Текст книги "Я без ума от французов (СИ)"

Автор книги: Motierre

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц)

– Боже, Цицеро чувствует, что ему придется обзавестись терпением! Да неужели это сложнее, чем просто бросать в мишень?! – Цицеро смотрит вопросительно и встречает растревоженный, стесненный взгляд Тиерсена. – О… О! Тиерсен боится? Боится… попасть в Цицеро? – маленький итальянец смеется сперва открыто, а через несколько секунд – маскируя собственное смущение, понимая, что назвал правильно. – Ты не слепой, Тиерсен! И твои руки… лучшие руки, какие Цицеро видел! Бросай! – он говорит нарочно грубым тоном и откидывает голову на круг.

Тиерсен выдыхает и перехватывает нож удобнее. Он помнит, он знает, как бросать. Он никогда больше не сделает больно своему итальянцу. И замахивается легко, и нож через секунду входит в дерево, пока еще далеко от Цицеро: это представление, и каждое лезвие будет все ближе к коже. Цицеро закрывает глаза, расслабляясь, чувствуя, как вздрагивает круг от каждого удара: ножи входят глубоко и – совсем скоро – так близко, очерчивая тело. И Цицеро подергивается слабо непроизвольно, когда лезвия вбиваются в дерево между разведенных ног, рядом со щеками, в нескольких сантиметрах от шеи.

Цицеро открывает глаза, только когда пауза между бросками затягивается, и он понимает, что сложенные на столике ножи закончились, и видит, как тяжело дышит Тиерсен, сжимая ладони, и чувствует собственную каплю пота на виске. Тиерсен подходит быстро и совсем немного неровно и спокойно берется за один из ножей, вырывая его из дерева. И тут же отбрасывает в сторону, опираясь на круг под руками Цицеро, и опускает голову, шумно выдыхая. Маленький итальянец осторожно, чтобы не обрезаться, отпускает скобы и живо обхватывает Тиерсена руками за шею и ногами за поясницу, прижимаясь щекой к щеке. Они оба молчат немного, и только горячее дыхание щекочет уши.

– Знаешь, я хочу три вещи, – говорит Тиерсен наконец негромко. – Никогда больше этого не делать. Сделать это еще раз через пять минут. И тебя на этом круге.

– Думаю, последнее будет проблематично, – Цицеро тихо смеется.

– Я закреплю его, чтобы не качался. Ладно… Я покурю – и продолжим.

– Может быть, раскрутим круг сегодня? – Цицеро чуть прикусывает его ухо.

– Заткнись и собери лучше ножи, – со смешком отвечает Тиерсен, опуская его на пол и доставая пачку из кармана. Да, может быть, их жизнь и совсем неправильная, но зато точно – не скучная.

Альвдис спускается в подвал через несколько дней, потому что найти и Тиерсена, и Цицеро где-то еще в последнее время проблематично. Она стоит на лестнице немного, чуть зачарованно наблюдая, как раскручивается круг от приспособленного Тиерсеном мотора, и Цицеро довольно хохочет, когда ножи входят в дерево совсем рядом с его лицом. Тиерсен сосредоточенно подбрасывает очередной клинок, дожидаясь, пока щелкнет реле, и обороты мишени опять ускорятся, и Цицеро снова вскрикнет от этого: он еще пытается получать удовольствие от происходящего, хотя у него уже давно кружится голова, и все чаще приходится останавливаться выпить чуть-чуть прохладного чая.

– Тиерсен? – Альвдис спрашивает в этот момент, думая, что это наиболее безопасно. Но Тиерсен весь вздрагивает, и нож чуть не срывается из его пальцев. Он разворачивается резко, и Альвдис отдергивает ногу, когда лезвие входит в ступеньку рядом с ее кроссовкой.

– Никогда больше так не делай, – говорит Тиерсен, и Альвдис замечает, как его волосы легко прилипли к вискам.

– Эй, это что, если кому в зале вздумается покричать, Цицеро может распрощаться со своими бубенчиками?! – возмущенно спрашивает маленький итальянец. – Ну уж нет, Тиерсен, привыкай как-нибудь! И сними Цицеро… его сейчас стошнит, – круг почти останавливается на секунду, когда он висит вниз головой, и раскручивается заново.

