Текст книги "Точка опоры"

Автор книги: Афанасий Коптелов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 44 страниц)

"Володя очень хорошо, – вспомнила Анна Ильинична, – применил выражение сиракузского кудесника к нашему российскому революционному движению. Напишу ему об этой картине".

В воскресный день Калмыкова пригласила гостью на прогулку в Саксонскую Швейцарию; сказала, что они могли бы поехать на лошадях, чтобы в горах сверху полюбоваться глубоким лесистым распадком с множеством причудливых гранитных столбов, но этот путь утомителен. Лучше по реке.

Белый пароходик медленно продвигался к горам, откуда текла Эльба, разрубившая зеленый хребет блестящей, как булат с узорчатыми извивами, саблей. Александра Михайловна и ее гостья сидели на верхней палубе, смотрели на берег, где среди садов вздымались похожие на скалы средневековые замки с башнями по углам.

Берег становился все круче и круче, возвышенность постепенно уступала место сопкам, и Анна Ильинична отметила: тут действительно есть кое-что похожее на Швейцарию...

– Погоди, увидишь и альпинистов, – сказала Калмыкова. – Вот уже близко.

Отвесные скалы, изрезанные глубокими тесными ущельями, придвинулись вплотную к Эльбе. По узким трещинам, упираясь руками и ногами в шершавый камень, где, казалось, не за что было зацепиться, подымались парни в ярких рубахах и кожаных шортах. Победители уже сидели на вершинах скал, как на столбах. Иные лихо перепрыгивали над пропастью со скалы на скалу, торжествующе махали руками и звали к себе таких же отчаянных скалолазов. Их голоса походили на орлиный клекот.

– Володя рассказывал, – вспомнила Анна Ильинична, – в Сибири, где-то возле Красноярска, есть такие же горы. А скалолазов там называют столбистами.

Противоположный берег Эльбы был гораздо ниже, там виднелись деревенские дома с красными черепичными крышами. Кое-где возле деревень подступал к реке густой лесок, и тогда свежий ветер доносил до парохода аромат хвои, нагретой весенним солнцем.

– Сосны! – Елизарова повернулась лицом к обширному бору. – Я больше всего люблю сосновые леса. Вот бы где пожить лето! Грибы пособирать... Мамочка тут отдохнула бы...

– Прекрасная мысль! – подхватила Александра Михайловна. – И я охотно составлю вам компанию. В Дрездене скоро будет невыносимо жарко и душнр. Поищем, Аннушка, дачку.

– Тут прелесть! – еще больше оживилась Анна Ильинична. – В Самару напишу сегодня же. Здесь, я думаю, спокойно...

– Во всяком случае, русских шпиков нет, – заверила Калмыкова.

Возвращались вечером. На реке было уже свежо, но уходить с верхней палубы не хотелось. Они пододвинулись поближе одна к другой, Александра Михайловна достала из сумки пуховый платок, накинула его на плечи гостье и себе. Разговаривали тихо. О родных, о близких знакомых.

– Старика я приметила с его первых питерских дней, – вспомнила Тетка давнюю кличку Владимира Ильича. – Он не только расположил к себе, а скажу тебе, Аннушка, прямо очаровал нас всех своей энергией, кипучей деятельностью, эрудицией, знанием марксизма, несгибаемой принципиальностью и горячей устремленностью в будущее. Сразу почувствовалось – ему суждены большие дела. И радовало меня первое время, что Струве вместе с ним. Но я не переоценивала Петю. Ты, наверно, помнишь, его даже начинали звать лидером марксистов, а я всегда оспаривала. Ну какой же Петя лидер? Он просто публицист. А мысль его так интенсивно работает, что порой трудно предугадать, куда она ведет его.

– Это верно, – подтвердила Елизарова, кивнула головой.

– Я беспристрастна. Вот, думаю, называют лидером, а потом... вдруг да объявят отступником. Будто сердце предчувствовало... Горько было слушать. – Калмыкова горячими руками сдавила пальцы Елизаровой. – И я, Аннушка, от всей души порадовалась, когда Петя сделал определенные шаги в сторону "Искры". Надеялась, снова будут работать вместе. Но Старик обошелся с ним очень сурово...

