Текст книги "Набат"
Автор книги: Александр Гера
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 42 страниц)
Через сутки Бехтеренко докладывал: из Зоны пришел ответ, что японское землетрясение произошло не по вине их экспериментов, а из-за аналогичных в Лос-Аламосе – эффект пробоя обмотки конденсатора, а непосредственно их опыты закончились благополучно еще полгода назад, о чем они ставили правительство России в известность. Тогда это выразилось слабыми подземными толчками в Приморье и на Курилах. В Зоне меры предосторожности соблюдают, чего не сделали в Штатах. Просили также на высоком уровне выразить протест Соединенным Штатам за скороспелые эксперименты. Сначала они стоили американцам расширения озоновых дыр, теперь пострадали другие.
– Зажрался народец, – позлорадствовал Воливач, выслушав доклад Бехтеренко. – Как там в Библии, Святослав Павлович? – и Бехтеренко охотно процитировал:
– «Пойдем, я покажу тебе суд над великой блудницей, сидящей на водах многих; с нею блудодействовали цари земные и вином ее блудодеяния упивались живущие на земле…»
– Да имеющий ухо услышит, – подхватил Воливач. – Бездуховная она вся, эта Америка. Треску много о демократии, а толку-то? Привыкла садиться на ежа чужой задницей, а тут поджарила собственную – обломчик вышел. Помнишь, Святослав Павлович, сколько шума было, что фреон виноват в озоновых дырах? – Бехтеренко кивнул. – Даже ребенку понятно, что озон стягивается перед электрическим разрядом! – выпалил Воливач и только потом сам удивился своим гениальным предположениям.
Он был удовлетворен сообщением из Зоны. Вины России нет. Складывалась крепкая ось Европа – Россия – Япония. А это масса приятных моментов: финансы, оборудование, специалисты, которых Россия разбазаривала задарма в чужие страны, сама оставшись на бобах. Теперь станут возвращаться блудные сыны…
Но это и назревающий конфликт, Соединенные Штаты могут применить силу, а защищаться России сложно.
Со времен распада империи и вновь созданного союза славянских народов российская армия прозябала. Гуртовой делал упор на развитие экономики и финансовой системы, морщил нос при виде перечня нужд Министерства обороны. Курировал его Гречаный, и только ему в заслугу можно поставить модернизацию вооружения и возможность солдатам сносно питаться. Военные стали получать стабильное жалованье, а главное – вели боевую подготовку без показухи. Армия похудела, но стала подтянутой.
Но армии на всю Россию не хватало. Сказалось поколение дебилов, дистрофиков, сачков. Зато отказались от рекрутчины.
«Случится конфликт, будет туговато», – размышлял Воливач и пожалел, что в свое время не поддержал Гречаного, когда тот предложил содержать сто тысяч сержантов вместо миллиона первогодков, как делали это в Японии. Обученный сержант – это отделение взвода при всеобщей мобилизации.
– Готовим ноту Америке? – спросил Воливач.
– Безо всяких, – ответил Гречаный не задумываясь. – Мы им не страусы.
– А если конфликт с последствиями?
– Да и хрен с ним! Я до миллиона казачков поставлю под ружье.
– Ружье не локатор, – осторожничал Воливач.
– Локаторы для армии, а казаку гранатомет – мать родная, танк и БТР коня заменит.
«Не так все просто», – размышлял Воливач.
«Не так все страшно», – думал Гречаный, а вслух сказал:
– Витя, не получится у них это. У них флот есть, у нас нету, армия есть, у нас нету, зато мы жить начинаем по-на-стоящему, а тут мы имеем на два минуса здоровенный плюс. Еще бы с Церковью замириться да коммуняцкую шушеру в распыл пустить…
Воливач не ответил. Между ними установилась нейтральная зона, когда речь заходила о мерах покруче к оппозиции. Годом раньше Воливач думал иначе… Сейчас Гречаный затронул тему сознательно. Воливач вырос среди них, изменить его мышление сложно. Оставь его одного наверху, он править начнет прежними методами.
Слова Гречаного задели его.
– А ты знаешь, как партия уходила на заранее подготовленные позиции? – спросил он, будто нащупывал путь к Гречаному.
