Текст книги "Я без ума от французов (СИ)"
Автор книги: Motierre
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 38 страниц)
– Нет, – Мария качает головой. – Моего мира больше нет. Но это место является отражением. А все отражения связываются и сплетаются так же, как и раньше. Ты, Цицеро, твое оружие, встреченные вами дети, ваш дом, ваша машина, записанные вами правила – все это является отражением прошлого. И здесь… кажется, последнее. Ты знаешь, что каждое из отражений все больше связывало тебя с тем путем, которому ты принадлежал раньше. И здесь мы сможем соединить пути настолько, насколько возможно. И дальше… будет легче, – ее тон, увлеченный, становится мягче на последних словах, и она ласково кладет ладонь на локоть Тиерсена. Но тот высвобождается аккуратно, подходя к краю крыши.
– Скажи мне, – он думает немного, формулируя мысль. – А у меня вообще когда-нибудь был выбор? Я хоть когда-то мог поступить по-своему, так, как этого хотел? Не идти по твоему пути, отказаться от всего этого, жить так, как хочется мне?
– Мой ответ что-нибудь изменит? – Мария подходит ближе и аккуратно обнимает Тиерсена за талию.
– После всего того, во что я влип по самые яйца? – Тиерсен хмыкает. – Вряд ли. Но хотелось бы знать, был этот выбор или нет.
– Нет, – Мария отвечает после короткой паузы. – У тебя никогда не было выбора, Тиерсен, – она выдыхает в теплую шерсть его пальто, и ему становится немного холоднее, чем секунду назад. И даже заготовленная шутка не выходит, потому что ответа он ждал совсем другого.
– Просто отлично, – это все, что сейчас он может сказать.
– Ты можешь поспать, Тиерсен, – мягко говорит Мария. – Со сновидениями или без. Здесь я справлюсь дальше сама. Я запомнила город, теперь осталось только найти его. Так что до твоего пробуждения у меня будет много дел, – Тиерсен не отвечает ей, и она тихо вздыхает. – Нужно что-то, чтобы перейти в другой сон. Ты можешь попытаться проснуться. Или сосредоточиться на чем-нибудь еще.
– Или умереть, – говорит Тиерсен мрачно.
– Или умереть, – согласно повторяет Мария.
– Ладно, тогда отойди немного, – он прогоняет непроизвольную меланхолию, глядя с края крыши. – Тут высоко, по идее, я должен буду разбиться. И, надеюсь, дальше начнется какой-нибудь спокойный сон. И извини, но, надеюсь, без тебя, – Мария понимающе улыбается, когда Тиерсен шагает на парапет, без любопытства смотря вниз. – Ну, до встречи утром, – он закрывает глаза и падает, не испытывая никаких эмоций, кроме короткого давящего чувства в районе солнечного сплетения. Мягкий снег принимает его, и он фыркает, распахивая глаза и почти сразу выбираясь из огромного сугроба. Селестин, растрепанный, по уши закутанный в шарф, смеется, тоже сидя в снегу, и швыряет в Тиерсена снежком. И тот уворачивается, не анализируя это, не думая о том, что происходит. Он уже не помнит, где был только что, и его сон становится сном, нелогичным, расплывчатым, полным снега, омелы и падающих звезд, а не каким-то болезненным видением.
Мария подходит к краю крыши, с холодным интересом смотря на неаккуратно лежащее на асфальте тело с медленно растекающимся темным пятном вокруг головы.
– Даже его сны подчиняются логике, – она улыбается и тут же переводит взгляд на город, будто заметив в нем какое-то движение. Но все спокойно, и она возвращается к своим планам: осмотреть город как можно подробнее и заняться его поисками в реальности. Потому что с этим лучше поспешить: увы, даже в этом мире она все еще подчиняется времени.
Селестин и Цицеро приезжают во Флоренцию около десяти вечера, невозможно уставшие. Они периодически менялись за рулем, но недосып и большие, треморящие дозы кофе все равно сказываются. И Селестин чувствует, как его пошатывает, когда заходит в холл гостиницы в центре. Цицеро разбудил его, когда они приехали, и был полон решимости искать Тиерсена прямо сейчас, но Селестин даже слушать его не стал, с типично мотьерской жесткостью велев заткнуться и идти в гостиницу. И Цицеро явно не понравилось такое командование, но его тоже немного вело от напряжения, и, для приличия поворчав, он все-таки отправился за Селестином.
