Текст книги "Точка опоры"

Автор книги: Афанасий Коптелов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 44 страниц)

– Пойдем, доченька, ту-ту-ту смотреть.

Оленька, подпрыгивая, порывалась к порогу:

– Пало... Парло-во-зик!..

Муж напрасно напоминал об осторожности, – они же давно договорились не отправлять конспиративные письма через городскую почту. На вокзале Ольга Борисовна опустила очередное послание в почтовый вагон скорого поезда, идущего к границе.

3

В тот же день пришло письмо из Выборга. Почерк незнакомый. Обратного адреса нет. От кого же? Рука явно женская.

Ольга Борисовна распечатала ножом. Из конверта выпала квитанция. Вот те на! Что же это? Карандашом написано по-фински. И поставлена единица.

Протерла стекла пенсне, достала письмо. Какая-то незнакомка сообщала, что в кладовой вокзала оставлен чемодан, который можно получить по квитанции.

Явно – с "Искрой". Наверно, третий номер?

И что за трусиха! Ей поручили такое важное дело, заплатили деньги, известно – немалые, а она... Побоялась таможенного досмотра, бросила, можно сказать, на полпути. Ну и люди! С заячьим сердцем.

Что же делать? Пантелеймон вернется только через два дня. А ведь дорог каждый час. И посоветоваться не с кем. Надо решать самой.

И дело не в том, что придется платить за каждый лишний день хранения, – это пустяки. Не возникло бы там подозрение.

А вдруг жандармы уже предупредили кладовщика?.. Но откладывать нельзя. Будь что будет.

Не дежурит же там жандарм возле чемодана. Если произойдет какая-то подозрительная заминка, можно успеть выскользнуть из кладовой. На самый худой конец, отказаться: не ее, дескать, чемодан, подменили или перепутали...

И Ольга Борисовна поехала.

С Оленькой остался деверь.

– Привыкай нянчиться, – улыбнулась ему на прощанье. – Женишься пригодится.

По дороге успокаивала себя: "Вернется домой Пантелеймоша, и я торжественно преподнесу ему чемодан: получай очередной транспорт! В Финляндию за ним скаталась! Вот будет изумление!" Начнет расспрашивать как да что там было?

Может, по почерку узнает ту робкую девицу?.. Едва ли. Профессиональная революционерка не сделала бы так. Судя по всему, искровцы доверили чемодан какой-то студентке, возвращавшейся на родину...

В Выборг приехала на рассвете. Осмотрелась. И опять успокоила себя: кажется, никто не тащится по следу. Нырнула в кладовую, торопливо достала монетки, уплатила в кассу и – смелым шагом к полусонному кладовщику. Тот взял квитанцию, сладко зевнул, пошел отыскивать багаж на верхней полке.

Искровский чемодан Ольга Борисовна увидела издалека и начала подсказывать:

– Нет, не мой. Вон там подальше. Еще подальше. Вот этот!

И не ошиблась.

Подхватив чемодан, поспешила к выходу: тряхнула за ручку и чуть не ахнула: подозрительно легкий!

В дверях чемодан, качнувшись, стукнулся о косяк и загудел, как барабан. Пустой!..

Надо где-то проверить – направилась в дамскую комнату. Там, на счастье, никого не было. Поставила на подоконник, тронула замки – закрыты. Как же быть? Чем отомкнуть?

Выдернула приколку из волос, поковыряла – замок открылся. И второй тоже.

Она не ошиблась – чемодан был пуст. Перетрусившая девица не оставила ни одной вещички.

Чем заполнить его? Надо ведь уложить такое, что не вызвало бы подозрения. Хорошо бы сменку белья, платье, мыло, духи... А где взять? Ни одной души в городе она не знает... Денег – в обрез. От железнодорожного билета останется меньше рубля.

Купив билет на ближайший поезд, пересчитала все до копейки. Пошла по городу. Что бы такое придумать?.. Чемодан-то вместительный... Глянув на витрину магазина, обрадовалась: игрушку для Оленьки! Подарок для дочери не вызовет у таможенников подозрений.

Стала выбирать куклу. За красой не гналась – лишь бы побольше.

Уложила и опять задумалась: кто поверит, что ради одной-единственной куклы взяла с собой такой вместительный чемодан! Таможеннику достаточно шевельнуть его, чтобы догадаться: дно и стенки тяжелые! В них контрабанда! Конечно, запрещенные книжки!..