– Иначе Володя не мог. – Анна Ильинична повернулась к собеседнице так резко, что уголок платка свалился с плеча. – Ведь их пути разошлись не сегодня. А "Искра" и либерализм несовместимы.

– Пете ничего не оставалось, как основать свой журнал.

– Я читала его заметку в "Форвертсе". Читала и удивлялась. "Освобождение" не будет рассматривать проблемы социализма как область своей работы. Чем же в таком случае займется новоявленный журнал? Оказывается, борьбой за конституцию "в империи царя"! Так там и написано. Но это же...

– Аннушка! – Калмыкова попыталась снова накинуть уголок платка на плечо Елизаровой. – Не будем сейчас об этом.

– Мне не холодно, – сказала Анна Ильинична и опять повернулась к ней. – Я понимаю наших...

– Не будем... Я совсем не хочу с тобой ссориться.

– И я не хочу. Но ведь Петр Бернгардович не без твоей помощи...

– Понятно. Журнал требует денег. В особенности на первых шагах. И я, конечно, переведу издателю Дитцу...

– Тому Дитцу, у которого печатается марксистская "Заря"?

– Дитц один. Но ты, Аннушка, успокойся, – Калмыкова опять сжала пальцы Елизаровой, – "Искре" я дам больше. И "Заре" дам больше. Можешь написать: они мне ближе. Не зря же мы с Надей учили рабочих в вечерне-воскресной школе за Невской заставой. Пусть Владимир Ильич располагает моей поддержкой. Я и дальше пойду с искровцами.

5

В дубовой роще целый день куковали кукушки. Едва успевала умолкнуть одна, как начинала другая. Мария Александровна и Маняша, сидя на скамейке под старым дубом, прислушивались к голосам птиц. В руках было по букетику ландышей, собранных еще в начале прогулки. Скоро они завянут. Пора бы возвращаться домой. Но Мария Александровна сказала:

– Подождем соловья... Может, нынче больше не удастся послушать. А я так люблю его трели.

– Подождем, – согласилась дочь и тут же заглянула в глаза матери. Если ты не утомилась.

– Не тревожься. Я чувствую себя хорошо. Такой свежий воздух, чудесный аромат леса... Даже совсем не хочется возвращаться в ужасно пыльную Самару. Одно беспокоит – ты остаешься на все лето в городе.

– Ничего, мамочка. Не думай об этом. Важно, чтобы ты отдохнула на природе, повидалась с Аней. Возможно, и с Володей.

– Ради них и решаюсь поехать... – Мария Александровна едва не добавила: "Кто знает, доведется ли еще..."

...На эту прогулку Ульяновы отправились утром. На конке проехали две станции до Постникова оврага. Там в башкирском заведении выпили по маленькой пиалушке пенистого и, как шампанское, игристого кумыса. По тенистому лесу дошли до Волги. Посидели на лавочке. Величавая река неторопливо катила голубые, как небо, воды. По стремнине плыли куда-то в низовье янтарные плоты. Им подавали гудки белобокие пароходы. Иногда низко пролетали крикливые чайки. Прелестно на Волге! Володя с детских лет любит родную реку. Маняшино письмо о катании на лодке растревожило его душу. В ответ написал: "Хорошо бы летом на Волгу!" Вспомнил совместную поездку на пароходе к Наденьке в Уфу: "Как мы великолепно прокатились с тобой и Анютой весною 1900 года! Ну, если мне не удастся на Волгу..." Конечно, не удастся. Мария Александровна покачала головой. И нельзя ему рисковать...

– Мамочка, ты о чем задумалась? – тихо спросила Маняша.

– Володино письмо вспомнила. Ты ведь читала: "...если мне не удастся на Волгу, – надо поволжанам сюда". И где-то у него там тоже "есть хорошие места, хотя в другом роде". Конечно, не родная река. И не знаю еще...

– Поедешь, мамочка. Беспременно поедешь. Это же решено... Сначала к Ане...

– Даже не знаю куда и как...

