Текст книги "Птичка-в-клетке (СИ)"
Автор книги: Noremeldo Arandur
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц)
Второй эльф, помедлив с ответом, наконец решился и кратко произнёс:
– Я Долхэн, – сказав это, пленник посмотрел на оборотня и чуть усмехнулся: пусть теперь Саурон гадает, что значит “Темноглазый”, имя это или прозвание. Потом нолдо сел рядом со своим товарищем.
А Таугатол ждал, что еще скажет и спросит враг. С удивлением нолдо осознал, что будет едва ли не рад допросу под личиной трапезы. Цель, опора были сейчас нужнее всего, как бы ни хотелось ему пить…. да и есть тоже.
– Таугатол и Долхэн, – повторил Волк, кивнул и тоже сел за стол. – Прошу, угощайтесь.
Часть времени прошла в молчании. Как радушный хозяин, умаиа дал “гостям” время утолить первый голод. И лишь через несколько минут заговорил:
– Нэльдор сказал мне, что вы из Нарготронда, но некоторые раньше жили и здесь, в этой крепости, – Волк не знал, был ли кто из его пленников раньше жителем Минас-Тирит, и решил действовать наудачу. – Вижу, что тебе, Таугатол, знакомы эти стены; надеюсь, тебя не было здесь во время осады.
Разумеется, слова Саурона выбили у пленников почву из-под ног, как умаиа того и хотел: чем больше некто волнуется, испытывает эмоций, тем больше ошибок он совершает. В ушах нолдор эхом отдавались слова “Нэльдор сказал…”
– Что ещё тебе известно? – наконец порывисто спросил побледневший Долхэн. Он хотел дать Саурону разгадывать загадку, что значит “Долхэн”: имя это или прозвание… Но теперь эти уловки показались мелкими и бесполезными, враг знал куда большие тайны.
Таугатол поднял голову и хмуро посмотрел на лучащегося беззаботностью Саурона. Как он добился от Нэльдора этого рассказа? Ядами, чарами или… неприкрытыми пытками? Над ними умаиа пока только издевался, сообщая, что уже узнал о Нарготронде, и напоминанием о тех, кого он же убил в осаду.
– Ты знаешь, что спаслись немногие, – сквозь зубы ответил Таугатол.
– Не так уж и мало, – возразил Волк. – Если бы Минас-Тирит не была оказана помощь, думаю, и вовсе никто бы не спасся. Феанорингам здорово досталось тогда, но как же они удивили меня своим прибытием!
Волк говорил спокойно, вспоминая поражение минувших дней – было, что там. Артаресто ускользнул прямо из рук – этодосадно. Но война продолжалась, и игра тоже – как времена той осады вспомнит Таугатол? Волку не было важно знать, был этот пленник при осаде или нет – умаиа просто прощупывал эльфа. Таугатол старался скрыть, участвовал ли он в той битве; Саурон был прозорлив и многое мог увидеть. И теперь узнал – этот нолдо умеет настолько владеть собой, что может утаить нечто даже от него, Повелителя Волков. Такое могли немногие, и эта информация была куда важнее правды об осаде.
– Всему своё время, тебе тоже достанется, – огрызнулся Таугатол. Нолдо старался говорить как можно сдержанней, но сейчас все его мысли были заняты только одним: что еще удалось узнать Саурону?
– Фи, – отозвался умаиа. – Я ожидал от тебя более оригинального ответа. Нет ничего более жалкого, чем бессильные угрозы того, кто ничего уже не может и лишь мечтает. Это удел слабых. Я надеялся, что ты хотя бы поднимешь кубок за союзников, а ты их даже не упомянул. Или, быть может, ты их так и не простил за Хэлкараксэ? – сказав о Льдах, Волк наблюдал за реакцией обоих.
– Подниму, – ответил Таугатол. Да, сам он был только бессильным пленником, но народ нолдор не был бессильным. Следом за товарищем поднял кубок и Долхэн.
Казалось бы, упоминание Хэлкараксэ должно было навести на мрачные мысли тех, кто переходил Льды… Но вопрос и воспоминание стали неожиданной, едва ли желаемой врагом, поддержкой. Феанорингов оба простили, и Долхэн, и Таугатол*(1). Когда путь, что казался бесконечным, был позади, и засияла Ариэн, и заключались союзы.