Тогда не увернешься...

Что бы еще такое?.. По ее деньгам...

И опять пошла по улицам... Увидела над входом в лавочку огромный золотистый калач. Хлеба на дорогу нужно. А еще лучше – крендели! Когда-то в Питере доводилось пробовать выборгские крендельки – объедение! Будто сахарные, рассыпчатые, во рту тают. Можно есть без чаю. На Рождественских фельдшерских курсах не было такой лакомки, которая не хвалила бы этот выборгский деликатес.

Отдала все, что было в кошельке, и ей насыпали полный чемодан. Вот и хорошо!..

В вагоне попробовала кренделек – вкусный! Будет чем угостить домовников. И с приездом Пантелеймона подаст к чаю. Только бы...

Между тем поезд приближался к станции, которая пугала названием. Странная эта граница! Финляндия входит в Николкину империю, а пограничные формальности соблюдаются строго-настрого: паспорта проверяют, багаж досматривают. Похоже, опасаются – не провезли бы пассажиры бомбы. А сколько ни ищут, все равно будут провезены. Да каждый номер "Искры" сильнее бомбы!

Поезд замер. Проводник предупредил, что никто не должен отходить от своих вещей. А в проходе уже стучали каблуки, и жесткий голос требовал:

– Предъявите багаж для досмотра. Сколько мест?

Ольга Борисовна сидела и грызла крендель. Когда подошел таможенник, с любезностью ограниченной дамочки откинула крышку чемодана:

– Выборгские крендельки!.. Не хотите ли попробовать?

– Крендели?! – переспросил жандарм. – И так много?!

– У нас в Питере они – большая редкость. А я – лакомка! – Подвинула чемодан. – Угощайтесь.

И потому, что чемодан подвинулся от довольно легкого прикосновения маленькой руки женщины, подозрительность притупилась, – нет надобности проверять на вес. И едет какая-то чудачка! Жандарм махнул рукой в белой перчатке и повернулся к женщине, сидевшей напротив. Таможенник, не утерпев, шевельнул пальцем крендели, увидел под ними куклу и тоже отошел.

Когда шаги затихли в конце вагона, Ольга Борисовна поставила чемодан к окну и, почувствовав, что на носу выступили капельки пота, достала пудреницу.

Ей хотелось крикнуть:

– Пронесло, Пантелеймоша!.. Пронесло, мой миленький!..

Да, пронесло. Но в другой раз... Ничего, и в другой раз она тоже не откажется. Теперь у нее как-никак уже есть опыт.

...На псковском вокзале Ольгу Борисовну встретил деверь с детскими санками, уложил чемодан, и они покатили домой.

Пантелеймон Николаевич уже вернулся из поездки; увидев в окно жену, выбежал на крыльцо:

– Наконец-то приехала! А я уж думал передачу в Петербург везти в узилище...

– Камера еще не приготовлена! – рассмеялась Ольга. – Проветривают!.. А я вам подарков навезла!

Из раскрытого чемодана посыпались крендели.

– Это – всем! – Поправила пенсне, извлекла со дна куклу. – А тебе, доченька, вот!.. Глазки у нее голубые, как у твоего папки. Коса – в лентах, волосы шелковые. Погладь. И беги в свою комнатку. А мы тут...

– Мы все оставим до вечера, – сказал Пантелеймон. – И крендели попробуем за чаем. И все посмотрим...

4

На ночь закрыли ставни на железные засовы. Но в филенках были вырезаны сердечки, – можно подсмотреть с улицы. Пришлось занавесить окна одеялами.

Пантелеймон, вооружившись острым ножом и щипцами, умело распотрошил стенки чемодана и достал прокладку из газет, напечатанных на тонкой бумаге, похожей на папиросную.

– Третий номер?! – протянула руку Ольга. – Не зря я съездила. По-девчоночьи подпрыгнула с пачкой газет в руках. – Есть что почитать!

– Это не все. – Лепешинский уже извлекал фальшивое дно. – Тут уложены брошюрки. "Женщина-работница"!

– Да?! Так это же Наденька писала в Шушенском! Помнишь? Давала читать. Вот неожиданный подарок!

Ольга помогла мужу извлечь начинку чемодана до последнего листка. Они все сложили стопочками на столе. Остатки изрезанного чемодана кинули в русскую печь, где уже пылали березовые дрова.