Тиерсен подходит, выключает мотор, возвращает круг в изначальное положение и отстегивает ремни, и уже потом поворачивается к Альвдис.

– Что ты хотела? – он не хотел быть груб с ней, но она тоже нашла время говорить под руку.

Цицеро с трудом слезает с круга, его сильно шатает, и он опускается на табурет, встряхивая головой и едва пригубливая чай из своего стакана.

– Мы готовы, Тиерсен, – Альвдис решает не ходить долго вокруг да около. – Мы, кажется, уже наизусть выучили твои планы и готовы отправиться в Ардеш. Я, собственно, зашла спросить, можем ли мы взять денег арендовать машину.

– И ты рисковала целостностью Цицеро ради этого?! – восклицает маленький итальянец и тут же тяжело сглатывает, осторожно усаживаясь удобнее и стараясь не расплескать чай.

– Да, конечно, можешь взять, сколько нужно, – Тиерсен собирает ножи и раскладывает их на столике. – Когда планируете вернуться?

– Через пару недель, если все пойдет, как надо. И тогда выедем завтра с утра.

– Ну, значит, вернетесь раньше нас. Мы в Париж на месяц через неделю. Ладно, давай пройдемся, повторишь мне еще раз, что ты должна делать, – Тиерсен мимоходом касается волос Цицеро ладонью. – А ты отдохни пока.

– А Тиерсен не забудет о благословении? Если Избранного не будет рядом, оно понадобится им! – Цицеро и правда видимо чувствует себя нехорошо, но счастливо смеется.

– Не забуду, – Тиерсен улыбается. Он поднимается по лестнице, прихватив пару ножей с собой и вырвав один из ступеньки. Альвдис молча шагает следом.

Погода еще не начинает портиться, на юге Франции осень мягче, чем на севере, но вне дома уже заметно прохладнее, чем полмесяца назад. Впрочем, только Альвдис ежится, Тиерсен с удовольствием подставляет разгорячившееся лицо легкому ветру.

– Ну, я познакомлюсь с Лебефом как туристка… – Альвдис начинает говорить, когда Тиерсен останавливается напротив одного из деревьев, примеряясь и бросая первый нож в трещину на стволе. – Ох, Тир, мы говорили об этом тысячу раз!

– Еще один никогда не помешает, – Тиерсен флегматично бросает следующий нож – так куда проще, чем с Цицеро.

– А что за благословение? – после недолгой паузы спрашивает Альвдис. Ей и правда надоело повторять одно и то же, и она пытается перевести тему, чтобы Тиерсен забыл об этом.

– Не бери в голову, – Тиерсен легко отмахивается от нее.

– Как и все, что говорит Цицеро? – Альвдис чуть прищуривается.

– Ну да. Мы это уже обсуждали. Слушать все, что он говорит, особенно о вере, – ужасно вредно для такой умной девушки, как ты, – он поворачивается, метнув последний нож, и коротко треплет Альвдис по плечу.

– Мне просто интересно. Ладно, давай я скажу прямо, – она дожидается, пока Тиерсен соберет ножи, и снова уводит его на кое-как вычищенную дорожку. – Ты откровенно посылаешь нас с Лодом, когда мы пытаемся поговорить с тобой об этом.

– О чем? – невозмутимо спрашивает Тиерсен.

– Об этом… “служении”. А мне казалось, что мы стали достаточно близки, чтобы это не было секретом.

– Если хочешь, можешь спросить у Цицеро.

– Я думала об этом, но все некогда было. А теперь… “А почему Тиерсен за два месяца не рассказал тебе?” И что, сказать ему, что его “Избранный” считает, что это все полная чушь?

– Я так не считаю, – Тиерсен сжимает зубы на секунду. – Просто… это неважно.

– Так не считаешь или неважно?

– А тебя не устраивает просто убивать? Ты уже получаешь за час работы больше, чем когда-либо смогла бы своими рисунками, а будешь получать еще больше, тебя окружают люди, которые никогда не осудят тебя и вытащат из любых проблем, что еще нужно? Знаешь, иногда задавать вопросы – очень плохая идея.

– А что бы ты сейчас делал, если бы не задавал вопросы? – негромко спрашивает Альвдис.

