Текст книги "Волшебники Гора (ЛП)"

Автор книги: Motierre

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 43 страниц)

– Продолжай, – бросил я ей, не обращая внимания на её возмущение.

– «У тебя слишком короткие волосы» – заметила Убара. «Да, Госпожа, – сказала я, и пояснила: – Я работала в поле». Однако она мне не поверила: «Ты слишком привлекательна, – сказала женщина, – чтобы тебя отправили в поля». «Я была наказана, – объяснила я. – Я подала пагу одному из гостей моего хозяина, недостаточно подогрев её». «Глупая рабыня» – прокомментировала она. «Да, Госпожа» – признала я. «Значит, после того как Ты отработала своё наказание в поле, тебя вернули в дом и назначили в услужение к Мило?» – уточнила она. «Да, Госпожа» – ответила я. «Держи голову в прежнем положении, – напомнила мне Убара, и снова спросила: – И Мило никогда не трогал тебя?». «Нет, Госпожа» – заверила я её. «Интересно» – протянула она. «Боюсь, что все его мысли посвящены только одной женщине» – намекнула я ей. «О?» – удивилась Убара. «Да, Госпожа, – поспешила заверить её я. – И я боюсь, что это ей, причём ей одной принадлежит его сердце». «И кем может быть эта женщина?» – осведомилась она. «Возможно, Госпожа сама может догадаться» – ушла я от прямого ответа. «Он – дурак, раз совершил такую глупость, написав мне это письмо» – внезапно заявила женщина, касаясь своих одежд в том месте, где она спрятала послание. Я, конечно, не ответила ей, Господин, но Мило совсем не дурак!

– Понятия не имею, дурак он или нет, – усмехнулся я, – знаю только, что этого письма не писал.

– Верно, – согласилась Лавиния.

– Продолжай, – понукнул я рабыню.

– Потом Убара спросила меня, единственные ли мы, кто знает об этом послании, в том смысле, что Мило, я и она. «Думаю да, Госпожа» – ответила я ей. «Тогда, – сказала она, – возможно, мне нужно отрезать твой язык, а затем заживо содрать с тебя кожу».

– Она не сделает этого, – поспешил я успокоить свою рабыню, – ведь она нуждается в тебе как в посреднике.

– Я надеюсь, что Господин не ошибается в своём предположении, – покачала головой Лавиния.

– Я в этом уверен, – улыбнулся я.

– Это, как мне кажется, подтверждается её последующими словами о том, что сама она не совершит такой глупости, и не станет писать никаких писем.

Я понимающе кивнул, и моя рабыня продолжила:

– Через некоторое время Убара сказала мне: «Ты можешь опустить голову». «Спасибо, Госпожа» – ответила я. «Я думаю, тебе не хотелось бы, чтобы наш безумный, опрометчивый мальчик Мило, был сожжён заживо, не так ли?» – спросила меня она. Я вздрогнула и сказала: «Я хочу надеяться, что Госпожа примет во внимание, что это повреждение ума связано с её легендарной красотой, даже мысль о которой может зажечь в сердцах бедных мужчин огонь любви, и будет готова снизойти до жалости, согласившись рассматривать столь смелый поступок с некоторой мягкостью». Убара улыбнулась, и я решилась продолжать: «Ведь нельзя же обвинить утро в том, что оно блистает в свете солнца, или прилив за то, что он притянут лунами, или масло за то, что оно не может не загореться, если к нему поднесли огонь?» «Возможно, Ты права, – сказала она, – тщеславное, надменное животное!».

– Продолжай, – кивнул я.

– «Несмотря на то, что, как Ты должна понимать, я лично ни в малейшей степени не интересуюсь вопросами, подобными этим, – сказала Убара, – однако среди моих знакомых есть женщина, которая, вполне возможно, не окажется совсем уж равнодушной к такому вниманию». «Госпожа?» – спросила я. Она подумала, что я поверю ей! «Но сначала, я должна буду выяснить это у неё лично» – добавила Убара. «Да, Госпожа» – кивнула я, и тогда она назвала имя той женщины: «Людмилла из Ара».

– Ого! – не удержавшись, воскликнул я.

– Это имя что-то говорит Господину? – поинтересовалась рабыня.

