Текст книги "Я без ума от французов (СИ)"
Автор книги: Motierre
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц)
Пиво заканчивается скоро, и Тиерсен машинально поднимается взять еще бутылку, едва оставив особенно любопытный абзац про мрачноватые пристрастия Серафена в постели, и ему очень интересно, откуда Селестин все это знает. Но в холодильнике обнаруживается оставшийся со вчерашнего дня тунец, и Тиерсен вспоминает, что довольно-таки голоден. Поэтому он сует бутылку пива под мышку, выгребает из холодильника все, что можно пустить в салат, и уже через несколько минут напевает что-то, зажимая в зубах сигарету и нарезая помидоры. Может быть, легкий запах табачного дыма и портит еду, но Тиерсен готовит для себя и не имеет ничего против.
Металлический звук взведенного курка неожиданно громкий, и Тиерсен вздрагивает, когда чувствует прижатое к затылку холодное дуло. Он откладывает нож и вытаскивает сигарету изо рта.
– Я забыл вернуться, да?
– О да, ты забыл, забыл, Тиер-рсен! И ты забыл принести Цицеро воду! А Цицеро заработал ее! Долгим и кропотливым трудом! И… А что это?
– Ну, не таким уж долгим, – негромко бормочет Тиерсен, улыбаясь. Цицеро мигом переключается на не доготовленный салат и облизывается, правда, не убирая руку с пистолетом. – Это завтрак. Будет завтраком, если ты меня не пристрелишь. И небольшой подарок, – он кивает на отложенный в сторону блокнот.
Цицеро тянется, но не может достать до него и, фыркнув, щелкает предохранителем, убирает пистолет за пояс и тут же хватает блокнот: любопытство в нем всегда побеждало. Тиерсен затягивается, стряхивает пепел и флегматично возвращается к готовке.
– И… мы должны будем убить их всех?! – Цицеро восторженно оглядывает большую семейную фотографию.
– Вообще только этих двоих, – Тиерсен указывает на стоящих рядом близнецов. – Но там как пойдет.
– Ну… это тоже неплохо, да, да, совсем неплохо! – Цицеро огорчается на секунду, но, быстро пролистывая блокнот, понимает, что в этот раз их ждет не какая-то мелочь, отметившаяся в жизни только работой на нацистов, а пара довольно известных людей, с которыми все будет куда сложнее, а, значит, интереснее. – А вот это что? – он замечает отложенный отдельно лист, и Тиерсен не успевает перехватить его руку. – О-оу, “любимым дядям”… – Цицеро достаточно продвинулся в изучении языка, чтобы прочитать это. – Тиерсен, это так… мило! – он хохочет, живо отходя от Тиерсена подальше. – И, знаешь, ты ничуть не изменился! – Цицеро нарочито вглядывается в рисунок, сравнивая, пока Тиерсен с чуть порозовевшими скулами снова откладывает нож и обстоятельно тушит сигарету.
– Давай-ка ты вернешь мне это.
– Не-ет, Тиерсен! – Цицеро явно доволен и ловко уворачивается от попытки Тиерсена забрать открытку. – Цицеро сохранит это! Хм-м… он должен показать это Альвдис и Лодмунду! А потом повесить это куда-нибудь… на самое видное место! – маленький итальянец проворно перемещается вокруг стола. – Или… Тиерсен может отдать что-нибудь Цицеро взамен!
– Ах ты, маленький шантажист, – Тиерсен смеется, ему весело сейчас, потому что сегодня его сон был спокойным и потому что его ждет интересная работа. – Ну ладно, забирай. Жаль, конечно, но… – он притворно тяжело вздыхает, явно намекая на что-то, и возвращается к салату.
– Жаль – чего? – Цицеро хотел еще поиграть, но тут же предсказуемо заинтересовывается тем, что сказал Тиерсен.
– Ну, я подумал, что раз у нас две очень интересные жертвы, то честно будет воспользоваться жребием, чтобы выбрать, кто из вас пойдет со мной охотиться на них. Точнее, не совсем честно. Хотелось подтасовать результаты в пользу одного маленького рыжего засранца, но, раз уж он себя так ведет…
– И кто еще шантажист, Тиерсен?! – Цицеро возмущенно поднимает брови и, подумав секунду, толкает открытку по столу к Тиерсену, который тут же ловит ее и складывает, убирая в карман брюк.