– Могу и сам порассказать, – отвечал Гречаный. – Перекачали денежки за бугор и нынче подкармливают на эти средства обормотов. Мы отмахиваемся от них, а они борзеют.
– Это видимая часть айсберга, Сеня. Отступление начиналось под водительством Суслова, Брежнев одобрил его. Он на публике под дурачка работал, а идеям марксизма-ленинизма служил трезво. В его годы фундамент экономической базы был построен, сознание людей запаздывало. Вроде как войска на марше, ушедшие вперед без тылов снабжения. Суслов, Андропов и Устинов разработали стратегический план перехода к обороне. Вывоз кассы, – поморщился Воливач, – это веники, хотя и очень нужные, сохранение кадров – вот была задача. Мишка Меченый и Борька-алкаш как по нотам разыграли спектакль на восемнадцатой партконференции, а народ, глупый, изголодавшийся, наживку и заглотил. Вот он, наш спаситель, против засилья коммунизма восстал! А спаситель пригрел соратников на хлебных местах и кормил за счет дураков. Кадры были спасены. И если б не этот недоумок Триф…
Воливач замолк, а Гречаный услышал в этих словах сожаление. Воспитанный на других идеалах, он считал коммунистическую идею всеобщим обманом. Воливач или сознательно, или специально проговорился: он сожалел об утраченных позициях.
– Бодливой корове Бог рогов не дает, – насмешливо сказал Гречаный, будто не заметил высказанной печали Воливача.
– А и ладно, – с легкостью согласился Воливач и перевел разговор на прежнюю тему: – Так ты считаешь, Сеня, Америка хвост не подымет?
– Убежден. И не оттуда ждать агрессии надо. Она под боком.
– Церковь? – насторожился Воливач.
Будучи прирожденным атеистом, он не считал попов разрушительной силой. Привилегии у нее отняли без особого шума, народ потихоньку отходил от религиозного обмана. Какая ж тут агрессия?
– Церковь, – подтвердил Гречаный. – У меня, почитай, все казаки богобоязненные. Бить коммуняк им в охотку, а выбирать между нами и Церковью не пристало. Книжек они читают мало: если рассказывать о насильственном охристианивании Руси, слушают настороженно. Громить попов они не станут.
– При чем тут громить? У меня и в мыслях не было, чтобы рушить храмы! Они сами уйдут. Театр людей мало привлекает. И никто не позволит попам возвыситься снова.
– А они поступят проще. В человеках уже давно идет брожение из-за слухов о приходе нового мессии спасать землю. Уже давно судачат, где, кто и когда видел мальчика писаной красоты, который говорит умнее взрослых. И церковные генералы не упустят шанса назвать это вторым пришествием Христа, и никто не заметит, что мальчика выплеснули вместе с единоверием. Мы очень слабо ведем пропаганду, Витя. Мы ничего не добьемся, если оставим все как есть. Настоящая свобода начинается с открытых выборов Бога. Вот тогда мы сможем говорить о раскрепощении народа.
– Ну, ты завернул, – озадачился Воливач. – Да убрать к чертовой бабушке всех попов, и дело с концом!
– Казаки на это не пойдут, – напомнил Гречаный.
– Ладно, что-нибудь придумается, – отмахнулся Воливач. Дебри, нарисованные Гречаным, его не манили, наоборот, отталкивали. Он просто не вмешивался в потуги Гречаного пропагандировать ведическую религию, считая это пустым занятием, а какому Богу поклоняться, пусть каждый выбирает сам. И помалкивает.
3 – 11
С необычным заданием Гречаного Смольников справился в срок. Книжным червем он себя не считал, но добросовестно перерыл архивы, мемуаристику, беллетристику и подготовил записку пяти неполных листов.
– Это все? – удивленно поднял брови Гречаный. – Манифест Коммунистической партии раз в двадцать больше, о Библии вообще не говорю. Я же просил тебя создать основополагающий документ о переходе к новой вере, – выговаривал он, тыча пальцем в листки Манифеста новой веры.
Смольников послушно внимал, ожидая паузы для своего соло. Гречаный остановился. Подобное внимание говорило о возражениях, и он не стал уподобляться детсадовскому воспитателю. Вспомнилось, как Бехтеренко держал в заначке изюминки к докладу.
