Текст книги "Птичка-в-клетке (СИ)"
Автор книги: Noremeldo Arandur
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)
Конечно, Саурон не мог не обвинить её перед Мартом. И так, что она едва ли могла оправдаться: она уже спорила о том с умайар. Пожалуй, они обвиняли даже жёстче: ведь Саурон силился изображать перед горцем, что он добр. А сейчас на ней лежала куда более тяжёлая вина. Если однажды Нарготронд будет взят – она сыграла в том свою роль, и важную…
– Я проиграла, – повторила она через силу. – И я исполняю сказанное.
Её рука прошла мимо Нарога севернее Нан-Татрэн и южнее Таур-эн-Фарот, смещаясь в сторону Моря и в сторону Сириона.
Как просто все оказалось… Вот Волк, наместник Владыки Мэлькора, и узнал тайну, где находится королевство Нарготронд. Без пыток, что были применены уже ко многим, но так и не дали результата, одной лишь хитростью – принудив к разговорам, сыграв на слабостях и чувствах врагов…
– Спасибо, Линаэвэн, – вежливо кивнул умаиа, хлопнул по плечу Марта и вышел. Всё же это было прекрасное начало дня для Маирона.
***
– Ты послужила мне лучше, чем кто-либо до тебя, Линаэвэн – донеслось до неё, и дева осталась вдвоём с Мартом. Ей казалось, Март смотрит на нее с явным укором, и она его заслужила. Без пыток, уже на третий день плена, выдала границы города и добровольно согласилась на рабство… хотя она кормила именно своих.
Линаэвэн была уверена, что сможет различить созданное умайа. Но не различила. И за её самонадеянность и ошибки может заплатить весь город. Да, главным были сам город и пути в него, а Саурон не узнал ни того, ни другого, но она явно заблуждались, полагая сказанное маловажным. Она не могла исправить содеянное и не знала, сможет ли искупить. Могла только не повторять ошибок, чтобы не вышло худшего. Ни слова о Нарготронде, даже самого «безвредного», ни при каких условиях. И ничто из сказанного не считать безвредным – даже имена павших стали для Саурона полезными сведениями.
Бледная почти до прозрачности Линаэвэн прикрыла глаза. Затем открыла вновь, горько и тихо обратилась к адану:
– Если ты осуждаешь меня, то справедливо. Однако… ныне нам дали три дня. Гортхаур сказал своё слово, сказала и я. А что думаешь ты – согласен ли ты?
– За что мне осуждать тебя? – искренне удивился Март. – Ты выполнила свое обещание, не пыталась увильнуть. И конечно, я выполню желание Повелителя и буду говорить с тобой. Ведь это был и наш с тобой уговор: я буду рассказывать о Тьме, а ты о Свете, чтобы мы могли изменить свое отношение.
Март верил, что он не предаст Повелителя, но, быть может, ему удастся убедить Линаэвэн.
И эти слова для неё немного изменили чары, правда, лишь в начале.
– За что бы мне не осуждать тебя? Ты вступила в спор с Повелителем и поставила на кон судьбу своего города, теперь пришло время выполнять обещанное. По крайней мере, ты не пыталась увильнуть, как обычно…
– Я рада, что мы сможем поговорить, – эллет сумела печально улыбнуться. Несмотря на уверенность Саурона, она надеялась, что сможет изменить отношение беоринга и сможет вернуть его к Свету. Хотя обещать или спорить в этом бы не стала и до проигрыша.
– Ты поздно легла вчера, я не стал тревожить тебя и приготовил завтрак для твоих спутников сам. Поможешь мне теперь?
– Ты поздно легла вчера, и я из-за тебя тоже. Но мне пришлось встать, приготовить завтрак для твоих спутников. Поможешь мне теперь?
– Конечно, – ответила Линаэвэн на то, что услышала. – Ты был очень терпелив, благодарю тебя.
В дверь деликатно постучали: Эвег (закончивший очередной подход к раненым в подземелье) пришел, как обещал вчера, рассказать эльдэ о ее товарищах. Линаэвэн смотрела на умайа-целителя с настороженным ожиданием, словно выглядывающая из дупла птица. Март считал его человеком, она знала, что это не так… но Март, конечно, не поверит, если она об этом скажет. Хотя осторожно спросить его можно.
