мой, прогуляйтесь к выезду на шоссе. Я буду один, чего и вам желаю. Без ничего. Не надо обманывать хороших людей. Жду через десять минут.
Отбой.
Сумарокова залихорадило. И ежику понятно, что незнакомец знает слишком много и блефовать не намерен. У него особый интерес. Шапка, шарф, кроссовки, куртка, молния под самый подбородок – и Сумароков устремился к выезду на шоссе. Без ничего. Смысл был. Кому надо его пристукнуть или попотрошить, нашел бы другой способ.
Случается ведь в жизни, когда и Боженька куролесит! Неспроста он то воды Черного моря раздвигает, то соляной столб воздвигает, есть в том истина, есть… Не одним праведникам способствует.
Вернулся в дом Сумароков с видом счастливого придурка. Так ему еще никогда не везло: чудак у шоссе сдал ему Беню Либкина со всеми козырями, а взамен попросил девятку пик с восьмеркой треф – свидание с огорченной особой. А чудак-то особый чудак.
«Ничего себе, – лихорадочно расхаживал по кухне Сумароков, чтобы не тревожить спящих в комнате подручных, – дядя хоть и кутался в шарфик, а с самых верхов спустился ради этой встречи…»
В общем, это его дело. Договор у них железный.
Нападение прошло, как в тренировочном лагере омоновцев. Охрана не сопротивлялась, согласно сценарию. Едва отворили дверь, ворвались ребята Сумарокова: двое связали и уложили охрану на пол, трое других махнули прямо в гостиную и возникли пред рождественским столом, как черти из табакерки. Под прицелом автоматов оказались сам президент банка, его супруга и отпрыск – вылитый кретин, еще и с женой; пащенок – папин зам, невестка – его секретарша. Красиво устроились. Красиво и восседали вокруг вкусненького. Руки пришлось поднять.
– Можно опустить, – милостиво разрешил входящий в гостиную Сумароков. – Но с трапезой обождем.
– Вы попираете закон, – без дрожи и надменно промолвил папаша.
– Что вы говорите? – сделал удивление в голосе Сумароков. – На эту тему с вами побеседует представитель Гос-пода Бога. И пока помолчи, упырь. – Троим в масках сказал: – Семейку – в бронированный туалет, чтобы коликов не случилось, а папашу привязать к стулу, пока мы ревизию проведем. Таковы условия договора.
– О каком договоре идет речь? – поправив очки в тонкой золотой оправе, спросил банкир холодно.
– Ну прямо Ленин, собирающийся дать отпор меньшевикам! – съехидничал Сумароков. Он праздновал удачу. – Сидеть!
Гуськом домочадцы покинули гостиную. Праздник испорчен для них. Дождавшись, когда свяжут банкира, Сумароков сказал:
– Теперь посмотрим, можно верить сильным мира сего или нет. Один со мной. Охрану поместить в детскую, так сказать, спальню.
Изученным маршрутом он проследовал в спальню главы дома.
– Снимай матрас, – приказал он подручному.
Без долгих напоминаний тот сдернул покрывало, простыни, выдернул матрасные подушки из гнезд. Обнажилось дно, и подручный замер в ожидании.
– Теперь нажми эту штуковину, – указал Сумароков на выступ спинки кровати, огромной как аэродром, – и доставай два лимона зеленых, которые бедная семья отложила на черный день.
Похожий на зачарованного пингвина при виде ледокола у кромки припая, подручный наблюдал, как выезжает днище, обнажая ровный слой стодолларовых пачек.
– Ничего так прослоечка, да? У этого упыря везде ни щелочки, ни зазорчика, даже двери везде, как на подлодке, подогнаны. Ну, об этом позже. Ссыпай в мешок. – Пока подручный собирал кроватный урожай, Сумароков наблюдал и от нечего делать будто рассказывал: – И техники в доме полно, автоматика кругом. Случись что, я ж говорю, как на подлодке. Только одного дурень-упырь не учен по дачи воздуха. А так все грамотно, – заржал он в предвкушении чего-то самого сладкого.
Едва выборка закончилась, он махнул подручному следовать за собой в кабинет. Там он велел ему вынимать полки из книжных стеллажей. Все до единой.
– А книги? – не уяснил полно приказ подручный.
– Они их не читают, а нам пока на образование не хватает денег. Вали на пол, а полки на стол.
Минут за десять на столе выросли два штабеля.
– Все.
– Тогда начнем потрошение золотого тельца.
Прежде у Сумарокова не открывался дар метафоры, он проявляется не у каждого от обладания золотой рыбкой. Кого лихорадит, кого сводит с ума, а ему хотелось в сей звездный час говорить красиво. Он аккуратно, без спешки вынул из торца полки длинную рейку и тряхнул ею над ковром.
– Ё-мое, – не вынес мук ожидания подручный, глядя на дождь золотых монет.
– Не все твое. Тут на всех.
– Где ж эта сука награбила столько?
– У нас, где еще. По заветам Карла Маркса, по наводке Фридриха Энгельса, под водительством Владимира Ленина. Сейчас мы вернем свое награбленное, станем порядочными, выучим политесам детей, а потом придут к нам другие, чтоб стать порядочными по законам уравниловки.