Тот снял номер на двоих, хотя у него сейчас и не было проблем с наличными, о которых Цицеро периодически забывал, привыкнув, что Тиерсен обычно заботится такими вещами. Тиерсен всегда распоряжался их деньгами, вовремя снабжая ими Цицеро, не вынуждая его разбираться со счетами и умудряясь тратить на мелочи вроде оплаты гостиниц, ресторанов и бытовых покупок только свои сбережения, оставляя своему итальянцу возможность тратить его деньги только на то, чего ему могло захотеться для себя. А сейчас этим занялся Селестин, отмахнувшись от Цицеро, серьезно задумавшегося, хватит ли ему того, что было у него в бумажнике. Видимо, привычка легко тратить деньги все-таки у Мотьеров в крови.
– Я не экономлю, – говорит Селестин, заходя в номер и ставя свой чемодан на пол. – Мне не жалко заплатить за отдельный номер тебе или за тот, где отдельные спальни, но я бы хотел находиться к тебе поближе, с твоего позволения. Нет, я не буду запирать дверь, но хочу знать, если ты уйдешь, поскольку уведомления об этом от тебя не дождешься, – он зевает, снимая плащ и шляпу и ослабляя галстук.
– Умный мальчик, – Цицеро бросает чемодан и, не раздеваясь, проходит в центр комнаты, потирая еще ноющую поясницу.
– Если хочешь чего-нибудь выпить или поесть – на здоровье, но я лично в душ и спать, – Селестин аккуратно снимает ботинки. – Подъем в семь утра, – он потирает переносицу и, прихватив с одной из постелей полотенца, направляется к двери в ванную.
Цицеро игнорирует его, вяло оглянувшись и запомнив на всякий случай все детали обстановки. На него опять нападает апатия, в последние часы произвольно сменяющая жизнерадостную истерику, и он легко поддается ей, не задумываясь о причинах. Цицеро знает свой диагноз, живет с ним уже много лет и не сопротивляется резким сменам настроения, даже не пытаясь контролировать себя.
Он садится на постель в одежде, скинув аккуратно сложенную теплую пижаму и полотенца на пол и сняв ботинки – пришлось повозиться с чертовыми шнурками. Поерзав, стягивает куртку Тиерсена и подкладывает под голову, ложась. Но Цицеро слишком устал, и в нем слишком много кофе, чтобы уснуть сразу. Он не чувствует какого-то расстройства, только апатию, и поэтому просто лежит, смотря в одну точку. Мысль невыносимо медленна, но и торопиться Цицеро некуда, и он просто позволяет ей неторопливо течь, обрастая побочными ответвлениями. Адреса переплетаются в голове с вариантами убийств, те – с воспоминаниями о мертвых людях, а те – со слабыми, едва ощущаемыми эмоциями от происходящего. Цицеро погружается в странное, почти анабиотическое состояние, в котором находится иногда в моменты сильного дискомфорта. И вернувшийся из ванной Селестин, в халате и с влажными волосами, замечает это.
– Не хочешь раздеться? – спрашивает отстраненно, выключая верхний свет и зажигая ночник. – Говорят, так спать намного удобнее.
Цицеро не отвечает, он сам даже не слышит Селестина, как будто кто-то слышит за него и считает, что это не важный вопрос, чтобы на него отвечать.
– Слушай, я не хочу лезть не в свое дело… – Селестин садится на постель, сводя руки на коленях.
– И не лезь, чего проще, – Цицеро отвечает автоматически, защитная реакция от душещипательных разговоров срабатывает сама. Но Селестин игнорирует ее: на самом деле он даже не собирается заботиться о Цицеро или испытывать к нему хоть какое-то сочувствие, но взведенный механизм нужно привести хотя бы в относительно спокойное состояние, если он не хочет внезапного взрыва посреди ночи. Поэтому он только невозмутимо продолжает:
– Но тебе нужен спокойный сон. Поэтому, если ты беспокоишься за Тира…
– О Господи, – Цицеро выдыхает и переворачивается на другой бок, сворачивая куртку удобнее.