– Все исполнено, как ты и просила, – сказал умаиа, притворив за собой дверь. – Один из раненых напал на меня и чуть не убил, другой просил передать тебе нечто. Но ты можешь быть спокойна, они все в порядке. Слова же для тебя: всякая служба в плену обернётся страданием для тебя и других.
Эвег обменялся взглядами с Мартом.
– Я не согласен с этим, но передал, что просили.
Заколка искажала не всякое сказанное слово – эллет услышала почти то же, кроме одного: «Ты согласилась на службу в плену – значит, согласилась мучить себя и других». И вздрогнула от переданных слов. Особенно потому, что они были совсем не тем, что желали бы ей внушить Тёмные. Они желали подчинить её и заставить служить себе, а не отвратить от этого. Линаэвэн… в самом деле страдала сама, но её товарищи? Она не могла спросить, о чём именно говорил один из отряда. Они не голодали, а могли есть приготовленное руками эллет и при её поддержке. Но никто не стал бы передавать такие слова, не будь они правдой, и она не видела, что получил бы умайа от искажения. Это нужно было обдумать отдельно и серьёзно. Но иное требовало ответа сейчас.
– Хорошо, что ты передал мне послание, я обдумаю его; и я рада, что пленные в порядке, – она постаралась поставить себя на место Марта: в плен взяли, скажем, такого человека, как он, обошлись с ним по-доброму и стали лечить, а он напал на целителя. Что бы она подумала о таком? Это, должно быть, будет думать и Март. Притом, что на самом деле Эвэг был умайа, а напавший раненый выказал смелость, и она не знала, каким было лечение из рук умаиа… Что, если Эвэг заодно мучил их? – Один из моих товарищей пытался убить тебя после того, как ты лечил его?
– Говорят, вы мудрые и любите думать, – пожал плечом Эвег. – А тот воин напал на меня до лечения и чуть не придушил: увы, порой пленные бывают буйными и вредят сами себе. Мне пришлось позвать орков, чтобы его уложили. И тогда я смог позаботиться о его ранах.
– Эвег прекрасный целитель, – поддержал Март. – Он сделал все, как надо. И я согласен, что слова, тебе переданные, были сказаны в минуту печали, и в них нет мудрости.
Линаэвэн верно поняла обоих. Но ей показалось, что они заодно отказали ей в мудрости, а Март ещё сказал, будто она обвиняет целителя, но сейчас это не было важно. Орки уложили пленника, и тогда умайа… сделал, что мог. Линаэвэн сжала губы, вдохнула. Нужно было думать о Марте.
– Я не говорю, что Эвэг не искусный целитель; я его не знаю, а он, возможно, и тебя лечил прежде, – уж не им ли был околдован Март? Хотя долгих лет воспитания у Саурона могло быть довольно… Могла ли дева сейчас защитить товарища перед Мартом? Если причина нападения в том, что он узнал в целителе Тёмного, Март не поймёт и не примет её; если другая… её пока не знает и сама Линаэвэн. Сдержавшись, она спросила целителя. – А кто был твоим наставником?
Эвег не ожидал такого вопроса. «А ты умна», – усмехнулся умаиа про себя.
– Я от природы своей имею тягу к исцелению, а к каждой тяге даны и талант, и умение. Наставников же у меня было несколько, но самый великий из них – Владыка Севера, ибо, как ты знаешь, нет ничего в умениях любого из Валар, чего бы не умел Владыка. Он показал мне такие… вещи об исцелении, каких я и помыслить не мог,– Эвег улыбнулся, как улыбаются весьма довольные тем, как сложилось. – Через какое-то время Повелитель отправится на Север с докладами и возьмёт Марта с собой. Тогда и мой друг сможет стать учеником Владыки.
Ответ Эвэга о его учёбе не был неожиданным, но был болезненным. До того Линаэвэн лишь подозревала, что умайа мог мучить пленных при лечении, а слова о многом, что Эвэг узнал об исцелении от Моргота, стали подтверждением. И она сама просила прийти лечить их, и в довольной улыбке Эвэга читала: «Ты сама просила». Перед ней стоял Тёмный майа, не только целитель, но и палач, а она должна была сдерживаться при Марте. Которого хотели отправить в Ангбанд. Этого доброго адана – к Морготу. Могла ли ему грозить худшая участь, чем эта?