«Учтивый какой Смольников, видать, ошарашить собирается…»
– В моей записке сказано, что патриархальный уклад жизни казаков новой веры не примет, более того, они первые станут источником новой смуты. Такой пример в истории был – стрельцы. Стрелец – один из синонимов зашифрованного слова «ратианин». Если в России слухи о втором пришествии Христа перерастут в поборничество, а мы станем насаждать силой новую веру, гражданской войны не миновать.
– Вот так порадовал ты меня…
– Извините, Семен Артемович, я не закончил. Данные программных исследований показывают, что православие в течение минимум двухсот лет будет набирать силу благодаря внешним и внутренним факторам, станет наиболее почитаемой и агрессивной.
«Нашел я себе теоретика», – с досадой подумал Гречаный.
– Тогда скажи мне, Леонид Матвеевич, труд Судских был напрасным, а Илья Триф молол чепуху?
– Что касается Ильи Натановича Трифа, он всего лишь развенчал божественное происхождение Христа, но христианства как такового не отрицал. Более того, он акцентировал именно на догмате христианской веры, доказав убедительно, что оно в скором времени обретет новое рождение. Что касается работы Лаптева по расшифровке внутреннего текста, это особый вопрос. Если вы располагаете временем, я вас введу в курс.
– Давай уж, – хмыкнул Гречаный. – Обедню мне ты уже испортил.
– Более тщательное исследование записок покойного Лаптева показало, что строится расшифровка на основе теории микросенсорики. То есть к любому произведению можно подобрать ключ. Допустим, концерт для скрипки с оркестром Мендельсона в ключе ми минор.
– А если это картина художника?
– Тогда за ключ берут преобладание одного какого-то тона.
– А литературное?
– Часто употребляемые автором слова. Вы составляете программу для поиска алгоритма, чтобы найти непосредственно ключ. Затем этим ключом отпираете портрет автора и что именно он оставил за рамками произведения.
– Ну-ка, не понял, – заинтересовался Гречаный. – Повтори.
– Перейдем непосредственно к Библии, чтобы понятней было, – не стал метать бисер заумный Смольников. – Для чего составлялась Библия? Чтобы доказать обоснованность божественного происхождения евреев, которых все изгоняют. Это Ветхий завет. Далее появляется Христос, символ обновленной еры. Для чего же он понадобился? Чтобы убедить людей в миролюбии этой веры. Но для чего тогда в начале Библии заложена еврейская Тора, а в конце – Апокалипсис? Чтобы всяк живущий не замахивался на возлюбленных Богом. Это алгоритм произведения. Но автор всегда проговаривается о себе. Так и в Библии. Довольно сложно ответить на вопрос: если вы такие хорошие, почему вас отовсюду гонят? Это как раз смысл произведения, его ключ. Микросенсорика позволяет путем математических преобразований вычленить из основного текста подтекст – его душу. Если душа больна, микросенсорика определит происхождение болезни и назначит лечение. Точно так поступил Григорий Лаптев. Разложил текст Библии на математические составляющие, определил несостыковки – в данном случае определил скрываемые черты характера больного – и получил ответ, из которого следует, что человечеству навязывают болезнь, а лечить ее надо так-то и так-то.
К такой откровенности Гречаный не был готов. Как и многие, он полагал, что кто-то зашифровал текст, знал неведомое, а умница Лаптев нашел его и определил дальнейшее развитие мира, как делал это до него Нострадамус.
– Выходит, шифра нет? – спросил он с разочарованием.
– Есть, Семен Артемович, только никто ничего не зашифровывал специально. ДНК – это своего рода шифр человека.
– Как же тогда Нострадамус без компьютера проведал о тайне?
– Он пользовался древними книгами, в которых были заложены знания, утраченные ныне.
– Ты хочешь сказать, о новой вере там ничего нет?
– Почему нет? Есть. Но я не программист, я подошел к задаче эмпирическим путем, без помощи математики. Прочитал труды по данному вопросу и сделал выводы.