Волк отметил про себя, что на этих двоих не лежит тени Хэлкараксэ, и продолжил, заговорив со вторым пленным:
– Мне многое стало известно, Долхэн, – это не звучало бахвальством. – Что именно тебя интересует из того, что я знаю?
Долхэн помедлил: Гортхаур ответил – и ничего не сказал по сути…
– Мне интересно многое. Считай меня любопытным, – ответил Долхэн, и Волк рассмеялся чистым смехом:
– Это хорошо, что ты любопытен. Я люблю любопытных.
– Любишь, но не любишь утолять любопытство?
– Ты спешишь меня обвинить, но сам не спросил, ни о чём конкретном. Что ты хочешь знать? – Волк посмотрел на эльфа в упор.
Долхэн сформулировал яснее:
– Прежде всего, узнал ли ты что-то, что касается Нарготронда?
– Немного, – отозвался Волк. – Ваш город находится в спрятанных у реки Нарог пещерах, так что, живя там, вы почти лишены радости мира вокруг. Даже звёзды бедный Нэльдор может наблюдать, лишь когда позволяет служба, которой он так гордится. Но притом, потеряв мир вокруг, вы так довольны творением рук своих, что не чувствуете себя обделёнными, любите свой город и вполне счастливы в нем, – Волк перечислил вслух все, что знал, но не столько даже для “гостя”, а чтобы подвести черту для самого себя. – Как видишь, совсем немного. Ах да! Рядом есть леса, снабжающие вас дичью, и кроме стражников у вас есть охотники. Между прочим, один такой охотник, Ламмион, завтра утром покидает крепость. Думаю, он поскачет в Нарготронд, но при этом отчаянно боится, что я буду за ним следить, словно мне нечем больше заняться, – Маирон улыбнулся. – Вы приписываете ложь мне, но пока что я не обманул ни одного из вас, так что… боюсь, вы ожидаете от меня того, что есть в вашем собственном сердце, а не того, что есть во мне.
Вопросы Долхэна словно поставили всё на свои места для Таугатола. Сейчас они с Долхэном искали бреши в обороне своих границ. Знаешь слабое место – знаешь, и где защищать. Плохо было только то, что Саурон выяснил, откуда они, но о Нарготронде тварь знает лишь то, что мог понять по названию. Или больше, но умалчивает об этом…
– Ты никому не лгал, никому не угрожал, никого не мучил и не пользовался своей силой, – произнёс Таугатол без явной иронии в голосе. – Нэльдор просто пожелал рассказать тебе, где живёт.
Долхэн боялся, что товарищ сейчас вызовет на себя гнев умаиа, и попробовал сменить тему, сказав:
– А когда и как вы на Севере узнали само имя наших пещер? Если ты сам знаешь, как это было, конечно.
Но Волк словно не услышал вопрос Долхэна и посмотрел на первого эльфа:
– А ты сам, Таугатол, ты сам никогда не обманывал, не угрожал, не допрашивал, не запугивал? Или ты после этого всё равно остался честным и чистым?
– Я воин, – просто ответил Таугатол. Что было пояснять ещё? Что допрашивать ему как-то не доводилось, хотя другим его товарищам и выпадало, а военная хитрость или желание сберечь тайну не является злом? Что у него есть долг? Объяснять это Саурону –последнее дело, и Таугатол выпрямился. – Я вновь хочу поднять кубок: за всех, кто пал в борьбе с вами, и всех, кто продолжает сражаться.
Волк вздохнул. Он хотел выдержать дружеский тон беседы, но нолдор зарывались, и пришло время их осадить.
– Ты долго ждал, прежде чем согласился прийти, Таугатол, а теперь ешь и пьешь, зная, что твоих товарищей пытают: ведь тебя предупредили, что это последнее предложение. И ты именно тогда согласился: принял приглашение из страха перед началом пыток. А теперь ты сидишь передо мной, как ни в чём не бывало, – видя, как дернулся Таугатол при этих словах, Волк усмехнулся, а потом продолжил: – С головы Нэльдора и волос не упал. Мы ужинали, потом смотрели на звёзды, я учил его следить за их ходом. Теперь ваш товарищ отдыхает в своей комнате. Вы встретите его за завтраком и сможете во всём убедиться сами.
