Текст книги "Набат"
Автор книги: Александр Гера
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 42 страниц)
– Игорь, дорогой мой, при чем тут все эти ракеты и гэ-бэшники, если с хорошим человеком не дают отдохнуть? Женя Сичкина соком истекла – не соблазнился: мужская компания дороже, на столе божественная «Метакса» из коллекционных запасов, за углом молдавский магазинчик открыли с шикарным винцом, сейчас попили бы всласть – не дали. А ты говоришь, бомбы… В душу нагадили – вот что русскому человеку горше всего!
3 – 14
Однажды пили за здоровье Воливача в тесной компании, и Гречаный сравнил его с отечественной гордостью – автомобилем ГАЗ-24 «Волга»: «Наш любимый долгожитель, дорогой автомобиль!» Шутка и шутка, а Воливач затаил обиду, прочитав подтекст одесской подначки.
24-я была своеобразной моделью, в ней как в зеркале отразилась спесивость и порочность коммунячьей системы вообще. Пока «Волга» возила партийных боссов, была приписана к горкомовским и обкомовским гаражам, поедала высококачественный бензин, ее огрехи не вылезали наружу. Едва ее списывали при малом пробеге, новый хозяин мог сразу убедиться, что подвеска быстро изнашивается и стучит, поршневые кольца проедаются быстрее молочных зубов, и, набирая ход, «Волга» зло тужится, едва выжимает сотню километров, и все вокруг для нее погано, особенно сытые владельцы, имеющие возможность непатриотично покупать иностранные авто, выбирать лучшее, а не обязательное.
Эксперимент Немцова с пересадкой чиновников на отечественные машины с треском провалился, а «Волги» по-прежнему тужились, доказывая, что именно они образец патриотизма.
Народ не обманешь, и в первом туре президентских выборов Воливач проиграл даже объединенному кандидату от коммунистов и христиан. Политическая карьера Воливача закончилась, так и не развернувшись вширь. Списали «Волгу» прямо с конвейера.
Второй тур, назначенный на осень, свел к борьбе за кресло президента Гречаного и Лемтюгова, бизнесмена-промышленника. Гречаный снискал уважение наведением порядка в России, Лемтюгов прославился производством мини-сельхозмашин, пожертвованием на строительство сельских школ и православных церквей.
Порядок – это хорошо, вздыхали, судача, россияне, порядок можно и без казаков поддерживать, да только Лемтюгов к десятому году обещал построить дороги по всей стране лучше, чем в Штатах и Европе. И деньга у него есть. Другие доказывали: деньги Лемтюгова – это украденные у россиян их же деньги и сам он – бывший генерал ГБ. «Мы все служили в СС», – добродушно улыбались сторонники Лемтюгова.
Скандал с «Аделаидой» мало его затронул. Даже фото, где Лемтюгов провожает «Аделаиду» в рейс, которое попало во все газеты, как компромат ничего не дало. Лемтюгов дал интервью по этому поводу, и стало так, будто он поскреб лопатки, драконьи наросты отпали и выросли ангельские крылышки. «Да, – сказал он, – я лично провожал «Аделаиду» с сельхозмашинами на борту и больше других радовался тому, что наши трактора и косилки вновь покупают иностранцы и Россия вышла из небытия, и горе тому, кто миссию добра сделал прикрытием для варварской провокации. Мировое сообщество мудро рассудило и выявило подлинных зачинщиков – мусульманских фундаменталистов, а трюк господина Гречаного с суперменом из Зоны остался трюком. И совсем уж зря использовать в корыстных целях бывших преступников, людей больных, выдавая их за ясновидцев. Генерал Судских – пытошных дел мастер, известен всем своевластием, он расстреливал безвинных милиционеров в дни кровавого путча, и надо бы очень разобраться, чем занималось пресловутое УСИ в годы анархии».
Это был увесистый булыжник в огород Гречаного, больно ранивший Судских.
– Неужели все сначала? – сокрушался Гречаный. – Столько крови пролито, столько трудов положено, и все насмарку! Опять посредственность правит бал…
Судских расстроился больше Гречаного. Он ожидал каких угодно обвинений, только не этих. Теперь любое его действие может рассматриваться как злонамеренное. А он собирался выдвигать обвинения Воливачу… Кто поверит сумасшедшему? УСИ отнесли к инквизиции, промашки Судских раздуты до неузнаваемости, громко стали раздаваться голоса вскрыть язвы прошлого и наказать виновных.