– Ишь ты, как люди ухитряются! Как все аккуратненько! – дивился брат Пантелеймона. – Тут сам бог-саваоф и тот не дознается!

– Бог-то твой, конечно, не догадается. А жандармы – они, знаешь, аспиды ядовитые!..

– Батюшке родному сказать – до смерти перепугается! Побежит в церковь молебен служить: за вразумление заблуждающихся! За еретичество анафеме предаст!

– Ты не вздумай проболтаться. – Пантелеймон погрозил пальцем. – Хотя и родной отец, а... Никому я из рабов божиих не верю. Таких обличителей власть предержащих, как протопоп Аввакум, ныне не видно. Под золотыми ризами – трухлявые души. Молятся богу – служат злому мамоне.

– Я белены не объелся. Умею держать язык за зубами.

Ольга, никого не слушая, уже перелистывала брошюру Надежды Константиновны. Пантелеймон остановил ее:

– Надо сначала уложить...

Они убрали все в тайник под полом, оставив себе по экземпляру брошюры и газеты.

– "Рабочая партия и крестьянство", – прочитала Ольга заглавие статьи. – Это – наш Старик. Он! По первым строчкам чувствуется. Еще в Шушенском собирался писать. Помнишь? А Суслика* не видно.

_______________

* Глеб Максимилианович Кржижановский.

– Не в каждый же номер его... И, наверно, не успел...

– Прошлый раз он хлестко написал об инженерах-ворюгах на строительстве Сибирской дороги. Не побоялся.

– Чего же ему бояться? Корреспонденция без подписи.

– Ну, все-таки... Мне и сейчас, – Ольга сжала тоненькие пальцы в кулаки, – хочется кричать на весь мир: разворовали народные миллионы! Прогнивший строй!

Ольга ушла с газетой в комнатку, где спала дочка, засветила там лампу.

Слышался тихий шелест бумаги и слегка приглушенные слова:

– Очень сильный номер! С партийной боевитостью!.. И о побоище у Казанского собора успели дать! Со всеми подробностями... Что там было ужас!

Вскоре она опять появилась в большой комнате, восторженно потрясая развернутой газетой:

– Пантелеймоша, а ты видел – тебя напечатали! Вот: "Из Пскова". Как я рада, даже слов не подберу!.. Не напрасно мы сидим здесь!..

– И, кажется, полностью!

Лепешинский писал о мытарствах студентов, отданных в солдаты. Некоторых из них пригнали в Псков и включили по два человека в роту. Он сам видел – военные бурбоны тыкали им кулаками в нос: "Мы из вас выбьем штатский дух!" Когда провинившегося солдата вели сквозь строй, на одного студента офицер прикрикнул: "Бей – не жалей! А то с самого штаны сорву. Бей, так твою растак!" Другого, совсем юного, даже не достигшего призывного возраста, посадили под арест за то, что не мог долго держать винтовку в слабенькой руке.

– Да, все напечатали. – Пантелеймон удовлетворенно провел рукой по газетному листу.

– А в конце тебе ответ: "2а 3б. Все получаем. Спасибо. Пишите". Я бы за такой ответ сплясала! – Ольга притопнула пяткой, хлопнула в ладоши и, поворошив мужу и без того кудлатые вихры, ушла дочитывать газету.

Пантелеймон уткнулся в передовую "Бурный месяц" – о крупных демонстрациях в Петербурге, Москве, Харькове, Киеве и Белостоке. Брат, сидя по другую сторону стола, читал ту статью, которую, как он только что слышал, написал какой-то Старик. Видать, голова! Знает жизнь. Вот пишет, что крестьянин доведен до нищеты, живет в избе вместе со скотиной, одевается в рубище, кормится лебедой. Верно. У иного ребятишки с голоду пухнут. Все верно. Ограбили мужиков деревенские богатеи да помещики. А царь – самый главный помещик. Не зря Пантелеймон против царя идет. Ольга, видать, много помогает ему. Она – тоже смелая.

Время от времени он поднимал глаза от газеты и расспрашивал Пантелеймона о рабочей партии или принимался рассказывать о родной деревне, о знакомых мужиках, вынужденных вот так же, как тут написано, арендовать клочок земли у своего прежнего барина, а под конец спросил:

– Можно мне одну газету? В нашу деревню?

– Можно-то можно, только... осторожно.