– Хотя… может быть, я еще подумаю, – Тиерсен усмехается и открывает масло со специями, аккуратно наливая его в салатницу. – Посмотрим.
– Эй, так нечестно, Тиерсен! Цицеро сделал то, что ты хотел! – маленький итальянец подходит ближе, тиская блокнот, и пытается заглянуть Тиерсену в глаза. – Цицеро справится с этим, даже выбирать нечего!
Тиерсен невозмутимо перемешивает салат и опускает в него две вилки. А через секунду живо закидывает Цицеро на плечо и берет салатницу в другую руку.
– Завтрак в постель вместе с получателем, – он разворачивается и ждет недолго, давая довольно хохочущему Цицеро взять пиво и воду со стола. Донести маленького итальянца до второго этажа будет сложновато, учитывая, что он машет ногами и весит не так уж мало, но Тиерсен не боится сложностей. И, в конце концов, иногда некоторое преимущество в простой физической силе все-таки не помешает.
– И Тиерсен действительно готов убить часть своей семьи? – Цицеро любопытно смотрит на Тиерсена одним глазом и тут же снова жмурит его, продолжая взбивать мыльную пену в волосах.
– Ну да, а что? – флегматично отвечает Тиерсен, откинувшись на бортик ванной и продолжая читать аккуратные записи. В этой ванне они свободно помещаются вдвоем, и Тиерсен решил немного побыть расточительным, наполнив ее целиком. Но он замечает, что Цицеро ждет продолжения ответа, и уточняет: – Я никогда не любил свою семью, даже это слово раздражает, если честно. Так что, поверь, я не испытываю особого огорчения… или раскаяния.
– У Цицеро никогда не было семьи, – маленький итальянец задумывается, и Тиерсен удивленно поднимает взгляд. – Но если бы была, Цицеро бы… ценил ее. Не как Тиерсен. Тиерсен не ценит то, что имеет.
– Да ладно, – Тиерсен снова возвращается к чтению. Он еще немного удивлен – Цицеро мало говорил о своем прошлом и никогда – о своем детстве, а Тиерсен не спрашивал, – но решает не акцентировать на этом внимание. У них есть настоящее, и к черту прошлое. – Если бы у тебя была семья вроде моей, ты бы говорил совсем по-другому, поверь. Был бы первым кандидатом в списке желающих убить кого-нибудь из них.
– Тиерсен всегда имел все, что хотел. Это… много. Цицеро не всегда имел тетради, чтобы писать, не всегда – завтрак. Она работала много, но… ее больше интересовали мужчины и вино, чем Цицеро. Нет-нет, Цицеро благодарен ей! Но… – маленький итальянец говорит не о самых приятных вещах, но видимо не расстраивается от воспоминаний, тон его совершенно обычен, и он опускается с головой под воду, смывая шампунь.
– Она – это?.. – спрашивает Тиерсен, когда Цицеро снова садится, и мокрые волосы прилипают к его плечам.
– Она, – Цицеро кивает, и Тиерсен догадывается, что, скорее всего, мать или сестра, но если маленький итальянец не хочет говорить – его дело. Но, хотя Тиерсен мало – почти ничего – не понимает в психологии, кое-что даже ему становится более понятным в таком случае. Он рос в полной, даже слишком полной семье, и, конечно, ему и в голову не приходило замещать любящих, мягких родителей кем-то еще. Но он может догадаться, какие мысли могут витать в голове мальчика, у которого из всех родственников – вечно уставшая мать, цепляющаяся за любых мужчин, которые готовы с ней переспать, и у нее нет времени на воспитание и любовь, разве только на парочку жизненных уроков между работой и третьим бокалом дешевого вина. Хотя… Тиерсен пытается представить Цицеро мальчиком, и у него предсказуемо не получается. Слишком много – сейчас, чтобы было место для прошлого.
Тиерсен смеется тихо и откладывает блокнот на пол, когда Цицеро ложится ему на грудь и легко улыбается. Излишне заласканный и балованный, как все Мотьеры, Тиерсен с удовольствием делится лаской с тем, кому ее явно никогда не хватало.