– Да, знаешь, он не самый умный человек, но он справится со всем. Он иногда ошибается, но не по два раза подряд. Так что я даже не считаю необходимым нам здесь находиться, но раз уж тебя не остановить, то что делать, – Селестин усмехается. – И, кстати, если ты переживаешь из-за Приски, то вообще забудь. Она просто дразнила тебя, – Цицеро никак не реагирует, и Селестин, внимательно изучив его спину, не находит в его позе ничего опасного. И на этом считает свой долг по спасению человечества выполненным. Поэтому просто поднимается, стягивает халат и надевает пижаму, а потом устраивается под одеялом. – Так что не волнуйся, – Селестин тянется и выключает ночник. – Тебе нужно отдохнуть. Спокойной ночи, – все, этого точно достаточно, и Селестин зевает, натягивая одеяло на плечи и закрывая глаза, а Цицеро продолжает лежать так же, как и лежал.
Маленькому итальянцу не слишком нравится Селестин, особенно сейчас, когда он несет какую-то чушь, но, в общем и целом, находиться рядом с ним терпимо и даже не противно. Иначе Цицеро бы и не позволил ему ехать с собой. Но Селестин немного похож на Тиерсена, а это подсознательно вызывает доверие. И Цицеро решает, что просто забудет сказанное им, чтобы не накалять отношения лишний раз. Он не так уж против поругаться, на самом деле, но силы надо тратить разумно. Если он так устал после короткого утреннего скандала – подумать только, раньше эти скандалы только придавали ему энергии, – то сейчас точно не стоит начинать что-то еще. Хотя чем еще заняться, Цицеро не знает. Остальное у него не слишком хорошо получается. И среди собственных эмоций, слабых, не находится ничего интересного, того, о чем бы Цицеро не знал до этого и от чего можно было бы оттолкнуться. Раздражение. Себялюбие. Ревность. Сладость. Все это переплетается в десятках вариаций и оттенков, но – не искрит, как обычно, и Цицеро невыносимо скучно от этого. Он чувствовал апатию и раньше, но не думал, что после всего произошедшего приступы опять вернутся. После того, как он снова видел свою Царицу. После того, как нашел своего Избранного. Но безразличная тоска мучает, и Цицеро ворочается недолго, в конце концов скидывая на пол и куртку, потому что та начинает раздражать, и запахом, и жесткостью, и впивающейся, как ни повернись, в щеку застежкой. Цицеро скучно и тоскливо. Если бы он хотел записать это, то записал бы большими буквами. СКУЧНО и ТОСКЛИВО. Он не знает, чего хочет и хочет ли чего-то вообще. Но, раз уснуть все равно не получается, ни через четверть часа, ни через половину, Цицеро решает пойти в город. Он тихо поднимается, проходит по номеру, открывая чемодан и забирая оттуда кинжал Тиерсена – сейчас Цицеро не хочется шуметь – осторожно поднимает куртку и ботинки и выходит, плотно прикрыв дверь. Сегодня холодная ночь, и Цицеро надеется найти хоть что-нибудь, что согреет его.
Цицеро шатается по улицам, никак не зная, чем себя занять. В пригород ехать поздно, да и разбираться с Лефруа он не способен в таком состоянии, напиваться бессмысленно и дорого, если вкусно, а все остальные места, куда можно заглянуть, уже давно закрыты. Так что остается бродить без цели и категорически скучать. Цицеро подташнивает от недосыпания, но пытаться уснуть еще невыносимее. Ему нужно что-то, но он все еще совершенно не знает, что. И заходит в какой-то мелкий ночной магазин, шатаясь между полок и капризно выбирая, чего ему сейчас хочется. Но ни шоколадки, ни сладкая газировка, ни маленькие бутылочки с алкоголем его не развлекают сейчас, не хочется ровным счетом ничего.
Под сонным взглядом продавца Цицеро останавливается перед автоматом с сигаретами, проглядывая яркие пачки. Он находит крепкий “Житан”, который курит Тиерсен, но никаких желаний в связи с этим не возникает, и Цицеро вздыхает, собираясь отправиться дальше вдоль полок. Он еще не сделал полный третий круг, и это неплохо бы исправить.