Дома на столе осталось недописанное письмо:

"Третьего дня послала я тебе, дорогая моя Анечка, открытку, а сегодня пишу больше. Беспокоюсь только о том – доходят ли письма наши к тебе, правильно ли пишу адрес, а то ты затревожишься, родная моя, не получая вестей от меня... Хоть бы ехать скорей, ужасная вещь эта неопределенность!.."

Придержав перо, задумалась. Поездка дальняя. С пересадками. Для ее возраста это непросто и нелегко. В дороге всякое может случиться. Лучше бы вдвоем. Но департамент полиции не разрешил Маняше отлучиться из Самары. Подала прошение от своего имени – департаментские чиновники молчат...

Снова склонилась над бумагой:

"Не знаю, как и поступить: ехать разве, не дождавшись ответа? А вдруг да на другой же день отъезда он придет! Подожду еще несколько дней..."

...Отдохнув возле Волги, вернулись в лес, среди кустов тенистой ложбинки, где долго лежал снег, нарвали ландышей. Их листочки еще хранили утреннюю росистую влагу. Сели на скамейку возле старого дуба, достали из корзинки яйца, две булочки и бутылку квасу. Долго слушали кукушку. Маняша даже загадала: "Если эта прокукует больше пятнадцати раз, то мамочка скоро получит..." Кукушка умолкла. Лучше у другой посчитать... Но мать вдруг спросила:

– Так ты твердо решила уходить из земской управы?

– Надо уходить... Хотя тебя сопровождать все равно не разрешат.

– "Сопровождать"... – У Марии Александровны дрогнула голова. – Я еще могу и одна. А вот ты как останешься? Стали негласно подсматривать. Думаешь, тебя не уволят?

– Глеб... – Маняша оглянулась: нет ли кого подозрительного поблизости? Поправилась: – Грызун советует уволиться самой. Обещает найти другую работу.

– Сам-то встал бы на ноги. Булочка, – Мария Александровна назвала жену Кржижановского, – рассказывала, операция была тяжелой.

– Да, он в больнице ужасно похудел. Но теперь ему значительно лучше. Говорит, на строительстве сельскохозяйственного училища скоро освободится для меня место счетовода. Буду ждать...

– Ему бы теперь к башкирам на кумыс.

– Не может он. Знает: без него тут трудно...

– Булочка управится... Ей энергии-то не занимать. Да и ты поможешь, если поездку не разрешат.

Из глубины леса повеяло прохладой; подобно туману, расползался между деревьями легкий сумрак. Где-то совсем недалеко попробовал голос соловей: буль-буль-буль, чок-чок-чок...

– Я говорила – запоет!.. В таком лесу не может не петь. Послушаем немного и пойдем на конку.

– Уже свежо. Пойдем.

– Еще минутку...

Утром почтальон принес добрую весточку – у Ани все прояснилось, и Мария Александровна села заканчивать письмо:

"Сейчас получила письмо твое от 20/V, merci за него, дорогая! Ты хорошо сделала, что переехала в более здоровую местность, там ты скорей поправишься! Я люблю очень сосновый лес, и с каким удовольствием погуляю там с тобой!.. Ты все боишься, что дорога утомит меня, но поеду я с комфортом, в I-ом классе, и могу отдыхать дорогой..."

На тревожный вопрос Анны о ее муже ответила:

"Марк все еще не уехал на новую службу в Томск, ждет билетов и обещал дать нам телеграмму в день отъезда, чтобы мы могли выйти к нему на вокзал... Вероятно, мы увидимся с ним на днях и передадим ему и карточку твою и наставления твои относительно здоровья его".

О Мите теперь можно не тревожиться: получил хорошее место – помощник заведующего земской грязелечебницей в Холодной Балке. Часто бывает в соседней Одессе. Собирается жениться. Но и о нем она, мать, не может не думать. Какой-то будет его подруга жизни? Повидать бы ее...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Владимир Ильич продолжал знакомиться с Лондоном. Он изучил его по карте и заранее составлял для себя очередной маршрут. В те дни, когда почта оказывалась небольшой и когда не надо было писать ответы агентам "Искры", Надежда отправлялась вместе с ним. Ей в особенности полюбились прогулки по обширным паркам, которыми издавна гордилась британская столица. Без них город начисто лишился бы обаяния.