– Цицеро ушел от нее, когда ему было шестнадцать. Может быть, ей было грустно. Но Цицеро не думает так, – маленький итальянец продолжает отчего-то делиться своими воспоминаниями. – Это было до того, как Цицеро убил первый раз, и она не знала об этом. Ни об этом, ни о Цицеро больше, – Тиерсен немного беспокоится, как бы этот спокойный тон не сорвался резко, он понятия не имеет, есть ли в этой области опасные катализаторы, и говорит негромко:
– Ты можешь не говорить об этом, если не хочешь.
– Почему? – Цицеро удивленно поднимает брови, а через несколько секунд понимает и смеется, обдавая Тиерсена волной мыльных брызг. – Цицеро не неженка, Тиерсен! Он не расплачется тебе из-за нее! – он снова смеется, потому что искренне считает, что это было заботливо, но очень глупо. Тиерсен немного смущенно улыбается, вытирая попавшие в глаза капли. Он не забывает о том, что его Цицеро мало восприимчив ко многим вещам, но и о том, что к другим он слишком восприимчив – тоже.
– Потом это было весело! Первое убийство… Цицеро был глупым, и это не было специально. Может быть, немного.
– Расскажешь? – Тиерсен придерживает Цицеро за талию, а тот опирается ему на грудь сведенными руками. Вода легонько покачивается вокруг, настенные лампы излучают мягкий желтый свет, и это, пожалуй, лучшая обстановка, чтобы первый раз поговорить об этом.
– А Тиерсен расскажет мне? – Тиерсен серьезно кивает, и Цицеро отводит взгляд, задумчиво вспоминая. – Цицеро надоело в его городке. Одно и то же каждый день: она приводит новых мужчин, она пьет, другие пристают к Цицеро, другие едят пахнущие бутерброды на ланч, другие считают, что Цицеро слишком много знает, и за это надо добавить цветных пятен его лицу и одежде. Так что… Цицеро уехал! Далеко, Тиерсен. На север. Это было… немного охоты на рыбу, немного – на кого покрупнее, немного браконьерства. И, конечно… знаешь, Тиерсен, в таком деле, в таких холодных местах, когда ты очень долго видишь одних и тех же людей… многих это раздражает. Это была не очень хорошая драка. Просто способ снять напряжение, но Цицеро не знал, что это было несерьезно! Это было больно, и он защищал себя! Тот, другой, был пьян, он всегда был пьян. Цицеро взял гарпун… ружье, чтобы напугать его. И выстрелил… случайно. А потом, когда лезвие торчало у него с обеих сторон… у Цицеро было несколько секунд перед тем, как он бы закричал. И Цицеро понял, что это совершенное дерьмо, и бил, бил, бил, пока руки не устали, пока голова не стала, как сладкий раздавленный пирог! – Цицеро довольно хихикает: сейчас он не всегда может позволить себе так веселиться. – Потом пришлось убирать кровь, много крови и… мяса, а его сбросить за борт вместе с гарпуном. Остальные решили, что он напился, как всегда, решил пострелять в волны и упал, и все было хорошо. Но тогда Цицеро понял, что охота может быть куда интереснее, чем ему казалось! – маленький итальянец смеется громко и прикусывает губу, с любопытством глядя на Тиерсена. Теперь его очередь рассказывать.