Звонок над дверью дергается, и Цицеро поворачивает голову одновременно с продавцом. Впрочем, девушка, зашедшая в магазин, не особенно интересна. Она смуглая, черноволосая, фигурой похожа на плотную сладкую грушу и, помимо прочего, одета в юбку, которая явно короче, чем носят в ноябре. Цицеро быстро теряет к ней и ее юбке интерес, возвращая взгляд к автомату и пытаясь вспомнить, что он собирался делать. Этот процесс занимает у него больше времени, чем обычно, из-за усталости.
– Никак не можете выбрать? – голос неожиданно участливый, с явным румынским акцентом.
– Что? – Цицеро поворачивает голову.
– Я говорю, никак не можете выбрать? – девушка улыбается. – Раньше не курили или решили попробовать что-нибудь новое?
– Просто задумался, – Цицеро встряхивает головой и отходит в сторону, давая девушке подойти к автомату. Соседняя полка с напитками снова привлекает его внимание.
– Вот черт, где же эта мелочь? – неожиданно говорит девушка, и Цицеро снова поворачивается. Она роется по карманам куртки с растерянным выражением лица. – А, точно, – смеется и лезет в кармашек на юбке, доставая горсть монет и вталкивая их по одной в автомат. – Я такая рассеянная, – она снова улыбается и смотрит на Цицеро искоса. – Меня Лина зовут, – жмет на кнопку и достает из автомата пачку крепкого “Житана”.
– Цицеро, – маленький итальянец резко передумывает игнорировать ее и протягивает руку.
– Красивое имя, – Лина дружелюбно пожимает ее. – Так, кажется, кого-то известного звали.
– Кажется, – Цицеро дергает плечом.
– Я только приехала во Флоренцию, ничего, кроме журнальных проспектов, не видела. А вы здесь живете?
– Вроде того, – Цицеро отвечает односложно и задумчиво.
– Повезло вам, здесь красиво. А я выспалась в поезде, и теперь нечего делать. И вам, гляжу, тоже не спится. Может, если у нас обоих бессонница, вы покажете мне город? – а эта Лина явно любит брать инициативу в свои руки.
– Может быть. Куда ты хочешь пойти? – Цицеро спрашивает прямолинейно, он не хочет слишком стараться и вообще в этом не очень заинтересован.
– Ну, сейчас вряд ли куда-то можно пойти, – Лина смеется. – Давай просто пройдемся по центру, покажешь мне красивые здания, – Цицеро пожимает плечами и направляется к выходу. – Эй, а сигареты? – спрашивает Лина, все еще со смехом идя за ним.
– Я не курю, – мрачно отвечает Цицеро. Ему совсем не хочется разговаривать сейчас, по крайней мере, с другими людьми.
– А ты странный, – Лина перестает смеяться и берет его под руку на выходе. Она маленького роста, вровень с Цицеро, и им это удобно. Но он смотрит на нее внимательно несколько секунд и отнимает руку, кладет ей на талию, резковато прижимая к себе. И она улыбается уже по-другому, открывая пачку и закуривая.
Они уходят не очень далеко, Цицеро знает один отличный мост, под которым и днем ничего не видно.
– Может быть, все-таки пойдем в гостиницу? – спрашивает Лина, аккуратно спускаясь по лестнице к узенькой набережной. – Тут не слишком романтично, – она опять курит и опирается второй рукой на ладонь Цицеро, который отлично ориентируется в темноте.
– Потом пойдем, – он нетерпеливо морщит нос. – Мне нравится на улице. Если хочешь, я заплачу тебе.
– Заплати. Деньги у тебя есть, – это какая-то невыносимая прямолинейность. – А потом купи мне еще выпить, – Цицеро покачивает бутылкой хорошего игристого вина, дразня Лину, когда она спускается. Мизерная цена за случайный секс. Лина фыркает и тянется к ней, обнимая Цицеро за плечо, и он со смешком отводит руку назад. – Говорят, что итальянцы – лучшие любовники, – она не стесняется, чего стесняться, когда все очевидно. – Но я не глупая, знаю, что не очень симпатичная, – у нее правда крупный нос, раскосые глаза и какая-то неуловимая непропорциональность черт лица, – красавчики на меня не клюнут. А вот ты пойдешь, – о, Цицеро испытывает просто восторг от такой откровенности. Нет, алкоголь, конечно, раскрепощает, но иногда это слишком. – Давай уже или еще выпьем? – Лина улыбается широко, и зубы у нее неожиданно белые для курильщицы, так и блестят в темноте.