– У меня не было выбора. Грубо говоря, я был поставлен перед фактом.

– Так поставь меня тоже.

– Да почему ты этого так хочешь? – Тиерсен останавливается и смотрит на Альвдис требовательно. Она пожимает плечами. – Поверь, в этом нет ничего хорошего.

– Ничего хорошего в вере?

– Ничего хорошего в… Хорошо, пойдем, я покажу тебе кое-что, – он резко разворачивается и направляется к дому. Альвдис ничего не понимает, но идет за ним.

Тиерсен открывает дверь их с Цицеро спальни и приглашающе кивает Альвдис. Та заходит немного робко, оглядываясь.

– Надеюсь, тебе понравится, моя дорогая, – Тиерсен вздыхает и запускает пальцы в волосы, прикрывая дверь.

– Ну, это выглядит… своеобразно, – Альвдис осматривается внимательнее. Она уже видела эту комнату раньше, конечно, и еще тогда та показалась ей странной. Но теперь еще страннее. Полка над изголовьем кровати, полная потекших свечей, и стена над ней увешана иконами Девы Марии, обрамляющими узкое распятие. И другие иконы, изящно вырезанные из цветной бумаги кресты – на бархате стен, и написанные краской слова на латыни – по телам статуй. – Как будто уголок религиозного фанатика, – говорит Альвдис, вдыхая тяжелый запах ладана.

– Радуйся, что я позволил ему превратить в это только одну комнату, – Тиерсен снова закуривает, приоткрывая окно, и отпирает стол. В нем отдельно лежат несколько старых папок, которые Тиерсен так и не смог сжечь. Чтобы не забывать… чтобы иметь возможность напомнить, наверное. – Держи, – он открывает верхнюю и протягивает Альвдис стопку фотографий и печатных листов. И как-то едва сдержанно копается в других бумагах, пока Альвдис проглядывает эти. – А вот это – записи, сделанные год-два назад, – он отдает Альвдис оставленные медицинские заключения и какие-то бумаги, на которые Цицеро выплескивал свое раздражение в периоды отказа от лекарств. – Я ни хера не хотел этого, – Тиерсен опирается поясницей на стол. – Ни одного дня. Я просто хотел развлечься. Может быть, немного… влюбиться. Но, знаешь, я не помню ни одной гребаной годовщины, не помню ни одного гребаного признания. Зато отлично помню, когда я пришел домой, когда моя маленькая чистая кухня была вся грязная от крови, когда в моей жизни появилась Она, – он кивает на одну из икон. – Мы пытались это лечить… я пытался. Но с каждым годом этого становилось все больше, Ее становилось все больше. И теперь… Что ты знаешь о сумасшествии, Альвдис? – Тиерсен спрашивает это, и ему очень хочется разбить что-нибудь. – Я знаю, что оно заразно. Обманывает тебя день за днем надеждой на что-то, пока ты подбираешь новые и новые лекарства, складывает всю твою ебаную жизнь деталь за деталью, а потом ты просыпаешься и понимаешь, что единственный свой шанс не сдохнуть упустил тогда, когда стал убирать кровь вместо того, чтобы звонить в полицию.

– Поэтому у тебя проблемы со сном? – спрашивает Альвдис, помолчав, слушая потяжелевшее дыхание Тиерсена. Тот не отвечает, но Альвдис догадывается по сжатой челюсти – кошмарные сны.

– Мне нравится то, что я делаю. Это правда – я люблю все это. Мне не нравится сходить с ума.

– Я бы предложила лекарства, но это, видимо, уже пройденный этап, – Альвдис не из тех, кто будет разводить долгие сочувствия, и она серьезно задумывается, откладывая бумаги. В них она увидела достаточно, и теперь, если она может чем-то помочь Тиерсену, то лучше займется этим. – И я не врач, и, думаю, не знаю способов, которые ты бы не пробовал. А ты говорил с Цицеро об этом?

– И что я ему скажу? Пожалуюсь на свою жизнь?

– Для начала то, что сейчас сказал мне, м? В конце концов, если он проходил это…

– Я не хочу обсуждать это все, Альвдис, – Тиерсен качает головой. – Мне не нужна помощь, я просто ответил на твой вопрос. Если захочешь копнуть глубже – обращайся. Но мой тебе совет – забудь. Просто поддерживай эту игру и не забивай голову.