– Первый раз попал к мерзавцам на язычок? – участливо спросил Гречаный. – Это политика, Игорь, от пирога отсекают чужих.
Вслед за нападками на Судских началась кампания против казаков. И строговаты-де, и пора бы прежние порядки вернуть. А Воливача жалели, после первого тура отнесли к безвинно пострадавшим, как повелось на Руси жалеть юродивых. Ельцинский синдром.
– Вот посмотришь, – предрекал Гречаный. – В драчке мы передавим друг друга, а Воливач под занавес выкинет трюк и станет президентом. Честно ему не выиграть, а в закулисной борьбе он силен и промашки не даст.
Судских не мог не согласиться.
Предстоящие выборы провели размежевание сил.
Судских с женой Гречаный поселил на территории казацкого городка в районе Сходни. Из Индии приехала погостить дочь с тремя внуками; она постаралась окружить отца повышенной заботой, а он нет-нет и таращился на дочь в цветастом сари, с оголенным плечом и красной блямбочкой во лбу, соображая, где происходит дело. Внуки, скачущие вокруг, больше напоминали чертенят, чем ангелочков, ни слова по-русски, еще и обижаются на деда, который ни бельмеса их не понимает. «Глупого» деда оставили в покое сразу, и дочь перебралась на первый этаж коттеджа, там же обосновалась сердобольная русская бабка, а Судских проводил время наверху в вынужденном безделье.
Луцевич разместился в коттедже рядом, но он был по горло занят разнообразными делами, успевая еще и оперировать. Оказываясь дома в не позднее время, он появлялся у Судских. К нему и дети бежали, и дочь льнула, и жена обращалась за советом, а хозяин сычом сидел на втором этаже.
– Не раскисать! – взбадривал он Судских.
Появлялся и Гречаный. Навещал его, а скорее сам приезжал зализывать раны в кругу близких. Из символа выздоравливающей России он мог превратиться в политический труп. Луцевичу проще, почему он на все смотрел упрощенно: он мог в любой момент выехать за пределы России – профессора с мировым именем ждали везде.
Изредка сходились втроем.
– Олег, твой взгляд стороннего наблюдателя свеж, как бы ты поступил? – спросил Гречаный. – Мы опять рискуем впасть в гражданскую войну.
– Если разговор о войне, следует нанести удар по тылам противника. В лоб их не взять, проверено, – ответил Луцевич.
Они расположились на открытой веранде коттеджа. Угрюмый Судских сидел, сгорбившись, Гречаный расхаживал, а Луцевич, в кресле нога на ногу, попивал новомодный напиток «зельц» – йогурт с шампанским.
– И кто там отсиживается? – спросил Гречаный.
– Церковь. Выборы показали, что верующие целиком на стороне Воливача и Лемтюгова, а тебя поддержали только казаки. Русским наскучило жить в тихом омуте и достатке. Попили, поели, а тут ни драк тебе, ни погромов, убийства перевелись, страдать не за кого. Вся история России – войны и мятежи.
– Но Церковь-то проповедует миролюбие? – сопротивлялся Гречаный.
– Истинно так, – согласился Луцевич. – Но в монастырях завсегда прятали одних, чтобы потом они искореняли других. Вспомни петровские времена, вспомни гражданскую, последний путч. Белые рядились в рясы и давешние их обидчики, райкомовские суки. И ведь не секрет, почему Церковь поддерживает бывших, хотя антагонизм налицо.
– Церковным генералам выгодней сохранять прежние позиции, чем становиться на новые, – неожиданно вмешался Судских.
– Согласен, Игорь Петрович, – поддержал Гречаный, даже не подал виду, как его радует реплика Судских. – Боится она новаций. Так что там о тылах, Олег? – обратился он следом к Луцевичу.
– Обнародовать переговоры Православной церкви с католиками.
– А откуда это известно? – насторожился Гречаный. О переговорах с Бьяченце Молли знал ограниченный круг лиц.