Кенсингтонские сады сливались с Гайд-парком. Через улицу от него начинался Грин-парк. И так добрых четыре версты, до самого Букингемского дворца, протянулась в центре Лондона широкая зеленая полоса. Легкие города!

В Гайд-парке возле пешеходных дорожек могучие платаны, дубы и липы раскинули шатры густой листвы. Шарообразные "майские" кусты были усыпаны мелкими алыми цветочками. На длинном, изогнутом, как сабля, озере плавали утки с пушистыми утятами. По круговой дорожке возле чугунной решетки один за другим мчались денди на рысистых лошадях...

В том же парке, возле Оксфорд-стрит, – пресловутый "уголок ораторов", которые приходят сюда по субботам да воскресеньям, как проповедники в церковь. Некоторые со своими трибунками высотой с табуретку.

Ульяновы уже не однажды бывали там, вслушивались в произношение каждого слова, хотя по-прежнему понимали далеко не все. Слушателей бывало не много. Подойдут пять-шесть человек – оратор уже доволен. Сегодня один призывает вступать в "святое братство" баптистов-субботников, другой расхваливает проект города-сада, где вокруг каждого коттеджа будут расти деревья, третий... А вот третьего-то надо послушать повнимательнее – он критикует министра финансов за высокие налоги! Горячится больше всех. Выговорится до конца – отправится спокойно спать. Да еще будет кичиться так называемой демократией по-британски. Демократией для богачей!

Возле четвертого оратора столпилось человек десять. Интересно, о чем он там?.. Подошли поближе – болтает о социализме! Какими путями двигаться к новому обществу? А идти, оказывается, совсем не надо. И в борьбу вступать не надо. Благоразумие подсказывает: терпеливо жди! Господь бог, всеведущий и всемогущий, узнает о твоем ожидании. Он из хаоса сотворил небо и землю – он же приведет нас в царство социализма.

– А когда приведет? – ехидно спросил молодой человек, похожий на студента. – Может, умрем, не дождавшись...

На него зашикали. На шумок стали подходить любопытные со всех сторон. Оратор, вскинув руки, кричал до хрипоты. И все о том же: верьте, ждите, и вы сподобитесь... Ульяновы усмешливо переглянулись. В православной церкви волосатый поп в золотистой ризе провозгласил бы с амвона: "Господь бог внемлет вам!.."

И сколько же таких болтунов на свете!

Побывали Ульяновы у Букингемского дворца, посмотрели помпезную смену караула. Бравурный марш оркестра. Гвардейцы в красных мундирах, в высоких, похожих на боярские, медвежьих шапках... Словно оперная сцена!

Побывали и в Тауэре – древнем замке, осмотрели в башенном хранилище королевские короны, скипетры и прочие регалии, усыпанные бриллиантами, рубинами, изумрудами. Постояли у площадки, где был казнен первый социальный мечтатель Томас Мор и где по приказу Генриха Восьмого рубили головы его опостылевшим женам. На крепостных башнях каркали черные вороны, откормленные за счет казны. Крепко укоренилась в сознании обывателей средневековая побасенка: пока вороны каркают на башнях – будет нерушимо стоять Британия, загребать себе чужое добро со всех континентов!

Вопиющие контрасты по-прежнему встречались на каждом шагу...

Несколько раз Ульяновы на верху омнибуса ездили в район доков и за Темзу, до крайних остановок, потом шли пешком. Старые-престарые двухэтажные дома вплотную прижимались один к другому, словно в одиночку могли рухнуть. Стены, казалось, продымлены насквозь, ветхие двери покосились, окна вот-вот могли вывалиться вместе с косяками. Углы кирпича крошились, по стенам змеились трещины. Надо думать, такими видел эти трущобы Карл Маркс, видел Энгельс...

Улицы узкие, грязные. Ни деревца, ни травинки. Перед окнами сушилось тряпье. На обшарпанных крылечках играли дети, бледные, оборванные, босые.