– Ну, твоя жизнь была намного интереснее моей, – Тиерсен улыбается. Он часто забывает, что у Цицеро было достаточно лет, чтобы побывать во многих местах и увидеть много вещей. Может быть, им стоит говорить о прошлом почаще. – Так, ну, сложно вспомнить… Когда мне было шестнадцать, происходило столько всего… Война, ты знаешь… Она не всегда касалась нашей семьи, мы очень неплохо жили, надо признать, но… Ладно, в любом случае, я как раз в шестнадцать сбежал в маки* и там убивал достаточно, но за год до того я еще жил в Париже и таскался по барам в компании… друзей, которым продавали то, что не продавали мне. И за стойкой, и с рук, если ты понимаешь. Опасные знакомства. Но мне было пятнадцать, и одно дело было – рисковать задницей в родном городе, а совсем другое – где-то на юге в горах. Я не был готов сражаться тогда. После того случая – был. Но к сути: один раз я страшно напился, потерял своих друзей и сам не понял, когда меня уже крепко держал какой-то немец. Я не слишком протрезвел, правда. Он привязался то ли к тому, что я француз, то ли к возрасту: я, конечно, старался выглядеть старше, и обычно на это закрывали глаза, когда я был с другими людьми, но тогда я был один. Хорошенький мальчик, который шляется где не надо. И мне повезло, что тот парень тоже почему-то был один. Были бы у него друзья, вряд ли я бы сейчас лежал здесь. Но – да – он был один, а я не понимал, чего он от меня хочет, но на всякий случай очень не хотел расставаться с деньгами. Правда, больше я не хотел расставаться с парой пакетиков в кармане и хотел подраться, но это неважно, – Тиерсен улыбается своим мыслям. – Как ты помнишь, я был в не очень сознательном состоянии, и мне казалась потрясающей мысль о том, что он был таким здоровым, а во мне – килограммов пятьдесят с небольшим, но у меня был мой кинжал, и я умел им владеть, а он об этом не знал. Мы вышли на улицу, в ближайший переулок, и я позволил ему подойти ближе, ударить легонько пару раз. Потом я уже понял, что он вряд ли хотел меня особенно бить, чтобы дух не вышибить случайно. Так, поучить немного, он был относительно трезвым. Но тогда я упивался гениальностью своего плана и… в общем, с первого раза я в сердце не попал и выглядел, как идиот. Но как мне было страшно, что я не успею вырвать кинжал, что не попаду и со второго раза, не поверишь, – Тиерсен смеется коротко, он никогда не рассказывал об этом и теперь понимает, как это действительно было глупо. – Но, кажется, я все-таки пробил ему легкое, плюс секунды шока, и еще одного удара хватило, чтобы его убить. И я очень гордился собой. Секунд пятнадцать. А потом… бежал я далеко, зажимая рот. Меня вырвало всем, что было внутри, два раза по дороге домой, – Тиерсен смеется громче, вспоминая, как был напуган, как стирал кровь испачканными в рвоте перчатками, как мечтал добраться наконец до дома. Теперь это кажется веселым, конечно.
– Цицеро блевал с того борта дальше, чем видел, – маленький итальянец тоже смеется и утыкается лбом Тиерсену в грудь. Это звучит не слишком мило, но это их воспоминания.
– И, знаешь… только не говори ему, но Сел – ему было десять – тогда вломился ко мне в ванную и как сразу начал реветь взахлеб. И я, голый, только стянул одежду, весь пахну кровью и рвотой, сижу на полу и успокаиваю его, пока он размазывает сопли и требует от меня никогда больше так не уходить и не делать. Хотя вряд ли он толком понял, что произошло. А, может быть, и понял. Пытался отнять у меня кинжал, сам порезался и заревел только громче. Господи, каким я был идиотом. Чуть сам не плачу, но ругаюсь на него. Всю пижаму в крови испачкал, – Тиерсен улыбается, чувствуя короткую ностальгическую нежность. – И, знаешь, может быть, то, что он никому не сказал об этом тогда, как не сказал и о том, что я собираюсь уйти в маки, – одна из причин, по которым я ему доверяю до сих пор. Не очень умно, конечно…
– Но это мило, Тиерсен! – Цицеро смеется и снова смачивает волосы, отводя их со лба. И отстраняется, потягиваясь. – А ты говорил, что не любишь свою семью!
– Сел – это другое. Мы всегда были вместе, очень много. Конечно, он Мотьер, и с этим приходится мириться, но я, пожалуй, все-таки всегда считал, что есть семья и мы с Селом. Отдельно.
– Тиерсен никогда не думал, что его брат – его семья? – Цицеро поднимается, и вода стекает по его телу, капая на пол, пока он тянется к полке за бритвой. – У Цицеро не было семьи, но сейчас она у него есть! Хотя Тиерсен так и не считает, – он поворачивается, смотря с шутливой укоризной, и Тиерсен с легким запозданием понимает, как то, что он говорил, – “Мы не семья, Цицеро!” – было эгоистично с его стороны. Ему и в голову не приходило, что то, от чего он с каким-то подростковым упрямством пытался избавиться, могло быть… что кто-то другой мог бы очень хотеть иметь это. Тиерсен не знает точно, что об этом думают Альвдис и Лодмунд, но он знает, что семья Альвдис не приняла ее, когда она ушла жить к Лодмунду, знает, как она опустила глаза, когда говорила об этом, знает, что на самого Лодмунда его семье было наплевать всю его сознательную жизнь и, скорее всего, раньше. И, может быть, иногда стоит немного поступиться своими детскими комплексами, если остальным этого захочется.