– Ты не похож на сумасшедшего, Тир, – Альвдис постукивает пальцами по столешнице. – И Цицеро тоже не похож. Он странный, слишком странный, но… нет. Это не безумие. И безумие не заразно, не передается по воздуху. Но – не хочешь, значит, не хочешь. Просто… если помощь тебе все-таки понадобится, – “Тебе нужна помощь”, – всем вместе нам будет проще это решить. Мы твои друзья, Тир. И… я попрошу Лода приготовить тебе что-нибудь, от чего ты будешь спокойно спать. Если ты не против… Добавить кое-что в снотворное – и никаких кошмаров, он уже делал мне такое однажды, когда я болела.

– Как хочешь. Ты все равно расскажешь ему, это нормально. Но теперь иди собирать вещи, а мне еще предстоит поупражняться. Нас ждет много работы, – Тиерсен кивает на дверь, и Альвдис выходит, бросая еще раз взгляд на самую большую икону в изголовье постели. И вздрагивает, когда ей кажется, что в покойных глазах Богоматери мелькает на миг что-то вроде хищного интереса. Но только кажется, конечно.

* Маки – французские партизаны времен Второй Мировой, часть Движения Сопротивления, действовали против нацистских войск в основном на юге Франции.

========== VI. ==========

Тиерсен перелистывает страницу и думает, не выпить ли еще. Этот Лавкрафт навевает на него ужасную тоску, но от тоски плохо спится, и это то, что надо.

В запертом ящике письменного стола теперь лежат два пузырька, их Тиерсену принес Лодмунд. “Это поможет уснуть, это – бодрствовать. Я намешал наскоро, из того, что смог купить в городе, совсем легкая штука, не должно быть никаких побочных эффектов. Так что, если понадобится еще, тут рецепты. Но это временное решение, и если у тебя еще будут проблемы, когда вы вернетесь, придется искать другое”. Тиерсен усмехается, вспоминая об этом. Кажется, Лодмунд наконец-то научился разговаривать. Кажется, Лодмунд стал ему… другом? Может быть. Тиерсен все-таки не привык думать о том, кем он и кому приходится. Имена и то, чем они отзываются внутри, все же лучше названий. Например, Селестин всегда был Селестином, а Цицеро всегда был Цицеро. Хорошо и правильно.

Не хорошо и не правильно – читать эту книгу. Древние боги – совсем не то, что Тиерсену нравится. Даже немного. Особенно учитывая на редкость оптимистичную линию всеобщих мучений и смерти в конце. И Тиерсен вовсе не надеется найти какую-нибудь подсказку, конечно, нет. Просто его сны стали за последнюю неделю немного хуже, он не может спать и не может больше метать ножи, и ему нужно чем-нибудь себя занять вместо сна.

Тиерсен закрывает глаза ночью и открывает утром, хотя и не всегда: недавно он разбудил Цицеро резким криком задолго до рассвета и совершенно унизительно уткнулся ему в грудь, часто дыша и сжимая плечи. И взъерошенный, заспанный Цицеро немного недовольно гладил его спину, но – молча, и Тиерсен благодарен ему за это и за то, что он ничего не говорил об этом после. Потому что Тиерсен не смог бы рассказать ему о своем новом кошмаре.