Луцевич усмехнулся:
– Мой атаман, все крупные зарубежные информационные ведомства пусть кратко, но еще с год назад сообщали о таинстве причастия православных вождей Церкви к католическим денежкам, и прямо ставился вопрос, какой урод от такого скрещивания получится. Цивилизованной Европе абсолютно безразлично, какой: обычное любопытство сытых, а вот российским властям имеет смысл страусиную голову из песка вынуть и оглядеться.
– Грубая шутка, – не принял намека Гречаный.
– Грубая не эта, – был начеку со своим юмором Луцевич, – а другая. Представляете, на коктейль-пати подхожу к шапочно знакомому дипломату и шепчу на ухо с заговорщицким видом: «Оглянись вокруг себя». Дипломат осторожно оглядывается. А я ему шепотом в другое ухо: «А не трахнет кто тебя?» И ведь не обиделся, хохотал, минут через пять другим нашептывал и веселился, а русскому едва намекнешь на страусиную политику, он сразу медвежью позу принимает.
Судских угрюмо усмехнулся и ничего не сказал, зато Гречаный прямо вспыхнул:
– Олег, оставь фауну в покое. Есть что сказать, говори.
– Я уже сказал, а детали Бехтеренко додумает. В чем смысл кампании? Верующие считают свою Церковь истинно православной, за это прощают ей анахронизм, а самое время сказать: в борьбе за первопрестольность святые отцы ничем не брезгуют, как любой средневековый орден. Доходчиво? А по осени к выборам можно считать цыплят, оперившихся с вашей помощью.
Гречаный оттаял, обдумывая ход.
– Дельно, – сказал он. – Но это открытая война с Церковью.
– Не думаю. При неопровержимых документах попы пилюлю проглотят, с обидой, разумеется, на светскую власть, позволившую вмешаться в их автономию писакам-журналис-там. Они ведь отстаивают непререкаемый авторитет, чего дав-ным-давно нет.
– Эх, Игорь Петрович, – аккуратно подъезжал к Судских Гречаный со щепетильным вопросом, – а шутки ради, кого Господь поддерживает? – Его кивок наверх был вполне серьезным.
– Никого, – без обиняков ответил Судских. – Станет Всевышний осуждать коричневых москитов в угоду лесным муравьям, что ли? Есть добро и зло. Уничтожение любых тварей – зло. Мирный исход предпочтительнее и предопределен. Попробуйте взглянуть на Землю из космоса. Здесь могут идти войны, греметь катастрофы, а планета летит по своей орбите и летит.
– Почему же ты рассказывал, что Гитлер и Сталин неплохо устроились, а Хрущев с Борькой-аликом размазаны напрочь? – возразил Луцевич, уточняя позиции.
– Гитлер и Сталин превращали иллюзию в реальность путем селекции особей – нацизм это и панславизм, и Богу это угодно потому, что он сам занимался селекционным отбором, создав вначале всех людей, а затем затеяв эксперименты с Адамом. Позже Он Адамово семя уничтожил, оставив каждой твари по паре для нового эксперимента, но без вмешательства со стороны, проще говоря, махнул рукой на все человечество. А Хрущев и Ельцин из-за собственного скудоумия заведомо сеяли семена зла, за что Всевышний наказывает особо жестоко. На людей он рукой махнул, но вотчину за собой оставил.
– Ого! – не сдержал эмоций Гречаный.
– Что «ого»? – без особого энтузиазма спросил Судских. – Гитлер и прочие тираны до и после не стеснялись переть на красный свет ради превосходства своей идеи над иными, своей расы над чужой, что ведет к диктату де-юре и единоверию де-факто. С такими Бог. Вожди ложные чаще всего продолжают политику истинных до поры. Они разуверились в ней ранее, поскольку чаще всего были приспособленцами. Это являлось торможением на пути к единоверию. Хрущевская оттепель – и возврат к косности, горбачевская перестройка – и ГКЧП, ельцинская бравада – и возврат коммунистов. За подобными деяниями стоит дьявол, надеяться им на Божьи милости не дано, а народы, призвавшие ложных вождей, наказуемы. Наказуемы и россияне, если позволят вернуть себя на пройденный путь.