– Да я уж научился теперь... А дома прочитаю надежным людям. Тут же написано: сеять семена борьбы. Стало быть, против помещиков да богатеев.

– Пантелеймоша! Извини, что я все вторгаюсь и вторгаюсь к вам. Ольга снова вошла с газетой в руках. – Но я не могу не сказать. Ведь это целая программа по крестьянскому вопросу.

– Да, программа действий. В такой небольшой статье! Правда, тут дана сноска. Ты прочла? Программа партии скоро будет опубликована.

– И когда он только успевает, наш Ильич!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

В Мюнхене распустились каштаны, на концах веток, как на канделябрах, подняли кремовые свечки бутонов. Терпко пахло молодой листвой.

С утра палило солнце, и улицы пестрели яркими легкими платьями женщин. Молодые мужчины уже щеголяли в замшевых шортах.

Надежда шла к трамвайной остановке, перекинув шубу через руку. Шапку она положила в чемодан, сданный вместе с корзиной в камеру хранения.

Солнце пекло голову. За спиной покачивалась пушистая коса. Ей хотелось, чтобы Володя увидел ее такой же, какой она три года назад прибыла в Шушенское.

В трамвае стала расспрашивать, как добраться до Кайзерштрассе, No 53*. Но она не знала баварского диалекта, и ее плохо понимали. Какой-то пожилой немке показала бумажку с адресом. Та огорчила: незнакомка едет в противоположную сторону! Пришлось пересесть на встречный.

_______________

* Теперь No 46.

Ее оглядывали с удивлением: откуда такая?! В жаркий день – с теплой шубой. Наверняка русская. От медведей!

Надежда достала платок из-под узкого обшлага шерстяного платья, поминутно утирала раскрасневшееся лицо...

На остановке у Английского сада услышала – в густой зелени деревьев воркуют горлинки...

Но не радовала весна в чужом городе. На сердце тревожно. Что, если опять какое-нибудь недоразумение?.. Володя мог ведь куда-нибудь уехать по делам... Почему он не написал точно, где и как его искать?.. Не ждала от него такого...

Вот и нужная остановка. Надежда вышла на асфальтовый тротуар. Присматриваясь к номерам, дошла до угла, где стоял серый четырехэтажный дом с башенкой. Перед фасадом – три каштана. Над входом скромная вывеска отель "У золотого дяди". Видимо, Володя живет в номерах. Где-нибудь в недорогом. Может, в башенке под черепичной крышей. Но ведь со слов Модрачека сама записала: "квартира первая". Портье сказал, что надо с тротуара зайти в следующую дверь. Значит, Володя не в гостинице?..

Вошла и от неожиданности чуть было не выронила шубу. Пивная! За столами сидят немцы, потягивают пиво из громадных фарфоровых кружек. За стойкой толстый человек с одутловатым лицом, с сигаретой в уголке мясистых губ. Предчувствуя неладное, подошла к нему и тихо спросила – не скажет ли господин, где тут проживает герр Ритмейер?

Немец передвинул языком сигарету в другой угол рта, кивнул головой и так же, как Модрачек, ответил:

– Это я.

– Да нет... Я ищу мужа... Вот у меня адрес. Георг Рит мейер.

– О-о! – Взглянув на бумажку, немец вынул изо рта недокуренную сигарету. – Вы ошиблись.

Из кухни, заслышав разговор, вышла за стойку немка в белом чепчике и переднике и, догадливо улыбаясь, спросила:

– Вы из Сибири?

Надежда обрадованно кивнула. Что-то начинает проясняться: какой-то разговор о сибирячке здесь был.

– Да. Сейчас из Уфы. Есть такой город возле Урала. К Георгу Ритмейеру.

– Ошиблись, – повторил немец и усмехнулся наивности приезжей. – Вам, как я начинаю догадываться, нужен герр Мейер! Он – тут. – Большим пальцем указал куда-то через плечо. – Я получаю его почту.

"Так вот оно что! Еще один посредник! Ну и законспирировался Володя!.."

Немка подтвердила:

– Герр Мейер говорил: ждет жену из Сибири. Я сразу догадалась, что это – вы. Вон у вас и шуба!.. Там, – немка зябко пожала плечами, – очень морозно?!

– Бывают морозы... Так где же он... мой муж?

– Пойдемте, я провожу вас.