Как ни умел Таугатол владеть собой, слова Саурона были подобны удару. Он согласился стать “гостем”. Но не сразу, а испугавшись, что не выдержит пыток… Эльф побледнел; он и правда не думал сейчас о друзьях.
Видя состояние товарища, Долхэн поспешил прийти ему на помощь:
– Говоришь, Таугатол согласился только перед началом пыток? Хочешь сказать, до сих пор орки мучили Таугатола без твоего ведома?
Увы, но эти слова не стали поддержкой для Таугатола. Да, он согласился не перед началом пыток, а после долгого растягивания… но он не выдержал, оказался слабее, чем думал.
– То ожидание, что Таугатол провел в камере на стене, – презрительно скривился Саурон, – это была не пытка, просто неудобство.
Нолдор ответить было нечего. Все замолчали.
Тогда Волк, посчитав тему исчерпанной, начал неспешно ковырять вилкой курицу и обратился уже к обоим “гостям” с тем же вопросом, что и к первой паре – что эльфы думают о человечьей привычке растить животных, чтобы потом съесть?
Долхэн посмотрел на птицу и качнул головой:
– Люди есть люди, это – не мы.
– Однако это и правда, весьма удобно, – заметил умаиа. – Мой повар растит и готовит своих кур каким-то особым образом, и вы видите сами, получается божественно. Лесная птица не будет столь нежной.
– Хочешь сказать, ты не пробовал дичь, приготовленную вкуснее? – продолжил дерзить Долхэн.
– Ты в который раз приписываешь мне не моё. Я сказал, что домашняя птица нежнее, но не говорил, что эльфы дурно готовят дикую. Однако я никогда не пробовал, как вы готовите кур. Быть может, ты приготовишь? Для меня и для всех своих товарищей, ведь в подземелье им дают не лучшую пищу.
***
Пока Саурон и Долхэн разговаривали, Таугатол хмуро смотрел перед собой. Его волновало всё то же: он оказался слабее, чем считал себя. Потому что у него не было причины держаться. И тогда эльфа осенила мысль, что нужно сделать – сейчас причина держаться гордо появится! Эльф взял со стола нож, медленно начал резать им курицу, и, когда Саурон договорил, сделал вид, что тоже хочет вступить в беседу:
– Нет, мы не станем… – и метнул нож, метя в глаз Саурону.
Скорость и ловкость Волка, аину по природе, были выше, чем у эльфов, и он давно ждал подобной выходки от этой пары, а потому был начеку: Волк без усилий перехватил нож в полёте.
Таугатол знал, что шанс убить умаиа, к тому же наместника Моринготто, столовым ножом крайне мал, но не попробовать всё же не мог. Долхэн же, как только понял, что происходит, попытался поддержать товарища или хотя бы отвлечь внимание Саурона, давая время Таугатолу для новой атаки; нолдо бросился вперёд, на умаиа, но налетел на незримую преграду.
Сокрушённо покачав головой, Волк посмотрел на Таугатола, удерживая обоих Волей на месте:
– Из трёх оставшихся пар две я велел отвязать, накормить, дать отдых. Но ты нарушил свое обещание быть гостем, Таугатол. И теперь одну из пар вернут в камеру и накажут за твоё вероломство. Ты слаб и низок, нолдо, хотя и мнишь о себе обратное. Даже тень пытки заставила тебя принять приглашение: все твои товарищи видели это. А теперь я уязвил твоё самолюбие, и ты решил напасть на меня за столом, без объявления войны. Ты не благороден, как думаешь о себе, ты поступаешь трусливо и подло. Попроси прощения и впредь не веди себя так, и я прощу тебя, и наказания твоим товарищам не будет.
Волк убрал воздействие чар, позволяя “гостям” пошевелиться.
– Жаль, – произнёс Таугатол, когда Саурон отпустил его.
Эльфы улыбнулись друг другу: теперь всё действительно встало на свои места. Пусть их попытка и была неудачной, пусть они и поплатятся за эту попытку, но оно того стоило. Они не “гости”, они пленные воины. Саурон, конечно, попробовал отравить их победу, заявив, что за попытку нападения накажут других… Но слова умаиа вызывали в эльфах лишь отвращение – тем сильнее, чем более искренне вещал захватчик и палач о нападении без объявления войны, подлости и обещаниях.