Тиерсен был одет в какой-то ужасный костюм, шуршавший дешевой блестящей тканью, и смеялся довольно, позволяя маленькой девочке – Элизабет – повязать черную шелковую ленту ему на глаза. И он видел, он слышал, как смеялись Лефруа и Серафен, как смеялся сидевший рядом с ними Селестин – Тиерсен видел красное вино на их губах, в их бокалах, россыпь этих алых брызг на их белоснежных рубашках. Но Элизабет скрыла от него это, тоже смеясь, поднимаясь на носках, целуя его в щеку, шепча на ухо своими маленькими губками что-то, и этот шепот напомнил Тиерсену звон булькающих колб от слабого холодного ветра. Но он тут же забыл об этом, выпрямляясь, и стало тихо, так тихо, что ему даже было не по себе секунду. Но громкий смех прервал тишину, и щелкнуло реле таким знакомым звуком, на который Тиерсен ориентировался в темноте. И звук раскручивающегося Колеса Смерти, звук мотора, Тиерсен различал все детали, каждый бросок был приурочен к легким изменениям тона, к легким шорохам, которые он выучил наизусть. И на случай, если что пойдет не так, Тиерсен слышал интонации Цицеро, слышал и знал, когда и как он вскрикнет, когда и как что скажет, и с точностью до доли секунды бросал ножи, и каждый раз зал вздыхал так громко. Тиерсен владел этими ножами, Тиерсен не боялся публики, он ничего не боялся, он слышал своего Цицеро, чувствовал всем телом. И крики мертвецов не могли перебить его громкий смех. И все было правильно, и никакой Дьявол, никакой Господь не могли помешать Тиерсену. Цицеро закричал громко, почти детским визгом, и это значило – последняя пара ножей, по обе стороны от шеи. Тиерсен легко и зрелищно подбросил первый, слушая щелчок реле, и метнул его просто, естественно, продолжением руки, занося второй. И Цицеро перестал кричать, резко захлебнувшись смехом. Тиерсен коротко нахмурился: этого не было в их номере. Или его итальянец решил немного поиграть с публикой? В любом случае, неважно, Тиерсен поднял второй нож, слушая скрип колеса, и метнул его ровно, и он с глухим стуком вошел в дерево. Но зал не взорвался аплодисментами, вокруг было так тихо, что Тиерсен услышал только негромкий, последний щелчок выключившегося реле, и круг прокрутился последний раз, останавливаясь.

– Все, я закончил, – Цицеро должен был выкрикнуть что-то смешное сейчас, но он молчал, и Тиерсен рассерженно сказал первое, что пришло в голову, он все равно не помнил точно, чем заканчивался номер. Зато мог ориентировочно повернуться к зрителям и поклониться, ругаясь про себя на маленького итальянца. Но зал все еще молчал, и Тиерсену как-то резко стало холодно. Он скоро дернул повязку, но та как жестким обручем сдавила голову, и сорвать – совершенно невозможно.

– Да чтоб тебя, давай! – Тиерсен дернул сильнее, но только содрал ноготь о чертову ленту, затянутую так крепко, что виски даже заныли больно. – Да снимите ее кто-нибудь! – он попытался распутать тугой узел, но тот не поддавался пальцам, повязка лишь впивалась в кожу больнее, и Тиерсен бросил это, вытягивая руки, словно слепой. – Что здесь происходит?! Что здесь, мать вашу, происходит?! Кто-нибудь, скажите что-нибудь! – но зал молчал, хотя Тиерсен и слышал чужое дыхание, слышал, что перед ним были люди.

Он повернулся резко, неловко, почему-то потеряв всю координацию, и двинулся к кругу.

– Да пошли вы все! – Тиерсен делал шаг за шагом, думая, что только бы он шел правильно. И, конечно, он споткнулся о какую-то доску, падая. И короткий девичий смех – был и тут же прервался. – Элизабет! Элизабет, ты же здесь! Я тебя слышу, ответь мне, что происходит! – Тиерсен попытался еще снять повязку, но виски вспыхнули горячей болью, и он только неуклюже поднялся, продолжая шагать. – Да чтоб ты сдохла, Элизабет, маленькая блядь! – она снова засмеялась коротко, но у Тиерсена не было времени ее искать. Он ткнулся пальцами в дерево круга, ощупывая его вслепую, забывая об Элизабет. Боже, Цицеро. Тиерсен нащупал его пальцы, сжимавшие скобу, теплую грудь, уткнулся лбом, расслабленно выдыхая. И замер. Он не слышал его дыхания. Тиерсен чувствовал дыхание маленького итальянца, кажется, где-то на грани инстинктов все эти годы, но сейчас – он не слышал.

Тиерсен вскинул голову; повязка на его глазах теперь была какой-то странной, он тронул ее и сжал пальцы. Между ними было мокро и скользко. Тиерсен панически скользнул ладонью по груди Цицеро, чувствуя подтекающее слабо, липкое под пальцами, и выше торопливо, к шее, когда его руку больно остановила чужая сухая рука, и где-то далеко и одновременно близко:

– Да, милый братец, ты еще можешь меня удивить.