Не снимая ни чепчика, ни передника, немка вышла на улицу и, ни на минуту не умолкая, повела Надежду Константиновну через ворота под домом куда-то на задний двор.

– Он у нас имеет комнату. Все пишет и пишет. У него бывают русские революционеры. Которые против царя. Мы не препятствуем. И никому не рассказываем. Вы не смотрите на то, что мой муж – хозяин пивной. Он социал-демократ. Ему доверяет партия. А герр Мейер нам очень нравится. Наши дети любят его, зовут: "Дядя Мейер". Хороший человек! К нему, знаете, ходят три женщины. Нет, нет, я не хочу сказать ничего предосудительного. Просто, чтобы вы знали. У одной такие же густые волосы, как у вас. Только прямой ряд. И она уже в годах. Не меньше пятидесяти.

– Я знаю...

– Говорят, – немка понизила голос, – она стреляла в генерала. Мы восторгаемся такими храбрыми людьми! А это, подумайте, женщина!.. Вторая много моложе...

Немка не успела досказать, пока они шли через тесный двор похожий на каменный колодец. Поднялись на крылечко, тоже каменное. Вошли в сумрачный коридор. Слева нависла над головами лестница, под ней – коричневая дверь. Немка показала глазами: это – здесь. Моргнула: сейчас, дескать, встретитесь! И без стука, – пусть им будет неожиданность! – распахнула дверь, пропуская приезжую перед собой.

За столом, заваленным русскими и немецкими газетами и журналами, спиной к двери сидел Владимир Ильич, против него – Анна Ильинична. У открытого окна дымил сигаретой длиннолицый Мартов.

– Фу, черт возьми!.. – Надежда выронила шубу. – Едва отыскала!..

– Наденька! – всплеснула руками Анна Ильинична. – Наконец-то появилась!

Владимир Ильич вскочил, чуть не опрокинув стул, подбежал к жене, обнял, поцеловал:

– Здравствуй, родная!.. С приездом!..

– А ты даже не написал, где тебя искать, – укорила Надежда. – Я колесила по Европе. Думала – не найду.

Анюта обхватила ее за плечи, принялась часто-часто целовать.

– На Володю, Наденька, не ворчи. Не обижайся. Он у хозяина каждое утро справлялся, – нет ли письма от тебя? – и на вокзал ездил...

– По три раза на день! – добавил Владимир Ильич, подхватил под руку. – Проходи. Садись. Рассказывай.

– Насчет встречанья и я могу подтвердить. – Мартов поднял шубу, повесил на крючок, заменявший вешалку, и, повернувшись, протянул узкую руку с тонкими сухими пальцами. – Хорошо, что приехали. Нашего полку прибыло!

– Писал я тебе, Надюша, в Уфу. – Сидя рядом, Владимир Ильич погладил руку жены. – Даже несколько раз писал. По адресу твоего знакомого земца. Не передал? Не может быть, чтобы струсил. Вероятно, "зачитали" охранные черти!

– А я... – Утирая платком лицо, Надежда рассмеялась. – Искала в Праге Модрачека, уверяла, что он – мой муж! А потом, когда разобрались...

– Потом тебя стали угощать кнедликами. Правда? И тебе понравились? Мне тоже. Особенно со сливами. Теперь, конечно, без слив. Не сезон... Замечательные люди Модрачеки!

– Я могу принести пива, – предложила хозяйка. – Ради встречи стол накрыть.

– Благодарю вас, фрау Ритмейер. Но пиво – в другое время, – сказал Владимир Ильич с легким поклоном, и она ушла.

Тем временем Надежда окинула взглядом комнату. Возле водопроводного крана приметила жестяную кружку на гвозде. Как видно, вся его посуда! Вдоль стены – узенькая железная кровать, на ней плед – подарок Марии Александровны. Им Володя укрывался в Шушенском. Другой такой же привезла она. Будет чем накрыть вторую кровать. Конечно, не здесь, а где-нибудь...

– Не удивляйся моему жилищу, – улыбнулся Владимир Ильич. – Меня оно устраивало. А теперь найдем другое. Завтра же отправимся по адресам. Правда, понадобится паспорт для прописки.

– Но у тебя же – есть. И я получила.

– С нашими – рискованно. Лучше – чужие. Мне уже обещали болгарский. А тебя, как жену, впишут. Выбирай себе имя. Засулич, например, прописана Великой. А тебе какое имя нравится? Милка, Цола, Вида, Рада, Станка...