С искренним изумлением Гречаный и Луцевич выслушали Судских и переглянулись.
– Не считайте меня спятившим, – понял он. – Я был там и не хочу больше служить вождям ложным.
– А кому? – сдержав дыхание, спросил Гречаный.
– Богу. Мой Бог – Россия.
– И слава Богу, – одновременно перевели дух оба. – Нашего полку прибыло.
Гречаный спросил:
– Может, со Смольниковым поработаешь?
– Как-то не с руки идти к бывшему подчиненному, – без обиды, но веско возразил Судских. – Я стал пятым тузом в колоде. Теперь вот крапленым. Я сам определюсь, – заверил он.
С ним не спорили: сначала он должен выздороветь. Попросится куда-то – помогут.
В своем добровольном заточении Судских обдумывал позицию Гречаного. С противной стороны выступала все та же шайка приспособленцев от политики ли, от рэкета ли, от моральных уродов – все едино: Россию считали куском пирога, полигоном для своих корыстных целей. Казаки – еще не вся Россия, понимал он, а без признанных лидеров, без соратников завоевать доверие россиян сложно. Гречаного стали принимать за добра молодца: приехал на лихом коне, освободил от нечисти – поклон до земли, и давай; дальше мы сами разберемся. Стало раздражать россиян и казацкое вмешательство повсюду. Зрело недовольство, их особый статус был бельмом на глазу, требовали вернуть МВД утраченные права.
Судских решил действовать.
Спустя неделю после их встречи появился сенсационный материал в «Гражданской газете» за подписью «Обозреватель» о тайне партийных денег. С разъяснением выступал сам Воливач: никакая это не тайна, он лично сохранил России миллиарды, о чем знают те, кого россияне хотят видеть своими лидерами, а его, Воливача, заслуги известны, он чист перед ними. Залп оказался холостым.
Второй материал о расследовании дела с ракетами на «Аделаиде» вовсе выглядел пасквилем на порядочных людей.
Третий материал о подпольной деятельности церковных митрополитов породил возмущение. Читатели хотели знать, кто скрывает авторство за подписью «Обозреватель».
«Наш всероссийский сумасшедший, – тотчас пояснили Воливач и Лемтюгов. – Неймется генералу Судских».
Требовали суда над ним, Воливач ответил: на больных не обижаются.
Гречаный сознавал, что с каждым днем его позиции становятся шаткими и надежд на улучшение нет. В который раз россияне предали забвению своих спасителей. В который раз тень ползучего бунта накрыла Россию…
До выборов оставалось три месяца.
Неожиданное происшествие заставило насторожиться враждующие стороны: простудился и в три дня угас патриарх. Ни у кого не вызывало сомнений о единственном преемнике патриаршей митры, и сам Ануфрий при живом владыке открыто примерил патриаршие одежи, любуясь митрой на своей голове.
Вызов к владыке он воспринял уже ненужной обузой, с раздражением: не хотелось перед торжественным обрядом бередить душу былыми проступками: а владыка не преминет попенять ему, постращать на будущее. Ну зачем это? Господня воля на то: один возносится к престолу Всевышнего, другой занимает престол усопшего. Свят, свят, свят…
Ануфрий шел к патриарху через силу.
Колючие глазки встретили его с порога опочивальни. С киота предостерегающе грозно караулил Ануфрия острый зрак Спаса-нерукотворного. Он смиренно опустил свои.
– Я не за тем позвал тебя, – сразу понял душонку своего одессного патриарх. – Смог отрешиться от буйства плоти, и слава Создателю. Я своего решения не изменю и некому боле занять мой престол. Аминь. Иди.
Ануфрия изумила краткость напутствия, но едва он повернулся к выходу, озадачился сильнее изумления: из полутьмы опочивальни выступил чернец Пармен, давая понять, что у владыки остались дела поважнее.
Побаивался Ануфрий Пармена, Вслух о нем не высказывался, как и другие, лишь братие семинаристы окрестили Пармена «отцом-инквизитором».
«Стало быть, Пармену, а не мне отдаст владыко на сохранение святая святых…» – защемило сердце у Ануфрия. Будет он всего лишь временщиком. Зело опечалился Ануфрий, испортил владыка ему праздник…
– Присядь у изголовья, брат Пармен, – тихо проговорил патриарх. Говорил он четко, раздельно, дышал с большим трудом.