– Тогда объясни, Леонид Матвеевич, как создается новая вера, чистая и реальная, как преподать ее людям, чтобы они не блуждали в потемках и придуманных таинствах? Как сделать людей реально мыслящими? – спросил Гречаный, задетый за живое. Последние слова он произнес по слогам, подчеркивая значимость для него. Он вынашивал в себе, ровно дитя, заботу о людях, а мыслящий Смольников в самый неподходящий момент ударил его в самое лоно. Его не возбудили откровенные слова Гречаного, он продолжал говорить ровным голосом:
– Ответ прост: есть спрос, будет и предложение. Новая вера уже создается. Времена у нас неустойчивые, самая пора для шарлатанов и лжеясновидцев; она еще и становление новой духовности.
– Тогда почему преуспел князь Владимир, насильно крестив Русь? – отстаивал Гречаный свои убеждения.
– Тогда радио не было, Семен Артемович, и телевидения. Темно было, люди верили в непознанные силы, а в газетах не писалось, что религия – откровенная мишура. Попробуйте сейчас пятиклассника убедить в том, что земля плоская и лежит на трех китах. «Дядя перегрелся», – подумает он и вернется к своему компьютеру, взламывать защиту секретной информации.
«Не поспоришь, – про себя согласился Гречаный. – А надо».
– Религия – мишура. Не спорю. Но люди в любом возрасте обожают игрушки. Женщины – брошки, колечки; мужчины – значки и ордена. Игра нужна, человек не бездушный робот, люди всегда будут верить в чудо.
– Но вы сами говорили о реально мыслящих людях.
– Не отрицаю. Однако я говорил и о реальности веры, ее чистоте. Впервые в России появились реальные условия для нормальной жизни всех без исключения. Не было бы счастья, да несчастье помогло. А без объединяющей идеи наши возможности растают как мираж. Коммунисты и Церковь припишут заслуги себе и в конце концов устроят новую свару. Пойми ты, нам нужно знать, как поступить, чтобы этого не случилось. Понял? Ты говорил, что возможна гражданская война. И с этим не спорю. Но я-то от тебя хочу получить другой ответ: как поступить, чтобы этого не случилось? Понял?
– Понял, Семен Артемович. Но почему я должен определять то, что не по силам целому институту?
– Институт – это множество мнений, а мне нужна одна, пусть и ошибочная теория. С чего-то надо начинать.
– Искусственно взращенное долго не проживет, – упрямился Смольников, и это раздражало Гречаного.
– Не переживай, – перешел он на сарказм. – Взращенное в твоей колбе останется жить в колбе. Будем размножаться прежним путем, не искусственным.
Смольников обиделся, но словами этого не выразил. За подобное качество Гречаный уважал его, за умение находить другие решения.
– А если связаться с Момотом? Он автор микросенсорики…
О Момоте Гречаный слышал. Но среди многих дел упустил возможность подключить известного ученого с мировым именем к важной работе. Во всяком случае, Смольников дал нужное решение.
– Умничка, Леонид, – похвалил он. – Договаривайся с Момотом, приглашай от моего имени. И поспешай. Промедление смерти подобно. До президентских выборов нам надобно идею выковать, иначе вылетим в трубу со всеми благими начинаниями.
«Поспешай». С этим мотивом проходила и другая встреча – патриарха с главой Синода Ануфрием. Патриарх чувствовал немочь и торопился оставить после себя надежного преемника. Ануфрий явно не пройдет, упомнят ему многое из прежних грехов, зато другого такого догматика и теософа нет.
– Как мыслю я, Ануфрий, ты ведаешь и печали мои понимаешь, но куда как важно в мире нонешном поспешание, дабы опережать события. На то и столпы наши миру дадены. Переживая гонения и трудности, Православная церковь не потеряла и малости в своих канонах, почему теперь возможно говорить от имени Господа нашего Иисуса Христа и прославлять второе пришествие Его на землю святой Руси.
В отличие от Смольникова, надежды Гречаного, отец Ануфрий не проявлял кондовости и мыслил резвее. Если требовалось поступиться принципами, уяснял это без многотрудных борений рассудка и сердца.