– Выбор, Наденька, богатый, – сказала Анна Ильинична. – И еще есть хорошие: Лиляна, Марица... Записывайся Марицей.

– Марицей так Марицей. Если Володе нравится.

– Хорошо! Но ты нам еще ничего не рассказала о Москве. Как там наши? Как мама? Здорова ли?

– Как мой Марк? Как Маняша? – в свою очередь засыпала вопросами Анна Ильинична.

– Ты что-то отмалчиваешься? – Владимир Ильич взял жену за обе руки, заглянул в глаза. – Я чувствую, что-то случилось. Писем от мамы давно нет.

– И Марк молчит. И Маняша.

– Их в одну ночь... увезли в Таганку.

– Сволочи! – Мартов выбросил окурок в окно и, взъерошив волосы растопыренными пальцами, пробежал семенящими шагами по комнате из угла в угол. – Сатрапы!.. Варвары!.. Николкины людоеды!..

– Маме опять удар. – Анна Ильинична, едва сдерживая слезы, достала платок. – И одна она там... Совсем одна... Надо ехать...

– Ни в коем случае, – хрипловато перебил Мартов. – Чтобы еще одной узницей стало больше...

– Когда это случилось? – вполголоса спросил Владимир Ильич. – При обыске ничего не нашли? Улик нет? Должны выпустить... Будем надеяться... Ну, не стану больше перебивать. Рассказывай подробно.

Мартов, поправив пенсне, опять просеменил по комнате, погрозил тощим кулаком:

– Дождутся, дьяволы!.. Я уже предупреждал Зубатова... – Остановившись возле Надежды Константиновны, спросил: – Вы читали в первом номере?

– Ничего я не читала: не дошла "Искра" до Уфы. Вероятно, земцы побоялись передать.

– Так для вас тут гора новостей! – продолжал Мартов. – В первом номере – моя статья о Зубатове. Я ему пригрозил: дождется шельмец "той поры, когда, при свете открытой борьбы за свободу, народ повесит его на одном из московских фонарей". Всю статью из слова в слово помню. – И снова погрозил кулаком: – Поделом ему! Гончей собаке – собачья смерть!

Когда он умолк, все принялись расспрашивать Надежду Константиновну о Питере. Новости были грустные: литераторы, подписавшие протест против побоища у Казанского собора, высланы из столицы. Анненский, Вересаев, Гарин-Михайловский, Бальмонт, Чириков – на два года. Их человек пятьдесят. Поссе – на три. Калмыкова – тоже на три. Но ей, как вдове сенатора, разрешили выехать за границу. На весь срок. Она быстренько продала книжный склад и отправилась, кажется, в Дрезден.

Улучив паузу, Анна Ильинична сказала:

– Наденька, я Володю знаю, он может и забыть...

– А вот и не забыл! – Рассмеявшись, Владимир Ильич стал рыться в газетах, сложенных стопкой на столе.

Но Анна Ильинична, опередив брата, выхватила из-под газет брошюру, еще пахнущую типографской краской, и подала:

– Вот его подарок!

– Ой, моя сибирская писанина! – Надежда прижала к груди книжку "Женщина-работница". – Вот нечаянная радость!

– Как журналист, подчеркиваю, – взмахнул рукой с дымящейся сигаретой Мартов, – удачная и нужная брошюра! Уверен – перепечатают в подпольных типографиях.

– Мы уже отправили ее в Россию, – сказал Владимир Ильич. – В Псков, в Киев, на Кавказ... Она пойдет широко, особенно в фабричных районах.

Вошла Вера Засулич; здороваясь, оглядела приезжую:

– Вот вы какая! С косой! Это мне нравится. Только сразу видно русская! – Повернулась к Мартову: – Дайте сигарету, у меня все кончились. Со вчерашнего дня не было ни дыминки во рту. Под ложечкой сосет.

– Небось не завтракали, Велика Дмитриевна? – спросил Владимир Ильич. – Вам бы полезно по утрам выпивать стакан молока.

– Сказали тоже!.. Да лучше табачка на голодный желудок нет ничего! От глубокой затяжки кашлянула, и узкие плечи ее вздрогнули. – Как там Питер?

– Бурлит. Побоище у Казанского собора подлило масла в огонь. Студенты выпустили стихотворную листовку. В ней, помню, такие строчки:

Со штыком под знамя свободы

Выйдет каждый студент, как солдат!