Но у неё были три дня. И она надеялась, что сумеет убедить Марта. Она должна была… потому что никто другой помочь ему или не захочет, или не сможет.
========== 18. Когда закончились разговоры. ==========
Фуинор, держа в руках поднос с завтраком, постучал в дверь Бэрдира, извещая эльфа о своем приходе, и зашёл в комнату, не дожидаясь ответа.
– Доброго утра, – поздоровался умаиа. – Как поговорили вчера? Тебя не заставляли, не принуждали, не допрашивали? – поскольку этот эльф остался единственным “гостем”, он тоже вдруг стал интересным.
– Не принуждали, – ответил Бэрдир, смерив взглядом умайа с подносом. Посмеяться бы: падший аину ему еду приносит, будто слуга! Только не до смеха было. – Но по сути, как я и сказал, разговор был близок к допросу. – Конечно, Фуинор мог возразить, что не было же никаких пыток; но была угроза пытки Лаирсула… Желая защитить товарища, Бэрдир выбрал самую безопасную тему, что только мог придумать – языки – и то оказался полезен этим Тёмным. И теперь Бэрдир не знал, может ли он рискнуть снова?..
Фуинор тем временем поставил поднос на стол и сел рядом. Завтрак оказался на двоих.
– Чем же этот разговор был близок к допросу? – возмутился умаиа. – Тебя никто ни о чем не спрашивал. Ты сам решил, о чем говорить. И, не отказавшись от своего обещания по букве, исказил его по духу. Ты решил издеваться над Маироном, рассказывая ваши трактаты, и Повелитель отплатил тебе той же монетой, сказав, что ты дал ему немало полезного. Что, кстати, правда. Но это только твоя вина, не бросай тень на нас. Не стал бы ты лукавить, этого бы не случилось, – Фуинор взял с подноса кусок теплого хлеба, сладко пахнущего на всю комнату, и принялся мазать его маслом. – Садись завтракать.
– Разумеется, – усмехнулся Бэрдир. – Если бы я рассказал о себе, как хотел Саурон, в этом не было бы ровно ничего полезного. – Эльф посмотрел на завтрак. Брать, не брать? Другой пищи ему не дадут… И он пока не отказался от этих гостей, хотя, возможно, стоило бы.
– О да, это была бы очень важная информация, – фыркнул Фуинор, – сказать, что ты, скажем, сапожник, жил в лесах близ Тириона, и любишь утку, жареную в меде. Ты сам себя перехитрил, Бэрдир.
– А что будет, если я откажусь от гостей сейчас? – поинтересовался эльф. – По букве или нет, я выполнил условие. – Вот уж Саурон стал бы выполнять “по духу”: оказывать настоящее гостеприимство и искренне заботиться о нуждах своего “гостя”… Но и пленники и Темные прекрасно понимали, что “гости” были только очередным способом для Темных получить сведения.
Фуинора забавлял этот эльф, хотя ещё больше – вызывал чувство брезгливости.
– Очень редко доводится видеть эльфов, которые были бы… достойными. Ты считаешь, что если тебя здесь могут обмануть, то и ты можешь всех обманывать, но это полбеды, ты же ещё и считаешь себя после этого благородным, – умаиа хмыкнул и налил себе молока. – Если ты откажешься сейчас, то вернёшься в камеру, а Лаирсула вернут сюда для совсем другой беседы. Ты выполнил свою часть сделки на вчера, а мы свою, – Фуинор скучающе думал, что сейчас эльф заговорит о коварстве Темных, о том, что они обманули его, честного и наивного, а он был до конца верен… Скука. Скорее бы вздернуть это ничтожество на дыбу.
Бэрдир же в свою очередь презирал сидящего перед ним умайа, и думал про себя, что хитрость, чтобы сберечь тайны, не то же, что обман с целью чего-то добиться. Но Фуинору Бэрдир так отвечать не стал и только фыркнул.
– Что ж, спасибо за подсказку. Может быть, приготовление пищи и впрямь более безопасная тема, – эльф снова не смог решительно отказаться от “гостеприимства” Темных, как стоило бы, и теперь винил себя за это, но умайа о переживаниях пленника было знать необязательно. Бэрдир вновь глянул на разложенный завтрак и вдруг сказал. – Я откажусь от угощения, – он сам удивился своему промедлению и сомнениям. Хорошо, что вчера ужина не было! Если он соглашался на что-либо, то ради Лаирсула, не ради еды. Но… что если у него снова не выйдет подобрать безопасной темы? Так из него Саурон много вытянуть может… – И от пребывания в гостях тоже.