Пока нолдор многозначительно улыбались друг другу, Волк с полуулыбкой наблюдал за хорохорящимися пленниками. Значит, Таугатол не чувствовал себя слабым и виновным… Видимо, как и многие эльфы, Таугатол полагал, что если он ведёт себя подло с врагами, с Тьмой, то он не становится подлым сам, он остается благородным. Очень полезное для Тьмы заблуждение.
А Таугатол, по мнению Маирона, был великолепен. Он смотрел на Волка не столько с ненавистью, сколько с недоумением, как на того, кто вздумал бы попрекать странников дорожной пылью на плащах, а охотников – тем, что убивают зверей.
Про себя Таугатол жалел, что с самого начала не додумался – “гости” можно превратить в засаду. Возможно, Саурон не ждал бы нападения от только что вошедших “гостей”, а рассчитывать с ним можно было только на неожиданность. Вот только те двое, что теперь пострадают… Не просить же прощения у врага, в самом деле! “Прощения – у тебя?! Никогда,” – едва не ответил эльф. Только… он считал, что никогда не примет приглашения врага, а принял. Что, если после он будет просить прощения – и не ради того, чтобы помочь товарищам?
По красным пятнам на скулах и сжатым зубам Таугатола умаиа видел, что воин делает трудный выбор. Но Волк не собирался ничем помогать эльфу: любой его выбор будет на руку Тьме. Или Таугатол из гордыни откажется просить прощения и тем самым сделает еще один шаг прочь от Света, а после будет терзаться муками совести (или даже не будет!); или Таугатол попросит прощения, и при его-то гордыне для него это будет равносильно надломлению себя – и тем скорее он окажется во власти Повелителя Волков.
– Знаешь, – задумчиво сказал Маирон, рассматривая, как эльф борется с собой, – возможно, ты устраиваешь меня куда больше, чем ты думаешь…
– Война объявлена давно и начата не нами, и мы ненавидим тебя, – выпалил Таугатол. – Но я могу попросить у тебя прощения… Только как я узнаю, что это не бессмысленно? Что ты через минуту или час не отыщешь другой причины для наказания, хотя бы я и не пытался напасть вновь? – нолдо в самом деле не собирался пробовать снова. Сейчас. Когда враг начеку. Но если Саурон захочет наказать его товарищей, то он может назвать причиной что угодно. Хоть то, что эльф откажется от ужина, хоть то, что, выходя, в ноги не поклонится. – Вдруг ты начнёшь мучить их просто по своему желанию, а скажешь, что это не наказание?
– Как назвал растягивание на стене не пыткой, а “просто неудобством”, – ответил Долхэн, одновременно напряжённо думая: отчего их сейчас отпустили, позволили снова шевелиться? Эльф не находя ответа, не знал, что и думать.
Волк снова проигнорировал Долхэна:
– Я не отыскиваю причин. Я вообще предпочёл бы обойтись без пыток. Но поскольку ты мне не поверишь, утешай себя тем, что хоть сколько-то времени ты своим товарищам да дашь. И заметь: тебе это ничего не стоит, зато дорого для них. Пленники часто мечтают о минуте отдыха, ты же можешь им дать столько, сколько пожелаешь.
– Х-хорошо, – выдохнул Таугатол. – Я прошу прощения. – Прощения у врага за то, что поступил, как и подобало воину. Исправил тот провал, что допустил, согласившись прийти сюда. Вопросы Долхэна, его попытки выяснить нечто важное для отряда были замыслом товарища, это он пришёл как разведчик; а попытка Таугатола ударить ничего не дала. И потому просить было столь непросто. Теперь же Таугатолу оставалось только исправить самую главную ошибку: то, что он вообще согласился придти сюда. Разве что… подождать, не хочет ли Долхэн спросить ещё о чём-то… Но, скорее всего, они всё равно не узнают того, что хотят: ведь Саурон будет лгать.
Из задумчивости нолдо вырвал голос Оборотня:
– Видишь, как просто? – усмехнулся Волк. – Простая учтивость.