– Думаю да, – кивнул я. – Я, конечно, не уверен, но очень может быть, что это подтверждение того, что я давно подозревал.

– Господин? – не поняла Лавиния.

– В любом случае, – сказал я, – очевидно, это будет имя, которое она будет использовать для своей интрижки.

– Именно так я и подумала, Господин, – улыбнулась она.

– Во всяком случае, – задумчиво проговорил я, – я не думаю, что то, что она назвала это имя в такой момент, может быть простой случайностью.

– Возможно, Вы правы, Господин, – озадаченно сказал женщина.

Разумеется, в Аре можно найти много Людмилл, точно так же, как и много Публий, Клаудий и так далее. Несомненно, найдутся даже несколько Тален.

– Чтобы не выходить из роли, я запротестовала: «Но это же по вам, Госпожа, а не по некой другой, великолепный Мило сохнет, словно дерево, лишённое корней». Убара только рассмеялась. Несомненно, она решила, что я глупа.

– Продолжай, – бросил я.

– «Ты сообщишь ему о Людмилле, – велела она мне. – Он поймет». «Но как я узнаю эту Людмиллу, и как он узнает её?» – поинтересовалась я.

«Ты будешь докладывать мне, – сказала она. – Первое время все дела будут вестись через меня». «Да, Госпожа» – ответила я. «И первое, что тебе предстоит передать ему, это то, что Людмилла недовольна его глупостью, имея в виду написание такого письма, и предупредила, что он должен дрожать от ужаса от того, что вызвал её неудовольствие своим опрометчивым поступком». Затем Убара помолчала, и задумчиво добавила: «И всё же она склонна, из-за своего мягкого характера, проявить милосердие, и, в действительности, она не осталась совсем равнодушной к его мукам». «Но разве Госпожа не будет совещаться с благородной Людмиллой прежде, чем передать это сообщение от её имени?» спросила я.

– Ох Лавиния, – улыбнулся я. – Тебе стоило бы поостеречься. Ты ходишь по лезвию ножа.

– Но она оказалась такой надменной шлюхой, Господин! – воскликнула женщина.

– Ты говоришь о ней так, словно она рабыня, – заметил я.

– Я думаю, что она и есть рабыня, – буркнула Лавиния, – просто одетая в одежды Убары!

– Возможно, – пожал я плечами.

– «Я могу говорить за неё, – ответила мне Убара. – Это сэкономит время. Я так решила». «Да, Госпожа» – сказала я.

– Очевидно, Убара нетерпелива, – заметил я.

– Да, Господин, – согласилась со мной рабыня.

– «Передай также ему, – сказала мне Убара, – что его письмо не могло не быть оценено по достоинству». «Да, Госпожа» – кивнула я, и тут она приказала: «Опусти голову к полу, рабыня». Я, конечно, повиновалась, и услышала, как она опустила свою вуаль. Об этом нетрудно было догадаться по тихому шелесту шёлка. «Ты можешь посмотреть» – сказала мне женщина. И я посмотрела, Господин! – сказала мне моя рабыня. – Я не то, что говорить, я вдохнуть не могла. Я была потрясена! Она оказалась красивее, чем я могла себе представить! Она оказалась красивее, чем я могла бы мечтать! Она оказалась красива до совершенства!

– В данном случае, твоё впечатление, несомненно, было функцией контекста, – заметил я, – Убара была в одеждах и вуалях, красивых и великолепных, кроме того, она Убара, а Ты просто рабыня, стоявшая перед ней на коленях. На самом деле, с такой ситуации впечатление с твоей стороны не может быть корректным.

– Но она очень красива! – стояла на своём Лавиния.

– Считается, что она является самой красивой женщиной Гора, – пожал я плечами, – но на Горе есть тысячи и тысячи невероятных красавиц, возможно даже миллионы, большинство из которых находится в ошейниках, где им и надлежит быть.

– Но конечно она – одна из самых красивых женщин на Горе! – заявила моя рабыня.

– И даже в этом я не уверен, – сказал я.

– Господин? – удивилась женщина.

– Она смазлива, – признал я, – и она дочь Убара, или точнее когда-то была ей. Подобные детали имеют тенденцию усиливать впечатление и поднимать репутацию в таких вопросах.