– Отлично! Ай да питерцы! – Владимир Ильич потер руки. – Под красным знаменем готовы – со штыками! Молодцы! Ну, а на заводах как? Идут на помощь студентам?

– Пошли бы... Я это почувствовала за Невской заставой. Повидала там рабочих, своих бывших учеников. На Обуховском готовятся Первого мая выйти на улицу. Собираются выпустить листок. Может подняться весь район. А поднимется ли – не знаю. "Экономисты" вставляют палки в колеса.

– Опять – они! – Владимир Ильич опустил кулак на стол. – Об этом надо писать. Искровцы должны всюду проникнуть в комитеты, повернуть их в нашу сторону. Извини, Надя, что перебил! О Питере я не могу молчать, – он нам особенно дорог.

Вошла Инна Леман, тридцатилетняя темноглазая женщина с тонкими полукружьями бровей, секретарь редакции. Она вела за руку белокурого малыша в вельветовой курточке. Мартов подбежал к ней мелкими шажками, принял легкую ротонду, кинул на крючок:

– Димочка! (Он любил эту кличку Инны Гермогеновны.) Вам везет. И все мы наконец-то дождались! Знакомьтесь с преемницей. – Широким театральным жестом указал на Ульянову. – Не удивляйтесь, Надежда Константиновна. Разве вам Владимир не писал? Значит, не успел. У нас все-все решено. Отныне вы секретарь. Как говорится, вам и карты в руки. Принимайте, володейте редакционными бумагами. У Димочки, видите, руки связаны, и ей нужен отдых. Но из игры она, я знаю, не выйдет.

– Безусловно, – подтвердила Димка, кивнула всем аккуратно причесанной головой. – Отрываться не буду. Что потребуется – сделаю.

Той порой Засулич, быстро затушив о подоконник недокуренную сигарету, схватила на руки маленького Вольдемара:

– Волька! Груздочек беленький! – погладила ребенку волосы, мягкие, как пух, поцеловала в висок. – Ой, как я по тебе соскучилась!

– Тетя Вель... Вельи...

– Тетя Велика, – подсказала мать.

– Вель... ика тетя, – лепетал мальчуган. – У тебя конфетка есть?

– Сегодня, Воленька, нет. Но я тебе обязательно куплю.

Димка повернулась к Надежде Константиновне, сказала, что рада ее приезду, что Вольку не с кем оставлять дома, что работать в редакции ей было очень трудно и что муж заждался в Берлине, и она готова сейчас же передать все редакционные бумаги и тетрадки.

– Так уж сразу... – смущенно проронила Надежда Константиновна.

– А чего же откладывать? Чем скорее, тем лучше. Для меня, понятно. И для вас...

– У Наденьки еще вещи на вокзале, – вступилась Анна Ильинична. – И она еще не успела оглядеться.

– И, кроме Анны Ильиничны, как я догадываюсь, никто еще не завтракал, – добавил Мартов. – Теперь бы всем хорошо, скажем, в "Старую крепость".

– Да, да, в "Старую крепость", – согласился Владимир Ильич. – Тут, Надюша, недалеко.

– А я тем временем все приготовлю, – сказала Инна. – Если Волька не помешает.

– Вольдемар тоже пойдет в кафе, – объявила Засулич. – Пить какао. Наклонилась к малышу. – Хочешь, Воленька? Может, последний раз со мной...

2

В "Старой крепости" все напоминало о старине: в узких окнах поблекли витражи, на стенах пожухли краски росписей, и контуры замков на горных вершинах едва угадывались. Дубовые панели стали черными. По углам маленького зальца, куда вошли искровцы, массивные столы, отгороженные один от другого невысокими барьерами, вместо стульев – широкие лавки.

Прежде чем принять заказ, пожилой кельнер в фартуке из рыжей – летней шкуры косули, сдержанно улыбаясь оттого, что сейчас он поразит посетителей, водрузил на стол фарфоровую вазу с двумя ветками сирени.

– Уже сирень! – удивилась Анна Ильинична. – Так рано даже для Баварии!

– Из ботанического сада! – подчеркнул кельнер.

Анна Ильинична близоруко уткнулась в ветки, отыскивая "счастье" цветочек с пятью лепестками.

– Помнишь, Володя, у нас на Волге? Громадные кусты! Оленька находила "счастье" чаще других...