Про себя же умаиа отметил, что стоит разделить этих эльфов, тогда проку будет больше. Но это после, а пока Маирон слегка откинулся в своем кресле, из которого даже не вставал, и обратился к Долхэну:
– Конечно, ты можешь не готовить, мой гость. Поступай как хочешь, я переживу, если ты не удовлетворишь моё любопытство, а ваши товарищи внизу будут получать кашу из прелой крупы. Не хочешь накормить их нормальной едой – твоё право. Кстати… А что, если с завтрашнего дня они будут есть только то, что ты приготовил? Ничего не приготовишь, значит, это и будут есть.
– Ты умеешь играть словами, – процедил сквозь зубы Долхэн. Почти несерьёзное предложение стать поваром быстро обратилось в угрозу и требование службы.
“Ещё одна причина для сопротивления”, – подумал Таугатол. До того он не знал, что такое эти гости, теперь знал – склонение к согласию стать рабом Севера.
– Повторю: я не стану твоим рабом в обмен на кашу и мясо, хоть для себя, хоть для всех, – твёрдо ответил Долхэн, вторя мыслям товарища. Эльф был уверен, что умереть с голода Саурон пленникам не позволит и так.
– Долхэн, вы погрязли в своем падении и не видите этого, а мне ты говоришь, что я играю словами? – усмехнулся Маирон, как ни в чем не бывало продолжая поздний ужин. – Если бы я хотел сделать тебя рабом, я отправил бы тебя в рудники, где сейчас ломают камень все, кто выжил в этой крепости. Ты же можешь просто кормить своих друзей. Или держать их впроголодь. Твоё дело.
– Если я соглашусь готовить для тебя, прислуживать тебе – вот что будет падением, – фыркнул Долхэн.
– Пока что ты отказываешься готовить для своих родичей. Я бы назвал падением ставить свою гордыню выше заботы о своих товарищах, – так же спокойно возразил Маирон.
Долхэн сжал зубы, и тогда ему на помощь пришел Таугатол:
– Нэльдор назвал имя Ламмиона, и ты знаешь, что он охотник; свои имена мы назвали сами. А о других ты что-нибудь знаешь? Как их зовут, чем они занимались?
Наглец пробовал расспрашивать Повелителя Волков, и это было забавно; умаиа улыбнулся.
– Да, знаю, – кивнул Маирон, не давая развернутого ответа, ибо если эльфы говорят скупо, то с чего ему откровенничать? – А чем занимались вы в Нарготронде?
– Я уже ответил: я воин, – Таугатол вновь вернулся к сдержанному выжиданию, несмотря на новое упоминание Нарготронда, которое, конечно же, задело эльфа. Так как Саурон не желал отвечать, нолдо тоже не намеревался говорить большее. Молчание Саурона злило: он мог бы даже похвалиться перед пленниками своим знанием; но, похоже, боялся открывать им что-либо. Словно они так же могли воспользоваться узнанным от умаиа, как и он – узнанным от них. Таугатол сжал губы: Саурон не желал ничего говорить им, зато желал получить сведения, какие могли бы выбивать на допросе, просто так. – Ты наш враг, и хочешь склонить к службе моего товарища и допросить под видом беседы меня. Полагаю, так называемый приход в гости на этом закончен.
Теперь причин держаться у Таугатола было много.
– Нет, мой дорогой гость, я ни одного ещё не пробовал допросить, – Волк улыбался. Всё шло хорошо. – И если ты после омовения и трапезы восстановил силы и вновь обрёл мужество, можешь встать и выйти за дверь. Тебя встретят и отведут в застенок. Будут пытать, но не допрашивать, не надейся. По крайней мере, до тех пор, пока у меня есть хоть один гость, допрашивать его спутников не будут.
Долхэн прикусил губу. Всех их мучили просто так, не задавая вопросов, просто для… развлечения Тёмного. Хотя нет, Саурон добивался, чтобы согласились прийти сюда. И добился признаний от юного Нэльдора. Говорит, не мучил. Может быть, мучил, только не его. И сразу вспомнил почти невольно об отпущенных из Ангбанда, о том, что о них говорили… Но Таугатол не такой, конечно же – это сломленные, поддавшиеся врагу. Возможно, уступавшие ему с самого начала… Таугатол не такой… Они все не такие…
Таугатол слушал Саурона молча. Нолдо знал, что его теперь ждёт наказание – то есть пытка. За тот брошенный нож. Что же, теперь у него появилась причина молчвть. Теперь он выдержит, несмотря на издёвки Саурона: он будет страдать за то, что окакзался слишком горд и не склонился перед врагом. Умаиа под конец ещё попытался задеть их насмешкой, но ужин был закончен, и можно было не отвечать. Разве что метнуть на Темного взгляд, полный ненависи и презрения.