– Позорище богатой Англии! – вполголоса возмущался Ленин, и Надежде казалось, что в следующий миг у него от гнева сожмутся кулаки. – Две нации! Нация богачей-хозяев и нация рабов капитализма. Впрочем, и у нас в России так же. И всюду пока так же... У нас еще вдобавок царизм, дикая полицейщина, каторга, плети да розги... Но у нас гнева в народе больше. Да, больше! И революция пойдет с востока. Первый гром, вне сомнения, прогремит над нашей Россией!

Вместе с Алексеевым Ленин ездил на окраину – в Уайтчепл, на митинг рабочих, откупивших на вечер пивную. Вернувшись, рассказывал:

– Сегодня нам посчастливилось увидеть настоящих лондонцев, тех, трудом которых он существует. Пришли загорелые на ветру и возле огненных печей, мускулистые, крепкие, с хваткими мозолистыми руками, с упрямым огоньком в глазах. Любо-дорого было смотреть на них. Будто все родные, близкие, как наши с Путиловского или Обуховского. Жаль, что ты не поехала, – послушала бы. Хотя тебе невозможно на такие собрания: ни одной женщины не было. Да и не могло быть. Только мужчины. И как водится, прорывались соленые словечки. А было очень интересно. Сначала, правда, вылез с речью какой-то лощеный хлыщ из обуржуазившейся рабочей аристократии. Ну и молол чепуху. Вроде того богослова, какого мы с тобой слышали в Гайд-парке: социализм, дескать, придет сам собой, неторопливо, мирно. Я едва сдержался. Если бы владел свободно разговорным языком, взял бы слово. Но его пошлость вскоре не стали слушать, застучали пивными кружками. А вот когда начали выступать настоящие рабочие, настроение сразу изменилось. Эти брали быка за рога, вскрывали самую отвратительную суть капиталистического строя. Эти себя еще покажут! Жаль, что я понимал далеко не все, какую-нибудь половину. Алексеев пытался переводить, но это только мешало...

Владимир отпил несколько глотков чаю.

– Нам с тобой, Надюша, необходимо подналечь на язык. Непременно и безотлагательно.

2

И вот в еженедельнике "Атенеум" появилось объявление:

"Русский доктор прав и его жена желают брать уроки английского языка в обмен на уроки русского".

Первым пришел мистер Реймент, седоватый, похожий на Дарвина. Та же борода, – по-русски называют ее помелом, – та же лысина куполом, глубокие борозды на лбу, большой нос, косматые брови и даже дарвинская бородавка на щеке. Из первого разговора с ним Ульяновы узнали – бывалый человек, живал во многих городах Европы, несколько лет был клерком в Австралии. Теперь служит в одной издательской фирме. Свой литературный язык и его диалекты знает в совершенстве. С таким есть о чем поговорить. Но прежде, чем остановить на нем выбор, Владимир Ильич спросил, почему его интересует русский язык, нелегкий для англичан.

– Да, в этом я уже есть знакомый. Мне един человек говорил, что Карл Маркс за полгода научился читать русские романы. Тургенева, Льва Толстого. Но это же – Маркс! А я за два года не мог: все много перебрасываю словарь.

– Перелистываю.

– Спасибо. Перелистаю... Опять не так? Пе-ре-лис-ты-ваю словарь. А мне тоже хочется читать скоро...

– Быстро. Бегло.

– Бег-оло. Наше издательство печатает переводы с русского. Надо знать.

Упоминание имени Маркса окончательно расположило к мистеру Рейменту, и его попросили приходить по вечерам. Во время разговорных уроков вдвоем расспрашивали об Австралии, а ему рассказывали о России. Затем Надежда знакомила его с правилами русской грамматики, давала письменные задания на дом.

Старик любил, когда ему читали Пушкина или Некрасова, старался запомнить интонацию, чтобы на следующий день прочесть стихотворение наизусть и вот так же без запинки.

За чаем разговаривали об особенностях лондонской жизни, о народных песнях, а когда Ульяновы окончательно убедились, что он не подослан к ним, стали заводить речь и о политике. И мистер Реймент с каждым днем становился все доверчивее и откровеннее. Иногда он, как оратор в Гайд-парке, даже позволял себе слегка критиковать государственный строй и премьер-министра, не касался только короля. Но при этом приглушал голос, подобно человеку, опасавшемуся, что его могут подслушать из-за двери.