– Все смекаю, владыко, и поспешаю уверенно, – отвечал он. – Паству развратили еретики, отступники, шарлатаны, от имени Единого прикрывающие корысть. Ведомо мне, каким путем идти, какими силами укрепить паству.
– Скор, – оценил расторопность Ануфрия патриарх. – Токмо не спеши силой похваляться.
– Ни малой толикой! – тотчас уверил Ануфрий. – Сохранить в неприкосновенности дары Божьи – моя первейшая задача. Малыми силами века выстояли, а ноне сам Господь надежду нам дает и распорядимся ею прибыльно.
– Скор, – повторил патриарх, и трудно было понять, хвалит он Ануфрия или выражает недовольство. Он пережил многих сильных, пережил их умением выстоять между да и нет. Пожурит за насаждение секса в школах и – будет. Выразит недоумение о передаче церковных земель обратно государству и – станется. Державным посохом никогда не стучал вроде, на колючие глазки отступников не нанизывал, кары небесные не призывал на головы обидчиков. Добрый дедушка!
Отец Ануфрий был его достойным учеником, избранником стал вопреки наветам и зависти. Прочие к власти рвались, осеняя себя крестом, но пряча под рясой собственную выгоду, а отец Ануфрий не личной власти жалел, а власти креста Божьего, власти Ордена избранных. Он отменно источил свою плоть в свальных деяниях, а душу сумел сохранить, и что ему плоть, если еще в семинаристские годы избрал для себя твердо, какой власти отдать себя безоглядно? Потому и патриарх закрывал глаза на многие вольности Ануфрия, видел в нем стержень неиссушимый. Переиграла плоть, вышел достойный слуга Господа.
Оттого и произнесенное «скор» воспринял похвалой Ануфрий.
– Не судите строго, владыко, ибо надо поспешать. Из пещер докладывают братие, что малец подрос и развивается быстро. Подкоп, что провели оне…
– Тихо! – зыркнул глазками патриарх. – Много знаешь? Я этого не знаю, а ты и подавно. Божья благодать лежит на младенце, и в мир он явится, когда будет на то Божья воля. И нет уз сильнее православных. Понял?
– Отменно, владыко! – перевел дух после патриарших наставлений Ануфрий: не туда занесло. Мало ли чем сильнее Церковь светской власти. Пусть кичится до поры….
– А поведай лучше, как там генерал полеживает этот? – спросил патриарх вполне милостиво, сменив тему, будто имя Судских ему неведомо.
– Полеживает, – степенно кивнул Ануфрий. – Признаки жизни подает, скоро из блаженного состояния выйдет.
– Выйдет, – согласился патриарх.
По этому согласию Ануфрий осознал, что противиться возвращению Судских нужды нет и не опасен он ноне, проспал время.
– Что же брат наш? – спросил патриарх, и Ануфрий уяснил чутко, о ком печется владыка: имя Бьяченце Молли никогда не произносилось в освященных стенах, но помнилось обоим как «Отче наш». При общей угрозе раздоры прочь.
– Есть у него задумка малая, – степенно излагал посвященный Ануфрий. – Возвращение генерала блага не даст ныне царствующим, но посеет смятение в умы, ибо длань Божья коснулась его чела.
– Мы знаем, мы знаем, – торопил патриарх, желая не слышать от Ануфрия лишнего.
– А коли случится такое, быть ему изгнанным из пределов Православной церкви, дабы не смущал рабов Божьих.
– Ох, Ануфрий, – колюче хихикнул владыка. – И не тяжко тебе с Божьим посланцем тягаться? Как утверждают еретики – негоже по лебедям палить.
– В том и есть Божий промысел, что испытания Господа велики и затейлив смысл проявления. Только искушает он нас, а в твердости православного духа и есть правда.
– Велеречив, – теперь уже полную похвалу выразил патриарх и закрыл глазки, показывая утомление долгой и плодотворной беседой с понимающим Ануфрием.
Ануфрий поклонился и вышел, неся скрещенные руки на груди.
Войдя к себе, он звякнул в колоколец, призывая служку. Затем дал ему задание разыскать чернеца Пармена и стал дожидаться.