– Она, я уверена, одна из самых красивых женщин на Горе! – попыталась настаивать Лавиния.

– Я склонен сомневаться относительно истинности этого утверждения, – усмехнулся я. – Пожалуй, она привлекательная женщина, насколько я помню, и когда-то даже я нашёл её не лишённой интересности.

– Господин знает Убару? – испуганно спросила она.

– Это было давно, – отмахнулся я.

– А Убара может вспомнить Господина? – поинтересовалась Лавиния.

– Если она увидит меня, я думаю это возможно, – предположил я.

– И всё же она очень красива, – вздохнула моя рабыня.

– А вот это, я думаю верно, – согласился я.

В этом не была какого-либо противоречия. Одно дело быть очень красивой, и совсем другое – одной из самых красивых женщин на планете. Я, конечно, готов допустить, что Талена очень красива, и даже необыкновенно красива, но никто не заставит меня поверить в то, что она может быть включена в список самых красивых женщин Гора. Впрочем, я не собираюсь отрицать, что на невольничьем рынке она ушла бы по самой высокой цене, как того, что её альков по выходным дням был бы расписан на всю ночь ещё с утра.

– Но она так прекрасна! – воскликнула Лавиния.

– А Ты на мгновение представь себе, – посоветовал я, – что, она не свободна, и что она никогда не была Убарой. Предположи, что она всего лишь рабыня, одна из многих прекрасных невольниц, прикованная цепью к стене, так же, как и они. Или представь, что она выставлена напоказ в шеренге среди других рабынь, или стоит на четвереньках в караване скованная цепью за шею с другими такими же, проходит перед троном завоевателя. Показалась бы она тебе столь выдающейся в такой ситуации? Или другие девушки могли бы привлечь к себе больше внимания со стороны того или иного мужчины?

– Я понимаю, что Вы имеете в виду, Господин, – кивнула рабыня.

– Если бы она была пленённой Убарой, – продолжил я, – и продавалась бы с аукциона перед другими Убарами, то, несомненно, её цена была бы высока, возможно, перевалив за тысячи золотых тарнов. Но если бы она была никому не известной девкой, а только рабыней, одной из многих на цепи, среди других таких же, только самой собой, только женщиной, которая должна подняться на сцену по взмаху плети аукциониста, то какова была бы её цена?

– Я не знаю, Господин, – пожала плечами Лавиния.

– Возможно, два или три серебряных тарска, – ответил я на свой же вопрос.

– Господин шутит, конечно, – недоверчиво сказала она.

– Помни, что продаётся только она, а не её репутация, – сказал я. – Не её политическая важность, не символическая ценность от обладания ею, не её ценность как трофея, не её возможная историческая ценность, как некого интересного экземпляра чьей-нибудь коллекции или что-либо ещё в этом роде, но только она, только женщина, только одна из многих рабынь.

– Я понимаю, Господин, – прошептала Лавиния.

– И в такой ситуации, на мой взгляд, её цена – два, максимум три серебряных тарска, – предположил я.

– Возможно, – не стала спорить со мной Лавиния.

– Кстати, – заметил я, – не исключено, что Ты могла бы уйти по более высокой цене.

– Я? – ошеломлённо воскликнула женщина.

– Да, – усмехнулся я. – И не забывай держать колени в правильном положении.

– Да, Господин! – радостно заулыбалась она, торопливо расставляя колени как можно шире, и полюбопытствовала: – Вы действительно думаете, что я сравнюсь с Убарой в красоте?

– Да, – кивнул я, подумав, что было бы интересно посмотреть на них обеих, одетых в рабский шёлк, в страхе перед плетью торопливо семенящих босиком, возможно звеня колокольчиками, услужить своему господину, и надеясь, что их сочтут достойными потраченного времени.

– Спасибо, Господин! – обрадовалась Лавиния.

– Продолжай, – приказал я.

– Как Вы помните, – заговорила рабыня, – мне было позволено бросить взгляд на красоту Убары.

– Да, – кивнул я.

– А почему, кстати, она мне себя показала? – поинтересовалась она.

– Могу предположить, – пожал я плечами, – что она ревновала к тебе, и захотела, в некотором роде, внушить тебе страх перед её красотой.

– Я тоже так подумала, – призналась Лавиния. – Какое же она тщеславное существо!