Пармен примостился у самого верхнего краешка постели, ухом изогнулся к самой голове владыки, карауля каждое слово.
– В служении Творцу, – говорил патриарх, – единожды я взялся властию своей решать самочинно превеликое дело, потому лег на меня превеликий грех и кара ждет превеликая. А грех мой в том, что я самочинно благословил союз Святой церкви с Антихристом и до сей поры способствовал этому. Смекаешь, брат Пармен, ради чего это содеяно? – спросил владыка и передохнул.
«Ради приумножения богатств и власти Церкви», – про себя отметил Пармен и лишь чутче пододвинул ухо свое к изголовью.
– Нет, Пармен, богатства наши не в великолепии храмов, тугости мошны церковной, не в землях и умножении приходов. Знай же, выбрал я из двух зол меньшее. Дав согласие на поддержку проклятых коммунистов, я тем самым закрыл доступ иноверцев к российским верховьям. И ты помогал мне в том. Знай же, Пармен, нам нечего делить с католиками, а мусульмане никогда не будут владеть Русью. Знай же, Пармен, злейший враг Православия – иудеи, перечитай в моей библиотеке письма пресвитера Александрийского Ария и «Пир» его. Книга сия древнее Писания, потому и отнесена к ереси.
Пармен сразу отметил, что владыка не назвал Ария ересиархом, как прежде, и прежде он столь открыто не разрешал ему копаться в патриаршей библиотеке, где собраны книги ереси почище «Фалий» и «Пира» Ария Александрийского. Да и суть-то ереси сводилась от утверждения Арием, что Иисус Христос – творение Бога, а не как сын Божий и Бог. Вот это как раз изо всех сил притягивают за уши иудеи, а вслед за ними и Церковь.
Пармен внимал патриарху дальше. Тот передохнул и продолжал:
– Иудеи, подобно тле, проникают в наши ризницы, находят закутки в храмах и выжидают своего часа. Это и есть подлинный Антихрист. Коммунисты – это свои заблудшие овцы, их власть развращает мирян, она зыбка, и только в храм Божий они приходят рано или поздно. Они русские. А иудеям наше естество отвратно, они служат своему Богу, который повелел им плодиться и размножаться на земле нашей и сделать ее своей вотчиной. Вспомни, сколь исхитрялись они, чтобы не утерять власти при Леониде-нечестивце, вспомни, как торжествовали они, когда Бориска-алкоголик потворствовал им, А после? Я один, взяв непростительный грех на душу, воспротивился им. А помогал мне в том генерал Шумайло опальный, он один вел тайный список козней иудейских. Мною он воздвижен на высокий пост, не мною жизни лишен.
Знай же, Пармен, я ухожу, оставляя тебе наказ Всевышнего поддержать ратиан в их святом стремлении обуздать иудеев и дать Руси дышать свободно на земле, освященной древней верой ариев. Не отступи. Ануфрий – человек временный, ему не дадено знать святая святых, тебе передам… – совсем плохо дышал владыка, – и обереги Божьего человека генерала Судских. Я был строг к нему, но возлюблен он мною и Богом. Наклонись ко мне…
Пармен еще ниже склонил голову, почти касаясь головы владыки.
Он воспрянул прочь, едва патриарх прошептал ему три слова…
– Иди, Пармен, Господь с тобою, а мне пора готовиться предстать у трона Всевышнего…
Поразмыслив, Ануфрий ничего плохого не нашел для себя в том, что последние минуты владыка провел с Парменом. Видать, такова воля Господа, когда последние распоряжения следует отдавать отцам-инквизиторам, дабы жизнь шла своим чередом, а кары своим. Ему доверяется престолонаследие, ему и распорядиться, кому из братии занимать далее места у престола его…
Свершилось: сотворенная заупокойная молитва была песнью последней и началом первой.
Последнюю ночь перед ризположением Ануфрий долго не мог заснуть и, лишь испросив для себя ореховой настоечки, забылся неспокойным сном в третьем часу утра… Или ночи?
Шел час Быка.