И не в том правильность его поступков была, что потрафил он владыке – это полдела: от беседы с монахом Парменом зависела она полно. Чернец пользовался уважением владыки и не Ануфрию поверял он сокрытое глубоко. Ревнивый Ануфрий добился всего, только не любви патриарха.
Пармен появился, будто вышел из стены. Всякий раз, призывая его, Ануфрий вздрагивал и всегда упускал момент появления чернеца, оттого и вздрагивал. О Пармене перетолков ходило много, приписывали ему чудные дела, но числился он у владыки на особом счету, уклад соблюдал и дурного не совершал. Его не трогали, как стараются не касаться раскаленной печи, на которой можно приготовить пищу и погреться возле. Зачем же приносить себе вред? К тому же высокого сана Пармен не удостоился, и Ануфрий мог побаиваться чернеца в тайне, а на виду заноситься.
– Расскажи, брат Пармен, какие новости в миру, какие ветры дуют, как опять собираются перестраивать светскую обитель свою недоумки? – спрашивал Ануфрий игриво., У владыки расслабляться не след, а с чернецом вольности возможны.
– Выборы грядут, – взялся рассказывать Пармен. – Людям опять захотелось президента. Троица распалась, упряжка порвалась, нужен коренник. Воливачу и Гречаному вдвоем стало тесно.
– Однако умный был еврей, – вспомнил о Гуртовом Ануфрий и хлебнул кваску из лафитника. Пармену не предложил. Он пил особый квасок с нужными травками, залечивающий загубленную в прежние годы простату. Монашки поболе путан трипперком болеют.
– Умный, но не еврей, – кратко сообщил Пармен.
– Сказывали.
– Врут.
– Тогда зачем же?
– Дьяволу служил. Под еврейством его прятал. Малое выказывал, чтобы о тайном никто не проведал.
– Вон оно как… – уразумел ответ Ануфрий и ушел от опасной темы. – А чекистов на цекистов получится заменить?
– Сомнительно. Заново Церкви их не вскормить, а кассу их, воровской общак, троица изрядно выгребла. Это забыть надо. Тут другое должно заботить. Гречаный поручил Смольникову подкоп под Церковь делать.
– Это кто такой?
– Книгочей, сказывают, – пояснил Пармен. – Безо всяких машин разобрался с Писанием. У Бехтеренки служит, в любви у Гречаного. А подкоп этот должен узаконить приход мессии не Иисусом Христом, а возвестником ведической веры. Полковник Смольников, из УСИ.
– Вон оно как… – опять соображал Ануфрий. Всем новостям новость. Пармен не соврет. – Ладно, подумаем, – кивнул он, предлагая этим Пармену продолжить рассказ.
– У Смольникова жена молодая и блюдет себя не строго, однако грехи в церкви замаливает исправно. Не постращать ли?
Пармен не случайно заканчивал вопросом: Ануфрий запрещал настрого вторгаться в мирскую жизнь, как бы ни лукавилось плохо лежащее, не подвигало вмешаться в естественный ход событий. Власть Церкви превыше житейских мерзостей. Знай, но не испытывай.
– Сам решит этот полковник, как с женой разобраться. А почитать бумажки его хотелось бы, – намекнул Ануфрий.
– Даст Бог, – уклонился от прямого ответа Пармен. – Зато о подготовке к выборам известно много. Слух пошел, что Воливач не против побрататься с партийцами, только живя в душевном заточении своем, товарищей верных для исполнения не имеет.
–> Надо бы сыскать, – подсказал Ануфрий.
– Хитер Воливач. Кроме Судских, никого к себе не допускал.
– А вот как Судских оклемается, будет он верным Воливачу? – проверял на Пармене свои догадки Ануфрий.
– Ни Боже мой! – возразил Пармен. – Он в путче самостоятельно карты Воливачу смешал, отчего пришлось тому изображать демократа. Двуликий Янус. Надежен, но упрям Судских…
– И я то думаю. А свара будет. И дела нет нам до мирских ухищрений, – говорил Ануфрий, искоса карауля Пармена.
– На все есть воля Божья, – поддакнул Пармен.
«Бога поминает, а не крестится, – не первый раз отметил Ануфрий. – Маленький, хиловат даже, а жилы крепкие…»
– А Гречаный победит? – вильнул он опять, давая новый курс – Богу он угодней.