И смех, резкий, болезненный, громкий, многих людей, десятков, сотен, срывавшийся в крики, и сухие руки крепко держали запястья Тиерсена, не давая освободиться.

– Пусти, тварь! – Тиерсен кричал, не сдерживаясь, и ему было больно, и вовсе не от железной хватки, не от вонзавшейся в глаза ленты. – Ебаная тварь, Боже, пусти меня!

И когда смех оборвался резко, когда руки разжались, Тиерсен почти упал вперед, выставляя ладони, но под ними был только холодный металл.

– Господи-Господи-Господи… – Тиерсен шептал, и все его тело содрогалось, и пальцы были мокрыми и липкими, и лента тоже, и пахло металлом, так сильно. Он ударил кулаками по железным створкам и закричал: – Почему я ничего не вижу?! – или не закричал, но думал так, что отдавалось эхо.

– Тебе не нужно видеть, – тихий, ласковый голос в самое ухо. – Тебе нужно слышать.

Тиерсен замахнулся на голос и разбил костяшки пальцев о железо, пытаясь ударить.

– Если бы ты слушал…

– Заткнись! – Тиерсен ударил еще, и запястье вспыхнуло болью. – Заткнись-заткнись-заткнись! – он обессиленно прислонился к стенке гроба, дыша рвано. – Господи, я ведь был твоим хорошим сыном, не самым хорошим, но верным и послушным… Боже, забери меня отсюда, пожалуйста, забери меня отсюда, забери меня из этого кошмара…

– Это ты, Тиерсен, – шепот был так близко, и обожгло щеку запахом гнили. – Нет никаких кошмаров. Это ты, твоя суть, твои мысли, твои страхи. Слушай себя, Тиерсен. Слушай.

– Я не хочу слушать! – Тиерсен сорвался, вжимаясь в холодную стенку. – Я хочу видеть!

– Ты уверен?

– Да, мать твою!

– Если ты хочешь… – голос был немного печальным, и Тиерсен снова чуть не потерял равновесие, когда опора исчезла. И – тишина замершего зала, сорвавшаяся резким девичьим криком. И шелковая лента легко поддалась дрожавшим пальцам, свободно скользнув с глаз. И он увидел.

Тиерсен не может больше бросать ножи и отговаривается тем, что уже достаточно напрактиковался, и лучше отдохнуть последние дни перед поездкой. Цицеро спрашивает, почему бы в таком случае не поехать прямо сейчас, но Тиерсен говорит “Нет, мы поедем, когда решили” таким жестким тоном, что маленький итальянец послушно не задает лишних вопросов.

– “В своем доме в Р’льехе мертвый Ктулху ждет, сны видит”, – вслух читает Тиерсен и морщится. – Какая гадость. Надеюсь, он тоже видит во сне какую-нибудь дрянь, – он отпивает немного чая с горьковатым вкусом от смеси Лодмунда и фыркает, читая следующую строчку.

Цицеро наблюдает за ним и почесывает подбородок дулом Беретты. Тиерсен читает и не замечает его, хотя у него хороший слух, но бесшумные шаги – это их профиль, и, может быть, Тиерсен мог бы не услышать их, но почувствовать, если бы не был так утомлен.

Альвдис, как свойственно многим людям, не может держать информацию в себе и имеет склонность к решению чужих проблем за спинами их обладателей. И, в общем, это не самая плохая черта, если ты знаешь, кому и что говорить. Цицеро явно не тот человек, которому стоило бы передавать слова Тиерсена, но да, ему было очень интересно их услышать. И пока Тиерсен листает книгу дальше, смотря, сколько осталось до конца главы, Цицеро думает по обыкновению о десятке вещей и в том числе о том, что неужели у них нет хороших воспоминаний. Хотя воспоминания об убийствах Цицеро без сомнений причислял к хорошим и был неприятно удивлен, узнав, что так думает он один. И ему очень странно сейчас видеть, что Тиерсен скрывает свои мысли, думает наедине с собой, не говоря об этом Цицеро, ни намеком не давая понять, что ему что-то не нравится. Обычно он куда прямолинейнее и откровеннее. С первого дня их знакомства до того, как они решили уехать во Францию.