Фуинор лишь пожал плечами, принимаясь за бутерброд с белоснежным козьим сыром.
– В прошлый раз ты тоже пришел, а на утро передумал. Это у тебя такая добрая традиция, мой ветреный Бэрдир. И я знаю тебе хорошее применение, – этого эльфа можно надломить и отпустить, он принесет немало пользы своей врождённой лживостью, гордыней и верой в свою непогрешимость. – Но ты не красавица, чтобы по сто раз менять свое решение, а мы не восторженные ухажеры. Ты слышал, чем заплатит целитель, и так и будет. А теперь: хочешь – ешь, хочешь – не ешь и убирайся в камеру. Орки за дверью. – Фуинор сидел расслабленно, но внутренне был готов, что эльф может напасть: и тогда пленник скорчится от боли под плетью Воли.
Бэрдир говорил уверенно, но на деле он был в смятении и задал себе вопрос: он действительно готов отказаться? …И ответил себе: нет, не готов. Просто эльф вспомнил, как гордо и резко отказался идти в гости в начале. Но тогда отказ не означал обречение Лаирсула на пытки. Теперь же Бэрдир знал, что сделают с целителем за его отказ, и … после, когда будет уже поздно что-либо исправить, он будет думать: “Я мог бы защитить его, но побоялся, что не справлюсь, не смогу найти безопасную тему. Я попробовал один раз и сдался, не попробовал снова переиграть Саурона. Я мог бы, но не стал”. А ведь, может быть, Фуинор и впрямь невольно подсказал безопасную тему… Бэрдир махнул рукой.
– Раз я всё равно такой ветреный, дай мне ещё подумать. Может, я опять передумаю, – Бэрдир усмехнулся, не желая показывать умайа, насколько он в смятении.
Услышав слова “гостя”, Фуинор улыбнулся про себя.
– Хорошо, Бэрдир. Думай. Я зайду к обеду.
***
Лагортала вернули в его давешнюю камеру, но вскоре повели на допрос. Эльфа привели в просторную камеру, раньше бывшую большим погребом, и крепко привязали к креслу. Перед нолдо стояла странная, высокая железная конструкцмя, назначения которой Лагортал пока не понимал.
Находившийся в камере Больдог обратился к эльфу:
– Сейчас ты встретишься со всеми своими товарищами, – Эвег хорошо знал свое дело, и к допросу были готовы все, – Кроме тех, кто в гостях, и тех, кто отдыхает. Например, ты не увидишь Линаэвэн, которая рассказала Маирону, как найти Нарготронд, или Ламмиона, открывшего нам свой разум.
Лагортал промолчал, и тогда орки ввели в камеру двух первых пленников. Ими оказались Долхэн и Таугатол. Эльфов подвели к той самой металлической конструкции и привязали к двум ее противоположным концам. Долхэну подняли вверх связанные за спиной руки, пристегнули цепь к его кандалам, и перекинули ее длинный конец через верхнюю перекладину и систему блоков металлической рамы, так, что Долхэн едва мог стоять на кончиках пальцев ног. Больдог же взял свободный конец цепи и защелкнул его на кандалах поднятых рук Таугатола: эльф был привязан к станку, за торс и ноги, но его руки были лишь скованы меж собой. Таугатол мог опустить их, или даже попытаться освободиться, вот только… опуская руки вниз, Таугатол тем самым будет вздергивать Долхэна на дыбу. Больдог знал: скоро держать руки поднятыми над головой станет для пленника невыносимо, и эльф волей-неволей опустит их. Механизм же устроен так, что проскользнув вперед, звено цепи уже не вернется обратно.
Лагортал понял, чего хотят Темные, и напрягся всем телом, в ужасе глядя на товарищей. Их не допрашивали. Просто закрепили и ждали. Таугатол держался, сколько было сил, даже когда это стало мучительным, и на его лбу выступила испарина. Сил у нолдо было немало, стойкости тоже – недаром в первый день он терпел пытку, не издав ни звука; но сейчас эльф стонал от боли в сводимых судорогой руках. В прошлый раз Таугатол сам говорил Долхэну, что терпеть пытку молча – не главное, и всё же сейчас он чувствовал себя слабым и униженным. Но продолжал изо всех сил удерживать руки поднятыми и вставал на цыпочки, когда ощущал, что они всё же понемногу опускаются.