– Она – женщина, – усмехнулся я.

– Да, Господин! – согласилась рабыня.

– Как и Ты сама, – напомнил я.

– Да, Господин! – засмеялась она. – Но, должна вам заметить, Господин, если она намеревалась произвести на меня впечатление, то это у неё получилось, поскольку на мгновение я даже потеряла дар речи. Это, кстати, понравилось Убаре. Она видела, что меня ошеломила её красота.

– То, что твой страх был не поддельным, – заметил я, – полностью совпало с нашими интересами.

– А Вы действительно думаете, что моя красота сравнима с её? – не удержавшись, задала мучивший её вопрос женщина.

– Конечно, – заверил я рабыню, – но предполагая, скажем, что вы обе стоите на рабском прилавке, или что вы обе прикованы цепью к кольцу, или что вы обе служите мужчине, или что-то ещё в этом роде.

– Значит если оценивать нас как двух женщин, то наша красота, действительно, сравнима? – уточнила она.

– Да, – кивнул я, и напомнил: – Продолжай.

– Когда я смогла собрать свои мысли в кучу и снова говорить, я сказала Убаре: «Но ведь красоту Леди Людмиллы, наверное, нельзя даже начать сравнивать с красотой Госпожой!».

– Ты снова решила пройти по лезвию ножа, – заметил я.

– Возможно, Господин, – улыбнувшись, признала рабыня, и продолжила: – «Она до мельчайших деталей, столь же красива, как и я» – заявила Убара.

– Это имеет смысл, – усмехнулся я.

– После этого, Господин, – продолжила Лавиния, – она улыбнулась, заметно обрадованная и, закрепив свою вуаль на прежнем месте, сказала мне, что меня немедленно пропустят к ней в любое время дня или ночи.

– Превосходно! – обрадовался я.

– Но я должна буду приходить, и уходить только через, неприметные боковые ворота, не больше, чем чёрный ход, – предупредила меня она.

Я кивнул.

– Затем, Убара хлопнула в ладоши, вызывая гвардейцев. Она что-то быстро сказала офицеру, подозреваю, что это имело отношение к её намерениям относительно моего доступа к ней. Уже через несколько инов меня снова вели по лабиринту коридоров в капюшоне и на двух поводках. От всего этого меня освободили только тогда, когда я оказалась по ту сторону ворот, на сей раз это были те же самые главные ворота, через которые я попала внутрь.

– Это логично, – кивнул я, – в конце концов, Ты ведь вошла через них.

– Да, Господин, – согласилась она.

– Ты – теперь посредница в интриге, моя дорогая, – сообщил я ей.

Именно в этот момент до нас донёсся звон. Двенадцатый ан. Лавиния испуганно уставилась на меня.

– Пора, – бросил я. – Мы должны выходить.

Я встал и жестом указал, что рабыня должна сделать то же самое. Туника, точная копия тех, что носят государственные рабыни в Ара, уже была на ней, так же, как и ошейник, напоминавший государственный ошейник. Несколько дней назад я специально остановил на улице государственную рабыню и проверил её ошейник. «ВЕРНИТЕ МЕНЯ НАДСМОТРЩИКУ ЦЕНТРАЛЬНОЙ БАШНИ», гласила надпись на нём. Подняв короткий плащ, что был на Лавинии недавно, я накинул на плечи женщины, улыбнувшись про себя. Со стороны это было очень похоже на то, как мужчина, помогает молодой особе с её плащом или пальто. Правда, в данном случае было и одно немаловажное отличие. С этой особой я мог сделать всё, что захотел бы. Она просто принадлежала мне. Затем мы, сначала я, а после, через небольшой интервал времени, она, покинули нашу комнатку, снятую в инсуле Торбона на улице Деметрия, в районе Метеллан. Признаться, я был даже рад тому, что рабыни в Аре больше не носили колокольчиков. Это следствие крайне неудачной политики Коса направленной на феминизацию мужчин Ара, в надежде сделать их более управляемыми, в данном случае играло мне на руку. Никто на улице не мог разглядеть, что моя Лавиния, под своим плащом была одета в униформу государственных рабынь.

22. Мои планы осуществляются

– Дверь открывается, Господин! – прошептала Лавиния.