Платя за откровенность откровенностью, Ульяновы кое-что рассказали о себе. О тюрьме и о ссылке. Мистер Реймент, не скрывая крайнего удивления, смотрел на Надежду Константиновну широко открытыми глазами, недоверчиво переспрашивал:

– И вы тоже сидел в тюрьма?

– А чему тут удивляться? В царской России многие девушки и женщины за участие в политической борьбе брошены в тюрьмы.

– У меня это... – Мистер Реймент похлопал рукой по лбу. – Нет места моя голова. Нет. Не могу понимать. Если бы моя жена в тюрьма, я бы... я бы... Не знаю, что делал. Моя жена! – подчеркнул он. – Еще больше страшно, если моя невеста...

– Вы отказались бы от нее? – спросил Владимир Ильич.

– Н-не знаю... Думать надо... Если... Если бы любовь очень... Но для всех родня был бы шокинг.

– Ах, вот что! А у нас простые люди девушек, которые за политику сидели в тюрьме, называют героинями.

– Я слышал о русской революционер. И сам я тоже есть политик. Даже немножко выступал как социалист. Только у нас другой условий жизни. Это надо понимать.

Ульяновы переглянулись – пусть выговорится до конца.

– Мой хозяин вызывал меня и говорил, что ему социалист не надо. Совсем не надо. Если я хочу остаться на служба, то должен... как это по-русски?.. Держать язык зубами.

– За зубами, – поправил Владимир Ильич.

– Буду помнить. – Мистер Реймент поблагодарил кивком головы и продолжал рассказывать, медленно подыскивая слова: – В Лондон получить хорошее место трудно. Можно скоро стать безработным, без пенни в доме. А у меня жена, имеем дети. И я решил: социализм сам придет. Без моих речей. Мне жить надо, семья кормить надо. Теперь молчу. Никому не говорю, что я есть социалист. Только вам могу сказать.

Ульяновы снова переглянулись. "Какой мещанин! И сколько их, таких, в благочестивой Англии, кичащейся иллюзорным демократизмом!"

– Нам вы можете говорить обо всем совершенно спокойно и с полной откровенностью. – Владимир Ильич поднял на собеседника слегка прищуренные глаза. – А вам доводилось бывать в рабочих районах? К примеру сказать, в Уайтчепле? В доках?

– Н-нет. Фирма меня туда не посылал.

– Не от фирмы. А просто вы, как социалист, не бывали там?

– Я там не имею знакомый...

– Можно и без знакомых. Послезавтра – тзи дэй афтер ту-морроу – там в одной пивной, в баре, будет митинг рабочих. Надо же знать, как они живут, о чем думают. Адрес у меня есть. Пойдемте. Вместо очередного урока.

– Ну что же, – пожал плечами мистер Реймент. – Если...

– Хозяин? Конечно, не узнает – это же далекий район города. Договорились?

– Я, пожалуй...

– Вот и хорошо! А для меня там тоже будет полезная практика в разговорном языке.

Прощаясь, Владимир Ильич придержал руку мистера Реймента.

– Только хорошо бы не в шляпах... У меня для этого случая есть кепка. К сожалению, одна. – Взял за борт пиджака. – И оденьтесь попроще. Согласны? – Еще раз пожал руку. – Я и не сомневался. А завтра ту-морроу – уговоримся, где и в какое время встретиться. Гуд бай!

Когда дверь закрылась, Надежда, добродушно улыбаясь, покачала головой.

– Ну и ну, Володя!.. Этак он, чего доброго, и от уроков откажется.

– Ничего. Откажется – другой найдется. А ему очень полезно окунуться в рабочую среду. Авось будет смелее.

– Сомневаюсь... А у тебя хватает терпения возиться с такими "политиками"!

– Дело не в том. Времени не хватает.