Ануфрий, опираясь на патриарший посох, шествовал степенно в церковь ризположения. Почему-то один, а дорога пустынна, не мощена и грязна. Ануфрий забеспокоился: он-то полагал подъезжать на церемонию в патриаршем «роллс-рой-се», а тут и людишек не видно и посмердывает чем-то… Гос-поди! А это кто с бандитской рожей навстречу? Свят-свят-свят…
– Ну как, помнишь меня? – спросил, приблизившись, с кривой усмешкой ухарь.
– Изыди, дьявол! – стукнул посохом Ануфрий и перекрестился.
Ухарь не исчез. И кривая усмешка на месте.
– А помнишь, как бока тебе мял за наушничество? Забыл?
– Стосс кресс… Уйди! – возопил Ануфрий, замахнулся на ухаря посохом, слюной истек.
– Это ты уйди, – отвечал ухарь, поигрывая желваками, а кулаки у него сжимались не игриво. – Ишь, чего захотел, в главные духовники Руси наметился! Только попробуй! Мигом расскажу о твоих подвигах, мало не покажется.
– Прошло уже все, быльем поросло, забыто! Верой и правдой служу людям!
– Кому? Дьяволистам? С духовными врагами якшаешься, препятствия Богу чинишь. Я-то вот в генералы вышел, погоны свои верой и правдой заслужил, а ты с дезертирства начинал, в лоно Церкви от суда утек. Докажу! А того лучше – сам накажу!
– Не поминай имя Божье всуе! – все еще цеплялся за патриарший посох Ануфрий.
– Ну и хамло ты! Еще и дурочку ломаешь. Мы ведь без свидетелей говорим. Фиктивный ты и порченый.
Закрестился Ануфрий от ужаса одиночества.
– А ты у Бога заступы ищешь, – разил Ануфрия ухарь не столько словом, сколько кривой усмешкой, – то знать бы тебе надобно, что в трудные времена Господь Бог вселяет свой дух в человека и зовется он Лебедем. Понял? А я Лебедь и есть…
Ануфрий силился продавить внутрь тугой ком в горле.
– Откажись ты от патриаршей митры напрочь, таково Божье повеление тебе передаю. А возложить ее надобно на голову того, кто достоин. Понял?
Не понял Ануфрий сначала, то ли он в аду за прегрешенья, то ли дубасит его ненавистный обидчик детских лет Сашка…
Грохотал гром, оконные стекла секли молнии и тугие дождевые струи. Ануфрий присел на краешек постели и заплакал, размазывая слезы по лицу. Хотелось позвать служку, чтобы не быть в одиночестве, но испугался вдруг огласки. Обидно очень, слаб он был духом в отрочестве, но вырос ведь до патриаршего сана!
«А силен ли я духом сейчас? – прокралась в голову опасная мыслишка, такая опасная, что весь путь Ануфрия к патриаршему престолу превращался в ложь и обман, лишь бы спрятать от чужого глаза духовную слабость. – Ох, не имел я права на высоты всходить!»
Теплилась лампадка пред образами в золотых окладах, к ним потянулся Ануфрий, к единственным своим заступникам: я вам службу правил, вы обо мне все знаете, вам и разбираться.
«А что я!» – воспрянул духом Ануфрий и напрямую обратился к Саваофу. Чего мелочиться…
– Да, – бормотал он скороговоркой, словно изгоняя дрожь из тела, – грешил изрядно и отмаливал грехи изрядно, трудами многажды просил о всепрощении. На низкое шел, интриговал с отступниками и сектантами, но токмо ради возвеличения Православной церкви. Да, пил, ел скоромное всласть, зато постился в последние годы, как нищему семинаристу не снилось. Угодно ли Господу простить мои прегрешения и благословить на принятие сана?
Отбормотав, Ануфрий вслушался, ловя чутким ухом знак Божий. Он ждал и боялся больше всего, что грохнет сейчас за окном, и молоньей опалит его, и будет то знаком неприятия, и придется ему вновь ловчить и прикидываться сильным духом. Однако небо расслабилось, и только монотонный дождь лениво лапал оконное стекло.
«Молчание – знак согласия», – удовлетворенно воспринял он.