По мнению Волка же, Таугатол был очень забавным. Его самоуверенность, самовлюблённость и ярость, которой что в подземелье, что наверху хватало лишь на гневные взгляды – за всем этим было смешно наблюдать. И как Таугатол ни уверял, что больше не желает быть “гостем”, ни он, ни его товарищ так и не последовали к выходу.
И Маирона продолжил:
– Что же касается тебя, Долхэн… Тебя ждет особая участь. – Маирон больше не выглядел дружелюбным, но был довольным и хищным. – Ты не видишь своего падения, ты мнишь себя чистым, и это очень хорошо. Именно такие, как ты, и становятся рукой Севера в ваших крепостях. Я не буду ломать тебя, я лишь немного подправлю, так, чтобы ты принёс максимальную пользу Северу. А потом отпущу тебя. И благодаря тому, что ты не сомневаешься в себе, ты даже не заметишь и не поймёшь, не захочешь узнать, что я в тебе изменил. Ты будешь служить мне, уверенный в том, что ты мой враг. – Повелитель Волков усмехнулся этой иронии, предвкушая, что именно он сделает с таким прекрасным материалом-нолдо.
Долхэн похолодел. Сначала Саурон угрожал Долхэну, а теперь обещает ему самому такую страшную участь… Наверняка врет. Непроизвольно Долхэн взглянул на друга, ища в нем поддержки, и Тацгатол ответил:
– Эльфа нельзя изменить против его воли.
– Ты думаешь, нельзя? – снова усмехнулся Волк, пряча клыки. О Тьма, какой занятный вышел вечер! – Ты хочешь сказать, что не изменился за время Исхода, после резни в Альквалондэ, после того, как тебя предали в Арамане,*(1) после того, как на твоих глазах гибли во Льдах? Или это всё было в согласии с твоей волей? Но ты прав, твой товарищ даже не заметит изменений, будет уверен, что он остался во всём прав. Он хорошая почва, а я умелый сеятель.
Долхэн при упоминании Льдов напрягся еще сильнее, хотя и так был напряжён, и сжал зубы, чтобы не сказать какую-нибудь глупость, над которой Саурон только посмеётся. Но не удержался, и, вскинул голову, бросил:
– Мы прошли Льды, пройдём и это.
Слова об Исходе, и всем связанным с ним, задели и Таугатола, но эльф не подавал виду, о чём думает: не он предал, его предали, а Саурон теперь словно в вину ему это ставит. Хотя чего ждать от умаиа? Родичи гибли на его глазах… А теперь Саурон может убивать и мучить других на его глазах? Впрочем нет, это ему самому обещана пытка…
А Маирон смотрел на своих “гостей” и думал как же порой были скучны вот такие, как эти двое. Скучны своей однообразностью, похожестью на многих других. Скучны… хотя и полезны, хотя и забавны. Высокопарные слова, гневные взгляды – за которыми, кроме напыщенности, ничего не стояло. Из всех слов и упреков на эльфов подействовало лишь упоминание Льдов – они не знали за собой стыда или вины, но прекрасно помнили обиды.
– Пройдёте, – заверил Долхэна Волк. – Пройдёте к славе моего Господина, и всё, к чему потом будете прикасаться, будет отмечено тенью моего Господина.
Сказав это Волк, как ни в чем ни бывало сложил приборы на тарелку, завершая тем самым трапезу, и дружелюбно продолжил:
– Думаю, пора перейти к десерту. Мой повар делает изумительное мороженое.
Но эльфы продолжали нарываться:
– Что-то я не вижу твоих орков, – фыркнул Долхэн старался скрыть волнение за насмешливым тоном, но товарищ тронул его за руку: идём, что ждать, пока нас выведут? А то Саурон считает, что ужин продолжается.
Ни слова не говоря, нолдор встали из-за стола и (к облегчению Волка) вышли за дверь, где под взглядом Повелителя Волков, не давшем нолдор сопротивляться, пленников скрутили и увели в подземелье – каждого в одиночную камеру. Впрочем, больше с ними ничего не происходило. Двери камер закрылась и нолдор остались одни, почти в полной темноте – лишь в щель под дверью проникал тусклый отсвет факелов в коридоре.