Тиерсен появился в жизни Цицеро внезапно, но сразу как что-то совершенно неминуемое, на что никак невозможно повлиять, вроде падающего с крыши кирпича, который так или иначе размозжит тебе череп. Тиерсен носил то форменные блестящие ботинки, то грубые армейские – “гражданский” вариант, – и отстукивал каблуками и тех, и других звуками маятника из страшного рассказа Эдгара По. Такого же неотвратимого, как эти шаги. А Цицеро очень не любил, когда в его жизни что-то было неотвратимо. Это позволялось только Деве Марии и крикам в его голове, и никак не упрямому молодому карабинеру с жесткой линией челюсти и неясным интересом. Но одновременно это было забавно и любопытно, а Цицеро никогда не мог противиться своему любопытству; богатый опыт, включающий бессчетное количество болезненных травм и безвыходных проблем, ничему его не учил. И из-за этого чертова любопытства маленький итальянец решил для начала отнестись к Тиерсену добродушно, а там – как пойдет. Если что, от надоедливых людей он умел избавляться.

Но Тиерсен не был особенно надоедливым, если не считать того, что он каждый день с непреклонным упорством встречал Цицеро после спектаклей, покачиваясь у дверей театра на пятках или куря задумчиво. Но, в общем, он был хорошим собеседником, в основном потому, что много слушал и мало говорил, и потому что ему нравились шутки Цицеро. Они пили пиво в барах или просто ходили по улицам, и Цицеро, соскучившийся по такому активному общению, которого ему так не хватало последние годы, не задумывался о том, что со стороны это могло показаться странным. Область такого соблазнения, о которой ему никто никогда не говорил, лежала где-то за пределами его понимания, и он не имел ничего против того, что Тиерсен часто задерживал руку у него на плече, смеясь, или приобнимал аккуратно в шуме музыки уличного фестиваля, говоря что-то, касаясь губами уха. Цицеро понятия не имел, что должны делать и куда должны ходить “друзья” – а Тиерсен был неплохим кандидатом на эту роль, – и с удовольствием принимал любые предложения. В том числе и очередное из них, то, когда Тиерсен, категорически недовольный ранним закрытием бара, предложил продолжить вечер у него и выпить привезенного из Франции коньяка. Цицеро все равно никогда не вставал рано, а у Тиерсена на следующий день был выходной, так что почему бы было не согласиться, если было так весело и не хотелось останавливаться?

После они сидели в маленькой гостиной квартиры Тиерсена, на полу, за неимением кресел или дивана, и пили много – коньяк действительно был вкусным, но после третьей порции это было уже неважно, – говоря об Италии, Франции, театре и о чем-то еще. И даже то, что Тиерсен таскался со своим бокалом за Цицеро повсюду, в ванную в том числе, не казалось маленькому итальянцу странным. Им просто не хотелось прерывать разговор, и это было нормально, да и, в конце концов, им нечего было стесняться друг друга, поэтому Цицеро не обращал внимания на то, что Тиерсен садился на край ванны, пригубливая коньяк, и спокойно смотрел на его член, пока он отливал. Нет, Тиерсен не бросал увлеченных взглядов или чего-то такого, он просто смотрел, как смотрел и на все остальное, и если в его взгляде и мелькал какой-то интерес, его можно было списать на обычное любопытство касательно чужих гениталий. Все было нормально.

Цицеро подумал о такси, когда бутылка закончилась и время перевалило за полночь. В самом деле, спать здесь было негде, у Тиерсена, как выяснилось из разговора, не было даже второго матраса, а тонкая простыня на полу… нет, Цицеро не хотел весь следующий день мучиться болями в спине. Но вот, кажется, сказать о том, что он собирался уехать, все-таки стоило. Впрочем, Цицеро подумал, что Тиерсен и так это понял, когда с сожалением оглядел пустую бутылку и поднялся.

– Весь зад уже отсидел к чертовой матери, – сказал он с каким-то доверительным смешком и, покачнувшись, решительно направился на кухню. Пошумев там немного, он вернулся скоро, совершенно довольный, пьяный до маленьких пятнышек румянца на скулах и с еще одной бутылкой.

– А Тиерсен не собирается спать? – Цицеро любопытно прикусил губу, покачивая бокал в пальцах и опустошая его одним глотком. – Не поздно ли еще пить?