Эта тщетная попытка оттянуть неизбежное длилась нестерпимо долго, и вдруг Долхэн пробормотал:
– Нет, – что значило “Нет, я не соглашусь прислуживать на кухне”.
Лагортал, глядя на товарищей, только что не извивался в кресле, а потом выкрикнул:
– Ты никогда не получишь от меня того, что хочешь, Саурон! Я проклинаю тебя!
Пока эльф говорил, дверь в камеру открылась, и на пороге показался Эвег. Он оценил ситуацию, ухмыльнулся и прошел внутрь. Расположившись удобно среди пыточного инвентаря, целитель обратился к Лагорталу:
– Я обязательно передам Маирону твое проклятие. Уверен, он оценит, чем ты платишь за все, что он для тебя сделал, – в голосе умаиа звучало злорадство: Эвэг ненавидел Маирона, хоть и служил на Тол-ин-Гаурхот. – Начиная с того момента, как ты согласился быть гостем на Острове, ни одного из твоих спутников не трогали. Но более Повелитель не может тянуть, и теперь, как я и говорил, каждый из них пройдет через пытки перед тобой.
Лагортал не ответил умайа. Это было бессмысленно. Он не жалел о своём проклятье, хотя оно и отрезало пути назад. А Саурон… он был безумен: пытаться заполучить Свет и едва ли не добиться доброго отношения через пытки его друзей! Неужели хоть кто-то мог не понимать, что так можно добиться лишь ненависти?
А время шло, и с неотвратимостью приближая миг, когда Таугатол вздернет на дыбе своего товарища, и Эвег, как и Больдог, не хотел пропустить этот момент. И вот – Таугатол, наконец, опустил руки, не смог удерживать их дольше и застонал, чуть не захрипел сквозь зубы, когда цепь подняла Долхэна вверх, и эльф вскрикнул от боли.
Лагортал отчаянно думал, как помочь родичам, но у него не было ничего, кроме слов.
– В этом нет твоей вины, Таугатол, ни капли! – пытался поддержать эльф друзей. – Ты делаешь все, что в твоих силах, но твари устроили все так, что ты не мог не опустить руки. Всё, что не в наших силах и не в нашем выборе – не вина. А ты, Долхэн, держись, друг! Не сдавайся и теперь!
По мнению умайар, Лагортал не сказал ничего интересного. Больдог дождался, пока Долхэн повиснет на дыбе, и теперь усмехался, глядя на его страдания. Впрочем, пытка длилась недолго, всего четверть часа, которая показались пленникам вечностью. Эвега же больше занимал Лагортал: он тоже неотрывно смотрел на пытку и не мог думать ни о чём другом, пока перед ним мучили Долхэна. Лагортал сам вскрикивал, вслед за товарищем на дыбе, повторял свои бессильные слова и вцеплялся руками в подлокотники кресла.
Лагортал невольно вспоминал, как Саурон лицемерно говорил ему, что не мог не начать допросы, но ради Лагортала оттягивал их начало. И Эвег говорил так же. Но… пленников и не допрашивали – их просто мучили, чтобы вырвать у него, Лагортала, желаемое. …И так будет со всеми?! Химмэгиль, Арохир, Лаирсул, юный Нэльдор…
Наконец Долхэна сняли с дыбы, но лишь затем, чтобы поменять эльфов местами, и теперь Таугатол ждал, когда у напарника не останется сил держать свои руки поднятыми.
– Ведь я не смогу, – почти беззвучно, в ужасе, двинулись губы Долхэна. Он старался поднимать руки, как мог, но Долхэн и прежде был куда слабее Таугатола, а после пытки… его руки просто не слушались.
Никто из пленных не знал, что с Таугатолом и Долхэном решили обращаться бережнее, чем с прочими, чтобы потом отпустить их; эльфам же происходящее казалось ужасным. А умаиар, никого ни о чем не спрашивая, негромко переговаривались в углу: Больдог предлагал делать ставки. И Таугатол, уже вися на дыбе, понял, что он терпит бессмысленную пытку: всё это делали даже не для того, чтобы принудить Долхэна готовить. Их двоих… просто использовали, чтобы воздействовать на Лагортала.
Когда Таугатол провисел на дыбе свои четверть часа, его сняли и обоих пленных вывели из застенка, чтобы по очереди привести на лечение к Лаирсулу.
***
Лаирсула ввели в подземную камеру, оборудованную под лазарет – теперь там его ждал Долхэн. Целитель понимал, что начались допросы, и старался помочь родичам, как мог. Ему снова дали очень мало времени, и он не мог поговорить, но сосредоточился на выправлении растянутых мышц… Затем Долхэна увели и привели Таугатола.
Вот и начались пытки… Чем больнее было сердцу Лаирсула, тем больше он сосредотачивался на лечении…
***
Тем временем Волк в своем кабинете принимал тех, кого еще не успел узнать. Первым к нему привели Арохира.
– Привет тебе, Арохир, витязь Нарготронда, – приветствовал Маирон эльфа.
Арохир был ошеломлён – как узнали его имя, и то, что он в самом деле витязь, и самое главное – о Нарготронде?! Но эльф тут же вскинул голову:
– Саурон. Я ждал, что меня сюда приведут.
Арохир ответил дерзко, и Волк… махнул ему рукой в сторону кресла.
– Садись. Или стой, как хочешь, – ещё недавно Маирон с удовольствием вонзил бы зубы в этого эльфа, но теперь он чувствовал какое-то опустошение и раздражение. – Я позвал тебя, чтобы познакомиться, – но недавно перенесенные поражение и оскорбление напомнили о себе, и Волк бросил небрежно, мстя за себя: – Я уже узнал, что мне нужно о Нарготронде: посмотри из окна, ты увидишь, орки приступили к строительству дороги. Я знаю, куда вести армию, – Волк резко поднялся, подошёл к окну, сам выглянул в него и продолжил, словно самому себе: – Да, знаю, куда вести…
Арохира точно окатило ледяной водой, и он застыл на месте. В голове крутилось множество вопросов: “Как это возможно?! Что ты сделал с ними, как выпытал?! О чём именно ты узнал?”. Нолдо на время словно потерял дар речи, хотя это было к лучшему, что он не заговорил сразу же… Ведь умайа мог лгать, а Арохир, начав спрашивать о Нарготронде, сам мог дать Саурону подсказки. Взяв себя в руки, Арохир подошёл к окну и посмотрел вниз. Орки и впрямь строили дорогу, и нолдо резко выдохнул:
– Тварь. – Но выругавшись, эльф оценил окно и ситуацию в целом: можно ли попробовать бежать?.. Он был в башне, вокруг были слуги Саурона, но если есть хоть самая малая возможность, он должен попытаться выбраться, и предупредить своих. Нарготронд должен быть готов к войне прежде, чем дорога приблизится к Талат-Дирнэн!
Волк не читал мыслей Арохира, но желание бежать приходило в голову многим, и умаиа лишь усмехнулся – отсюда не убежишь. На оскорбление Волк пока ничего не ответил, но отошёл и сел на свое место.
– Удовлетвори мое любопытство. Зачем вы шли к Кирдану?
Вопрос поразил бы Арохира чуть раньше, но не теперь, когда он услышал о Нарготронде, увидел дорогу… Нолдо понял, что окно не было выходом – выбравшись из него, можно было лишь сорваться и умереть, но не бежать. А что если ударить Саурона? Арохир развернулся и сделал вид, что он хочет уйти, пошёл мимо Саурона к выходу, но неожиданно бросился вбок, выбил стул и почти одновременно ударил умаиа, опрокидывая на него стол.
Волк щёлкнул зубами от удовольствия – Арохир проявил себя настоящим витязем. И как только нолдо напал, печаль слетела с умаиа, вновь пробуждая вкус к крови. Стул лишь покачнулся, а начатый удар Маирон даже не дал довести до конца. Волк захохотал, перехватывая руку Арохира, заламывая ее и нанося свой удар Волей. Нолдо захлестнула боль.
Когда эльф немного пришел в себя, боль сменилась иной. Полубесчувственного эльфа вытряхнули из рубахи и повесили на потолочной балке за руки, едва давая связанным ногам касаться пола. Следующие два часа Волк был занят, утоляя свою звериную жажду, терзая Арохира – без вопросов, просто в свое удовольствие.
Арохиру это казалось нескончаемым. Эльф старался крепиться, но получалось не всегда, и это было… пугающим. Сейчас он получает лишь кару, но вскоре должен был продолжиться и допрос, сможет ли он молчать?.. Когда Арохира наконец оставили в покое, лорд поймал себя на мысли: как хорошо, что здесь нет никого из его воинов.
***
Вторыми в пыточную к Лагорталу ввели Кириона и Нэльдора. Больдог был большой любитель мук, но, в отличие от настоящих орков, которым в радость была любая потеха, он особенно любил допросы. Чтобы у пленника была цель молчать, и можно было искать, как бы эту хитрую шкатулку открыть. Нэльдор и Кирион, как он думал, были слабаки: они быстро начнут кричать, они не умеют терпеть – но с ними все равно можно славно позабавиться.
Эльфов крепко привязали к массивным железным рамах напротив друг друга. На плечи Кириона надели сбрую из тонких кожаных ремней, чьи длинные концы заканчивались острыми крючьями. Кирион, сразу понявший, для чего именно их привели, обратился к Лагорталу:
– Только не соглашайся.
Лагортал видел, что и теперь муки одному пленнику будут причинять через другого, и задрожал всем телом. Он ненавидел Саурона и этих орков. Взглядом Кирион цеплялся за Лагортала, словно за якорь, а тот мог поддержать товарищей лишь добрым словом.
Оставив Кириона, Больдог взял в руки крючья и подошел к Нэльдору. Глаза юноши расширились от боли, когда Больдог равнодушно и бесцеремонно начал проталкивать крючья не только через кожу, но и через мышцы пленника. Нэльдор не выдержал и закричал: от плечей до живота, шесть крюков глубоко вошли в его тело. Когда орк только подошел к Нэльдору, юноша сказал себе – это всего лишь раны. Раны бывают от копий, мечей, стрел, а эти будут от крюков. Но раны, полученные в пылу боя, было бы куда легче перенести, чем в плену, бессильным, неспособным ответить врагам, да ещё сознавая, что он сейчас только орудие, чтобы добиться чего-то от Лагортала.
Больдог тем временем неторопливо продолжал приготовления, накручивая каждый из ремней, идущих от крюков, на железные штыри, что одновременно были и грузами, и держали ремни внатяг. Стоит Кириону пошевелиться, как крюки сразу начнут натягивать плоть Нэльдора, грозя вырваться, раздирая мясо. Эвег же, пока ничего интересного не началось, встал, и словно невзначай облокотился на спинку стула Лагортала – на случай если тот будет говорить много лишнего. В руке умаиа держал кляп из широкого куска черного шелка. Эвег был целитель и эстет.
Но вот Больдог отошел в сторону, и пленники поняли, что приготовления кончились. Синда замер неподвижно. Он мог так простоять, не шевелясь, будто деревце без ветра, очень долго, но орки не собирались ждать, когда эльф устанет: Больдог снял со стены плеть.
– Начнем с нее, – ухмыльнулся умаиа и ударил Кириона по спине. Десять плетей: сможет ли Кирион не истерзать за это время товарища?
Кирион напрягся – только бы не дёрнуться от удара! И он держался сколько мог, четыре удара, только вскрикивая. Но последовал пятый, шестой… десятый, и синдо кричал, а вместе с ним кричал и Нэльдор: каждый раз, как Кирион прогибался от удара, крючья рвали тело Нэльдора. И Лагортал тоже глухо вскрикивал, глядя на родичей, и не замечая того: он предпочёл бы сам получить все эти удары, но оставался только бессильным зрителем.
– Кирион, ты не виноват, эти ремни так устроены, – кричал Лагортал, желая избавить синда от чувства вины. – Ты сделал всё, что мог! Помни, только в выборе есть вина!
И Кирион верил мудрости Лагортала, но все равно терзался, в ужасе глядя на Нэльдора. Особенно, когда тот в промежутке между ударами невнятно попросил:
– Пере… – но оборвал сам себя, не закончил, хотя из его тела вырывали куски, и делали это через его товарища по отряду.
Усмехаясь происходящему, Эвег склонился к уху Лагортала:
– Ты кричишь, тебе больно видеть, что с ними делают, но ты знаешь, что это целиком твоя вина. Повелитель не допрашивал тебя и не трогал ни одного из них. Но ты решил, что тебе больше нравится быть здесь, а твоим товарищам терпеть муки. Так чем ты не доволен? Все стало так, как ты сам выбрал.
Лагортал не замечал своих вскриков, слыша и видя только Кириона и Нэльдора, и теперь нолдо побледнел от осознания: эта пытка происходит в самом деле из-за него. Когда он согласился идти в гости, чтобы Кириона перестали растягивать… он показал врагам, чем можно на него воздействовать. И теперь, когда вскрикивал – тоже. Поэтому его товарищей мучают, и будут мучить и дальше. Это было его тяжёлой ошибкой, которую теперь нужно было как-то исправлять. Худшим же было то, что самый юный из отряда был почти готов просить Тёмных остановиться и нужно было поддержать его, а вскрики, которые Лагортал не сдержал, отнюдь не были поддержкой… Нолдо собрался и, бросив на Эвэга выразительный взгляд (“Ты не понимаешь, и говорить с тобой я не буду”), обратился к родичу:
– Нэльдор, ты… – но умаиа не дал Лагорталу продолжать говорить, накинув шелковый кляп на рот пленника. Увы, теперь крики нолдо будут не так слышны, но зато и других он больше не сможет поддержать.
– Ты даже не представляешь, как будет весело, когда сюда притащат девчонку, – тихо добавил Эвег Лагорталу.
Лагортал вновь глянул на умайа с ненавистью. Эльфа пробирала дрожь от мысли, что Нэльдор может не выдержать, а потом сюда приведут Линаэвэн и будут терзать её… А он будет бессилен помочь, и только будет говорить взглядом: “Держись…”
Нэльдору было очень плохо и больно, но он видел ужас во взгляде Кириона, и понимал, что если заговорит сейчас, то синдо будет гораздо хуже. Слышал Нэльдор и возгласы Лагортала, но крики товарищей были не горестными стенаниями: в них слышалось не только страдание, но и сопротивление. И Нэльдор понял, что он не один против этих тварей. Он по прежнему сражался, плечом к плечу с товарищами, пусть сейчас это сражение заключалось в том, чтобы не уступить последний рубеж, не сдаться.
Больдог тем временем убрал из рук плеть, достал длинную спицу, с острым зазубренным концом, и подошел к Кириону. Нэльдора он пока словно не замечал.
– Лагортал тебя пытается выгородить, но он лжет, – сказал “старший орк” Кириону. – Да, придумал такую забаву я, но только от тебя зависит, пострадает твой товарищ или нет. От твоего мужества, твоей стойкости. А у тебя нет ни того, ни другого. И потому твой приятель будет страдать, – Больдог усмехнулся и снял с пояса нож, которым сделал три надреза на на груди синда. – Видишь эту спицу? Ее будет выдержать труднее, чем плеть.
И умаиа начал терзать квэндо, в прямом смысле этого слова, вонзая зазубренный гарпун в рану и вытаскивая его обратно, раздирая мясо. Синдо не был в силах удерживать своё тело… Крики двух эльфов заполняли камеру.
Кирион, оглушенный болью и угнетённый своей слабостью, вскинул глаза на Бульдога. В его взгляде читалось: “Прекрати это…”, и когда спицу отняли, губы эльфа шевельнулись – он хотел просить врагов… Но снова уцепился за взгляд Лагортала.
Больдог видел, что синдо был готов, почти готов, но еще молчал, и “орк” довольно улыбался – сейчас он продолжит и посмотрит, как запоет этот эльф. Больдог планировал развлекаться, либо пока один из двух пленных не взмолится о пощаде, либо пока не превратит в клочья все три разреза на груди Кириона. Синда держался как мог, и дергался недостаточно сильно, оберегая товарища, но боль брала свое и он был почти готов заговорить, только чтобы не ранить Нэльдора. Больдог имел столь богатый опыт допросов, что читал в пленниках как в книге, и видел все страхи эльфов. Вина перед Нэльдором будет грызть Кириона изнутри. И Больдог достал раскаленный штырь из жаровни и начал прижигать им рваные раны на груди. Кирион желал бы сейчас обратиться в камень, но это было невозможно, и его тело выгнулось… Больдог торжествовал – еще два крюка вырвались из Нэльдора!