А вот тут и грохнуло.
– Господи, воля твоя!
Да так раскололо небеса, будто и опочивальня рассеклась надвое и ходуном заходила лампадка пред киотом.
Такой вот был безапелляционный ответ сверху.
Утром Ануфрия нашли в бессознательном состоянии под образами и увезли в ЦКБ. Тут уж не до святости. Диагноз земной – инфаркт.
Получилось как-то не по-людски: страна, пусть и наполовину состоящая из безбожников, иноверцев и прочих всяких шведов, осталась без пастыря. Поползли слухи, и статью о коммунистических проделках святых отцов прочитывали и воспринимали заново.
До выборов оставалось не так уж много, а еще более потрясающая новость взбередила россиян: самый богатый человек планеты сейсмолог Хироси Тамура, единственный наследник финансисту Хисао Тамуры, составил завещание, согласно которому все его средства, движимое и недвижимое имущество достанутся России, если:
1. Избранный президент будет достоин морали и чести.
2. Россия выделит часть неосвоенных земель для японских переселенцев, поскольку Япония медленно и уверенно сползала в воду, а другие страны отказались рассматривать этот вопрос.
Россияне трезво взвешивали кандидатуры, жалость отошла в сторону. Теперь о Лемтюгове стали говорить, что он – лошадка темная, а Гречаный – старый приятель Тамуры, в его чести и достоинстве не усомниться. И нет за ним ничего дурного. И время не то, и деньги не те, которыми можно швыряться.
Осталось утрясти вопрос, какие земли не жалко отдать бедным японцам. Коммунисты что-то жалко вякали о единой и неделимой от моря до моря, но большая часть россиян выражалась откровенно: «Да ладно вам талдычить о суверенности, в России нелегально проживают больше двух миллионов китайцев, корейцев и вьетнамцев, а мы не можем с добрыми людьми куском землицы поделиться? Чего там базарить, пусть хоть за Оймяконом селятся, а еще лучше – на Курилах, они нам хоть дороги путные вымостят, не то что Лемтюгов обещаниями. Пусть едут! И точка».
За месяц до выборов чаша весов удачи поплыла вниз под весом атамана Гречаного.
Атаман от дара судьбы не размяк, президентских одежей не примеривал до срока. Предвыборный штаб, руководимый Судских, успешно вел кампанию, казаки по городам и весям кричали «Любо!», прочие граждане, осоловевшие за десять лет предыдущих выборов-перевыборов и референдумов, соглашались с кандидатурой Гречаного молча, на сходах особо не задерживались, спешили на свои огороды и хутора, к мастерням и лавкам, которые давали стабильный прибыток. А выборы… Что выборы? Все равно в России не изберут кого надо, а кто ближе к власти. Гречаный, так Гречаный. А вот про Зону интересно послушать. Что там за уроды живут? Радиация им ни по чем, овощи растут круглый год, денег не надо… А правда, что у них какая-то штука есть, которой можно в один присест всю планету спалить, и к Проньке не ходи?
– Нет, россияне! – вещал очередной докладчик на сходе. – Там живут вполне нормальные люди, только доступ к ним пока невозможен из-за высокой степени облучения бета-лучами, которые они переносят безболезненно. Это загадка, но мы разгадаем ее со временем.
– А как же попы к ним шастают?
– Россказни! Единственный человек, митрополит Мещерский там побывал и сгорел от высокой дозы облучения.
– А вот и не россказни!
Случилось это на одном из последних предвыборных митингов в поддержку Гречаного, где присутствовал Судских. К трибуне протиснулся фермер в «ливайсовском» комбинезоне и повторил:
– Не россказни. Сам видел.
– Что видели? – смешался докладчик.
– Поутру я за тальником поехал, подстилку менять в телятнике, а перед Зоной знатный тальник растет, метелистый. Только я рубить приготовился, туманчик такой жидкий висел, солнце едва высунулось, гляжу, двое в сутанах из Зоны идут. Я их окликнул. Они переглянулись и прочь от меня. Я, значит, с секачом был и за ними. Они остановились. А как ближе подошел, перекрестились и говорят: «Не мешай нам, человече, творить Божий промысел, мы добро делаем». А я что? От изумления язык в зад сунул, с тем их и проводил взглядом.