– Ошибаешься, брат Пармен. Хорош был бы Воливач на этом месте. Жаль, товарищей нет. В таком разе нужно лучше казачков к Церкви привязывать. Гречаный еще не казачество. Только не прост он.
– Вестимо, – согласился Пармен. – Его доверенные люди по куреням доставляют неугодную Православной церкви литературку. О вере древней, о богах прежних…
– Замолкни! – гаркнул Ануфрий не свойственным себе голосом. – Скверну сеешь!
– Что слышал, – не испугался Пармен.
– Так препятствовать надо!
– Не пускают братию в курени и слободы.
– Способный ты, где Ануфрий сам может, а когда еще подсказывал, за пределами слобод подвергать сомнению еретические измышления, – диктовал Ануфрий. Пармен слушал вполуха.
– Не моя забота. Синоду решать, ему и делать.
Ануфрий не возразил. Пармен прав, тягаться с ним не стоит. Еще и от владыки нагорит…
– Иди и думай, – нашел он начальственный выход.
После ухода чернеца Ануфрий поразмыслил над беседой с Парменом, прихлебывая травяной квасок из лафитника. Независим Пармен. Не уличен в мерзостях и независим. Прощает ему владыка независимость.
«А по что? – вздыхал Ануфрий. – Я догмат ведаю, уважения сподобился, а чернец этот таинствами, надо полагать, обладает. Вон как патриарха седьмой год от хвори спасает, давно бы без него преставился, прости Господи», – резво закрестился Ануфрий за содеянное в мыслях зло.
Ввечеру он долго молился, увязывая помыслы свои с молитвою. Так хотелось ему власти полной, чтобы не себя, а Православную церковь укрепить, сделать ее державной и славной подлинно, чтобы карать отступников, искоренять неугодное…
Укладываясь, он еще долго вздыхал.
«Двойственной жизнию проживаю отпущенный Всевышним век и в обеих жизнях Божье начало едино и непреложно», – успокоил он себя. Уже засыпая, двойственность его дала знать о себе самым неподходящим образом: плоть крайняя зашевелилась и восстала.
– Господи, обереги! – сорвался Ануфрий с постели, кинулся к образам. – Не хватало мне заново в блуд сорваться…
Отвлекая себя не столько молитвой, сколько делами ушедшего дня, он припомнил и беседу с Парменом:
«Кого это Гречаный по куреням посылает, такого умного? Язви тя в душу… Сказывали, где побывает, народец блюсти православие перестает, отпадает от Церкви…»
С тем и заснул. А Гречаный в сей поздний час как раз принимал такого посланца, Ваню Бурмистрова. Ходил он уже в казачьих полковниках', а звали его по-прежнему Ваней. Без намеков на простоватость, ласково, хотя действительно простоты общения он не растратил, но изменился существенно. К прежней общительности прибавилась молодцеватость, какую дает особая форма военного человека.
Красовался Ванечка в полевой форме донцов с полковничьими погонами да еще и с нагайкой за правым голенищем сапога. Был он вполне доволен и формой своей, и переходом в казачество, раскопав в биографии принадлежность прадеда к донцам.
Выполнял он особую миссию не столько личного посланца атамана Гречаного, сколько Божью: разъезжал по слободам со товарищи и рассказывал о древней русской вере, которую князь Владимир попрал, охристианив народ, о казачьем Спасе, охраняющем казака от напастей, о славянах вообще, кому чести и храбрости не занимать, а чужой веры тем более.
– Ну, как работалось? – улыбаясь, спросил Гречаный. – Гляжу, нагаечкой обзавелся?
– Нагаечка – это особый случай, а работалось славно, Семен Артемович. Казаки целиком идею принимают, еще и меня просвещают. Вы меня наставляли: поаккуратней с православными, а люди без нас, оказывается, несостыковки церковных канонов нашли. Спрашивают: чего вдруг мы петь должны «Коль славен наш Господь в Сионе»? А постоянное упоминание еврейских обычаев? Мы, говорят, ко всем без исключения настроены одинаково уважительно, однако это не означает, что можно русскому на голову сесть вместе с пришлым Иисусом. Мусульмане с Аллахом напрямую общаются, буддисты вообще со всеми богами запанибрата, евреи никого к своему Яхве не подпускают, а всех русских вроде как в прихожей держат, через посредника заставляют общаться. Почему?