***
День завершился, и до самого рассвета замок пребывал в тишине.
Утром пленным в подземелье занесли в камеры воду. Еду принесли только Долхэну – кашу на воде из прелой крупы.
Увидив варево Долхэн не был удивлён: он и не думал, что в плену их ждёт лучшая пища; другое сейчас удручало и занимало мысли эльфа – Таугатола наверняка вновь растянули на стене. Или Саурон начал более страшный допрос… И Долхэн тряхнул волосами, стараясь выбросить из головы то, что Саурон обещал им, желая конечно же запугать.
***
В действительности утомлённый Таугатол, как только его заперли в камере, уснул на соломе, ожидая, что кара за его, увы, неудачный бросок ждёт его наутро. Однако, судя по приглушенным звукам, крепость просыпалась, но ничего не происходило. Через какое-то время Таугатолу принесли воду, и снова оставили одного – значило ли это, что еду принесут позже? Или, что наказанием был голод? Или … Саурон исполнил то, что вчера пообещал Долхэну?
Нолдо хмкро смотрел в стену перед собо. Так или иначе – нельзя было служить врагу, чем бы то ни было. В этом Таугатол был уверен.
***
Когда Долхэн доел, его миску забрали, и орк в дверях сказал:
– Ты единственный, из пленников, кто ел и будет есть: так приказали. Так что радуйся, не сиди с такой постной рожей.
Долхэн не поверил словам орка: пленные нужны Саурону, он не лишит их пищи. Просто Саурон хотел, чтобы Долхэн верил, что вчерашняя угроза была больше чем запугивание. Будто повторённое несколько раз врагами более правдоподобно!
***
Во второй паре воды принесли лишь Таврону. Не в кувшине, а в плоской плошке, с широкими, расходящимися краями – при попытке кинуть такую вся вода расплещется.
Ардуиль качнул головой:
– Зря ты вчера не поел, прежде чем бросить мне. Похоже, на Тол-ин-Гаурхот не хватает мисок: за одну разбитую нас лишили еды, – бывшие рабы ангамандо знали, что это в обычаи Темных карать за каждую провинность.
– Видишь, нас желают лишить и воды, – отозвался Таврон. – Но я придумаю, что можно сделать с сосудом такой формы. Или мы не нолдор? – Таврон усмехнулся и подмигнул товарищу.
Ардуиль и Таврон долго сидели рядом с плошкой, пока второй из них не предложил:
– Я придумал. Не лучшее, но…
– Говори. И … спасибо тебе, друг. Даже если у нас не получится, я всё равно благодарен тебе за поддержку.
Таврон кивнул, и коснулся своего рукава, обьясняя идею:
– Можно пропитать ткань водой, тогда её нетрудно будет перебросить. А ты её выжмешь и сможешь напиться. Хоть немного. Только вода не будет чистой.
– Вода, которую дают нашим родичам в Ангамандо, едва ли чиста, – ответил Ардуиль.
Тогда Таврон снял рубаху, насколько это позволяли цепи, и начал пытаться оторвать кусок от наиболее чистой части. Сейчас у обоих было больше сил, чем вчера.
***
Вторая пара, по мнению Тёмных, выглядела жалко – всего первое утро в крепости, а они уже готовы были слизывать кашу с пола, выжимать себе в рот тряпки с водой. Больдог потешился, наблюдая за этими двумя. Но, так или иначе, Повелитель придумает, как распорядиться этим знанием.
Остальные пленники выпили воду, ничего не ожидая – они не знали, как часто кормят в плену у Саурона.
***
После “завтрака” Вторую пару снова вернули в застенок так, что более сытый и целый (Таврон, чье имя пока не знали) смотрел, а второй, раненый, но подлатанный (пока неизвестный Ардуиль), как и вчера, был растянут в ожидании на стене.
Четвёртая и Пятая пары тоже были возвращены в застенки и растянуты на стене, как накануне. А Долхэн и Таугатол, наблюдатель и мучимый, поменялись местами.
***
Долхэн, когда на стене растянули его самого, в первое время испытал облегчение: казалось, терпеть легче, чем смотреть.