– Отойдём, – сказал я.

Мы находились позади большого театра, около одного из его чёрных входов. Лавиния отлично знала эту дверь. Здесь толпилось множество различных людей, главным образом сновавших туда-сюда рабочих, грузчиков и тому подобных личностей. Один такой товарищ протащил мимо нас двухколесную тачку, нагруженную всевозможными корзинами. Но помимо людей занятых делом хватало здесь и просто зевак, и что интересно, среди них было несколько свободных женщин, в одеждах, предлагавших самые разные касты и уровни достатка. Стояли даже два паланкина, рабы-носильщики которых откровенно наслаждались бездельем. Занавески обоих паланкинов, были слегка раздвинуты.

– Это – он! – выдохнула Лавиния, прижавшись спиной к стене, выпучив глаза, и вцепившись в письмо, которое держала перед грудью.

Прогуливающейся походкой я отошёл в сторону. Я с удовольствием остался бы поблизости, чтобы держать ситуацию под контролем, но решил, что будет разумно отойти подальше. Всё же я полагал, что передача сообщения пройдёт более гладко, если в пределах слышимости никого не будет.

Оказавшись на расстоянии в несколько ярдов, я обернулся, чтобы понаблюдать. Лавиния пока оставалась на том же месте, где я её оставил. Казалась, она впала в оцепенение. А заподозрил, что её сердце колотилось так, что в любой момент могло выскочить из груди. Судя по её, ходившей ходуном груди, она была в состоянии дикого возбуждения, если не ужаса. Она отчаянно стиснула послание. Я даже испугался, что она если не уничтожит его, то промочит насквозь, сжимая в потной ладони.

Нужный нам товарищ, в сопровождении двух других, появился из двери чёрного хода. Лавиния по-прежнему не могла двинуться с места.

Конечно, мне было любопытно понаблюдать за их маленьким столкновением, но пришёл я сюда не за этим, а главным образом за тем, чтобы защитить её, если бы это оказалось необходимым. Я не был уверен относительно того, что её подход и выступление, могли бы быть позволены. В конце концов, даже притом, что на ней были туника и ошейник государственной рабыни, она всё же оставалась всего лишь рабыней. Кроме того, она могла случайно вспомнить о тех днях своей свободы, когда её личность была священна и неприкосновенна, и вспыхнувшее в ней желание, эгоистичное и властное, могло бы привести её к некому конфузу, который мог вызвать негодование окружающих. Не стоило исключать и того, что кто-нибудь, развлечения ради, мог захотеть напомнить рабыне о её теперешней уязвимости и статусе, о её изменившихся условиях существования, о том, что она была теперь не той, кто должен был радоваться, а скорее той, кому предназначено приносить радость. Также, эта встреча могла воскресить в её памяти те дни, когда она была домашней рабыней в доме Аппания, а там она, будучи новообращённой рабыней, находилась не только в полной власти мужчин, но даже и практически всех рабынь. Это могло сформировать в ней привычку к тому, что её рассматривают её как низшее существо, или к зарождению в ней глухой злобы и расстройства. Соответственно, я предпочёл не выпускать женщину из виду. Само собой, у меня не возникло бы никаких претензий к человеку, пнувшему её или ударившему, если несильно, конечно. В действительности, такое обращение полезно для рабыни. Но я не хотел бы, чтобы ей была причинена какая-либо серьёзная травма. В конце концов, это могло бы снизить её цену.

Но Лавиния спала в ступор! Её неподвижность раздражала меня. Впрочем, с другой стороны, возможно, это было даже хорошо. Дело в том, что четыре или пять свободных женщин, из тех, что дежурили неподалёку, метнулись к нашей мишени и обступили со всех сторон. Остальные не отставали от них, но держались поодаль. Ну хоть паланкины так и остались на своих местах. У большинства поклонниц вуали, насколько я заметил, были приколоты небрежнее, чем это должно было бы быть. Многие из них, подходя, придерживали края подолов немного приподнятыми, что было довольно интересно, поскольку в переулке было сухо. Во всяком случае, я на их пути не обнаружил ни грязи, ни луж. Можно было не сомневаться, что они просто хотели избежать запылённости их одежд. Что интересно, подошли и несколько парней. Впрочем, эти, скорее всего, пришли, чтобы заглянуть в щель под неудачно, или наоборот удачно, закреплённой вуалью, или мельком увидеть, если окажутся достаточно бдительными, и если им повезёт, нечто большее, чем мелькание лодыжки. Честно говоря, я бы на их месте лучше пошёл на другую улицу и полюбовался на рабынь.

