Текст книги "Я без ума от французов (СИ)"
Автор книги: Motierre
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)
Цицеро скоро прекращает играть, снова резко всаживая ему и наклоняясь, обнимая за живот, но не касаясь возбужденного донельзя члена. И Тиерсен чувствует, как между толчками с его головки срывается капля смазки, и это уже совсем слишком. Но Цицеро, кажется, так не считает, двигаясь глубоко, с оттягом, и шепча ему в спину:
– Ты такой грязный мальчик, – он смеется и оттягивает зубами ткань джемпера. – Ты совсем не хочешь слушаться, – чуть ускоряет темп, и Тиерсен уже не думает вообще, ему кажется, что вне их соития уже ничего не существует, а внутри – только его сильная, почти до крика, необходимость. Он кусает ладонь сильнее, дыша и сглатывая с трудом, когда Цицеро сильно проходится членом по самому чувствительному месту, трется головкой со всем своим садизмом. И это… так хорошо. Тиерсен чувствует, как все мышцы в паху напрягаются еще сильнее, как больно подергивается член, и просит:
– Господи, пожалуйста, сильнее!
И Цицеро неожиданно слушается его, усмехаясь и отпуская живот, снова возвращая руки на поясницу. Он двигает бедрами так быстро, буквально вколачивая Тиерсена в чертов комод, а через несколько секунд с совершенно садистским удовольствием выходит полностью, резко загоняя обратно и снова выходя. Цицеро меняет так ритм, то быстро, то ужасно сильно и медленно, и Тиерсену кажется, что он уже сдирает кожу на костяшках пальцев зубами. Он не видит, как Цицеро зажмурился и больно закусил губу, чтобы не спустить прямо сейчас от вида прогнутой спины под задравшимся джемпером и раскрытых светлых ягодиц, от этих запахов, от такого откровенного доверия Тиерсена, от его глухих стонов сквозь зубы, которые он сам не замечает уже. Тиерсен чувствует только невозможное удовольствие, как будто он кончает все это время, но это только течет густо смазка, и идут почти раскаленные вспышки по телу от предельного возбуждения. До какого-то момента, когда будто все процессы его тела замедляются. И Тиерсен кричит, когда Цицеро опять начинает толкаться быстрее, и стонет еще, громко и так распутно, больно упираясь ладонями и лбом в комод, и первый раз в жизни кончает без рук.
Он сочно стонет, пока его сперма брызгает на пол, пока Цицеро с тихим вскриком прижимается лбом к его спине, почувствовав его сильные сокращения и не сдерживаясь больше. Тиерсен весь дрожит от удовольствия, но всего через несколько секунд чувствует себя таким опустошенным, таким… болезненно чувствительным. И ничего не может с этим сделать, только не хочет нигде себя касаться – это как будто даже в мыслях больно, – не хочет, чтобы Цицеро его касался. Тиерсен боится быть слабым сейчас, и это очень тяжело, когда у него под весом плотно прижавшегося Цицеро подрагивают колени.
– Это ведь было хорошо? – Цицеро спрашивает как-то мягко, отстраняясь, проводя рукой по спине Тиерсена. Он подтягивает брюки и попросту садится на пол, прислоняясь к его ноге.
– Очень, – Тиерсен все-таки выпрямляется, хотя и чувствует – не только стекающее семя, но и какую-то мучительную эмоциональную открытость, которой они достигли сейчас. И Тиерсен еще не уверен, что это и правда было хорошо вообще, но физически – точно, и в этом глупо врать.
– Пойдем в машину? – Цицеро касается сухими губами под коленом Тиерсена, там, где бил носком сапога в эти дни, и ему, кажется, совсем наплевать, что еще вытекающая сперма пачкает темные брюки. – Я хочу домой.
– Домой? – негромко спрашивает Тиерсен и, аккуратно – тело еще немного неловко, – придерживая джинсы, проходит к своей сумке, достает из нее полотенце, чтобы вытереться. – Знаешь, наша квартира не слишком-то похожа на дом в последнее время.