– Собираюсь. Позже, – неожиданно четко и спокойно ответил Тиерсен. – А у тебя какие-то другие планы?

– О да! Цицеро устал и мечтает растянуться на постели! – маленький итальянец отставил бокал в сторону и довольно потянулся, похрустывая позвонками. – Снять бы уже все это, – он хихикнул, потягивая верхние пуговицы рубашки. Боже, ему и в голову не могло прийти, что об этом подумает Тиерсен.

Но снаружи молодой карабинер только покраснел чуть сильнее и опустился на пол рядом, не слишком близко, но ближе, чем раньше, явно нарушая какую-то границу личного пространства. Впрочем, откуда ему тогда было знать, что Цицеро и личное пространство абсолютно несовместимы?

– Ты хочешь спать? – спросил он негромко, осторожно – и совершенно извращенно – читая открытый, живой, немного детский язык тела Цицеро. Хотя, на взгляд Тиерсена, ему было выказано довольно одобрения, чтобы не бояться сидеть так. Спрашивать так. И намереваться сделать еще кое-что, чего ему очень хотелось.

– Не слишком, – Цицеро ответил честно, подбирая ноги и доверчиво смотря на Тиерсена, прижимаясь щекой к коленям. – Но я устал. И поздно. Хотя Цицеро не хочется никуда идти, – нет, он не напрашивался на приглашение остаться, просто привычно говорил все, что приходило в голову. – Цицеро очень ленивый, как ты думаешь? – он засмеялся и облизал губы – от алкоголя было душно и жарко. Тиерсен коротко вздрогнул, не отрывая взгляда от смешливых золотых глаз.

– Я думаю, что ты… особенный, – он сказал просто. – И где-то меня обманываешь, – усмехнулся. – Ты ведь родился на Сицилии, а кожа у тебя, будто ты откуда-то из Скандинавии приехал.

Цицеро фыркнул: его кожа, такая же, как у его матери, не чистокровной итальянки, с детства доставляла ему множество проблем, на солнце сразу покрываясь густыми россыпями веснушек и обгорая красными саднящими пятнами. Поэтому – и, конечно, из-за определенного рода его занятий, требовавшего быть скромным и незаметным, и детских привычек много прятаться – маленький итальянец большую часть жизни носил закрытую одежду с низкими капюшонами

– Если бы Тиерсен знал… – начал Цицеро и осекся почти сразу, отмечая, как изменился отчего-то взгляд Тиерсена. В нем горело что-то совершенно черное, и это понравилось и не понравилось маленькому итальянцу. Он знал, когда люди так смотрят, когда он сам смотрит так. И Цицеро напряженно хихикнул, когда Тиерсен продолжил, будто не замечая неловкой заминки.

– И таких глаз, как у тебя, я никогда не видел, даже не думал, что такие бывают. Знаешь, несколько сотен лет назад тебя бы точно сожгли как колдуна, только глянув, даже не слушая, – Тиерсен снова усмехнулся. – Хотя, если бы послушали, только быстрее бы стали хворост складывать. А знаешь, что бы я сделал тогда? – Цицеро не знал, но этот черный взгляд и эти слова наталкивали его только на одну мысль, и он чуть не расхохотался, представив себе это. Было бы на редкость забавно встретить еще одного убийцу, который решил поохотиться, выбрав его своей интересной жертвой. Но Цицеро никогда не носил с собой оружие, только тонкую удавку в кармане куртки, больше предпочитая подручные средства. И теперь он почувствовал себя незащищенным, отлично понимая, что в прямой драке его шансы преотвратно стремились куда-то далеко вниз.

– Тиерсену хватит пить, – Цицеро потянулся ближе и аккуратно коснулся бутылки, которую до сих пор сжимал Тиерсен, сдвигая его пальцы.

– Я бы спас тебя, хочешь? – Тиерсен заметил это, конечно, заметил, но только сжал ладонь чуть сильнее, невесомо поглаживая мизинцем большой палец Цицеро. Молодой карабинер смотрел на происходящее совсем с другой стороны.

– Зачем это? – Цицеро чувствовал это напряжение, и его тело отзывалось на него, он возбужденно хотел сыграть в эту опасную игру.