3

Британский музей... Один из крупнейших в мире. Многое слышал о нем, многое читал. И не столько о его коллекциях древностей, сколько о прославленной библиотеке. Думал: вот бы где поработать! Редкостное хранилище человеческой мысли, запечатленной на века. Там отыщут для читателя любую книгу. Там все, что издано на английском, – к услугам посетителей. Там русская революционная литература. Там набатный "Колокол" Герцена. Там его "Полярная звезда"... А главное – там статистические сборники, незаменимые зеркала современной экономики.

Вот он, перед глазами. Торжественный, как древний эллинский храм. За чугунной решеткой небольшой дворик, по сторонам два крыла обширного музейного здания, украшенного ребристыми колоннами. В глубине портал, скопированный с Парфенона. Те же восемь колонн, статуи на фронтоне. Разница лишь в том, что в Акрополе все было сооружено из белого мрамора, здесь – из простого камня. От едкого дыма каминов, смешанного с липким туманом, колонны и стены давно почернели, статуи выглядят вылепленными из земли.

Второй раз Владимир Ильич идет сюда. Идет с таким же волнением в душе, как неделю назад. Думает о прошлом. Многие проходили здесь, чтобы приобрести что-то из духовных ценностей в храме науки и потом поделиться с другими. Здесь бывали мыслители в пору их новых открытий. Нередко через этот дворик проходил один неторопливый, сосредоточенный, чернобородый, родственниками добродушно прозванный Мавром... Со временем в его широкой бороде и пышных волосах, не умещавшихся под шляпой, пробились серебристые пряди. Он, конечно, смотрел на колонны. Между ними вот так же, как сейчас, летали сизые голуби. Подымался по этим ступенькам... В книге посетителей библиотеки расписывался: "Доктор К. Маркс".

Когда первый раз Владимир Ильич шел сюда, в его кармане лежало прошение на имя директора:

"Сэр!

Я обращаюсь к Вам с просьбой о выдаче мне билета на право входа в читальный зал Британского музея. Я прибыл из России для изучения аграрного вопроса. Прилагаю рекомендательное письмо м-ра Митчелла.

С глубоким уважением к Вам, сэр.

Я к о б Р и х т е р".

Рекомендовал его известнейший в стране человек – генеральный секретарь Всеобщей федерации тред-юнионов. Казалось, все формальности соблюдены, и он непременно получит читательский билет. Но его бумаги положили в папку, сказали, что о решении уведомят письмом.

Стало ясно – будут проверять. А что могло вызвать сомнение? Митчелла они не могут не знать. Рихтер? Немец из России? Но в Петербурге немцы не такая уж редкость.

Успокоил себя: для волнения пока нет повода. Библиотека не полиция. Просто мог озадачить случайный листок бумаги, на котором написана рекомендация. Почему не на бланке? Тот ли это Митчелл? В Лондоне им счету нет, как в Москве Ивановым.

А так хотелось бы без промедления переступить порог книжного святилища. Осмотреться там. Ознакомиться со всеми правилами и порядками. Заказать книги...

Вот малоприметный коридор. В глубине массивная дверь. За ней тишина. Знаменитый Ридинг Рум. По утрам в этот Читальный Зал входил Маркс. Вероятно, легкими, приглушенными шагами...

На стене табличка: открывают в девять. Очень хорошо! Утренние часы он будет отдавать работе над книгами. И лучше всего приходить первым. Минута в минуту.

Не могут они знать, что он совсем не Рихтер. Не откажут в билете... А пока – в музей.

Греческий отдел блистал мрамором. Возле стен и в середине длинного зала – обломки древних статуй, изваянных еще Фидием и его учениками. Одни без рук, другие без голов. Но у всех напряжены каменные мускулы. Слегка желтоватый мрамор казался теплым, как человеческое тело.

Гениальными скульпторами все запечатлено в движении. Куда-то едут всадники на гривастых лошадях. О чем-то спорят боги на Олимпе. Герои сражаются с кентаврами. Мойры, недобрые богини судьбы, готовы оборвать нить чьей-то жизни. Легендарный охотник Кефал вот-вот шевельнется, встанет, будто на заре, и отправится за добычей. Чинно одетые эллины несут дары Афине...

Наклонив голову, Владимир Ильич прочел табличку. Да, так и есть статуи с Парфенона. Эти с западного фронтона, те – с восточного.

