Текст книги "Я без ума от французов (СИ)"

Автор книги: Motierre

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 38 страниц)

– Нет, Тиерсен, – Богоматерь подбирает свои цветы, оставленные на панели, и они совсем не подвяли, хотя за окнами машины уже и занимается синеватый рассвет.

– Отлично. Зато у машины точно есть, – Тиерсен смотрит через лобовое стекло – на удивление целое – и отмечает, что, несмотря на то, что он въехал в дерево, капот не разбит всмятку. Но выходить из машины и оглядывать ее спереди все равно не хочется.

– Не думаю, что с ним что-то случилось, – спокойно отвечает Богоматерь, снова сплетая стебли. – Но если и случилось – ты наверняка сможешь что-нибудь сделать.

– Ха-ха, очень смешно, – ядовито говорит Тиерсен, все-таки выбираясь из машины и осторожно разминая затекшее тело. Он замечает, что в речи Богоматери что-то прозвучало не так, но никак не может понять, что.

– Не обязательно починить, но хотя бы определить, что сломано, – Дева Мария даже не отвлекается. – На Святом Слове мы никуда не доедем, конечно, но нахождение причины поломки – уже часть пути к ее устранению.

– Все, хватит, я уже понял, тебе нравится надо мной издеваться, – Тиерсен обходит свой кабриолет спереди и вглядывается в капот, который в рассветных сумерках под тенью деревьев не так уж хорошо видно, хотя заметных повреждений – потрясающе, но вроде бы нет. – Ты же отлично знаешь, что я понятия не имею, как эти штуки изнутри устроены, – пальцы Девы Марии вздрагивают на долю секунды. – Да-да, посмейся еще, вот такой я криворукий у родителей вышел, если капот открою с первой попытки – уже достижение. Но механизмы – это вообще не мое, и ты… Стоп, – Тиерсен замирает и поднимает голову. – Стоп. Ты ведь… ты ведь знала об этом, так?

Дева Мария не отвечает и не отводит взгляда от своих цветов, и ее пальцы неторопливо скользят по тонким стеблям.

– Ты знала об этом? – громче спрашивает Тиерсен, стирая подтекающую кровь, и виски у него снова начинают побаливать. Но ответа он все еще не дожидается. – Ты слышишь меня вообще? Ты же Дева Мария, Матерь Божья, ты не можешь не знать о том, что я не разбираюсь в автомобилях. Ты должна знать все обо всех своих детях!

– Ты думаешь? – Богоматерь наконец соизволяет поднять взгляд на Тиерсена. – Кто тебе сказал? – но он не поддается на провокацию:

– Или… ты что, просто сказала это, сказала, что я разберусь в этом, потому что… потому что я произвожу такое впечатление? Потому что… я мужчина? Потому что мужчины должны разбираться в машинах, а не печь пироги и закручивать банки с джемом?

– Кто сказал тебе, что я должна это знать? – спокойно повторяет Дева Мария, но Тиерсен только подходит ближе и хватается за крышу автомобиля, наклоняясь.

– Потому что ты Бо-го-ма-терь, черт тебя возьми!

– Не богохульствуй, – она одергивает его отстраненно.

– Да какая, к дьяволу, разница? Ты знаешь обо всех моих мыслях, знаешь о том, что я вижу во сне, знаешь, что я представляю, когда дрочу в душе, но не знаешь, что я не разбираюсь в машинах, мать их? Да меня при устройстве в полицию проверяли лучше, чем на должность Мессии!

– А тебе не кажется, что для этой… должности важны другие качества? – Богоматерь смотрит на него спокойно и незамутненно.

– Хорошо. Хорошо, ладно, – Тиерсен примирительно поднимает руки, чувствуя сильную ноющую боль в висках. – Допустим, я погорячился. Тогда давай другой вопрос. Почему я уехал из дома в Италию? Это ты должна знать.

– Потому что ты убил свою невесту, – размеренно отвечает Дева Мария. – Нечаянно, Тиерсен, я знаю, в этом нет греха.

– Хорошо. Еще вопрос, – Тиерсен не собирается останавливаться, он чувствует какой-то очевидный подвох, пусть все еще не понимает, в чем он. – Где я встретил Цицеро?