– Дай-ка мне, – Тиерсен тянется, забирая мыло и бритву из рук Цицеро, аккуратно взбивает пену в ладонях, пересаживаясь удобнее, и проводит по его щекам с совсем короткой темно-рыжей щетиной. Кожа на подбородке чуть потемнела от ежедневного бритья, но это все равно смотрится аккуратнее, чем у Тиерсена, который – пусть и довольно справедливо – считает, что однодневная щетина никого еще не портила. Правда, она как-то быстро превращается обычно в трехдневную, а затем и в недельную, но это уже второй вопрос. Но за своим итальянцем Тиерсен любит ухаживать, любит, чтобы тот выглядел лучшим образом. И, может быть, Цицеро вовсе не красив, это совсем неважно: Тиерсен считает его красивым, а своего мнения ему всегда было достаточно.
– Может быть, я и немного перегнул, – говорит он негромко, отвлекаясь от неуместных мыслей о том, как он глупо и стыдно влюбляется снова и снова, стоит запустить пальцы за ухо, придерживая голову, и коснуться медно-рыжих волос, мокрых и прохладных сейчас. – Ну, с семьей. Давай попробуем с начала, – он улыбается. – Хочешь быть моим любимым братом?
– Звучит грязновато, – Цицеро смеется, и Тиерсен проводит бритвой осторожнее, чуть поднимая его подбородок, чтобы хорошенько выбрить шею.
– Небольшие издержки нашей жизни. Но это единственная свободная вакансия, извини, я не могу предложить тебе выйти за меня, – Тиерсен говорит это с улыбкой.
– Вот бы еще Цицеро пошел за тебя!
– А что нет? Недостаточно хорош? – Тиерсен смеется.
– Хорош-хорош… да на черта похож, – Цицеро ворчит шутливо. – Это совсем не нужно, Тиерсен, – он старается не качать головой, доверительно подставляя шею, и улыбается.
– Знаю. У нас уже есть общий дом с общей постелью, семейный бюджет, – Тиерсен перечисляет с шутливой задумчивостью, – был даже семейный психиатр… о да, конечно, у нас были семейные скандалы! Думаю, этого достаточно, чтобы считать, что я уже был женат. И к тому же единственное, ради чего на самом деле стоит заключать брак… в общем, мы все равно не сможем завести десяток шумных рыжих детишек, – он легко щелкает Цицеро по носу и смачивает бритву. – И слава Богу, – добавляет после короткой паузы, и они оба смеются.
Тиерсен заканчивает с бритьем Цицеро быстро и после снова прижимает его, попытавшегося было вылезти из ванны, к себе.
– Я не уверен, что вообще все это правильно, – говорит он негромко в прикрытое влажными волосами ухо, и Цицеро терпеливо слушает. Кажется, Тиерсен хочет сказать что-то важное. – Нет, не то, что мы делаем. То, что… Ладно, я просто должен сказать это, – Тиерсен молчит немного, это очень непривычно. – Я не знаю насчет всего другого, но ты – моя семья. И всегда ей будешь, – Тиерсен прижимается губами к уху Цицеро и прикрывает глаза, слушая его тихое дыхание. И, когда слышит негромкий ответ…
– Хороший выбор, – Тиерсен вздрагивает весь, потому что мягкий женский голос принадлежит, естественно, не Цицеро. И Тиерсен отлично знает, кому.
– Что-то не так, Тиерсен? – Цицеро приподнимается. – Цицеро нравится быть твоей семьей, но ты можешь не говорить так, если не хочешь! – он смешливо передразнивает его.
– Нет, все в порядке, – Тиерсен качает головой и размыкает руки. – Просто вода совсем остыла.
Цицеро пожимает плечами и тянется за полотенцем. Он не видит в подобных словах особого смысла, и так зная все это, но если Тиерсену они нужны, почему бы и нет.