Цицеро не отвечает, только ставит бутылку на асфальт и проводит ладонями по плечам Лины, думая. Он мог бы взять ее, если бы хотел, но она не слишком приятно пахнет и совсем не красива. Хотя какая разница, если дышать ртом и развернуть спиной? Цицеро ведет Лину к мосту и кладет ее руки на камень опоры, приникая к ней сзади. Ему не нужно подниматься на носки, как обычно, короткая юбка достаточно искушает, чтобы залезть под нее рукой, сама Лина смеется, прогибаясь и шепча тихо: “Любишь так?”, но у Цицеро на нее не стоит, и это его беспокоит. Но апатия так и не прошла до конца, поэтому он только немного отстраненно вспоминает, как давно у него стояло на женщин вообще. Не на фотографии в журналах, не на вскрытые тела, а на обычных женщин. Вывод огорчает: давно. И Цицеро это не нравится, но для собственного успокоения он решает, как и всегда, что во всем виноват кто-то еще. Во всем виноват проклятый Тиерсен. Вот на кой черт он показал Цицеро, что бывает и по-другому, не только так: встать к стене, раздвинув ноги, и, тихо дыша, чего-то ждать. Это не возбуждает, от этого не хочется, как она не понимает! Тиерсен бы уже давно фыркнул, поняв, что что-то не так, и, повернувшись, хорошенько отсосал бы Цицеро для начала.
– Не хочешь взять в рот? – подумав, спрашивает Цицеро, легонько целуя Лину в шею.
– Нет, я этого не делаю, – Лина фыркает. – И давай быстрее уже, мне холодно.
И Цицеро думает, что может просто взять ее сейчас и все. Если подрочить сначала, зажмурившись и представив себе… нет, лучше потискав ее задницу, то все получится. Но… это ничего не изменит. Ему не станет лучше. Это не никакая не месть за Приску, потому что это никогда не будет ничего значить для Тиерсена. Это все всегда значило что-то только для Цицеро, и он понимает это четко сейчас. Он не хочет Лину. Не хочет каких-то еще женщин. Цицеро хочет одного, того, что у него получается лучше другого. И он утирает губы перчаткой, поднимая юбку Лины. На ней чулки, и она не носит трусиков. Цицеро проводит пальцами по ее промежности и даже через перчатки чувствует, что они не скользят. Совсем сухо. Но это поправимо.
Цицеро мягко кладет пальцы на губы Лины, но она даже не думает пососать их или что-то. Только говорит капризно:
– Фу, сними перчатки, – и Цицеро уже не сдерживается, его дыхание становится глубже, и он чувствует, как привычно вспыхивают короткими импульсами эмоции.
– Цицеро не будет снимать перчатки, – он качает головой и прижимается к Лине плотнее, сам не замечая, как его голос снова окрашивается мягкими, вкрадчивыми интонациями. – Цицеро никогда не оставляет следов, не на глупых девочках, – он лезет рукой под куртку и в одну секунду ловко зажимает Лине рот. Она хочет, чтобы ей вставили – и это Цицеро может. Платить не обязательно. Он резко достает клинок Тиерсена и, голодно втягивая носом воздух, втыкает его между разведенных ног, между замерзших бедер, между сухих губ. Цицеро не знает, куда точно, но старается взрезать хорошо, достать до матки, вскрыв ее концом клинка – его длина позволяет. И Лина мгновенно кричит и рвется, но кто ее услышит – Цицеро способен удержать маленькую пьяную девочку. Он рвет клинок на себя, и тот упирается в кость, соскальзывая, взрезая только всю промежность и тонкие мышцы, кожу между ягодиц. И как же Лина рвется, как кровь заливает Цицеро ладонь и запястье. Лина содрогается, извивается, машет руками и дергает ногами, но Цицеро бьет еще пару раз, кажется, рвет кишку или мочевой пузырь, ему наплевать, куда попадет. Он чувствует себя хорошо. Жар снова возвращается в кровь. И в секунду перерезать горло, Цицеро бы помучил Лину еще, но держать ее становится сложнее, а желания рисковать у него нет. Это и так грубое убийство, одно из самых грубых, которые он совершал. Более жестокие были, но они не были случайными, были тщательно рассчитанными. А сейчас Цицеро только хочет, чтобы ему было хорошо. Резко и внезапно. И это действительно хорошо, он прикусывает губу и замирает, тихо постанывая от удовольствия. По мышцам проходит горячо. О да, это именно то, что Цицеро нужно. Но он не может позволить себе наслаждаться слишком долго, только слабо толкается бедрами, прижимая к себе мертвую девочку, мягко имея ее лезвием. И шепчет:
– Красивая, красивая, красивая, – вырывая клинок и надрезая лицо, несильно вскрывая его лоскутами. Так даже самая уродливая женщина станет для него красавицей. Так – правильно. Может быть, Цицеро не слишком хорош в постели, или зарабатывании денег, или в чем там еще положено быть хорошим мужчине, но он отлично умеет убивать и находит это лучшим занятием на свете.