– В церкви, мой милый Тиерсен. Подходящее место, пусть твою голову и полнили неподходящие мысли, – Дева Мария усмехается краем губ.

– Ладно, допустим, в твоих знаниях обо мне есть логика. Тогда еще один вопрос. Как я лишился девственности?

– Сколько еще вопросов ты будешь мне задавать? – Богоматерь чуть сводит брови. – Тиерсен, я позволяю тебе многое, но не забывай, с кем ты говоришь. Не с девицей, которую можно допрашивать.

– Это последний вопрос, обещаю, – Тиерсен наклоняется ниже, опираясь ладонями на сиденье. – Просто ответь мне, и мое раскаяние будет безграничным. Как. Я. Лишился. Девственности?

– Видимо, ты все еще не понимаешь смысла раскаяния, Тиерсен. Заведомо совершенное…

– Как я лишился этой гребаной девственности, мать твою, ответь мне! – Тиерсен кричит Богоматери в лицо, и она плотно сжимает губы, и он видит в ее взгляде что-то такое темное, чего никогда не видел, даже в самых страшных кошмарах. Но Тиерсен уже закален своими снами. И он никогда не отворачивается.

– Ты… – Богоматерь всматривается в его глаза, и Тиерсен видит черное пламя, но не отводит взгляда. Он чувствует, что осталось совсем немного. И хотя все тело начинает болеть, хотя холод проходит до каждой кости, он только требовательно сжимает пальцами темную обивку и дышит часто, не опуская глаз. И Богоматерь приоткрывает губы:

– Это была привлекательная девушка, она понравилась тебе… – она не успевает осечься, когда Тиерсен дергает краем рта, перебивая:

– Просчет, – и поднимает руку, и бьет ее по лицу. Богоматерь дергается, и на секунду Тиерсену кажется, что он выпустил адское пламя, что сейчас вся бездна порвет его, проглотит и обречет на вечные муки. Но Дева Мария только поворачивает голову обратно, и челюсть ее сжата, но глаза становятся спокойными так быстро.

– Не девушка, – она улыбается уголками губ.

– Нет, – Тиерсен качает головой. – И это была ложь. Прямая ложь из уст Царицы Небесной. А так не бывает, никогда не бывает. Кто ты?

– Кто бы мог подумать, – Она все-таки отворачивается и сильно сжимает свои цветы, хотя все еще улыбается. Она кажется такой маленькой и беззащитной сейчас. – Прожить почти две тысячи лет и ошибиться в одном простом вопросе. Прости, мой милый мальчик, но это все – все – действительно была ложь.

Тиерсен резко остывает. Он не понимает, что происходит, но раз уж он допустил, что с ним в одной машине могла ехать Дева Мария, то теперь удивить его уже нечем, и поверить он может во что угодно. Эта… этот… это существо было с ним, являлось ему во сне и в реальности, это существо видел не только он – если не считать сумасшедшего Цицеро, – но явно видели и люди Лефруа, это существо сняло его боль. И кем бы оно ни было, Тиерсену наплевать, лишь бы оно объяснило ему, что происходит. Почему-то это кажется ему сейчас предельно важным.

– Это долгая-долгая история, Тиерсен, – тихо говорит Она. – В десятки раз дольше, чем вся твоя жизнь. И рассказать ее целиком… понадобится не один час, может быть, не один день.

– А если вкратце? – Тиерсен даже немного успокаивается и садится в машину. Он чувствует себя каким-то опустошенным и тянется к бардачку за сигаретами.

– Вкратце… – Она усмехается. – Это был прекрасный мир, Тиерсен. Мир, в котором я родилась, выросла и умерла, исполняя свой долг. Мир, полный заснеженных фьордов и каменистых долин, болотистых лесов и обманчивых пустынь. И те, кто в нем жили – гордые люди и… Нет, это слишком долго. Достаточно того, что этого мира больше нет. Нет во времени и пространстве. Нет ни мира, ни его городов, ни его жителей. Мой мир, милый Тиерсен, был уничтожен сыном бога, одного из многих, и некому было его остановить. Древние легенды обманули нас, Тиерсен, и мои дети, чужие дети… все сгорели в пламени, все были уничтожены.

– Это… – да, Тиерсен был готов услышать много разных вариантов, но он ошарашен такой информацией. И ему на секунду даже почему-то становится неловко. – Это как… вроде Антихриста, да?

– Не совсем, Тиерсен, – Она не удерживается и мягко смеется. – Это был Пожиратель Миров, но его имя уже не имеет значения. Имеет значение, что он уничтожил мой мир и моих детей. Уничтожил их всех, отняв у меня их любовь. Ты не знаешь, Тиерсен, что значит, когда детей отбирают у матери. И не просто отбирают, мой милый. Отбирают даже мертвых, отбирают их сердца, их души, их суть. Их нет больше, Тиерсен, ни в одном из миров. Ни одного из них, даже в посмертии, никакой надежды, никакого упокоения. Как будто и не было никогда. И боль от этого не сравнима ни с какой болью, испытанной мной за полторы тысячи лет. Моя боль и боль их Отца. Их душ, душ наших детей больше не было с нами, и они не питали нас своей любовью. И мы… – Она замолкает на секунду, и Тиерсен чувствует, что действительно никогда не сможет этого понять, но он испытывает… даже сочувствие, наверное, насколько может, – мы не смогли принять это. Мой драгоценный супруг… я попробую объяснить тебе, мой драгоценный супруг – не человек и никогда им не был. Он есть сама суть, сам Хаос, сама Пустота и Бездна, Ставший Всем Миром. И он жил до рождения наших детей столько лет, сколько даже я не могу представить, сколько не измеряется в годах. Но однажды… однажды его вечность прервалась на миг, когда я отдала ему свою любовь, когда мы зачали детей. И все изменилось. Мы напитали его своей любовью, и без нее… он слабнет, Тиерсен. Хаос нарушается, рвется без той жизни, которой наши дети наполняли Пустоту. Мы зачали жизнь, мы питались этой жизнью, но не смогли ее удержать. А другой жизни… в том мире ее больше не будет, Тиерсен.

– То есть, – Тиерсен молчит немного, когда Она дает ему время обдумать сказанное, – получается, что ты на самом деле как бы Супруга Бога, Мать Его детей и Царица Небесная?

– Получается, что так, – Она улыбается и поворачивается, смотря Тиерсену в глаза.

– Ладно, допустим, – он устало потирает ноющие виски. – И что дальше? Вы покинули тот мир и направились в наш?

– Не совсем в ваш, Тиерсен. Мы не выбирали мир, это происходит не так. Но я не буду мучить тебя объяснениями, которые могут быть непросты для твоего понимания. Да и время торопит нас. Но да, мы с моим супругом покинули тот мир, чтобы зачать детей в другом. Но здесь, в вашем мире мы не смогли этого сделать. И я оставила своего супруга осматривать его новые владения и отправилась искать тех, кто могли бы стать нашими детьми. Искать среди людей. Но это не было так просто, как раньше. Люди не хотели принимать меня, люди, которым я рассказывала историю нашего мира, либо отказывались от моей любви, либо сходили с ума. И это длилось годами, Тиерсен. И тогда я начала изучать вашу культуру. Я искала то, что поможет моим будущим детям узнать меня, принять меня, полюбить. И нашла. Богоматерь, Тиерсен, Дева Мария. Женщина вашей веры, вашего христианства, женщина не из другого мира, а рожденная здесь, в которую верят с детства, с чьим именем на устах умирают. И прости меня, что это все было ложью.

– Да ладно, – Тиерсен закуривает вторую сигарету. – Проехали. Что дальше?

– Это оказалось хорошей идеей. Но… ты не первый, к кому я пришла, Тиерсен, но один из первых, кто сохранил рассудок. Деве Марии верили, ее принимали, но, увы, здравость разума это сохранять не помогало. И, хоть я не отчаивалась, с каждым годом наши надежды таяли. Даже если те, кого мы хотели видеть своими детьми, не сходили с ума, то они не продолжали свое дело в других людях, они хранили его в тайне, скрывали его, умирали с ним, гордясь своей избранностью. И я искала, искала, продолжала искать, но не находила нужного. Я не могла найти своих детей, Тиерсен. Но однажды… ты знаешь, как парадоксально пересекаются миры? Как смешиваются, как части одного перетекают в другой, как в одном из миров можно встретить то, что было в другом, в почти неизменном состоянии? Это редкость, Тиерсен, это потрясающая, невозможная редкость, но она существует. И однажды я встретила человека, который был моим сыном в том мире. Хотя, конечно, не совсем он, скорее, его…

– Вроде как копия, да? – Тиерсен спрашивает, когда видит, что Она не может найти нужное слово. И Она улыбается снова.

– Да. Вроде как копия. И ты знаешь его имя. Хорошо знаешь.

– Цицеро, – негромко и согласно говорит Тиерсен, глубоко затягиваясь.

– Верно. Мой милый, мой дорогой сын. И я была рада встретить его, но… Тиерсен, он никогда не был моим…

– Избранным? – тихо спрашивает Тиерсен, смотря на Нее.

– Избранным. Цицеро – мой славный сын, но он не может, никогда не мог управлять. Из него не вышел бы… глава Семьи. Ему не хватит умения собрать людей, вести их за собой, руководить ими. Начать новую ветвь нашей Семьи. Но я знала кое-что. Я знала, кого он должен был встретить. Пути пересекаются, и в том мире он встретил того, кто возглавил Семью. А через несколько лет пламя поглотило их всех, – Она замолкает еще на секунду, и Тиерсен даже тихо вздрагивает от неожиданности. – И я искала тебя, Тиерсен, но не могла найти. И мне оставалось лишь надеяться, что пути пересекутся и в этом мире. И тогда, когда ты вошел в церковь… я видела тебя. И мое сердце впервые за долгие годы наполнилось покоем. И хоть я знала, что это будет непросто, совсем не так просто, как в первый раз, я верила, что раз пути единожды столкнулись, то все будущее повторится.

– Поэтому ты знаешь обо мне только то, что произошло после того, как я встретил Цицеро? – Тиерсен думает пару секунд. – И то, что я рассказывал ему?

– Да, Тиерсен.

– А мои сны?..

– Твое прошлое, мой дорогой мальчик.

– Вашу ж мать, – Тиерсен выдыхает тяжело, шумно. И еще несколько минут тупо смотрит на дерево, в которое въехал, рассредоточенным взглядом, пытаясь осознать и упорядочить все, что он только что услышал.

– Тиерсен? – Она касается его плеча. – Я понимаю, что это непросто. Может быть, тебе нужно время? – в ее голосе столько участия, что Тиерсена чуть не выворачивает.

– Н-нет. Нет, не надо. Дай мне еще секунду, – он глубоко дышит, потирая лицо. – Хорошо, я все понял. Нет, я ни хрена не понял, – он раздраженно стонет в ладони, потому что мозг отказывается переваривать такое количество совершенно нереальной информации. – То есть понял, но…

– Тебе нужно время, – Она уже не спрашивает, а утверждает.

– Да, наверное, все-таки нужно, – Тиерсен отнимает руки от лица и встряхивает головой. – Слушай, извини, я… Господи, я даже не знаю, как тебя теперь называть.

– Мое имя уже потеряло все значения, Тиерсен. Боюсь, что в этом мире ему нет места.

– Ладно, но мне… ты не будешь против, если я буду тогда звать тебя Марией? Так… вроде как привычно.

– Мария… Да, пожалуй, я тоже привыкла к этому имени, – Мария улыбается, пробуя новое имя на вкус.

– Тогда… Давай просто попробуем поехать, Мария?

Она кивает согласно и ровно складывает цветы. Тиерсен заводит машину. И та слушается его, как будто не было никакой аварии. И Тиерсен почему-то не хочет спрашивать, отчего так. Он уже точно ничему не удивляется. И говорит только, подавая назад, как-то немного отстраненно:

– Постой, а как же наш Бог? Что случилось с ним? И как он смотрит на это? Как он согласился поделиться… властью с твоим супругом? – и Мария отворачивается, смотря в окно. И размыкает свои маленькие губы-миндалинки через несколько секунд:

– Мне жаль, Тиерсен, но если в этом мире и есть Бог, мы его не встречали. Ни Бога, ни Иисуса, ни Девы Марии. Ни рая, ни ада.

И Тиерсен, стиснув зубы, больше ничего не спрашивает.

Селестин сменил Цицеро за рулем где-то через три часа после того, как они выехали. Маленький итальянец настойчиво включил радио – нашел какую-то полицейскую волну – и молчал все время после того, как они определились с пунктом назначения, но Селестин заметил, как часто он начал моргать и встряхивать головой в последние полчаса, а ему самому уже стало достаточно легче, чтобы вести машину. Не настолько легче, конечно, чтобы совсем успокоиться – Селестин все еще напрягается каждый раз, когда они проезжают мимо патруля или замечают полицейскую машину, – но, по крайней мере, его уже не треморит и сердце не заходится болезненно при мысли о том, что именно они везут в багажнике.

Элизабет спит на заднем сиденье, обняв свою сумку, а Цицеро привалился к дверце, водя пальцем по стеклу и полусонно вслушиваясь в монотонные передачи по радио. И еще через час, паркуясь на заправке, Селестин не выдерживает.

– Лиз? – он поворачивается, и Элизабет приоткрывает глаза, передергивая плечами от прохлады. – Цицеро, Лиз, нам нужно поесть, выпить кофе и хотя бы двадцать минут отдохнуть. Ехать еще два с лишним часа, и к восьми мы будем на месте, но я лично не спал со вчерашней ночи, и ты, полагаю, тоже, – он смотрит на Цицеро, но тот даже не поворачивает голову. – А нам не нужны аварии, так что давайте перекусим и немного расслабимся, что скажете?

– Я не против поесть, – немного сипловато после сна отвечает Элизабет.

– А ты? – Селестин догадывается, что так просто ответ от Цицеро не получит.

– Цицеро слушает радио, – тот приоткрывает рот, только чтобы это сказать, не меняя позы и даже не разбавляя голос какими-то интонациями. Но Селестин слишком плохо его знает, чтобы посчитать это странным.

– Послушай, Цицеро, я знаю, что мы должны спешить, но нам нужно отдохнуть. И мне, и тебе. Двадцать минут.

– Цицеро слушает радио, – чуть более уперто повторяет маленький итальянец, и Селестин едва удерживается, чтобы просто не махнуть на него рукой.

– Ладно, тогда мы с Лиз пойдем и поедим. Тебе принести что-нибудь? – Цицеро только дергает плечом, и, видимо, это означает, что ему все равно. – Как хочешь, я возьму тебе кофе. Только, пожалуйста, пообещай, что не угонишь машину и не поедешь дальше один, – Цицеро никак не реагирует, и Селестин вздыхает. – Будем считать, что ты пообещал. Пойдем, Лиз, – он открывает дверцу, и Элизабет, еще поежившись, оставляет свою сумку и тоже вылезает из машины.

Парочка посетителей кафе и сонная официантка не косятся на них: внешний вид Селестина по-прежнему дорогой и, несмотря на бессонную ночь и синяк на щеке, ухоженный, а Элизабет выглядит так, будто молодой отец отдал ей свой свитер согреться. Селестин заказывает пару порций лукового и яблочного пирогов для себя и один кусочек вишневого для Элизабет – она так смешно морщит нос, когда Селестин только заикается о луке, что он не выдерживает и улыбается. Еще он берет кофе себе и теплую воду малышке, хотя и сам не знает, зачем беспокоится о том, чтобы Элизабет не питалась ничем вредным для нее. Правда, маленькую бутылочку сухого вина он тоже берет и немного разбавляет воду, когда они садятся за столик.

– Жизнь не такая мрачная, когда пьешь вино с утра, да? – он видит, как вяло Элизабет ковыряет вилкой свой пирог и потягивает разбавленную воду из стакана, и пытается – опять зачем-то – хоть немного поднять ей настроение.

– Вино по утрам пьют только алкоголики, так Серафен говорил. Я теперь алкоголик? – Элизабет совершенно обескураживает Селестина этим вопросом, и он негромко смеется.

– Уж кто бы говорил, – он подцепляет кусочек пирога и отправляет в рот. – Нет, Лиз, это ничего не значит. Совсем ничего. Или тебе не нравится?

– Нравится, только… А куда мы едем? – Элизабет поднимает взгляд от тарелки и смотрит на Селестина с требовательным ожиданием.

– Мы едем домой к Тиру, Лиз. Нам давно стоило отвезти тебя туда, во-первых, мне сейчас не стоит находиться в Париже, во-вторых. Но я позвоню Приске и своему секретарю из Орийака. Я не знаю, где сейчас Тир, но он наверняка оставит мне какое-нибудь сообщение.

– А если не оставит?

– Точно оставит, – Селестин, конечно, не может сказать это так уверенно, но для Элизабет можно и немного приврать.

– Ладно… – она пьет воду с вином мелкими глотками. – А что мы будем делать у Тира дома? Ждать его? – и Селестин теряется, совсем не знает, что ответить. Элизабет как будто забыла, что Тиерсен должен сделать с ней, и меньше всего Селестин хочет сейчас ей об этом напоминать.

– Д-да. Наверное. Давай мы сначала узнаем, что будет делать Тир, хорошо?

– Хорошо, – и это действительно хорошо, потому что Селестин на самом деле не знает, что они будут делать дальше. Конечно, пока он думает отвезти Элизабет Лодмунду и Альвдис, если они уже дома, и решить хотя бы эту проблему. Но что потом? Селестин понятия не имеет, кто конкретно может его искать, ищут ли его вообще, но надеется, что Тиерсен и правда свяжется с ним. Или хотя бы что Приска будет держать его в курсе событий.

– Сел… – Элизабет секунду мнется. – А с Тиром все будет хорошо?

– Конечно, Лиз, – Селестин натянуто улыбается.

– А с Цицеро?

– А с ним-то что будет? – Селестин даже чуть не проносит вилку мимо рта.

– Он выглядит грустно, – Элизабет потирает ладонью стол, стряхивая крошки.

– Ему просто надо поспать, – последний раз в такие вещи Селестин верил, когда ему было лет десять, но Элизабет девять, и она еще должна покупаться на это.

– Тогда мы поспим, когда приедем, – Элизабет выглядит не слишком убежденной, но, в любом случае, сама предложить ничего не может. – Только… как он будет спать один?

– Хватит говорить об этом, Лиз, – Селестин отрезает еще кусочек от пирога. – Все будет в порядке. Тир скоро разберется со всем и вернется, и мы…

– Ты всегда думаешь, что Тир разберется со всем за тебя? – Элизабет спрашивает резко, и Селестин молчит несколько секунд.

– Знаешь, Лиз, просто ешь свой пирог, – отвечает он недовольно и отпивает кофе.

– Это очень хреново, когда пьешь вино с утра, – мрачно себе под нос говорит Элизабет и отодвигает тарелку, скрещивая руки на груди.

Селестин не забывает взять с собой еще пару кусков пирога и кофе для Цицеро.

– Он любит сладкое, – Элизабет, которая так и не говорила с Селестином больше, дергает его за полу плаща.

– Да, вы делаете кофе с шоколадом? – ему лень выяснять и спорить, но официантка смотрит на него совершенно пустым взглядом и через несколько секунд качает головой. – Тогда просто побольше сахара, – Селестин вздыхает, расплачиваясь и забирая картонный стаканчик.

Они идут к машине, и Элизабет первая открывает дверцу, резво забираясь на заднее сиденье, и дергает Цицеро за волосы.

– Мы вернулись! – она сообщает звонко, и тот дергается – нечаянно уснул под тихий звук радио в ожидании.

Селестин тоже садится в машину и протягивает Цицеро стаканчик с кофе, а Элизабет бросает ему на колени бумажный пакет с нарезанным пирогом. И маленький итальянец весь морщится, смотря на них с непониманием, и Селестин замечает, что он действительно выглядит старше, чем ему казалось раньше. От недосыпа морщины проявляются сильнее, и легкие мешки под глазами тоже видны, а когда Цицеро не улыбается, Селестин может увидеть, как опущены уголки широких губ.

– Дерьмо. Цицеро наверняка что-то пропустил, – говорит маленький итальянец хрипло и хмуро, делая радио громче.

– Не ругайся при ребенке, – машинально говорит Селестин, доставая из кармана плаща бутылочку вина и протягивая Элизабет.

– Она не ребенок. Она труп, – мрачно отвечает Цицеро, в три глотка выпивая кофе. Пакет с пирогом он бросает назад и требовательно протягивает Элизабет открытую ладонь. Та немного обиженно кладет в нее бутылочку, снова вспоминая о том, о чем Селестин старательно ей не напоминал.

Цицеро скручивает крышечку и пьет вино, никак не собираясь объясняться. И Селестин пасмурно заводит машину.

– Просто надо поспать, – говорит он Элизабет, и та вздыхает, шмыгнув носом, и поднимает ноги на сиденье, сворачиваясь, натягивая рукава свитера на замерзшие немного ладошки и снова обнимая сумку.

В магазинчике при заправке находится телефон, а у Тиерсена – несколько купюр в бумажнике, и он покупает крекеры с тмином, содовую и пару упаковок обезболивающего, попросив сдачу мелкими монетами. И бросает в автомат первую.

– Да чтоб тебя, возьми трубку, – он раздраженно постукивает по телефону через полминуты. – Ты же не спишь, я знаю, – жмет на рычаг и бросает вторую монету, звоня еще раз. Тиерсен уже понимает, что Цицеро не вернулся в их квартиру, но все равно не может не попробовать. Впрочем, во второй раз он даже не сердится и только набирает новый номер. – Да что вы, сговорились, что ли? – за новым приступом раздражения он маскирует беспокойство. Сам для себя. Потому что ему не хочется думать о плохих вариантах того, почему ни Цицеро, ни Селестина нет дома. Он еще раз дергает рычаг и – третий номер. И вот там отвечают почти сразу.

– Алло? – голос даже чуть не сонный, а нарочно бодрый. Наверняка опять амфетамин.

– Прис? Ты можешь говорить?

– Да, Боже, Тир, наконец-то. Я думала, что с ума тут сойду от ожидания. Почему ты так долго не звонил?

– Да времени как-то не было, – Тиерсен выдыхает с облегчением и упирается ноющим лбом в автомат. – Господи, ты не поверишь, но, кажется, первый раз в жизни я рад тебя слышать. Ты не знаешь?..

– С ними все в порядке, – голос у Приски необыкновенно теплый. – Ну, если не считать кучи трупов у них в багажнике. А так в порядке, – она немного нервно смеется.

– Слава Богу, – Тиерсен тоже смеется, и это очень легкое, приятное чувство, которое они делят сейчас.

– Ладно, слушай, Тир, – Приска перестает первой. – Я догадываюсь, что у тебя нет времени, так что не будем разводить сопли. Сел с твоим Цицеро увезли Лиз, но я не знаю, куда, и они сами тоже не знают. И я дала им адрес… В общем, Лефруа послал к Селу и Стефану людей, проверить свои подозрения. Видимо, их тела и были в багажнике нашего дорогого братца. А сам Лефруа отправился в Италию, ты не знаешь адреса, но… у тебя есть, где записать?

– Я запомню, – и Тиерсен правда очень старается запомнить адрес, который ему диктует Приска. Это не так сложно: Лефруа приобрел виллу рядом с Флоренцией, а уж ее пригород Тиерсен хорошо изучил.

– Не знаю, правда ли это, но он действительно уехал сегодня около трех часов ночи, – Приска молчит немного. – А куда теперь поедешь ты? – и Тиерсен думает над ответом, потому что если все так складывается, то у него катастрофически нет времени на то, чтобы искать Селестина и Цицеро по всей Франции.

– Я сейчас поеду заканчивать работу, милая. И если ты сможешь дозвониться до Села, или если он позвонит тебе, скажи ему, что со мной все в порядке, и я буду в Италии ближайшие дни. И скажи, что он пока может пожить у меня. Я скоро решу все проблемы, и он снова сможет вернуться в Париж. Но пока у меня дома будет безопаснее. Да, и еще. Скажи, чтобы он последил за Цицеро. Ну, чтобы тот не сорвался в Италию за мной, я и сам там отлично справлюсь. Сделаешь, сестренка?

– Без проблем, Тир.

– Спасибо, дорогая. Я позвоню еще, когда смогу.

– Да, я буду ждать. И – Тир – знаешь, тебе очень повезло с твоей горячей итальянской деткой, вот что, – Приска смеется заливисто.

– Я знаю, – Тиерсен улыбается. – Ладно, удачи, дорогая.

– И тебе, – Приска шепчет, и Тиерсен кладет трубку. Он очень надеется, что его слова дойдут до Селестина.

Тиерсен выходит из магазина, сунув коробку с крекерами под мышку, и открывает бутылку содовой зубами, отпивая на ходу. Он чувствует себя очень странно, когда смотрит на спокойно сидящую в машине Марию, когда понимает, что он один видит ее… кого вообще? Он так толком и не понял, кто она, но, в любом случае, это какое-то помешательство. И Тиерсен совсем не удивляется тому, что остальные, кому Мария открывалась, сходили с ума. Он бы тоже, пожалуй, поехал крышей, не будь у него хорошей подготовки в лице Цицеро и своих кошмаров.

Он садится в машину и замирает на секунду:

– Слушай… Я купил поесть только себе, то есть я могу поделиться, но не знаю, тебе вообще нужно есть? – ему еще страннее говорить с Марией так по-бытовому, но она только легонько усмехается и качает головой:

– Нет, Тиерсен, мне не нужна пища. Эта оболочка не может контактировать с материальным миром по-настоящему. И когда ты чувствуешь мои прикосновения – это только иллюзия твоего разума.

– Ну да, логично, – Тиерсен открывает упаковку таблеток и выпивает сразу несколько. – А… не к еде, конечно, но кровь утром? – он отпивает еще содовой и принимается за крекеры. – Я видел кровь у тебя на руках. Не думай, что мне так хочется знать, откуда она, но…

– Это не совсем кровь, Тиерсен, – ему кажется, или Мария действительно стала говорить немного свободнее? Нет, она все так же величава, но в ее голосе появились какие-то умиротворенные нотки, которых Тиерсен не слышал раньше. – Когда мои дети убивают, они насыщают меня. И иногда я позволяю себе превратить энергию смерти в то, что было для меня ценно в том мире.

– В мясо и кровь? – Тиерсен спрашивает саркастически, насколько это возможно с полным ртом крекеров.

– Да, – с тихой улыбкой отвечает Мария.

– О’кей. И я, кстати, до сих пор не спросил тебя… Вот раньше это выглядело так, как будто мы очищали грешные души, чтобы они получили шанс попасть в Царство Божие, а теперь? Зачем мы должны убивать теперь?

– Это очень сложный вопрос, Тиерсен. А зачем ты убивал до того, как узнал об очищении?

– Я… – Тиерсен даже теряется. – Ну, это же было вроде как… из уст Богоматери. Не обижайся, но ты – это совсем другое, кем бы ты ни была.

– Конечно, я не несуществующая Богоматерь, Тиерсен. Я всего лишь единственное, кроме моего супруга, вечное и бессмертное существо в этом мире. С чего бы тебе слушать меня, а не ее? – Тиерсен чувствует легкую издевку в ее голосе, и это… неожиданно, но так, как будто она всегда говорила таким тоном.

– Но все-таки раньше в этом было больше смысла, согласись, – он чувствует себя неловко, оправдываясь. – И я не могу так просто взять и сменить веру, черт возьми.

– Тебе не придется делать ничего нового, – Мария легонько пожимает плечами. – Только от того, что у твоей веры сменилось лицо, она не становится другой.

– Может быть, для тебя и не становится, – Тиерсен не повышает голос, но крекеры отчего-то перестают лезть в горло. Он раздраженно фыркает и отставляет коробку. – Но у меня только что картина мира обвалилась, видишь ли. Я вообще не понимаю, что происходит, что я делаю, что я должен делать.

– То, что тебе нравится. То, что у тебя хорошо получается. Разве этого не достаточно? – Тиерсен только замечает, что от тихого дыхания Марии нет никакого пара в прохладном воздухе.

– И что я за это получу теперь? – он спрашивает не прагматично, а больше из интереса.

– А что бы ты получил раньше? Я никогда ничего не обещала тебе.

– Ты можешь просто ответить? – раздражение в его голосе становится сильнее.

– Я не знаю, Тиерсен, – говорит Мария после недолгой паузы. – Я не хочу лгать тебе больше и не могу дать ответ. Я бы могла пообещать тебе рай после смерти, но я не знаю, что смогу сделать. Если ты будешь моим сыном, ты будешь первым, кого нам придется принять в свои объятия. Не в буквальном смысле первым, как ты понимаешь, но до того, как хотя бы один из моих детей присоединится к нам, я не могу ничего обещать тебе.

– Ну, я уже привык, что никто не говорит мне ничего конкретного, – Тиерсен почесывает бородку. – Ладно, тогда продолжу думать над твоим предложением, раз уж ты милостиво даешь мне такой шанс.