Альвдис и Лодмунд еще не проснулись, и Тиерсен решает перенести вещи из старой спальни чуть позже, после ланча, садясь за стол и вырывая половину листов из блокнота.
– Твой будет Серафен. Подумай, как можно для начала подобраться к нему, а потом – как его убрать, имитировав несчастный случай, – он бросает блокнот развалившемуся на постели Цицеро – Селестин, как обычно, проявил предусмотрительность, написав все на английском – и раскладывает оставшиеся листы на столешнице. – Потом поменяемся.
– А как твои чертежи? – Цицеро ловит блокнот и опускается головой в подушки.
– Я уже закончил с планом, и, думаю, нашим ребятам можно доверить оставшуюся часть. Немного позже, сроки пока не горят, и я… – Тиерсен не договаривает, отвлекшись на одну из фотографий. С нее ему улыбается Приска, младшая дочь Лефруа; в пальцах с перстнями у нее высокий бокал, и она сидит за общим столом рядом с каким-то молодым человеком, который говорит с ее отцом. Тиерсен помнит кузину еще худым подростком с коротко стрижеными волосами и чувствует себя немного странно, понимая, что она уже выросла – двадцать два года – и наверняка завела себе десяток ухажеров. Время идет слишком быстро.
Но Тиерсен думает не только о том, как выросла Приска, он отмечает больше ее маленькие губы, мягкий шарф на плечах и тонкие запястья. Так много женственного, природно-женственного, и это напоминает о другом… Тиерсен откладывает карточку, переворачивая ее обратной стороной. Но на следующей все не лучше: семья Лефруа перед какой-то церковью, все в выходных костюмах и улыбаются… идеально, так, как и положено семье публичного человека. И опять это не так важно, потому что взгляд так и останавливается на узком шпиле. Тиерсен чертыхается про себя, собирает все фотографии и решает пока заняться записями. И, откладывая карточки, задевает ладонью брошенные на стол после утренних молитв четки Цицеро. Нет, нужно сосредоточиться совсем на другом. Тиерсен пытается читать аккуратный почерк Селестина, но это совершенно невозможно. Именно сейчас он не должен думать о том, что произошло в ванной, но как не думать, когда сознание захлестывает паникой. Тиерсен всеми доступными средствами пытается не спать, а сегодня ему даже повезло не видеть снов, видимо, он настолько устал, что мозг просто отключился на ночь, но на второй счастливый шанс рассчитывать глупо. Кошмары преследуют Тиерсена теперь каждую ночь, и в них больше нет Девы Марии, но зато крики становятся все невыносимее и громче. И Тиерсен разбирает в них теперь свое имя и чужие имена. И пахнет гнилью, и холодно, когда он ходит по странным каменным коридорам, не находя никого, только оставленные вещи: пузырящиеся колбы на большом столе – они позванивают будто тонким девичьим смехом, – искусные кинжалы в подставках, брошенные на постели перчатки с пятнами крови и повсюду – бумаги с черными печатями. Но Тиерсен не помнит их формы.
Иногда Тиерсен видит совсем другое, иногда в своих снах он не один – хотя он всегда не один из-за этих криков, но это другое – и он убивает. Ломает ребра, бьет одним из тех кинжалов или – о Боже – выгрызает трахею, смеясь. И тогда он счастлив, а вот утром после – совсем нет. И это пугает больше другого. Потому что нет ничего нормального, когда по его губам струится кровь, и он жадно глотает ее, захлебываясь – десны ноют невыносимо, – и почти поворачивается, потому что пальцы касаются его локтя, и “Оставь мне, Тиерсен”, и… это так знакомо. И так неправильно. И Тиерсен хочет уже хоть раз посмотреть назад, но он либо просыпается, либо не может этого сделать, потому что ему страшно. Он не знает, отчего. Не знает, и только грязная, хмельная кровь у него на подбородке, и от серого снега под ногами пахнет гнилью и холодом, а плечи сжимают руки: правое – крепкая, сильная, левое – хрупкая, такая тонкая, будто на ней нет плоти. И тихие шепотки в самые уши, смешивающиеся, горячие, и не разобрать слов, но ничего доброго в них нет. Это только соблазняет, тянет, и хочется смеяться, и гулкий смех чего-то – не человеческий – отдается в висках вместе со знакомыми, игривыми голосами.