Я чуть не зарычал в расстроенных чувствах. Но с другой стороны, и это надо было признать, для Лавинии было бы неразумно, мчаться к актёру и конкурировать за его внимание со свободными женщинами. Это было бы чрезвычайно неблагоразумно с её стороны и даже опасно. Всё же она была в ошейнике.

А интересовавший нас мужчина был очень терпелив со свободными женщинами, обложившими его со всех сторон, а впрочем, что ещё он мог с этим поделать, учитывая его статус? Женщины стояли очень близко к нему, а некоторые даже не стеснялись трогать его. Глаза у всех сияли. Некоторые едва могли выговорить хоть слово. Объект нашего внимания был мужчиной высоким, и возвышался над ними чуть ли не на две головы. Наблюдая за этой картиной, я пришёл к выводу, что из них могла бы получиться прекрасная группа маленьких рабынь.

Бросив взгляд в сторону Лавинии, с неудовольствием заметил, что она по-прежнему стоит вплотную к стене, словно она была прикована к ней цепью за шею.

Спустя какое-то время те двое мужчин, что вышли вместе с актёром, очевидно применяя добрые слова, и конечно мягкие жесты, начали объяснять поклонницам, что Мило следует позволить продолжать его путь. Женщины, конечно, при этом очень довольными не казались. До меня донеслись их возмущённые и протестующие крики. Похоже, они считали, что им должны были предоставить несколько больше времени на то, чтобы потолкаться у своего кумира, потрогать его, выказать ему своё восхищение. Как это, так скоро им запретили наслаждаться лучами его славы, согреваться теплом его яркой улыбки? Наконец, они пошли на уступки и расступились, с тоской глядя ему вслед, когда мужчина всё же смог продолжить свой путь.

Я посмотрел на Лавинию. Та всё ещё не могла сдвинуться с места!

Кое-кто из женщин, оставшихся позади, всё никак не могли пришпилить на место свои вуали, точно их руки дрожали и не могли справиться с такой простой работой. И когда это их вуали успели соскользнуть со своих мест?

В этот момент некоторые из тех женщин, что проявили большую робость поначалу, не осмеливаясь приближаться к мужчине своей мечты, торопливо, одна за другой, бросились к нему, чтобы хотя бы на мгновение оказаться рядом со своим кумиром. Мило улыбался им, и даже поцеловал затянутую в перчатку руку одной из них.

Мужчина продолжал двигаться, направляясь прямо в мою сторону. Лавиния уже осталась далеко позади. Она там что, подумала, что я случайно приковал её к стене цепью? Бросив взгляд в её сторону, я сделал почти незаметный, но недвусмысленный жест. Рабыня немного отстранилась от стены, словно собираясь последовать за Мило и его сопровождением. Но в это самое время носильщик одного из паланкинов подошёл с боку к актёру и, встав на колени, указал на паланкин. Лавиния снова попятилась к стене. Меня уже немало напрягала, и её нерешительность, и сложившаяся ситуация в целом, но, конечно, я не хотел, чтобы она пыталась конкурировать в этих вопросах с обитательницей паланкина, которая была, несомненно, богатой свободной женщиной. Во всяком случае, этот паланкин, как мне показалось, был не из тех, что арендуют, как и его носильщики не походи на рабов сдаваемых в наём. Всё чего смогла бы добиться Лавинии в данной ситуации, это быть избитой этими самыми носильщиками, и остаться валяться где-нибудь в пыльном переулке в луже своей крови. Пожалуй, такой судьбы я для неё не желал.

Какое-то время я стоял в переулке, наблюдая за ситуацией. Женщина в паланкине должно быть была действительно богатой, или, по крайней мере весьма состоятельной особой. Двое мужчин, сопровождавших Мило, даже отошли так, чтобы он мог поговорить с владелицей паланкина тет-а-тет. Вскоре, актёр склонил голову и приложился губами, к пальцам, появившейся между занавесками паланкина, маленькой ручки, затянутой в перчатку.