– Помню. Каждое дерево в саду, каждый куст...

– Во времена Пушкина говорили: сирен, сирены. – Мартов потряс над столом рукой, будто оделяя всех словами. – У него – помните? – Татьяна "мигом обежала куртины, мостики, лужок, аллею к озеру, лесок, кусты сирен переломала, по цветникам летя к ручью".

Кельнер принес всем яичницу на продолговатых саксонских тарелках с рисунками оленей по углам, спросил, кому подать кофе, кому чай.

– Кава, кава! – подпрыгивал Волька и хлопал в ладошки.

– Молодому человеку – какао, – сказала Засулич кельнеру.

– А мне, пожалуйста, чай, – попросила Анна Ильинична, оторвав глаза от сирени. – Кофе надоел.

Волька уже стоял на коленках на лавке, беленькая, как отцветший одуванчик, голова его едва виднелась над столешницей. Мальчуган обеими руками обхватил чашку, понемногу отпивал какао и от удовольствия проводил кончиком языка по пухлым губам. Вера Ивановна, словно заботливая мать, присматривала за ним, чтобы он не облился.

– А кофе здесь всегда ароматный! – похвалил Мартов. – После такого даже курить долго не хочется.

Владимир Ильич опять принялся расспрашивать жену о Питере. Оказалось, что из старых друзей там остался один Степан Радченко. Что же он зевает? Как мог допустить, чтобы "Союзом борьбы" завладели "экономисты"?

– Ты же знаешь: Степан тихий, во всем осторожный, – заметил Мартов.

– Осторожность не лишняя, если она не в ущерб делу, – сказал Владимир Ильич.

– У Степана в ущерб. Мне было даже досадно. После того как его Любу сослали в Харьков, он так законспирировался, что я с трудом отыскала его. А поговорить нам было о чем. Вспомнили наши кружки, сходки. И он обещал писать.

– Письмо от него пришло. Просит новый номер "Искры". И ты ему завтра же напиши.

– Уже – задание! – улыбнулась Надежда Константиновна.

– Ответ Степану нельзя откладывать. Ему там трудно. Он теряется. Ждет совета. Вот и напиши: пусть посылает людей за чемоданами на наш релинский склад. Адрес я дам. Пароль: от Петрова.

– Твой новый псевдоним?!

– И не последний... А Степан пока что может съездить к Лепешинскому, взять "Искру" у него. И еще напиши: ждем от него различных литературных легальных материалов: читаных газет, журналов, сборников, отчетов земских управ, изданий Статистического комитета. Чем больше, тем лучше. Да, я тебя отвлек. Ты еще что-то хотела рассказать. Кто там есть из надежных людей?

– У Степана я встретилась с его младшим братом Иваном. Внешне очень похож на старшего: такая же курчавая бородка, только погуще. Сам похудощавее. Да еще очки. А характером, думается, покрепче Степана, смелее. Кремневее. Живой, подвижный. Готов развозить нашу литературу по всей России-матушке. Не знаю, ладно ли я ему сказала...

– Весьма своевременно! – отозвался Мартов.

– Великолепно! – воскликнул Владимир Ильич. – Как раз то, чего нам недоставало. Зубатов пустил по стране своих "летучих" филеров, а мы отправим разъездных агентов. Они обеспечат нам связь с комитетами, откроют глаза на все движение. Хорошо!

– Любите и жалуйте первого из них! – торжествующе улыбнулась Надежда Константиновна. – Кличку он себе придумал – Аркадий. И о шифре мы договорились.

– Секретарь уже работает! – похвалил Мартов. – И Димочку можно отпускать спокойно.

– А мне жаль... – вздохнула Вера Ивановна, серые глаза ее от нахлынувшей грусти потемнели, и она подхватила мальчугана к себе на колени. – Жаль расставаться...

3

После завтрака Анна Ильинична ушла в пансион, где жила уже вторую неделю. Ульяновы поехали на вокзал за вещами, Мартов и Засулич с Волькой не тронулись с места.

– Просидят весь день, – ухмыльнулся Владимир, – Юлий даст волю своему красноречию!

Когда привезли вещи, Владимир Ильич пошел в типографию Маскимуса Эрнста, где теперь печаталась "Искра", – ему не терпелось прочесть полосу с машины, – и Димка обрадовалась, что они остались вдвоем.