Иногда Тиерсен дрожит, ему холодно, и он обнимает колени руками, смотря в тихий огонь. На нем странная, нездешняя одежда с десятком ремней, и у него холодные руки с широким ободком кольца белого золота и длинные, неприятно пахнущие волосы. И вокруг – шаг за шагом, шепот за шепотом, и изредка – негромкий смех. И раскрытые ладони иногда касаются его плеч, легонько толкая, но Тиерсен не поднимает взгляда, и только ноги – наступают бесшумно, и ему хочется поймать пальцами острый носок сапога, он сам не знает, зачем. Просто остановить все это. Но новый момент, новый сон, и горит дикое пламя, и в нем – кричат, а в уши – “Тш-ш, все в порядке, Тиерсен”. И нихера не в порядке, только смех, дикий, страшный, и пахнет смертью и погребальными цветами.
– О, ты читал это, Тиерсен?! – легкий спазм по телу, и Тиерсен смаргивает, разжимая пальцы на бумагах.
– Что? – он спрашивает, поворачиваясь.
– Иди сюда! – Цицеро увлеченно хлопает ладонью по кровати. – Тут кое-что… интересное.
Тиерсен отвлекается от своих мыслей и поднимается. Хотя бы Цицеро больше ни о чем не беспокоится. Самому Тиерсену постоянная сосредоточенность на работе помогает, конечно, но он не уверен, что будет помогать теперь, когда это стало не только… его снами.
Он опускается на постель и старается не думать обо всем этом, когда Цицеро переворачивается на живот и тычет блокнотом ему в нос.
– Смотри, Тиерсен! У него есть кое-что… милая маленькая дочурка.
– Да, Элизабет. Но мы не будем ее похищать, если что.
– Тиерсен совсем глупый! Цицеро не собирался ее похищать! Но она… ребенок! А дети – Тиерсен, ты знаешь? – любят праздники!
– Не только дети, – Тиерсен наклоняется и со смешком целует веснушчатую лопатку.
– Пф-ф! – Цицеро дергает плечом. – Бесконечные праздники – это десятки новых людей в доме! Гости, обслуга, артисты…
– Хм-м… Твоя идея мне нравится. Если только ты не собираешься опять что-нибудь поджигать, – Цицеро смотрит на Тиерсена укоризненно, и тот безобидно поднимает ладонь. – Я просто сказал. И, кстати, не хочу напоминать, но здесь светить лицом мне тоже не стоит.
– Артисты, Тиерсен, – Цицеро говорит с ним немного снисходительно. – Маски, костюмы, грим! Тиерсен позвонит своему брату и узнает, где этот Серафен берет артистов для его милой крошки. И Цицеро пойдет устраиваться на новую работу! – он поднимается, и Тиерсен тянется и кусает его за задницу, придерживая за бедра. Это все всегда его успокаивает немного.
– Ты такой восхитительно голый, – смеется он.
– И Тиерсен тоже! – Цицеро высвобождается из его рук.
– Хм-м… Звучит многообещающе.
– Цицеро говорит о работе! Тиерсену тоже придется работать!
– М-м… Стоп, что?
– А разве Тиерсен не собирается убить своего любимого дядюшку Серафена?
– Нет, собираюсь, конечно, но… – Тиерсен как-то не подумал о том, что ему самому тоже придется работать в… а где, кстати, берут артистов для праздников? В цирке или театре?
– Тогда кем Тиерсен хочет быть? – Цицеро натягивает мягкие брюки и обматывает четки вокруг запястья.
– А кем я могу? Укротителем диких рыжих тигров? – Тиерсен, поразмыслив секунду, довольно легкомысленно относится к необходимости работать.
– Кто пустит тигров на детский праздник? Если только у цирка нет денег их кормить, – Цицеро хихикает коротко. – Хм-м… Может быть, клоуном? – он оценивает довольно мрачную внешность Тиерсена и смеется. – Не-ет! Тигров к детям пустят скорее! Акробат? А кому нужны акробаты на праздниках? Нет… Может быть…
– Так, задней половиной лошади я не буду! И передней тоже.