Цицеро перехватывает Лину под живот, когда ее лицо достаточно обезображено – или когда у него устает рука, это происходит почти одновременно, – и быстро роется в карманах ее куртки. Ему не нужны деньги – хотя если бы они были, то Цицеро не стал бы возражать, – не нужны документы или что-то еще. Ему нужна только одна маленькая вещь, с которой все началось. Крепкий “Житан”. Маленький подарок Тиерсену – для курильщика ни одна пачка не будет лишней, тем более пачка с такой историей. Цицеро быстро сует ее в карман, стараясь как можно меньше запачкаться, и оттаскивает уже ненужное тело к воде. Холодные волны, плавно бегущие под ветром, принимают маленькую румынскую девочку Лину, которая любила легкие деньги и дорогую выпивку, и Цицеро, тихо ругаясь от холода, наклоняется сам, стягивая перчатки и наскоро полоская их в ледяной воде. Но свежая кровь легко смывается с кожи, а потом он отстирает все и с подкладки. Сейчас куда важнее избавиться от еще не присохших пятен на рукавах кожаной куртки и смыть кровь с кинжала, и Цицеро делает это быстро, после вытирая его о брюки и снова убирая поближе к груди. Перчатки уже бесполезны, они мокрые и холодные, и Цицеро убирает их в карман и трет вконец замерзшие ладони друг о друга.
Он уходит из-под моста торопливо, забрав бутылку, весь замерзший, легонько пританцовывая и нашептывая дрожащими губами какую-то песню, из тех, что уже не играют на радио. Как же холодно и как же Цицеро хочется в гостиницу, в тепло, закутаться по самый нос в одеяло и наконец-то уснуть. Он уже не думает о тоске или скуке, забывает об этом быстро, и ему опять хорошо. Среди горящих остро эмоций появляется еще одна, и Цицеро смакует ее, фыркая и растирая замерзший нос. Радость. И это поразительно, как мало для нее нужно.
Цицеро возвращается так же тихо, как и ушел, но когда он добирается до кровати, скидывая куртку с плеч и довольно ежась, Селестин зажигает ночник и садится в постели. Он щурится и смотрит на оставленные на тумбочке наручные часы, явно не разбирая цифры сразу, но когда разбирает – хмурится и со стуком кладет их обратно.
– Ну и куда ты ходил? – Селестин, даже сидя в постели, сонный, растрепанный, в уютной пижаме и со скрещенными руками, умудряется не выглядеть нелепо. – Это что… это кровь? – он резко меняет тон, смотря, как Цицеро стягивает джемпер через голову, и на руках до локтей у него остаются темные высохшие потеки – под рукава куртки тоже затекло щедро.
– Мальчик догадливый, – Цицеро смотрит на него скептически, перебрасывает джемпер через плечо и прихватывает куртку, направляясь в ванную.
– Нет, только не говори мне… – Селестин торопливо выбирается из постели, путаясь в одеяле, и идет за ним. – И не смей закрывать дверь, – он хватает ручку и не дает Цицеро запереться. Тот только фыркает и направляется к раковине, бросая джемпер в нее, включая воду и затыкая слив пробкой. – Что ты сделал? – Селестин не собирается отставать так просто. – Что ты сделал?! – он не выдерживает и повышает голос, когда Цицеро не отвечает, бросая куртку на доску для белья, и наклоняется расшнуровать ботинки.
– А мальчик не догадывается? – Цицеро поднимает голову и смеется, дергая непослушными пальцами шнурки.
– Я догадываюсь. Я очень хорошо догадываюсь, – Селестин крайне напряжен. – И, пожалуйста, будь добр, успокой меня. Скажи, что это не кровь кого-нибудь из нашей семьи.
– Цицеро убил, – маленький итальянец стягивает брюки с носками и переступает через них, оставаясь перед Селестином полностью обнаженным, – но не тех, о ком мальчик думает. Просто девчонку. Хорошенькую девчонку, – он смеется и подходит выключить воду. А потом включает душ и забирается в ванну, подставляя лицо тугим и горячим струям. Селестин устало выдыхает и прикрывает глаза. Действительно, с чего он подумал, что Цицеро… Есть с чего, Селестин отлично знает.
– Ты сумасшедший, – бросает он и разворачивается на пятках. – Чтоб я еще хоть раз с тобой связался, – ворчит, уходя обратно в комнату и хлопая дверью. Но Цицеро только довольно хохочет, смывая кровь с рук. Ему хорошо.
Цицеро проводит в ванной еще какое-то время – нужно не только хорошо вымыться и согреться, но и отстирать джемпер, рукава куртки и перчатки. Хотя бы до такого состояния, чтобы потом можно было безопасно сдавать их в чистку. Так что возвращается в спальню он не сразу, и когда возвращается, Селестин уже давно спит, отвернувшись к стене. Его короткие черные волосы, тщательно уложенные днем, сейчас растрепаны и кажутся неровным пятном на подушке. Цицеро хмыкает, пару секунд глядя на него – этот мальчик странный, не такой странный, как Тиерсен, но с ним тоже что-то не в порядке. Впрочем, какое Цицеро до этого дело. Сейчас он согрет, разморен и очень хочет спать.
Цицеро насвистывает что-то, забираясь под одеяло, и сразу кутается целиком, вжимаясь в подушку. От мокрых волос немного прохладно, но это скоро пройдет, и Цицеро лежит недолго, закрыв глаза и успокаивая дыхание. Все хорошо, все именно так, как должно. Завтра будет увлекательный день, у Цицеро на него грандиозные планы, но для этого стоит как следует выспаться. И он думает обо всем, и об Италии – не хотел возвращаться, – и о Лефруа – убьет его быстро, – и о Тиерсене – почти не сердится. И не беспокоится.
Цицеро чувствует сонную истому, и от этой сонливости и долгожданного тепла тело так хорошо расслабляется, вспыхивает тихими нотками какое-то ленивое желание, и член чуть наливается кровью, слабо приподнимаясь. Цицеро выдыхает, опуская руку и немного поглаживая себя, даже не мастурбируя, только сжимая несильно. Он покусывает пальцы второй руки, так и не открывая глаз, и хныкает разок от невозможного тепла. Это все хорошо, очень хорошо, и член быстро и сильно крепнет под его пальцами. И кожа всего тела такая жаркая, распаренная, и мышцы почти не напрягаются, только ноют приятно. Цицеро чуть быстрее водит ладонью по стволу, легко стискивая второй рукой одеяло. Пальцы совсем немного шершавые сейчас, больше мягкие после воды, и ими так сладко обхватить член и вверх-вниз, прикрыть шкуркой головку и оттянуть, обнажить. Цицеро быстро забывает и о спящем Селестине, и о завтрашних делах, его слабо ведет от желания, и жарко, жарко, сухо между изогнутых губ от каждого вдоха-выдоха. Вверх-вниз, Цицеро ложится на спину, закидывая свободную руку наверх и сжимая подушку сильно. Наволочка скользит под пальцами, горячий член скользит под пальцами, теплая шкурка скользит туда-сюда по резко повлажневшей головке. Цицеро легонько течет, но ему нравится это сейчас, так еще слаще, и он замедляет движение руки, оттягивая член, глубоко вдыхая. Кто может знать, чего хочет Цицеро, лучше, чем сам Цицеро?
Но ему мало, когда он слабо толкается бедрами навстречу собственной руке. Ему хочется еще, очень хочется, и он думает, покусывая губы, что сейчас может сделать. И ухмыляется, так и не открывая глаз, отпуская подушку, облизывая густо пальцы второй руки и тоже засовывая ее под одеяло. И к дьяволу всех женщин мира, когда он может сделать себе так хорошо. Цицеро сгибает колени и разводит ноги, не переставая быстро дрочить влажный от размазанной смазки член, и гладит себя между ягодиц второй рукой, гладит горячий после душа вход, который легко поддается его пальцам, раскрывается так, как нужно. И как сложно не стонать под такими хорошими, сладкими, заботливыми ласками… Цицеро весь изгибается, пальцами он никак не достает до самого сладкого, а сдернуть одеяло и закинуть ноги до головы сейчас не может. И приходится только потирать вход и массировать неглубоко. Но и это так много, Цицеро чувствует, что не сможет ласкать себя долго. И ему уже наплевать на все, он переворачивается на живот, подбирая ноги, разводя широко, и неудобно дрочит себе, слыша, как похлюпывает смазка под крайней плотью от каждого движения руки. Цицеро пихает в себя пальцы, сразу два, как можно глубже. Тиерсен никогда не разрешал ему дрочить в постели, но если Тиерсена нет, то можно нарушать все правила. Хотя даже жалко немного, что его нет. Но Цицеро старается не думать об этом, кусая подушку, быстро трахая себя пальцами. Да где же эта чертова простата?! Почему Тиерсен всегда так легко ее наход… Ох! Цицеро сжимает зубы почти до боли, гоняет шкурку быстро-быстро, трет пальцами набухший, пульсирующий мягко бугорок. Господи, как отдается-то! Цицеро жмурится совсем больно, ему хочется стонать, очень хочется, он так не сдерживался, даже когда дрочил в церкви или засранном сортире морга в концлагере. Член ноет страшно, и Цицеро пару раз толкается в кулак, снова продолжая тереть себя внутри, отдрачивая с таким громким хлюпаньем. Сперма брызгает резко, до звона в ушах от того, что нужно молчать, и Цицеро пытается собрать ее рукой, или не пытается, только хнычет, чувствуя, как его же горячий зад смыкается с каждой струйкой вокруг пальцев. Цицеро кончает долго, уткнувшись взмокшим резко лбом в подушку, и отпускает себя не сразу, сначала только вытаскивает пальцы из расслабленной задницы, а потом додрачивает себе быстро, мокрой от спермы рукой. Цицеро успокаивает дыхание с трудом, он вымотан и разморен еще больше теперь, и лечь на спину так сложно. И он думает, что если Селестин сейчас хоть что-нибудь скажет, то он его убьет. И плевать, что будет потом. Но Селестин молчит, глубоко посапывая, и Цицеро расслабляется. Мальчику везет сегодня.
Цицеро переворачивается на бок, обтерев ладони о постель и подкладывая их под щеку. От пальцев пахнет – совсем легонько – кровью и – так сильно – мускусом, смазкой и спермой, и Цицеро нравится этот запах. И он дышит им, бормоча неразборчиво почти сквозь сон. И засыпает, устроившись как можно удобнее, в ожидании, несомненно, сладких снов.
Цицеро бежит. Он не знает, куда, от кого, зачем. Знает только, что ему нужно бежать, перепрыгивая через обваленные деревья, часто хватая ртом воздух, оставляя на земле смазанные следы от сапог. Цицеро бежит и совершенно не чувствует себя уставшим, но и бодрым – тоже. Он непроизвольно взвизгивает, когда слышит неожиданный громкий рык за спиной, но не оборачивается, только оскальзывается на траве и, на долю секунды коснувшись ее раскрытой ладонью, отталкивается и бежит дальше. Когда нужно бежать, нет времени оборачиваться. Шумный ветер треплет его длинные рыжие волосы – здесь уже что-то не так, но Цицеро не помнит, что, – а лес кажется таким ярким, темным, бледным – плывет пятнами. Цицеро практично замечает в потоке панических мыслей, что если бы он был моложе, бежать было бы легче, но вот этого исправить сейчас никак нельзя. А через долю секунды после этой мысли он уже с громким визгом летит с резко появившегося под ногами обрыва вниз, еще пытаясь затормозить руками о мокрую траву, но только переворачиваясь в воздухе и едва цепляя ее кончиками пальцев.