– Полмира таким образом, – добавил Гречаный, не убирая улыбки.
– Семен Артемович, а чего ради я за полмира отвечать буду? Нравится им в рабстве быть, пусть живут, а нам хватит. Я потому с большим удовольствием ваш наказ исполняю. И понимают правильно.
– Нагаечки не требуется? – со смехом спросил Гречаный.
Иван сел, подбоченясь, и в, свою очередь, спросил серьезно:
– Семен Артемович, а что вы знаете о нагайке?
– Особо не задумывался, – пожал плечами Гречаный. – В прежние годы революционных болтунов и смутьянов по спинам охаживали.
– Ан нет, господин атаман, промашечка у вас, – с удовольствием дождался своего момента Бурмистров. – Как поучал меня потомственный казак, писарь войска Донского Сивогривое, нагайка не кистень, а казак не омоновец. Не отрицаю, что верно, то верно: на большевичков в свое время казачки страху нагнали крепко. Лейба Троцкий не простил им того страха, какой пережил в молодости от нагайки. Когда он писал, что «казаки должны быть уничтожены как народ, способный к самоорганизации», он сознавал, что в 1905 году дорогу к власти большевикам закрыли не казацкие нагайки, а их организованность. Это он, Свердлов, Каганович и прочие лейбы распустили слухи о казачьих зверствах, чтобы народ боялся своих же граждан, чтобы извести под корень свободолюбивых казаков, единственных в те времена живущих не по рабским законам. И нагайка в большевистских мемуарах вырастала до мощи омоновских дубинок РП-73.
«Гляди, как складно излагает, как живо и точно! – дивился Г речаный, слушая Бурмистрова. – А Смольников так и не докопался, почему такая ненависть была у большевистских лидеров к казакам».
– С чем сравнима нагайка? – переспросил он, прослушав последние слова. – С РП-73?
– Абсолютно верно, – кивнул Иван. – Эта омоновская дубинка обладает силой удара в тонну, а узаконенная нагайка, имея сто пятьдесят граммов веса, всего лишь седьмую часть. И кто страшнее?
– Как понимать – узаконенная? Твоя вот нагайка мала, а я сам в харьковском музее видел образец: цепь с полметра и гирька граммов на двести в конце. Так и написано под ней: сердечник казацкой нагайки.
– Так музей-то коммунячий! – счастливо отвечал Бурмистров. – А Сивогривов показал мне «Приказ по военному ведомству № 125 от 27 мая 1895 года», где есть описание конского снаряжения с принадлежностями для нижних чинов, гвардейских, прочих конных, казацкой артиллерии, кроме собственного Его императорского Величества конвоя. О нагайке в этом приказе сказано: «Плетенка должна быть одной четверти вершка в диаметре, рукоять из дерева одной четвертой вершка толщиной и не более десяти вершков длиной. Вес полной нагайки тридцать пять золотников». Это около ста пятидесяти граммов.
– Ну, Ваня, заматерел! – довольным смехом закатился Гречаный. И уже серьезно спросил: – Но нарушения ведь были? Утяжеленные нагайки делали? А сабли наголо?
– Это где вы, Семен Артемович, в армии вообще видели рядовых, которые своевольничали, а сержанты потворствовали? Представьте строй, а один солдат с расстегнутым воротничком. За это, сам помню, два наряда вне очереди и к маме не ходи. А тут казаки, где старшина ни родства, ни заслуг знать не хочет, лишний сантиметр шинельки за версту увидит и пороть велит безо всякого, а тут – нестандартная нагайка… А про сабли наголо – вообще вранье. Казацкое правило: шашку без нужды не вынимай, без славы не вкладывай – во все времена исповедовали. Военное правило. А зачем шашки нужны, если подстрекатели будоражили народ безоружный? Да казак сроду на сопливого юнца или чахлого студента оружия не подымет! Оплеуху или нагайкой вдоль спины, куда ни шло.