– Хм-м, а это хорошая идея! Но нет, лошадь-убийца… Или да… – Цицеро задумывается. – Нет! А если… фокусник?
– Звучит не так плохо, – Тиерсен пожимает плечами.
– Отлично! Великий иллюзионист! Как Калиостро или Гудини! Только… а Тиерсен знает какие-нибудь фокусы? – Цицеро залезает на стол и нетерпеливо ерзает, потягивая шнурок от четок.
– Только что-нибудь оружейное, – Тиерсен наконец тоже поднимается и снимает со стула свою аккуратно сложенную одежду. – Зрелищная стрельба и взрывы – это ко мне. Но это вряд ли подойдет, да?
– Ничего-ничего, Цицеро может научить Тиерсена парочке трюков! Хотя… не знаю, можно попробовать ножи. Точно, метатель ножей интереснее фокусника! И тогда у нас будет оружие… на всякий случай.
– Ты и в фокусах разбираешься? А что еще ты о себе не рассказывал? – Тиерсен затягивает ремень и прищуривается. – Может быть, еще обыгрывал дурачков на улицах в наперстки и карты?
– Может быть, – Цицеро ухмыляется. – Звони, Тиерсен! Цицеро не терпится начать!
– Маленькая. Кровожадная. Стерва, – с каждым словом Тиерсен бросает очередной нож, участливо подаваемый Цицеро, в мишень. – Сразу видно, чья дочь, – Селестин, довольный скоростью исполнения, с готовностью сообщил кучу информации об Элизабет, и Тиерсен подумал, что и на укротителе тигров можно было остановиться. Единственная дочь Серафена на самом деле не кровожадна и еще не успела стать стервой, но ее любовь к зрелищам вроде боев на мечах немного странновата для восьмилетней девочки, конечно.
– Но это хорошо, Тиерсен! – у Цицеро кончаются ножи, и он живо идет собирать их. У Тиерсена хорошо получается, и ни один не проходит не то что мимо мишени, мимо отмеченных точек. Он действительно умеет владеть оружием, и вся подготовка заняла несколько дней. Немного сложнее с артистичностью, но это поправимо. Если Цицеро будет ассистировать Тиерсену, то сможет отвлечь внимание на себя, сыграв на мрачной молчаливости метателя ножей. Конечно, им могут поставить красивую помощницу, но Цицеро надеется на свое специфическое обаяние. И, в конце концов, бросать острые предметы в раздражающих шутов – неустаревающая забава.
– Хорошо, конечно, – Тиерсен вздыхает и разминает кисть.
– Так, а теперь сделаем интереснее! – Цицеро отдает ножи Тиерсену и возвращается обратно. – Живая мишень! – он смеется и аккуратно забирается на вбитые в наскоро сколоченный круг скобы, крепко хватаясь руками. Круг покачивается немного: Цицеро планирует раскручивать его позже, и нужно будет прикрепить еще ремни для удобства.
Тиерсен неуютно передергивает плечами: нет, он отлично знал, что когда-нибудь они бы обязательно до этого дошли, но Цицеро, как всегда, не дает ему даже подготовиться, внезапно смешивая неторопливые планы. Тиерсен смотрит, как останавливается полностью круг, как Цицеро держится за скобы, не раскачивая его, доверительно выставив голую шею. Тиерсен поднимает медленно ладонь с ножом, чуть прищуриваясь. И чувствует слабую дрожь в кончиках пальцев. Становится удобнее, примериваясь – и опускает руку.
– Может быть, ты наденешь что-нибудь… рубашка тонкая, я могу обрезать кожу.
– Не будь таким глупым, Тиерсен! Мы рассчитали расстояние до миллиметра, это все собьет!
– Да, я знаю, – Тиерсен согласен, конечно, но пальцы все равно подрагивают. Он отлично знает, что владеет оружием в своих руках, но…
– Давай скорее, Тиерсен! До конца следующей недели ты должен будешь делать это с завязанными глазами! Да-да, когда круг будет крутиться!
– Не торопи меня! – Тиерсен повышает голос, сжимая ножи. – Висишь себе – и виси! – да что же такое, он чувствует себя совершенным придурком, но не может поднять руку, пока не пройдет дрожь, пока он не успокоит скорое сердцебиение. Трусливый придурок.