Но, похоже, это не понравилось обитательнице другого паланкина. У неё, кстати, судя по декору, стилю и закрытости паланкина состояние было не меньше, чем у первой. И ещё я отметил, что помимо рабов-носильщиков её сопровождала пара свободных мужчин. Интересно, не случалось ли иногда между носильщиками этих двух паланкинов потасовок, по наущению их владелиц, конечно. Я предположил бы, что это не было невозможным. Однако, казалось бы, сегодня всё происходило относительно пристойно.

Когда актёр, наконец, попытался продолжить свой путь этот второй паланкин медленно и плавно повернулся в его направлении. Это чем-то напомнило мне исследующие движения гореанской девятижаберной болотной акулы. Я снова сделал нетерпеливый жест в сторону Лавинии. Но какой беспомощно обезумевшей вдруг показалась мне эта красотка!

Меж тем, Мило и его сопровождающие прошли мимо меня. На какое-то короткое мгновение наши глаза встретились, и актёр моментально отвёл взгляд. Через несколько инов меня миновал второй паланкин, настойчиво удерживаясь в фарватере Мило и его маленькой группы поддержки. Наконец и Лавиния оставила стену и начала робко следовать за паланкином и его предполагаемой добычей. Когда она поравнялась со мной, я схватил её за руку и, оттянув в сторону, поинтересовался:

– Что с тобой происходит?

– Я жду подходящей возможности, Господин! – ответила рабыня, глядя не на меня, а вслед компании удаляющейся по улице.

Я выпустил её руку, в общем-то, отлично понимая, что у меня не было никаких оснований для того, чтобы сердиться на неё. В данный момент у неё, простой рабыни, действительно не было никакой подходящей возможности подойти к намеченной цели. Думаю, что скорее это мои действия были несколько непоследовательными, обусловленными моими опасениями относительно того, что она могла испортить игру, или же чем-то более простым, например, эмоциями или волнением, или, возможно, моими мечтами поскорее, а главное успешно закончить наше дело.

Лавиния, едва освободившись от моего захвата, поспешно рванула вслед за паланкином и его предполагаемой добычей.

Я внезапно вперился взглядом в парня стоявшего неподалёку от меня, который, едва заметив это принялся рассматривать вдруг заинтересовавшие его сколы в черепице соседних крыш. Когда он закончил исследование этих архитектурных изысков, он снова встретился со мной взглядом.

– Ну и? – осведомился я.

– Это была государственная рабыня, – пожал он плечами.

– Клеймёная шлюха есть клеймёная шлюха, даже если она принадлежит государству, – усмехнулся я.

– Верно, – согласился мой нежданный собеседник.

– У тебя какие-то возражения? – поинтересовался я.

– Не то чтобы возражения, – заверил меня он, – просто, как-то не принято приставать к ним, когда они находятся при исполнении своих поручений.

– И что, Ты думаешь, что ночью, когда они сидят на цепи, государство ласкает их? – спросил я.

– Нет, конечно, – засмеялся он.

Участь государственной рабыни можно считать одним из худших жребиев для женщины. Большинством рабынь это обычно расценивается как чрезвычайно незавидное рабство. Безусловно, их иногда делают доступными для рабов-мужчин, охранников или работников. Конечно, некоторым из государственных рабынь, обычно девушкам необычной красоты, везёт больше, и их используют на государственных банкетах для обслуживания и развлечений. Но даже там государственные служащие чаще используют специально обученных банкетных рабынь, арендованных в компаниях занимающихся этим бизнесом целенаправленно или, в некоторых случаях, даже девушек от собственных садов удовольствий Убара.

– Спасибо за твоё замечание, – поблагодарил я.

– Да пустяки, – пожал он плечами, и мы оба посмотрели вслед Лавинии, быстро семенившей прочь от нас вдоль по улице.

– Смазливая, – прокомментировал мой собеседник.

– Точно, – не мог не согласиться я, а затем повернулся и пошёл по той же самой улице.