– Может, у них нимбы над головой сияли или торчали рожки? – докладчик попытался обратить в шутку эту новость.
– Ничего не торчало, – серьезно отвечал фермер. – Ия их потом нигде не встречал. Что на это скажет уважаемый докладчик? Я ведь не только хвосты коровам крутить научился, в свое время физтех окончил и про бета-излучение сам могу порассказать много. Поэтому, если ответ есть, давайте, а лапшу вешать на уши не надо, у меня жена кулинарный техникум окончила.
И ответа ждет. И окружающие с интересом. А докладчик на образчик тупости стал походить. Тогда из-за его спины вышел представитель предвыборного штаба и сказал:
– Я Судских.
От трибуны и до противоположного края проплыла волна говора. То ли одобрительная, то ли предостерегающая.
– Вы обо мне наслышаны. Я ближе всех к этой проблеме, в свое время работал с выпускниками физтеха, чтобы прояснить картину происходящего в Зоне. О бета-распаде могу говорить уверенно.
Глухой говор подобрел, в России болеют как за своего, так и за соперника, лишь бы драчка была красивой. Тонкую шутку о физтехе и бета-распаде восприняли на уровне доцентов. Со смешком.
– Сразу после выборов я полагаю отправиться в Зону, – сказал Судских. – Если вернусь, принесу ответ, почему остались живыми ваши монахи.
– А как же невозможность вхождения в Зону? – въедливо спросил фермер.
– Есть прямая договоренность с обитателями Зоны. Чтобы все подряд не повадились там рубить тальник, а там помидоры пособирать, взять кое-чего для хозяйства… Опасно это.
– А может, попам Господь помогает? – держался фермер.
– А почему нет? Всякое бывает.
– И это говорите вы, человек грамотный?
– Да, это я сказал. Носите Бога в сердце, а в руках заботу о земле, а не наживу, тогда, глядишь, не придется далеко за тальником ездить.
Судских промолвил это спокойно, оттого убедительно в полной заинтересованной тишине. Лишь фермер, выслушав Судских, поцокал языком:
– Ловко!
Судских понял его. Все поняли. Других вопросов не последовало.
Позже Г речаный одобрил вмешательство Судских. Стоя у карты России, он подумал и все же поставил в центре Мещерского края оранжевый флажок. Наш, стало быть, округ, поддерживает.
Он раздумывал. Вовсе не над балансом сил в этом регионе, а о другом: до выборов месяц, а союзники напоминают кашу «дружбу». Множество мнений, каждая нужная, а единства нет. К тому же интеллигенты – люди обидчивые: едва отвергнут их мнение – уйдут к противникам. Назло кондуктору пешком пойду!
«Бесово племя!» – часто возмущался Гречаный такой позицией. Ни в одной другой стране такой прослойки нет. Есть специалисты, профессура, кастовые дельцы, профессионалы в конце концов, а в России, вишь ты, интеллигенция.
А что такое интеллигенция? Сборище недоучек, отовсюду понемногу знаний, в целом каша, которую скармливают дурачкам. Для роста, так сказать. Сталин не просто так сбил их в прослойку. Вроде пленочки в говядине. Была корова – есть прослойка; корова упитанна – шире прослойка; нет коровы – хозяйка, разделывая говядину, брезгливо срезает ее острым ножом. Ни сало, ни мясо, ни жир – прослойка.
«Нужен нам для остроты кампании Георгий Момот, – предложил Судских. – Чтобы народ не скучал».
Гречаный собрался уезжать из Кремля, засиделся, но застрекотал прямой телефон с Воливачом:
– Сеня, включи телевизор, госканал.
– Что там? – спросил Гречаный, чувствуя подвох. Последнее время они соблюдали нейтрально вежливый тон, былую дружбу унес ветер предвыборных круч.
– Мать моя женщина! – воскликнул остолбеневший Гречаный: на экране возник он сам собственной персоной, голяком и с завязанными глазами, хватающий хохочущих девиц. Тоже голых. Одна поймалась-таки, хотела пойматься, повязка с глаз долой – атаман Гречаный. Лишь угол экрана затемненный: там был Воливач.