Таугатол же был уверен, что его ведут, чтобы покарать за нападение, и мысленно готовился – если причина терпеть была, это не значило, что отныне всё становилось лёгким. Однако Таугатол считал, что выдержит боль: теперь всё будет иначе.
И всё в самом деле оказалось иначе… чем он думал.
Саурон же сказал, что других не подвергнут пытке за него! Но, видимо, умаиа вчера о кто был в “гостя”, а не о Долхэне… Саурон играл словами. Низкий лжец! Таугатол только зря унижался, прося прощения. Эльф сжал зубы: он знал, как тяжело будет Долхэну.
***
Закрепив Долхэна, орк сказал:
– Ты теперь единственный во всей темнице, кто получает еду, так что Повелитель повелел поберечь силы Таугатола.
– Ведь он лжёт, – почти утвердительно произнёс Долхэн, глядя на товарища. – Тебе сегодня принесли еды?
– Нет, не принесли, – качнул головой Таугатол, и сразу же добавил. – Саурон хочет таким образом заставить тебя служить ему, но не соглашайся! – сегодня Таугатол не молчал, как вчера.
– Как те рабыни из эдайн… – Долхэн качнул головой. – Я не стану. Саурон не получит себе личного раба из эльдар.
Умаиа просто заставит других голодать. Умереть не позволит, но будет мучить голодом…
***
Всем приведенным в застенки было снова объявлено:
– Вы здесь по своему выбору. Примите гостеприимство Повелителя и выйдете из подземелий.
Орки больше не забавлялись с пленными, даже когда говорили им что-то, даже когда тащили из камеры в камеру, когда привязывали. Голуги теперь, по высочайшему повелению, воспринималась не больше, чем вещи.
После того, как всех пленных вновь пригласили в гости и все они отказались (Оэглир усмехнулся: “Вчера Саурон звал нас в последний раз, а сегодня в самый последний?”), эльфов оставили висеть. Ничего не спрашивая, даже не обращая на них внимания.
Примечания.
*(1) Речь идёт о прощении за то, что феанариони оставили Младшие Дома в Арамане и за сожжение кораблей, из-за чего Младшим Домам пришлось идти через Хэлкараксэ, и многие погибли. “И Финголфин и его спутники увидали издалека алый свет, отблеск пожарища на небе – и поняли, что преданы”, как сказано в “Сильмариллионе”
Однако, как известно из того же «Сильмариллиона», Нолофинвэ у Таниквэтиля дал обещание: «Полубрат по крови, я стану тебе настоящим братом по духу. Тебе вести, а мне следовать за тобой. Да не разделят нас впредь никакие новые горести», и Феанаро принял его, ответив: «Я слышал тебя. Да будет так». Слова «Тебе вести, а мне следовать за тобой» в клятве – это фактически присяга, принятие долга быть вассалом; а слова «Я слышал тебя» – формула-принятие присяги или клятвы (такие формулы часто встречаются с средневековых текстах, которые Профессор прекрасно знал; и спустя Эпохи Денетор почти теми же словами, очевидно, традиционными, ответит на присягу Перегрина).
Однако Нолофинвэ вскоре нарушит данную клятву следовать за Феанаро: как известно из «Сильмариллиона», после Клятвы Феанаро он воспротивится Исходу; а согласившись идти, согласно “Шибболету Феанора”, объявит себя Нолдораном (т.е., не он следует за Феанаро, а хочет, чтобы все нолдор, включая Феанаро, следовали за ним). И наконец (и по «Сильмариллиону»), в Арамане затеет споры, кому переправиться первым (т.е. будет настаивать на том, что первым переправится он – снова нарушая присягу, уже и в том, чтобы формально идти следом за Феанаро в Исходе).
Кроме того, по «Анналам Амана», в Арамане «среди нолдор (Младших Домов) начался спор о том, какой путь они должны теперь выбрать» (т.е., на кораблях или пешком – иных путей не было), «многие пожалели о своем пути и роптали, в особенности те, что шли за Финголфином: они проклинали Феанора, называя его причиной всех бедствий эльдар». При этом пожалевшие о том, что отправились в Исход, не повернули обратно в Аман подобно Арафинвэ: они не желали ни двигаться вперёд, ни идти назад…