Цицеро виновато кусает губу. Он не знает, что сказать, потому что это действительно так. Но он ведь не хотел, чтобы так было! Он хотел только… Цицеро не знает, чего он хотел. Он был обижен на Тиерсена, но это почему-то кажется таким неважным, когда тот расстроен. Вот почему он не мог расстроиться пораньше, когда Цицеро бы еще мог что-то исправить? Он отлично знает, на самом деле, что не мог бы, но ему опять очень не хочется чувствовать себя виноватым, хотя, видимо, и придется. Его Избранный вытирает полотенцем свое драгоценное семя с пола вместо того, чтобы стирать его с Цицеро, и это как будто совсем не правильно.
Они едут в их квартиру после, молча, и Цицеро жалеет, что в их машине так и не работает радио, потому что ему очень хотелось бы заглушить эту невыносимую тишину, когда Тиерсен ведет автомобиль ровно, даже чуть не отвлекаясь на своего итальянца. И позже, уже дома – дома? – Цицеро все время пристает к Тиерсену, пока тот готовит свой любимый луковый суп, подлизывается к нему, выпрашивает разрешение потереть сыр и смешно чихает, открывая сильно пахнущий херес и наливая его в мерный стакан. Цицеро отпивает немного и пытается поцеловать Тиерсена так, но тот явно не хочет ни разговаривать, ни целоваться, легонько отворачиваясь, и продолжает помешивать лук с мукой. Они ужинают потом тоже молча, и Тиерсен наливает им обоим немного крепкого вина, но оно вовсе не расслабляет.
На самом деле, Тиерсен не хочет как-то наказывать Цицеро. Ему просто нужно немного подумать. С одной стороны, ему понравилось то, что произошло сегодня в подсобке, но с другой – все это в сумме было слишком, и позволять Цицеро так себя вести нельзя, иначе он моментально сядет на шею и к этой же шее нож приставит. И поэтому, когда Цицеро после ужина забирается Тиерсену на колени, тот аккуратно ссаживает его.
– На тебе сегодня посуда, – говорит он, потому что последние дни Цицеро вообще ничего не делал по дому. – А я лично пойду смотреть “Дом восковых фигур”, я его неделю ждал и не собираюсь пропускать, – он прихватывает бутылку и свою рюмку и поднимается. – Если захочешь – присоединяйся.
И Цицеро не спорит. Хотя Тиерсен и ожидает: “Посуду можно помыть и утром, Тиер-рсен!”, но маленький итальянец только послушно вздыхает и начинает собирать тарелки. А Тиерсену после сытного ужина думать ужасно лень, поэтому он только вытягивается на диване в гостиной и пьет вино в ожидании одного из своих любимых фильмов. Цицеро долго шумит водой на кухне, а потом перемещается в ванную и торчит там, наверное, с полчаса, так что Тиерсен успевает посмотреть уже больше половины фильма, когда тот приходит в гостиную, еще немного мокрый после душа, в одном полотенце на бедрах, и живо забирается к нему на диван, прижимаясь прохладным телом. Тиерсен легонько отстраняет его, но Цицеро ласкается как-то по-детски, щипая за живот, покусывая и тиская все, что попадается под руки. И не выдерживает, когда Тиерсен берет его за плечи и аккуратно сажает на другой конец дивана, возвращаясь к просмотру.
– Тиерсен больше не хочет своего Цицеро? – спрашивает совсем жалобно, наверняка опять нарочно. Он снова возбужден, член оттягивает тонкое полотенце, и Цицеро явно хочет больше, чем просто поласкаться, опять так эгоистично. Тиерсен вздыхает, понимая, что спокойно посмотреть кино ему не дадут.
– Я всегда тебя хочу, – говорит он ровно. – Но ты ужасно себя вел последние недели. И да, мне было хорошо сегодня… но все-таки эта “прелюдия” того не стоила. Я очень люблю, когда ты берешь меня, но просто так, без того, чтобы я чувствовал себя виноватым. Но пока тебе что-то не нравилось, ты издевался надо мной каждый день, а теперь, когда нам осталась только последняя часть работы послезавтра, так просто делаешь вид, что все в порядке. Нет, извини, я так не могу. Я скоро перестану сердиться на тебя, но сейчас давай просто посмотрим кино.
Цицеро молчит немного, но его это совсем не устраивает. В его жизни не бывает “скоро перестану сердиться”, бывает только либо “сержусь”, либо “не сержусь”.
– Тиер-рсен! Ну что Цицеро сделать, чтобы ты перестал сердиться прямо сейчас?! – он буквально выпрашивает прощение.
– Просто сидеть там, где ты сидишь, и не мешать, идет? – Тиерсен даже не поворачивает голову, и Цицеро вздыхает. Нет, это слишком медленный способ. И он садится на колени, берет Тиерсена за щиколотки и тянет его ноги на себя. И легко для начала разминает пальцами ступни. – Ладно, так тоже можешь делать, – Тиерсен потягивается, отпивая еще вина. Сложно отказаться от массажа ног, даже если ты сердишься. Он начинает несознательно подаваться в теплые и крепкие руки через некоторое время, и шумно втягивает носом воздух, когда Цицеро наклоняется, неудобно изгибаясь, и берет его пальцы в рот, легонько посасывая. И Тиерсену так сложно прекратить это, у Цицеро какой-то явный, пусть и сомнительный талант вылизывать пальцы на ногах, и остается только расслабиться, позволяя широкому и теплому языку ловко скользить между ними. Тиерсен сам не замечает, как невольно возбуждается от этого, как его дыхание становится более глубоким и как он начинает поглаживать одной ступней снова поднявшийся член Цицеро под полотенцем, пока тот упоенно вылизывает вторую. И когда Тиерсен, будто оправдываясь, говорит о том, что слишком жарко, стягивая с себя свободный джемпер, а затем и легкие домашние брюки, Цицеро мигом перекладывается по-другому, устраиваясь между его ног и почти несмело касаясь гладко выбритой щекой бедра. Но Тиерсен уже не против, ему очень нравится идея досмотреть фильм так, и он мягко путает пальцы в волосах Цицеро, и тот хорошо и старательно начинает сосать ему, стоя на четвереньках. Его длинные волосы щекочут промежность, а теплый язык обводит головку, когда Цицеро устает брать глубоко и приподнимается поласкать по-другому. И Тиерсен думает, что действительно очень соскучился по взаимным ласкам. Поэтому когда Цицеро размыкает этот интимный поцелуй и двигается ближе, почти ложась Тиерсену на грудь, тот плюет на то, что еще собирался посердиться, и, схватив своего итальянца за поясницу, ловко толкает спиной вперед, оказываясь сверху. Цицеро закидывает ногу на спинку дивана и прогибается в руках Тиерсена, прижимаясь пахом.
– Ох-х… – он выдыхает и сразу прикусывает нижнюю губу, глядя на Тиерсена чуть затуманенно, когда тот отстраняется стянуть полотенце, и проводит пальцами по сильным мышцам груди и живота. Цицеро знает, когда одним взглядом можно и нужно польстить, когда Тиерсену понравится эта лесть. И вполне доволен результатом, когда тот рычит с коротким смешком и целует его откровенно, прижимая к себе за задницу. Цицеро чуть царапает его за ушами и легко выгибается весь, отвечая на поцелуй. Он тоже скучал по этому. И сразу сам кладет Тиерсену ноги на плечи, когда тот отодвигается и проводит рукой по своему члену.
Цицеро немного раскраснелся, и от него подает теплом и мягкими запахами мыла и массажного масла. Но Тиерсен все равно облизывает пальцы и гладит его между ягодиц, и только потом придерживает член рукой, вталкиваясь аккуратно. Но смазанный вход легко принимает его, и мягкие рыжие волоски вокруг немного щекочут костяшки пальцев, когда Тиерсен вводит член целиком.
– Я последний раз брал тебя… еще с месяц назад, – он с трудом останавливается ненадолго. – Растянул себя пальцами?
Цицеро еще чуть краснеет и кивает, плотно сжимая плечи Тиерсена ногами, сжимая его член внутри себя, кладя ладони ему на шею.
– В следующий раз просто делай это при мне, и я точно перестану сердиться, – Тиерсен тихо, немного напряженно из-за возбуждения смеется и снова целует Цицеро, сразу начиная двигаться быстро. Конечно, они уже были вместе сегодня, но Тиерсен так соскучился по горячему нутру маленького итальянца, что не может и не хочет долго сдерживаться и снова кончает совсем скоро, зацеловав Цицеро хорошенько и едва не наставив ему засосов на губах. И, оторвавшись от покрасневшего рта, тяжело дыша и вздрагивая от проходящих через тело импульсов, думает, что это была самая приятная пара минут за последние недели.
– Так, до конца фильма осталось совсем немного, и я собираюсь его все-таки досмотреть, – говорит он, опять отодвигаясь и ложась назад. Цицеро задумчиво жует губу, переводя взгляд с экрана на свой все еще поднятый член и обратно.
– А кого бы Тиерсен выбрал: Цицеро или мистера Прайса**? – спрашивает игриво, ложась на Тиерсена сверху. Тот смотрит на него несколько секунд.
– Мне нужно подумать, – отвечает так серьезно, что Цицеро не выдерживает и хохочет. – Но это же Прайс! Это очень сложный выбор, – Тиерсен тоже смеется, и Цицеро с несерьезной обиженностью шлепает его по груди, тут же втискиваясь между ним и спинкой дивана. Тиерсен ложится спиной к нему, позволяя обнимать себя, и кладет голову ему на предплечье. – Так, все, а теперь тш-ш.
Цицеро опирается на локоть и почти лениво гладит Тиерсена. Он тоже любит этот фильм, правда, концовка ему не слишком нравится. Но, в любом случае, поглаживать бедро Тиерсена и касаться губами его шеи под мерную французскую речь перевода очень удобно. Цицеро легко для начала кусает шею, потягивает кожу губами и приподнимает ногу Тиерсена, держа под коленом, слабо толкаясь между крепких ягодиц. Он не торопится, и от этого только выступает смазка, с которой будет легче: хотя Тиерсен и хорошо растянут в последнее время, совсем насухо Цицеро не хочет, а вставать и идти за чем-нибудь ужасно лень. Цицеро высоко и гортанно стонет, когда между такими легкими толчками его уже влажная головка резко проскальзывает в упругий вход, сладко растягивая, и сразу поддает бедрами сильнее, проталкиваясь целиком, чувствуя, как сводит мигом внизу живота. Тиерсен чуть выгибается, хрипловато вздыхая, и маленький итальянец крепко кусает его шею, так, что останется сочный синяк. Смазка течет много и густо, как часто бывает у Цицеро, и ему довольно легко двигаться так, особенно когда Тиерсен сам обхватывает ногой его за бедра, прогибаясь удобнее, медленно и ритмично подаваясь навстречу, открывая для ласк свой уже опять приподнятый член. Тиерсен запускает руку Цицеро в волосы и откидывается на него; они тихо подаются навстречу друг другу, и к самому концу фильма от смазки начинает даже немного похлюпывать, а между шеей и плечом у Тиерсена – одно сочное красное пятно. И Цицеро наконец перестает увлеченно сосать его шею и шепчет на ухо:
– Тиерсен хочет, как сегодня?
– Я не знаю, – говорит Тиерсен со слабым стоном, сжимая волосы Цицеро сильнее. – Вряд ли получится второй раз. Я очень сильно хотел тогда.
– Мы можем сделать и так, – Цицеро наконец-то берет член Тиерсена в ладонь, проводя несколько раз, и начинает неторопливо дрочить его тремя пальцами. – Тиерсен скажет, когда?..
– Ун-нх, – Тиерсен подается в руку и сразу назад. Эта легкая ласка как издевательство, от нее только сильнее хочется.
– У Цицеро было так много времени, чтобы перепробовать кучу способов… познания себя, – маленький итальянец нарочно жалобно вздыхает и тут же смеется, снова возвращаясь к шее Тиерсена, почти вгрызаясь в нее, до уже ощутимой, но приятной разгоряченному телу боли, и Тиерсен закрывает глаза. Цицеро мастурбирует ему то легко, касаясь одними кончиками пальцев, то сильно, сжимая член всей ладонью и грубовато, быстро гоняя шкурку. И толкается сам снова в этот приятный ритм, и Тиерсену неожиданно хочется, чтобы перед этим диваном стояло зеркало – ему бы хотелось посмотреть на них со стороны, в самой удобной и открытой для этого позе, когда на виду все, что только можно, когда тела так подрагивают и двигаются плавно. Но когда мышцы опять начинают сладко напрягаться, Тиерсен отвлекается от своих фантазий, вспоминая, что должен сказать Цицеро об этом.
– Я уже сейчас, – он ждет еще немного, пока от торопливых движений не идет сильная пульсация по члену, и шепчет это, прижимаясь к Цицеро всем телом. И маленький итальянец убирает руку, продолжая мягко двигаться сам, и Тиерсен понимает, как тот хочет поиграть с ним. Член еще пульсирует, пока не болезненно, но уже почти, и внутри тоже пульсирует, и когда Цицеро возвращает ладонь, это опять хорошо и невыносимо одновременно. Маленький итальянец еще играет с Тиерсеном, убирая руку, как только тот говорит “стоп”, и сам сдерживается с трудом, потому что Тиерсен так ритмично сжимается и стонет каждый раз, потому что он терпит до самого предела, чтобы удовольствие было сильнее. И когда он рычит глухо, толкаясь навстречу, Цицеро еще кусает его шею, опять отнимая ладонь, но уже не выдерживая сам и долго и мелко вздрагивая, когда его семя бьет густыми струйками внутрь Тиерсена. Тот изгибается весь, он уже не может, не чувствует ничего, кроме собственного возбуждения, и Цицеро достаточно помучить его еще немного, постукивая легко по сочащемуся члену, сжимая его двумя пальцами, сильно проводя от головки до основания и обратно и тут же отпуская. И эти легкие касания так дразнят, что когда Цицеро, с трудом успокоившись сам, не выходя из Тиерсена и положив подбородок ему на плечо, начинает резко дрочить его член снова тремя пальцами, Тиерсен выгибается и кричит, больно наматывая его волосы на руку и почти кончает. Почти. Цицеро снова отнимает руку и тихо шепчет ему на ухо разные пошлости, из тех, которые не говорят даже шепотом, и всего через десяток секунд уже подставляет ладонь под выплескивающуюся сперму, чтобы не запачкать диван. Тиерсен сильно вздрагивает, все его тело напрягается, и он низко и обессиленно стонет потом, когда Цицеро, собрав все семя в ладонь, ласкает ей же еще напряженный член, мокро, тепло и тесно. Тиерсен втягивает живот и жмурится, и ему кажется, что он кончает еще раз, так это сильно и сладко.
– Господи, да что же ты делаешь со мной? – Тиерсен выдыхает устало, тяжело переворачиваясь на спину, позволяя Цицеро выйти из него с этим мокрым звуком, послушно раскрывая губы, пока маленький итальянец целует его, размазывая сперму по его животу. – Постой, тебе тоже надо, – он размыкает поцелуй, но Цицеро со смешком качает головой.
– Уже минут пять как, – он прижимается к Тиерсену плотнее и прикрывает глаза.
– Знаешь… – говорит Тиерсен негромко, когда проходит этот момент тихих, утомленных ласк, и Цицеро отстраняется, потягиваясь за своим полотенцем, – если так мастурбировать, то можно вполне себе и десять лет обходиться без секса.
– Это тяжелее, чем Тиерсен думает, – Цицеро хихикает. – Но да, он может делать так себе сам, если устанет от общества Цицеро, – он вытирает член и задницу, искоса поглядывая на Тиерсена, но тот смеется и качает головой.
– Ну уж нет! Мне такие пошлости, которые ты говорил, даже думать стыдно, сразу все засовестится и упадет. А это, мне кажется, обязательный элемент программы, – Тиерсен берет у него полотенце и вытирается сам, лениво приподнимая бедра и улыбаясь.
– Ну, можно и по-другому… – Цицеро задумывается, дожидаясь, пока он вытрет живот и бросит полотенце на пол, и снова ложится сверху. – Тиерсен может это делать с… хотя нет, пожалуй, Цицеро оставит это до следующего раза, – он хитро улыбается, но через секунду смотрит чуть обеспокоенно. – Ведь он будет?
– Конечно, будет, – Тиерсен вздыхает и вытягивается во весь рост, давая Цицеро положить голову ему на грудь. Конечно, сейчас им очень не помешает душ, но Тиерсену лень даже подниматься, чтобы выключить телевизор, так что он только подцепляет ногой скомканный плед, подтаскивая к себе, а Цицеро тут же хватает его, изгибаясь, и накрывает их обоих. – Мне было очень хорошо сейчас, – негромко говорит Тиерсен. – И я очень по тебе скучал. Но вот что я вам скажу, синьор Цицеро: если вы еще хоть раз посмеете такое устроить, я имею в виду эти детские капризы и истерики, то без всяких разговоров получите хорошего ремня. И не отворачивайся, – Тиерсен жестко берет Цицеро за подбородок, когда тот закатывает глаза и отводит взгляд. – Я вытерпел это сейчас, только потому, что после был действительно хороший секс, но в следующий раз терпеть не буду. А тебе нужен еще один шрам на заднице от моей пряжки? Думаю, нет, сердце мое, – он говорит это спокойно и притягивает Цицеро к себе, мягко целуя в скулу. И маленький итальянец хорошо знает, что Тиерсен действительно так сделает, это не пустые угрозы вроде “пойдешь вон отсюда” и не просьбы “не делай так больше”, у Тиерсена нет повода разрывать эти отношения из-за очередного тяжелого момента, их уже было слишком много, и нет причин просить, потому что это не относится к тому, что Цицеро не может контролировать. Но вот выпороть маленького итальянца Тиерсен может, он уже делал так один раз, и это было совсем не игриво или соблазнительно, только больно. И Цицеро сам не знает, почему соглашается с такими правилами, ведь это, наверное, очень унизительно. Но что он хорошо знает, так это то, что иногда действительно заслуживает наказания, и лучше, чем его Избранный, никто этого сделать не сможет. Никто не сможет наказать его с такими спокойствием и любовью, переживая после сам, утешая, лаская болящие места, нанося на них прохладную мазь, чтобы не оставались рубцы. Конечно, что-то все равно оставалось, мелкие шрамы на плечах или едва заметный, маленький и светлый шрамик на левой ягодице, но это было ничего. Цицеро всегда было очень мучительно наказывать себя раньше: тяжело наказывать того, кого так любишь, тяжело делать это ровно, когда хочется захныкать от боли и жалости к себе, тяжело утешать себя после. Тиерсен всегда, все несколько раз – странно, но даже хватит пальцев одной руки пересчитать – был очень спокоен. Он не хотел сделать больно, он только… очищал, как и свойственно Помазанникам Божьим, и Цицеро действительно чувствовал себя свободнее и чище после этого. И поэтому сейчас, переплетая с Тиерсеном ноги и спокойно, немного сонно выдыхая, Цицеро принимает из его рук рюмку хереса – вместо крови – смочить сухой рот и прихватывает его пальцы губами – вместо плоти, – когда тот тянется вытереть натекшие на подбородок капли. И не хочет уже сердиться на своего Избранного, никогда больше.
* Сабайон – итальянский десерт, яичный крем с добавлением вина, рома и корицы. Обычно подается с печеньем савоярди, или так называемыми “дамскими пальчиками”.
** Винсент Прайс – американский актер, известен своими ролями во множестве фильмов ужасов, в том числе и в “Доме восковых фигур”.
========== X. ==========
Тиерсен с каким-то странным чувством окидывает взглядом дом Серафена через окно машины. Он бывал здесь много раз раньше, когда был ребенком, и пусть теперь у стильного особняка и появилось новое крыло, и весь двор, куча каких-то мелочей выглядят совсем по-другому, ностальгические чувства легонько накатывают на Тиерсена, он знает, как будет пахнуть внутри этого дома, знает его повороты и темные уголки, где они с Селестином играли и прятались, хорошо знает хозяина и его брата-близнеца, который часто гостил здесь раньше и точно будет сегодня. И это странно, но Тиерсен даже не против увидеть их еще разок, пожалуй.
Серафен и Лефруа никогда не выглядели одинаково, сколько Тиерсен помнит. Они видятся скорее светлой и темной копиями одного человека. Эмоциональный Серафен с мягким чувством юмора и мрачноватый Лефруа с его вкрадчивой и улыбчивой беспринципностью. Тиерсен помнит, как именно Лефруа однажды спокойно решил проблему с его нелепо погибшей невестой, защищая свою семью. И помнит, как Серафен, опять приняв хорошую дозу Делизида*, утешал его в детстве, когда Тиерсен разбил обе коленки, и ласково дул на них, смеясь и утыкаясь в них носом. Близнецы даже в деталях внешности предпочитают нарочно растрепанное светлое и классически элегантное темное, и Тиерсен с детства помнит их голоса: довольно высокий и богатый на интонации у Серафена и мягкий и низкий у Лефруа, братья сделали их настолько непохожими, насколько непохожи сами. Но вся эта разница – только снаружи, внутри они оба щедро наполнены одинаковым дерьмом. И их всегда связывали эти особые отношения, которые бывают между близнецами, они близки куда больше, чем Тиерсен с Селестином, кажется, им достаточно одного взгляда не только для того, чтобы передать настроение или какую-то мысль, они могут общаться полноценно, только смотря друг на друга, как будто составляют одного человека, которому нет нужды говорить с собой вслух – внутренний диалог не нуждается в этом. И Тиерсен иногда раньше думал, насколько их нужно обнажить внешне, чтобы наконец-то найти это поражающее сходство: достаточно только раздеть и сбрить волосы или кожу тоже понадобится снять?
Нет, Тиерсен вовсе не скучает по своим дядям, но, оставляя машину на гостевой парковке и направляясь по узкой дорожке к входу для прислуги, он слышит не тихие шаги Цицеро за спиной, а голоса своих воспоминаний, и в груди щекочет каким-то предвкушением. Это его детство, в которое немного неприятно возвращаться, но сегодня Тиерсен собирается вытравить из своей жизни и жизни Селестина одну его часть. И хорошенько это запомнить, потому что он знает, как часто люди бывают похожи, когда умирают. И, может быть, ему – единственному из всех – все-таки удастся поймать одно и то же выражение лица у таких разных близнецов.
Одетт встречает Тиерсена скромным, но жарким поцелуем в щеку, а Жак сильным и несколько долгим рукопожатием – они приехали на автобусе с остальными членами труппы, у кого нет своих машин, – и Цицеро весь морщится от этого, но ничего не говорит. Они идут в отведенные под гримерки комнаты, хотя Тиерсен уже позаботился и о костюме, и об изящной маске, скрывающей лицо. На всякий случай он еще попросил Цицеро нанести грим под нее, и теперь не уверен, что даже Селестин смог бы узнать его вот так. Одетт и Жак смеются, объясняя Тиерсену, что можно было и не мучиться заранее с неудобным костюмом, но тот только улыбается. У него свои планы на этот вечер и дальнейшие, и ему совсем не жалко, что они все больше не увидятся: они приятно проводили время втроем, но это уже часть прошлого. Настоящее Тиерсена – месье Серафен Мотьер, его жена и дочь. И Цицеро, разумеется. Настоящее и будущее.
Пока представления готовятся, никто не против того, чтобы артисты ходили по открытой части дома, и Одетт утаскивает Тиерсена посмотреть большой зал – сцена устроена внутри дома, чтобы гости не замерзли, на дворе все-таки ноябрь – и показать ему тех, для кого сегодня стоит отдельно постараться: Элизабет и ее отца. Тиерсен почти не слушает Одетт, как только они доходят до зала, сразу находя среди гостей и Серафена, и Лефруа. Они опять одеты сегодня в белое и черное, прямо как невеста с женихом – Тиерсен не сомневается, что они хоть раз, но пробовали секс друг с другом, – и ведут себя точно так же, как Тиерсен помнит.
Серафен в свободном белоснежном костюме – все мелкие детали вроде запонок, часов и обручального кольца отсвечивают блестящим золотом – говорит торопливо с кем-то из прислуги, широко размахивая руками. Он по-прежнему высветляет немного свои темные волосы и стрижется очень коротко, а под нижней губой у него – Тиерсену приходится чуть прищуриться – опять маленькие розовые пятнышки от аллергии на что-то, и пальцы нервно подрагивают, как обычно. Рядом с Серафеном стоит его телохранитель, по совместительству дегустатор, Гюстав – Тиерсен знает о нем из записей Селестина, – и флегматично изучает окружающую обстановку. Этот высокий и крепкий молодой человек, как и положено хорошему охраннику, молчалив, упрям и отлично отрабатывает свои деньги. И, что хуже, очень привязан к своему постоянно чем-то болеющему работодателю, который тщательно воспитал его под себя и доверяет ему очень многое, от контроля за прислугой до доступа к самому сокровенному в доме – дочери Серафена и его лекарствам.
Лефруа, естественно, в черном, и узкие манжеты рубашки подчеркивают его красивые, холеные руки, а безупречный крой смокинга и шелковый камербанд скрывают все недостатки фигуры, если они, конечно, есть: Лефруа не из тех, кто будет изнурять себя физическими упражнениями, но и он, и его брат-близнец, стройные и высокие, выглядят хорошо для своих лет, а им уже за пятьдесят, хотя не дашь и сорока пяти. Лефруа сидит в своем кресле спокойно, отстраненно слушая двух девочек, которые сидят рядом с ним, спиной к Тиерсену, и тот видит его чуть припухшие от усталости и чрезмерного употребления амфетамина веки и длинные морщинки от и так опущенных уголков рта вниз. Лефруа умиротворен, как обычно, он сводит пальцы под подбородком, отвечая девочкам что-то, и элегантные, не вычурные перстни, наверняка прикрывающие первые пигментные пятна на пальцах, поблескивают в свете ламп.
На жен близнецов Тиерсен не обращает особенного внимания, чуть не вздрагивая от воспоминаний о том, как они тискали и угощали его сладостями в детстве, а потом неприглядно обсуждали в гостиной, думая, что он не подслушивает за дверью. Лия и Стефани, единственное, что в них забавно, так это совпадающие первые буквы имен с их мужьями, нарочно не придумаешь. А так все обыкновенно – платья нежно-розовое и темно-красное, то ли под цвет костюмов их супругов, то ли наоборот, лица уже немного тронутые возрастом, но не слишком, волосы собраны в элегантные пучки, но по-разному, и драгоценности блестят у одной на груди, а у другой в волосах. Тиерсен думает, просто ли они подарены или в качестве извинения за какую любовницу, но тут же отвлекается от этих мыслей, когда Одетт называет еще одно имя. Элизабет. Элизабет Тиерсен видит первый раз не на фотографии, и она, что не удивительно, как раз одна из тех девочек, которые говорили с Лефруа. Вторая ушла куда-то, а вот Элизабет устроилась поближе к дяде, вытянув руки на стол, и смотрит на него с любопытством, пока тот что-то рассказывает ей, мягко улыбаясь.
Элизабет одета немного необычно для девочки на своем празднике, но Тиерсен не удивляется, здесь все дети одеты в отдаленно средневековом стиле, видимо, это тематика вечеринки, да и сама Элизабет явно не из тех, кто будет носить кружевные платья. Ей явно по душе ее костюм – широкая блуза со шнуровкой, кожаные штанишки и сапоги. Поверх, конечно, навешана куча девичьих побрякушек, но серебряных и деревянных, на кожаных шнурках, и когда Элизабет поднимается, чтобы что-то эмоционально показать Лефруа, Тиерсен видит даже маленькие ножны у нее на поясе. Глаза у малышки – темные, мотьерские – ярко блестят, и короткие волосы немного растрепаны. Лефруа видимо замечает это и тянется их пригладить, но Элизабет выворачивается из-под его руки, словно дикая кошка. Тиерсен думает, что она, худенькая, с острыми чертами лица, очень похожа на маленькую разбойницу из сказки про Снежную королеву, и не был бы удивлен, если бы в ее комнате тоже жили какие плененные звери.
Он думает о малышке Элизабет и о том, что с ней будет, когда Одетт трогает его за плечо, предлагая вернуться. И еще думает мельком потом, когда до их с Цицеро выступления остается совсем немного. Тиерсен почти не нервничает, но чувствует, как слабо сводит между ребер от какого-то предвкушения. Он крепко затягивает ремни, проверяя, чтобы они не врезались в запястья Цицеро, и чуть задерживает пальцы, смотрит своему итальянцу в глаза внимательно: чувствует ли он это предвкушение? Но взгляд Цицеро, хоть и обыкновенно любопытен, в общем-то, безмятежен: конечно, он очень увлечен сейчас, но для него это очередная игра, одна из многих, чуть более интересная, может быть, но это не часть его жизни и не его прошедшее детство. И Тиерсен, отнимая пальцы от его рук, думает, сколько своего прошлого Цицеро уничтожил. Он знает, он читал имена, он слушал истории, рассказанные в постели, в поездках или за столом – о снятой с лиц коже, о раздробленных молотком костях, о выстрелах, от которых не умрешь сразу, и еще много других. И каждый из этих рассказов сопровождала увлекательная предыстория, конечно. Цицеро любит символы, и каждый способ смерти был выбран им не случайно. И Тиерсен помнит его выражение лица, когда он рассказывал об этом, и думает, каким оно было, когда Цицеро убивал тех, кто был его прошлым. Тиерсен думает, как он сам будет выглядеть сегодня. Думает, в какой именно момент его начало охватывать возбуждение при мысли о смерти. Когда ему было пятнадцать, и он воткнул кинжал в грудь безымянного немца, или когда он целовал Цицеро на его разложенных на столе записях, и все эти имена, способы убийств и его собственное решение смешивались в его голове?