Честно говоря, особого раздражения я не чувствовал. Несомненно горожанин принял Лавинию за государственную рабыню. Это обнадёживало, и помимо того, было своеобразным комплиментом Фебе как швее, каковое умение она приобрела только после того как оказалась в ошейнике. Кроме того, он напомнил мне, что многие, и в частности стражники, могли бы неодобрительно отнестись к приставанию к такой девушке в тот момент, когда она исполняет свои обязанности. Подобная политика, кстати, препятствует таким рабыням получать простое, но столь желанное для них женское удовлетворение, связанное с ласками в цепях рабовладельца. Для них зачастую бывает трудно не то, что устроить себе свидание, а даже вступить в короткую связь одним из самых быстрых способов, просто повернувшись спиной к мужчине, задрав подол и наклонившись перед ним. Впрочем, в моей ситуации такая политика оказалась полезной. В силу этих неписаных правил, как мне казалось, у меня появлялась возможность, в случае необходимости, ненавязчиво защитить Лавинию, не вызывая при этом слишком больших подозрений к себе и своим действиям, в частности не позволяя идентифицировать меня самого, как её вероятного владельца. Как знать, может я просто гражданин с высокоразвитым чувством гражданского долга, или, что не менее вероятно, забияка, ищущий повода, чтобы с кем-нибудь подраться?

Через несколько енов, уже на улице Авлос, неподалёку от тупика Тарна, я увидел, что один из свободных мужчин, сопровождавших паланкин, ускорился и догнал Мило и его двух компаньонов. Лавиния держалась примерно в тридцати – сорока ярдах позади паланкина. Сам я отставал от своей рабыни ещё ярдов на десять или около того. Остановившаяся группа ожидала прибытия паланкина, который теперь двигался самым что ни наесть величественным способом, носильщики вышагивали внушительно и неспешно, как это бесспорно приличествует достоинству обитательницы паланкина. Через пару мгновений паланкин был опущен на мостовую, на теневой стороне улицы Авлоса, около стены, сплошь покрытой театральными афишами, часть из которых, была наклеена поверх других, а часть замазана краской или наполовину сорвана.

Тут стоит отметить, что в большинстве случаев рекламные объявления, уведомления и прочие анонсы которые можно увидеть на стенах домов в гореанских городах, как бы так помягче выразиться, не вполне законны. Некоторые из этих объявлений могут быть написаны владельцами определенных таверн или их агентами, и восхвалять прелести различных рабынь. Признаться, мне иногда было интересно, задумываются ли те мужчины, что мимоходом просматривают такие рекламки, перечисляющие, скажем, очарование какой-нибудь Тани или Сильвии, из такой-то и такой-то пага-таверны, над возможностью того, что это могли бы быть бывшие свободные женщины Ара, возможно женщины до недавнего момента недоступные, надменные и тщеславные, за которыми многие напрасно пытались ухаживать, не исключено даже, что они сами. Зато теперь, став рабынями, эти женщины сами, под угрозой плети, должны делать всё возможное и невозможное, чтобы как можно лучше услужить мужчинам. Более того, они могли даже устроить себе покупку одной из них, конечно не для того, чтобы освободить её, как говорится: «только дурак покупает рабыню, чтобы освободить её», а затем, чтобы привести её в свой дом и держать только для себя. Впрочем, несмотря на запреты, надписи на стенах домов в общественных местах гореанских городов, таких как рынки и термы, можно встретить повсеместно. И хотя эти надписи имеют главным образом предсказуемый характер, имена, признания в любви, обвинения врагов, ругательства и так далее, среди них, по крайней мере, на мой взгляд, попадаются настоящие шедевры. Например, частенько поэты используют стены, чтобы, так сказать, опубликовать своё произведение. Говорят, хотя я и не знаю, какая доля правды в этих слухах, что Пентилик Таллюкс, в честь которого назван большой театр, частенько записывал свои стихи именно на стенах. Само собой, его первые читатели тоже не особо стеснялись, и писали на тех же стенах свои комментарии к его стихам, и даже редактировали их. Боюсь, только, что немало таких критиков и редакторов позже находили в крови под этой самой стеной. Насколько я знаю, есть немало историй о том, что сам Пентилик Таллюкс, произведения которого знамениты своей сдержанностью и изысканностью, был замешан во многих скандалах подобного рода. В одной из таких истории говорится, что он лично убил семерых мужчин в одних только официальных поединках.