На секунду бросая взгляд на таблички, прошел по всему среднему ряду, прошел возле стены, направился к противоположной. Тут тоже все из Акрополя! Вот и этот богатырски сложенный герой греческой мифологии оттуда. И этот. Ободраны оба фронтона и фризы редчайшего храма. Ну и загребущие руки у "владычицы морей"!

Толпой вошли мальчики в клетчатых юбочках – школьники-экскурсанты из Шотландии. Остановились, как по команде. Длиннолицая женщина в синем жакете взмахнула указкой, словно дирижерской палочкой, обвела ею зал.

– Дети, запомните эту комнату и на все, что хранится здесь, обратите особое внимание. Перед вами величайшая гордость Британского музея, знаменитое собрание лорда Элгина. Будучи посланником, он вывез из Греции это бесценное богатство. Когда вам посчастливится посетить афинский Акрополь, вы можете мысленно перенести вот эти статуи на уцелевший фронтон Парфенона...

"...ободранный подчистую", – добавил про себя Владимир Ильич, отходя в глубину зала. Губы его крепко сжались. Оказывается, на языке колонизаторов дневной грабеж чужих национальных художественных ценностей называется безобидным "собранием". Какое бесстыдство!

В дальнем углу он невольно остановился перед стройной мраморной девушкой в легком одеянии, ниспадающем до ступней, и не мог не залюбоваться. Редкостное изящество! Не случайно Маркс восторгался непревзойденным мастерством художников Эллады.

Присмотрелся повнимательнее. Кариатида! Ей было положено поддерживать какой-то свод. Где? У какого здания? И, конечно, не одной. Где же ее ровесница?

А ведь есть в ней что-то знакомое. Да, да, определенно знакомые черты. Когда-то видел рисунок и читал... Их было, если не изменяет память, шесть сестер...

Вспомнилась старая книга, которую однажды перелистывал в Симбирске. Акрополь. Слева от Парфенона, над самым обрывом – Эрехтейон. Небольшой асимметричный храм, построенный во времена Пелопонесских войн. Перед ним какое-то дерево, заботливо взращенное на каменной тверди. Вероятно, священная олива, по легенде дарованная людям самой Афиной. За углом от главного портала маленький портик. Шесть кариатид поддерживают крышу...

Повернулся к табличке на стене. Да, оттуда мраморная красавица. Одна из шести сестер*. И, понятно, из "собрания" все того же лорда Элгина. Посланник колониальной державы вполне оправдал свое назначение! Небось был удостоен благодарности короля.

_______________

* Позднее греки сделали копию и поставили на место украденной кариатиды. Но даже самая удачная копия всегда остается копией.

И Владимир Ильич, сторонясь школьников, приближавшихся к ворованной кариатиде, направился к выходу. В гулком музейном зале его шаги, против обыкновения, стучали жестко и твердо. Древний мрамор обдавал холодком.

Входной билет отказались выдать. В письме директор объяснил: в лондонском справочнике нет домашнего адреса, указанного мистером Митчеллом в его рекомендации. Пришлось снова беспокоить профсоюзного деятеля.

Митчелл был любезен и внимателен. Распорядился, чтобы новую рекомендацию отпечатали на бланке Федерации. В тексте объяснил, что живет на улице, застроенной совсем недавно, и потому его адреса нет в устаревшем справочнике. Подписывая, улыбнулся.

– Поставлю печать. Вот так. Теперь они не найдут путей для отказа. На прощанье пожал руку. – Желаю успехов, доктор Рихтер.

Вот с этой-то рекомендацией и пришел Владимир Ильич второй раз в музейную канцелярию. Ему думалось: перед ним извинятся за формальное отношение и тут же выдадут билет. Но ему опять сказали:

– Мы проверим. О решении известим.

Не так-то просто проникнуть для работы в святая святых Британского музея!

В назначенный день Владимир Ильич пришел ровно к девяти. Впереди него оказалась пожилая англичанка. За ним еще один читатель, с подбритыми усиками и подстриженной бородкой. Взглянув на них, сотрудник Читального Зала с наисерьезным видом попросил подтвердить, что каждому из них не меньше двадцати одного года, и пояснил: