Текст книги "Птичка-в-клетке (СИ)"
Автор книги: Noremeldo Arandur
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 39 страниц)
Новая манера Линаэвэн держаться нравилась Марту куда больше. Пожалуй, это была самая приятная беседа с тэлерэ.
День прошёл без происшествий.
***
Оставшись одна, Линаэвэн дала волю слезам – о Бэрдире, о тех, кого ныне пытали, о том, что её товарищи многое рассказали (часть почти ничего не знала о посольстве, но другие – да), об участи Марта… В печали она наконец уснула.
***
После ужина Март вновь пошёл с Больдогом допрашивать Эйлианта. Нолдо уже был подготовлен к допросу – сегодня на вертикальной дыбе, едва касаясь ногами земли.
– Воины Твердыни опять пришли доблестно сразиться с привязанным? Вы оба на удивление отважны, – усмехнулся феаноринг, вспомнив горделивые слова Смертного-предателя.
Правда, пытка для не до конца восстановившегося тела оказалась тяжелее предыдущей; особенно, когда растянутого нолдо, которому причиняли боль и натяжение пыточного устройства, и вес собственного тела, стали бить кнутом и лить солёную воду на раны. Эйлиант, что вначале молчал, не мог сдержать стона. Но когда пытку прервали, юноша подумал об Эвэге – он теперь был тайно на стороне эльфов, и это воодушевляло – сжал зубы и поднял опустившуюся от боли голову.
Больдог не ждал, что феаноринг заговорит сразу, но если вчера эльф молчал, то сегодня уже стонал. Завтра будет кричать. А потом… потом он заговорит.
Комментарий к 31. Изменения.
*В Битве-Под-Звёздами именно Лорд Келегорм разбил южную армию Врага, которая осаждала Гавани Кирдана.
========== 32. Птица и феаноринг. ==========
Девятый день в крепости прошёл для Линаэвэн спокойнее предыдущих, не принеся никаких потрясений. Она готовила, сидела за столом с Мартом, если нужно, говорила вежливо и отстранённо, вновь готовила. Все предыдущие дни были длинны, а сегодня она не заметила, как опустился вечер. И тэлерэ вновь думала – кого сейчас будут мучить? Эйлианта? Кириона? Обоих? Она не знала, что Кирион сейчас получал отдых и лечение.
Лечил Эвэг и Эйлианта – по приказу Саурона так быстро, как возможно (какие сроки были необходимы для лечения, оба умаиар знали, так что Эвег не мог обмануть Волка).
***
Наступил вечер, и Эйлианта вновь подготовили к допросу – растянули на стене так, чтобы он не мог дёргаться, а затем резали его тело и ковырялись в ранах.
Молчать и держаться гордо было непросто, но Эйлиант узнал, что это проще, если, когда особенно больно, смеяться над своими мучителями и Сауроном…
Больдог ненавидел этого гордеца, не желающего даже кричать, а Март проникся уважением к феанорингу – несмотря на свои юные годы, Эйлиант снова держался стойко.
***
Вечер перешел в ночь, и Линаэвэн уснула, а Фуинор посылал ей сны. Точно ли пленные получают ту еду, что она готовит? Не подмешивают ли чего к этой еде?
Эллет пробудилась в тревоге. Она оставалась на кухне ради того, чтобы хотя бы помогать родичам чарами, вложенными в пищу, укреплять таким образом их дух. Но этой ночью ей виделся Кирион, истощённый и измученный пытками, с какой-то лепёшкой отвратительного серого цвета, и довольно хохочущие орки, что расписывали ему, как вкусно готовит Линаэвэн. А то – её суп, над которым колдуют Фуинор и Саурон, подмешивая к нему свои зелья, и сгибающийся от боли после отравленного варева Эйлиант… И Линаэвэн не могла не думать, были ли это просто сны, воплощение ее страхов, или предчувствие? Ведь Тёмные могли так поступать. Но потом тэлерэ вспомнила благодарные слова Бэрдира. Если бы приготовленное ею не доставалось пленникам или от него становилось тяжело, иными были бы его слова.
***
Еда, что готовила Линаэвэн в тот день, была окутана чарами. Она несла подавленность, страх, безысходность. Фуинор не обманул тэлерэ, но она не поверила предупреждению. Однако у Волка были планы, как должна была действовать дева, и от планов он не собирался отказываться. Поэтому, зная о чутком слухе эльфов, на следующий день после обеда Волк подстроил разговор орков: они смеялись, что эльфка сама же своих травит. Через приоткрытую дверь кухни были слышны их голоса, но не Марту – его на кухне в тот момент не было.
***
Тэлерэ отогнала ночные тревоги, но, конечно, не забыла о них. После обеда, случайно (как она считала) услышав орочьи насмешки, она вздрогнула. Если бы орки сказали это ей, эллет сочла бы, что они намеренно пугают её – или даже связала со сном, но орки говорили друг с другом, не с ней; и это было похоже на правду – в приготовленное могли подмешивать яд. Возможно, что и не с самого начала, и потому Бэрдир о том не знал и не сказал. Но как было узнать наверняка? Ни Марта не спросить, ни умайар с орками, ни товарищей: один правды не знает и узнавать не захочет, другие солгут, с третьими не встретиться. С другой стороны, орки тоже могли не знать правды. Быть может, они зовут «отравой» всё, что готовят эльфы? Что, если орков спросить прямо, не отравляют ли её еду? Нет, они или посмеются, или подтвердят, чтобы напугать… Но что, если это правда?
Линаэвэн выглянула за дверь и, несмотря на отвращение к оркам, спросила:
– Отчего я травлю своих?
Орки, увидев Линаэвэн, испугано примолкли и заморгали, не зная, что ответить, и явно испугавшись.
– А ну, пошла обратно! – наконец крикнул один из них, гадая, что именно услышала эльфка.
Линаэвэн вернулась на кухню, прикрыла дверь и прислонилась к стене. Если бы орки принялись рассказывать ей, что творится с её товарищами после угощения, и то оставалось бы больше сомнений. Они не пугали её, но испугались сами. Проговорились о том, чего она не должна была слышать. Значит, она только полагала, что помогает товарищам тем, что готовит. Только Тёмным прислуживала. И теперь, когда она узнала правду, она не могла принимать участие в этом злом деле… Хотя, конечно, яд будут подмешивать всё равно. А ведь она в самом начале опасалась этого, и ей обещали, что она будет есть то же, что и пленники! Но ведь прямо не спрашивала – не будет ли яда и чар. Значит, обещание могли обойти…
Когда Март вернулся, Линаэвэн сказала ему, что отныне она отказывается готовить, и попросила передать это своему господину.
– Почему? – опешил Март.
– Если я назову причину, ты всё равно не поверишь, – качнула она головой.
Март сначала молчал, а потом ответил:
– Это значит, что ты опять хочешь вернуться в подземелье? Я не могу тебя туда пустить.
Линаэвэн задумалась. Оставаться в гостях – верно ли это будет сейчас, ведь она избавляла от допросов только саму себя? Но здесь было легче сберечь тайну, и её товарищам будет легче от того, что она здесь, и за это не требовали рассказа тайн.
– Бэрдир приложил столько усилий, чтобы избавить от допросов, кого мог… – наконец произнесла она. – Будь я в подземелье, он сделал бы то же для меня. От того, что я готовлю, сейчас… пользы не будет, но я не буду сейчас настаивать на том, чтобы уйти, – её мысли во многом переменились после того, как ее товарищи получили свободу из рук Саурона.
– Что ты тогда будешь делать? – поинтересовался Март. – Сидеть целыми днями в своей комнате? Мне нравится говорить с тобой. Так что… продолжай готовить для меня и всех нас.
– Я узнала, что теперь это будет не на пользу, даже во вред, – серьёзно повторила Линаэвэн. С какой поры так, она не ведала. – И потому, буду ли оставаться в комнате или приходить на кухню, готовить более не смогу. Если у меня есть выбор, я предпочла бы остаться в комнате.
– Тогда считай, что у тебя нет выбора. Пой для нас, пока мы готовим – ты так красиво поешь!
– Хорошо, – отозвалась Линаэвэн, сильнее прежнего ощущая свою несвободу. Петь для Марта, даже зная, что он делает, и для тех, кто трудился на кухне, она могла. Хотя и печальны будут те песни.
***
Март уже привык, что по вечерам помогает Больдогу допрашивать феаноринга. Сегодня Эйлианта допрашивали еще жестче – растерзанные раны прижигали, вкладывая в них угли. Эйлиант же из Пламенного Дома? Как ему такое близкое знакомство с огнём?
С каждым днём пытки становились всё тяжелее, хотя жестокость их нарастала постепенно. Лечение для Эйлианта было отдыхом, но когда опускался вечер, он догадывался – сегодня будет тяжелее, чем вчера.
Юноша старался держаться гордо. Но когда рваные раны стали прижигать, он застонал. Пламя жгло рану за раной, исторгая из Эйлианта все новые стоны.
***
Март не мог не восхищаться феанорингом. Хотя друзья беоринга и говорили с ним постоянно, убеждали его в его правоте, Март был все более неуверен, что они поступают правильно. Больдог видел, что горец близок к тому, чтобы отказаться от допросов, а то, чего доброго, и встать на сторону эльфов, вернуться к своим истокам, и тогда умаиар вновь пошли на хитрость.
– Тебе нужно отвлечься от тягот своей службы, – сказал Фуинор. – Посмотри, как прекрасна эта служанка, она давно мечтает о тебе, – Фуинор позаботился, чтобы затуманить сознание молодой женщины. – Проведи с нею ночь, быть может, ты развеселишься?
Март был поражён предложением, и Фуинор словно поправился:
– Подари ей эту ночь: разговоры и тихие песни с той, кто тебя любит, что может быть лучше для твоего измученного сердца?
Март с радостью согласился на это.
Рабыне не удалось в первое же свидание соблазнить беоринга, однако первые поцелуи все же произошли. На утро Март чувствовал себя намного лучше. План Волка воплощался, как и было задумано.
***
На следующее утро Линаэвэн на кухню проводили орки. Что ж, этого стоило ожидать. Чего эллет не ожидала – того, что Март, который так желал говорить с ней и слушать её песни ещё вчера, сегодня будет невнимателен к ней. Теперь его внимание занимала Лэннадир, одна из трудившихся на кухне эдайнэт: они обменивались то взглядами, то словами, то улыбками, Март подбегал именно к ней помочь с котлом, и по временам она слышала их тихие разговоры, чего раньше не бывало.
Тэлерэ сейчас и не желала особенного внимания Марта к себе. В том, что молодой человек и одна из дев ощутили близость друг к другу, она не увидела бы ничего дурного. Если двое нашли друг друга и вскоре заключат помолвку, это радость, что редка в этом омрачённом месте; если нет – черта нравов эдайн. Но в происходящем было нечто странное. Лэннадир трудилась здесь, как видно, давно, но ещё вчера Март не выделял её из других. И она относилась к Марту, как и другие рабыни. В этом внезапном сближении было нечто неправильное, но эллет не понимала, что именно.
***
Кирион и Эйлиант в это утро получили на завтрак жидкую кашу из прелой крупы. Шёл одиннадцатый день плена.
***
Когда солнце клонилось к закату, Фуинор забрал из башни Арохира и Химмэгиля:
– Поклянитесь, что вы не расскажите ничего из того, что было здесь, на Острове, и вас сейчас же отвезут на свободу.
Химмэгиль молча смотрел на своего Лорда, готовый повторить его ответ. И Арохир ответил:
– Я клянусь, что не стану говорить о том, что было на Острове, в плену, ни с кем, кроме товарищей по плену наедине с ними, – было бы тяжело не обсуждать всё случившееся с Химмэгилем. И бесмысленно, как считал Арохир: Тёмные должны были опасаться рассказа тем, кто не знает, а не разговора меж теми, кто и так знает. – И об освобождении тоже.
Химмэгиль дословно повторил эту клятву, и умаиа проводил их до ворот: там их ждал Драуглин с лошадьми. Вышел проводить Арохира и Волк.
– Доброго пути, лорд. Если встретишь Лагортала, передай ему привет от меня.
– Спасибо, передам, – чуть помедлив, ответил Арохир, и они отправились в путь.
Когда нолдор отъехали от Острова, Химмэгиль спросил:
– Можем ли мы вернуться домой или это слишком опасно?
– Увы, в Нарготронд возвращаться не стоит, – сейчас Арохир уже не был так потрясён, как когда Саурон помогал ему исцелиться и укрывал пледом. – Брэтиль близко, туда и направимся.
***
Наступил вечер, и Март остался приятно проводить время с аданэт, а Больдог один спустился в подземелье. Сегодня с феаноринга срезали тонкие полоски кожи – так, чтобы Эвег приладил их потом обратно – а дальше терзали рану и протыкали ее длинными расскаленными иглами. Юноша не смог молчать, но превращал свои крики в насмешки и проклятия, и так продержался до конца пытки…
***
У Эвега впервые дрогнули руки, когда он склонился над Эйлиантом.
– Я исцеляю тебя для новой муки. Я был занят эти дни, я придумал снадобье, но не уверен пока, как хорошо оно работает, и… примешь ли ты его. Снадобье, что не лишит тебя сознания, но притупит боль. Я не могу дать его Кириону: остальные знают, что он не может молчать. Ты же можешь. Так молчи, но не испытывая боли. Хотя бы пока тебя допрашивают без Кириона.
Эйлиант более не спрашивал Эвэга при встречах, что произошло, и отчего он теперь снимает боль (да ещё втайне от родичей), хотя прежде причинял её. Снимает и пытается помочь – хорошо. Он теперь за эльдар? Ещё лучше! Когда целитель предложил Эйлианту снадобье, феаноринг обрадовался – он достаточно испытал себя, а держаться нужно было снова и снова, при всё более тяжёлых пытках, и притупить боль… это был бы замечательный дар. Так он и сказал, но все же не мог доверять умаиа полностью.
– Ты не уверен, хорошо ли работает зелье, но обещаешь, что оно именно притупит боль… ничего другого? – он не подумал, что пожелай Эвэг, он мог бы не спрашивать Эйлианта, а напоить его насильно или подлить зелье в пищу и питьё.
***
Так прошло еще два дня.
Эйлиант не сдавался, хотя пытки становились все более жестокими. Ему помогало и зелье Эвега – увы, оно полностью не снимало боль, но притупляло ее. Эвег продолжал работать над составом, улучшая его. Заодно это был повод не встречаться с другими умаиар: сказать, что занят, и запереться у себя.
***
После помощи Эвэга Кирион легко поднялся. Боль целитель снимал каждый день, сейчас же не осталось ни слабости, ни ран… ни даже шрамов.
– Спасибо тебе, – Кирион коснулся плеча Эвега. – Если бы не память, можно решить, что меня только взяли в плен. Но теперь у меня осталось два дня. Ты знаешь, что ждёт меня в эти дни сейчас, когда я больше не нуждаюсь в исцелении? – Кирион считал эти дни, и каждый день он задавал Эвэгу один и тот же вопрос: «Как Эйлиант?».
– Эти два дня тебя не будут трогать, но и я не смогу приходить к тебе. А потом, наверное, перед тобой будут допрашивать Эйлианта. Он очень силен, он молчит, когда многие бы стонали, и стонет, когда невозможно не кричать. И я не знаю, что посоветовать тебе, и чем вам помочь…
– Я постараюсь быть готовым, насколько возможно, – тихо ответил Кирион. Сплёл пальцы… Как, действительно, приготовиться к тому, что перед тобой будут мучить товарища? Разве что неожиданностью не будет. – Удивительно, но эти пять дней окажутся в числе лучших, – лучше было, наверное, только, когда они остались с Лагорталом в одной комнате и шептались. Большую часть остального времени Кирион был избавлен от пыток, но оставался один и ничего не знал о других…
– Мне… очень давно не говорили таких слов, – Энгватар был так тронут, что лицо его стало еще печальнее. – Я пробовал сделать так, чтобы вы присутствовали при лечении друг друга – видели мучения друг друга, как остальные думают – но мне запретили. Они хотят, чтобы вы не успели подготовиться к полной пытке.
Даже то, что Эвэг пытался помочь товарищам встретиться, хотя и безуспешно, было в радость. Прежде, чем целитель ушел, Кирион коснулся руки – умайа? Его стоило так звать сейчас?
***
Уже на третий день Март и аданет обнимались у всех на глазах, словно давние возлюбленные, но… как беспокоилась тэлерэ, не слишком ли открыто? Линаэвэн была удивлена быстротой, с какой сближались Март и Лэннадир. Тэлерэ не столь много общалась с людьми, чтобы оценить, часто ли всё происходит столь стремительно, но ей виделось в том нечто большее, чем желание Смертных, чьи жизнь и молодость так коротки, успеть как можно больше. Сегодня влюблённые ещё не пришли на кухню, когда орки привели Линаэвэн. И другие девы, что служили там, начали перешёптываться.
– Каков наш Март, оказывается! Из молодых, да ранний.
– А Лэннадир? Всегда была такой тихой, скромной, казалось, только на котлы и смотрит…
– Верно, долго она таилась – никто и не заметил.
Так эллет поняла, что и для людей происходящее выходило за пределы обыкновенного. Март и Лэннадир вошли вместе, прижавшись друг к другу, и рабыни замолчали. Однако расспрашивать Марта или Лэннадир эллет виделось бестактным.
***
Какой-то частью сознания Март понимал, что происходит что-то не то, но… он не мог понять, что именно не так. Мысль словно все время ускользала от него, и он забывался. И еще… его всё больше раздражало присутствие Линаэвэн рядом. Словно он видел в тэлерэ немой укор.
***
Тем же утром Фуинор вывел из башни Оэглира:
– Эйлианта жестоко допрашивают, но он молчит. Помоги своему другу, уговори его уйти с тобой.
Оэглир не собирался уговаривать Эйлианта – сам не устоял, но тянуть за собой друга?! Подумал – может быть встретиться с ним, чтобы, напротив, призвать держаться? Хорош же будет такой призыв из уст того, кто всё рассказал! Да и сама встреча с тем, кто живёт в покое и вот-вот уйдёт, Эйлианта может только смутить, не наоборот.
– И не подумаю, – ответил Оэглир. – Добрая весть, что он молчит.
– Думаешь, Оэглир, это тебя пытали? Нет, тебя лишь чуть пощекотали, а Эйлиант терпит пытки уже неделю, и лечит его после допроса не Лаирсул, а Эвег.
Что такое лечение Эвэга, Оэглир хорошо знал. И – Эйлиант терпит неделю?! Воин Лорда Куруфина восхитился стойкостью младшего товарища. И обожгло: «Ведь Эйлиант верил в тебя, с тебя хотел брать пример – а ты?»
Оэглира все же привели в камеру к Эйлианту, которого только что закончили допрашивать – молодой феаноринг полувисел на стене, в крови, ожогах, со сломанными пальцами, так что кости торчали наружу.
– Попрощайся, Оэглир, со своим другом. Ты оправился после плена, теперь тебе пора возвращаться домой.
Скованным и нерадостным было прощание. Оэглир видел, как держится Эйлиант, через что он проходит…
– Мне легче, чем кажется, мне… помогает то, что ты советовал мне прежде, – Эйлиант так хотел сказать Оэглиру, что ему не столь больно, как было бы другому, что его лечение становится отдыхом и даже радостью, что у пленных появился нежданный союзник и помощник в стенах темницы… Но не мог, ведь он выдал бы Эвэга. И потому – получилось так.
Оэглир в этих словах услышал желание его утешить и с горечью подумал: «Он ещё меня пытается поддержать».
– Держись, Эйлиант, как держался до сих пор. Лорд Келегорм гордился бы тобой. Если будет совсем тяжко, думай о нём, о том, чего он ждёт от тебя, – если бы Оэглир сам подумал о Лорде в тот миг, когда решил заговорить, то… Поздно было думать, что могло бы быть. – Прощай, Эйлиант.
– Прощай, и… удачи тебе, – Эйлиант хотел бы попрощаться иначе, не вися на стене, но иначе им не дали.
***
Волк был зол – его план провалился, Эйлиант не ненавидел предателя-родича, они расстались как друзья. Оэглира с Лаирсулом отпустили, но перед этим Лаирсулу сказали:
– Ты забрал у пленников последнюю радость, больше не будет никого, кто поддержал бы их, ободрил или унял их боль. Ты бросил их всех один на один с бесконечным страданием. Какой же ты целитель, если бросил страждущих?
Лаирсул закусил губу. Ему самому было страшно – как трое его товарищей (один – юноша, другой – синда, что был слаб телом, но не духом, третья – дева, не воин!) останутся теперь без помощи, без поддержки, когда даже лечение их обратится в пытку?! Ведь ими будет заниматься Эвэг, умайа; Лаирсул видел, что он творил с Оэглиром… Но нолдо-целитель сознавал, что иначе он помог бы палачам, исцеляя для новой пытки – он просто не мог поступить так. Лаирсул махнул рукой Оэглиру:
– Идём.
На том эльфов вывели прочь с Острова.
***
За ужином Март пожаловался Волку, что общество Линаэвэн тяготит его.
– Ты добр и благороден, Март, а она этого не ценит. Отправь ее ненадолго вниз, пусть она поймёт, от чего ты ее защищаешь. Уверен, тогда она станет другой. Нет-нет! Конечно, никто не станет ее пытать, лишь собьют с нее спесь.
***
Ночью к Линаэвэн пришли орки:
– Ты больше не готовишь, так и нечего тебе делать здесь.
Деву отвели вниз, в подземелье, но не в камеру. Приковали за руки и за ноги меж потолком и полом, прямо напротив лестницы, в разные стороны уходили коридоры с камерами. Кирион и немного отдохнувший Эйлиант были посажены на цепь в соседних камерах так, чтобы они могли видеть Линаэвэн. А тэлерэ стояла посреди залы, с поднятыми к потолку руками, не имея возможности отойти или сесть. Вокруг собралось много орков, всем хотелось развлечения.
Тэлерэ ждала, что однажды её уведут в подземелье, хочет того Март или нет. Или это случится против его воли, или его убедят, что это необходимо… Если уж убедили самого участвовать в пытке её родичей, хотя совсем недавно он их жалел, говорил, что пошёл бы на всё, кроме предательства, чтобы избавить от такой участи. Но и тогда он ни словом не укорил палачей. С другой стороны, она сама желала разделить участь товарищей, сама желала уйти в подземелье. Вот и сбылось, и нужно приготовиться к боли и терпеть.
– Линаэвэн! – два возгласа прозвучали почти одновременно, и две цепи (пленников приковали к стене за ошейники) натянулись. Эльфы надеялись не увидеть здесь посланницу, ведь она более десяти дней как жила наверху.
– Вы остались стойкими. Пусть же никто из вас не говорит – иначе вы причините мне зло: превратите меня в орудие в руках Тёмных, в ту, что вырвала из вас признания! – воскликнула тэлерэ. – Боль пройдёт, а это останется.
Товарищи опешили: того она и желала. Спустя краткое время они осознают, что Линаэвэн хочет укрепить их чем-то более действенным, чем «Держись», хочет дать ещё одну причину держаться, кроме тех, что были у Кириона и Эйлианта, и снять возможную вину за то, что они не помогают. Когда начнётся сама пытка, вряд ли ей удастся поддержать кого-либо…
– Если один из вас заговорит, все прекратится, – обещал Больдог. После чего на эдэлет разорвали одежду, оставив ее обнажённой стоять на всеобщем обозрении.
– Эльфки не выносят насилия, но поглазеть-то можно! – загоготал Больдог и отвесил тэлерэ шлепок по попе. Другие орки улюлюкали в ответ и давали грязные комментарии, смысла большей части которых Линаэвэн не понимала. Да и был ли у них смысл, кроме желания оскорбить и унизить? Прикосновения орочьих лап и взглядов было мерзкими для эльдэ, унизительным, полным скверны. Эллет прикрыла глаза… А затем вновь медленно открыла их под орочий гогот и насмешки. Её охватило странное, почти неуместное в этом подземелье чувство. Она ощущала себя защищённой, словно и сами орки, и их взгляды и слова тянулись к ней и не могли коснуться. Её незримо укрывало нечто помимо одежды… и ужас во взгляде сменился смесью недоумения и брезгливости к тем, кто не способен увидеть красоту, а видит только отражение собственной мерзости.
***
Жертва отказывалась пугаться. И ее родичи тоже молчали. Но что, если продолжить?
Орки постепенно разбредались из зала по своим делам, а Линаэвэн так и осталась стоять посреди прохода.
Больдог знал, что это стояние скоро будет мучительным, но этого мало. Линаэвэн должна чувствовать унижение, отвращение и безысходность!
Проходящие мимо орки лапали эдэлет, хватая то за попу, то за грудь, то за бедра. Другие останавливались и не трогали руками тело, но зато, схватив за лицо или за волосы, говорили тэлерэ, что бы они с ней сделали, будь она человеком.
– А вы, голуги, слушайте да смекайте, может, кто на кухне провинится, тогда мы вам все это на деле покажем.
***
Чувство странной защищённости покинуло Линаэвэн, она была беззащитна перед мерзкими тварями и содрогалась от отвращения, и не могла закрыться, уйти, заткнуть уши… разве что глаза закрыть, но это почти не помогало. Орки не унимались и становились всё нахальнее и омерзительнее, и всё труднее было терпеть. Эллет тихо застонала, хотя боли не было, по лицу текли слёзы… Она не забудет этого отвращения, не сможет легко переносить чужие прикосновения, не вспоминая невольно этот страшный день; не сможет легко искупаться в реке… Хотя доведётся ли ей купаться – кто дозволит ей это?
– Если вы её убьёте, а вы можете, вас самих казнят! – выкрикнул Кирион. Эйлиант проклинал орков и напрягал все силы, натягивая цепь, пытаясь вырваться.
– Убьем! – ржали орки. – Как бы ни так! Знаешь, сколько здесь до нее побывало? Ха, мы знаем до какого предела можно идти. На опыте выяснили. Хочешь узнать, как?
– Вы знаете, как это можно остановить, – обронил Больдог. – Боль пройдет, а то, что мы будем с ней делать, останется навсегда. Защитите ее.
Конечно, Линаэвэн сейчас горячо желала, чтобы всё это кончилось – но не такой ценой! Больдог сбил её с толку, обратив против неё её же слова – боль пройдёт, а память об этом останется, и они не были ложью, так что тэлерэ не вмиг нашлась с ответом. «Не прибавляйте к одному злу другое, я всё равно не забуду отвращения, а так вы добавите к нему ещё и то, о чём я сказала прежде,» – так она желала сказать товарищам, но выговорила только:
– Не приба… – резкий удар по губам помешал ей договорить.
Эльфы были на взводе. Они слышали слова Линаэвэн до того, но разве сейчас ей не причиняли зло?! Деве, не готовой к издевательствам, вышедшей в путь безоружной и бездоспешной – это они, воины, должны были её защищать. Для обоих было нестерпимо видеть, как глумятся над тэлерэ, оба готовы были сейчас сказать о том, что знают… но синда оказался медлительней, а Эйлиант горячей.
– Прекратите это, я… скажу, – Эйлиант начал почти с крика, закончив тише. – Обещайте, что никогда больше с Линаэвэн не сделают подобного, и я скажу.
– Никогда больше, – эхом отозвался Кирион. Иначе… её отпустят сейчас, а спустя день или два повторят. Синда не стал говорить более, потому что уже начал Эйлиант…
Линаэвэн, пытавшаяся остановить товарищей, вновь была остановлена резким ударом по губам.
– Скажи все, что знаешь, и с Линаэвэн так никогда больше не поступят. Скажи часть, и ее не тронут неделю. Более того, тебе позволят ее утешить: вишь, как дрожит всем телом и рыдает.
– Нет… – донеслось от Линаэвэн.
Эйлиант старался сберечь своё задание в тайне, но не мог выдержать того, что творили с Линаэвэн… Опустив голову, юноша произнес:
– Я скажу часть… Лорд Келегорм передал Кирдану советы по обороне; в прошлый раз правитель Фаласа допустил ошибки, – Эйлиант хотел на том и остановиться, но от него требовали большего. Пришлось рассказать, в чём состояли советы. Тогда Линаэвэн отвязали, дали ей грубый плащ и отправили деву в камеру Эйлианта. До утра их не трогали.
***
Отвязанная Линаэвэн невольно отшатнулась (как пыталась и не могла всё это время). Затем под хохот орков взяла плащ и завернулась в него – теперь она была не так беззащитна, и всё же поначалу её била дрожь. Войдя в камеру, она впервые увидела, как живут в подземелье – холодный камень пустой камеры, связка соломы для сна…
Эйлиант старался успокоить деву, а она убеждала его не рассказывать ничего более. Особенно, когда узнала о том, что юноша перед тем заговорил ради Кириона.
– Ведь неделя истечёт, и Саурон и… его твари… могут поступать так же… Я сама в надежде кого-то освободить… сказала то, в чём не видела опасности, но горько сожалею о том.
Эйлиант обнял Линаэвэн, прижал ее к себе, и она невольно вздрогнула: знала, что это эльда, друг, что утешает её, но прикосновения орков были слишком свежи. А сотрутся ли они из всё сохраняющей памяти? Неужели отныне прикосновения друзей будут вызывать это воспоминание?
– Да, Птичка, они могут повторить это… Здесь, в плену, наши тела в их власти. Я думал, что нет ничего хуже, чем смотреть, как они пытают Кириона, но теперь знаю, что есть вещи много хуже: видеть, как они мучают тебя. Вот только… как защитить хроа Кириона, я не знаю, не знаю, как защитить и твоё хроа, но я знаю, что можно защитить твою фэа, – нолдо перебрал ее серебряные пряди едва сросшимися пальцами, стараясь теплом своего тела унять ее дрожь, хотя тэлерэ дрожала не от холода.
Горькая складка пролегла меж бровей девы, хотя она и печально улыбнулась в ответ на ласковое прозвание «Птичка».
– Хотела я здесь назваться Безымянной, а получила прозвание Птички. Хоть вы и не знаете, что я каждый день пела, готовя пищу, чтобы поддержать вас… – невпопад ответила Линаэвэн, потрясенная случившимся. Многое с ней бывало, а о таком и не помыслила бы.
– Наше счастье, что для тебя их слова пустая угроза. Из их слов мы знаем, какие мерзости они могут делать с женщинами, но… для тебя это тоже, что знать, сколько боли и Искажения Враг принесёт в мир. Это больно, но это не о тебе. Ты словно вне этого. Через свои прикосновения к тебе, они пытаются словно привязать тебя к той ужасной реальности, но ты на другом берегу. Это лишь тень страха, тень отвращения, тень Искажения… но ты не в их власти.
Нолдо знал, что этого мало сказать, но это было началом разговора.
– Эйлиант… благодарю тебя, что ты ищешь, как утешить меня, хотя лучшим утешением было бы, если бы ты смолчал: каково мне будет знать, что ты молчал до того, – никто не рассказывал ей этого, но феаноринга бы не допрашивали сейчас, если бы он уже заговорил, – а из-за того, что я не могла сдержать дрожь и слёзы, Тёмные достигли своего, – она вздохнула. – Ныне прикосновения стали страшить меня, и… – Линаэвэн чуть помедлила, стараясь унять дрожь. – Более четырёх с половиной веков прошло с той поры, как я шла через Лёд, но по сей день зимняя ночь возвращает те образы. Не сомневаюсь, однако, что Мандос исцелит меня, и когда после ожидания я вернусь в Аман, то буду свободна. Эти слова тебе могут казаться страшными, они страшны и мне, но должно смотреть правде в лицо: уйти из плена иначе я могу разве что чудом, но и через смерть вряд ли скоро. И если принять это, не отворачиваться от правды в ложной надежде, что беда пройдёт мимо, то будет легче принять неизбежное… – Линаэвэн упрямо вскинула голову. – Я должна… суметь перенести. Тогда и вы сможете, зная, что я в силах…
Эйлиант едва удержался, чтобы не вздохнуть. Линаэвэн не услышала ничего из того, что он говорил. Значит, либо он говорил совершенно не то, либо девушка просто не была способна сейчас кого-то слушать. Нолдо выпустил деву из объятий, не желая причинять боль. То, что говорила Линаэвэн было страшно и неправильно, но при этом она хотя бы понимала, что единственный путь выстоять для них – это не поддаваться ей самой.
– Я не мог не сказать, – повторил нолдо, но в этот раз… словно поясняя, что он прав. Слова тэлерэ помогли ему назвать по имени то, что он только ощущал. – Если калечат тело, это страшно и больно, но боль пройдет, и многое даже можно будет исцелить. Но если калечат душу… это останется. Нельзя жить так, словно бы все, что тебе осталось, это дождаться, когда придет смерть. Это… это тоже искажает нас. Я не жду спасения, но нельзя и отрекаться от его возможности, нельзя терять эстэль. А если все, что ты ждёшь – это исцеление в Мандосе, ты уже… словно бы начала отказываться от жизни, – и вот здесь эльф действительно испугался. – Но так нельзя. Это… это худшее, что ты можешь придумать, отказаться от дара быть. А если ты живёшь, то должна искать исцеления, и при том исцеленя в жизни, а не в смерти. Исцеление в Мандосе – это последнее утешение, залог возрождения, а не способ обновиться от того тяжёлого, что дала тебе жизнь.
