Текст книги "Я без ума от французов (СИ)"

Автор книги: Motierre

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 38 страниц)

Элизабет радостно вскрикивает, оборачиваясь, и сразу оставляет стрельбу, бегом направляясь к дому. Цицеро фыркает и опускает пистолет, почти степенно шагая вслед за ней. Он не собирается торопиться, по крайней мере, не в нынешнем настроении.

Объятия с малышкой выходят сумбурными, холодными, как только она распахивает дверь на кухню. Приска легко ворчит, что Элизабет все ее платье извозит снегом, но все-таки обнимает кузину, целуя в обе щеки. А Селестин легко становится на одно колено, позволяя Элизабет обхватить его за шею и зарыться носом в апаш пиджака.

Тиерсен бросает на Цицеро осторожный взгляд, проверяя настроение, но тот только расстегивает легкий полушубок и трет замерзший и покрасневший нос. Маленький итальянец никак не привыкнет к холоду и раскраснелся от него весь, и Тиерсен знает, что у него даже на груди и спине будут пятна румянца, если его раздеть. Вот только… у Цицеро в последнее время почти нет настроения раздеваться, у него вообще редко когда есть настроение на что-нибудь, кроме криков и истерик, и Тиерсен не может забыть об этом даже в рождественский день.

– Ну что, Лиз, начнем с тебя, – Приска принимает серьезный вид и берет со стола один из свертков. – Как ты знаешь, – она переглядывается с Селестином, – каждый Мотьер имеет свое оружие. И мы с Селом, тщательно посовещавшись, решили выбрать одно для тебя, так как ты – Мотьер и законная наследница Серафена. Но раз Серафен теперь мертв, как и Лефруа, и Сел становится главой нашей семьи, то он и должен теперь вкладывать оружие в руки детей, – она передает сверток Селестину, и тот не может сдержать улыбки от нарочной серьезности ситуации. Хотя они с Тиерсеном и получали свое оружие еще в более торжественной обстановке, Селестин не хочет лишнего пафоса сейчас, это же Элизабет, их Элизабет, и здесь должно быть куда больше детской радости, чем вымученных речей.

– Только одно условие, – он останавливает Элизабет, когда та уже протягивает руку, тоже вся такая серьезная. – Ты не будешь его использовать, когда переедешь к нам с Прис. Только на выходных и каникулах, когда будешь отдыхать здесь, – Элизабет бросает взгляд через плечо на Тиерсена, и тот тоже серьезно кивает.

– Хорошо, Сел, – голос у Элизабет чуть подрагивает, когда она принимает сверток из рук Селестина и торопливо распутывает ленты и бумагу. И кричит высоко и громко, доставая из вороха обертки блестящий карманный браунинг. Она оглядывает его с таким восхищением, что ее кузены и кузина не могут сдержать улыбок, и только Цицеро флегматично очищает взятый из миски мандарин и отламывает дольки, отправляя в рот.

– Это лучший подарок на свете! – Элизабет снова обнимает Селестина крепко, и тот смеется, растрепывая ее волосы. – Спасибо-спасибо-спасибо! Мне нужно сейчас же его опробовать! – она резко отстраняется, но Тиерсен останавливает ее:

– Ну нет, мадемуазель. Во-первых, надеюсь, он все-таки не заряжен, – он смотрит на Селестина с сомнением, но тот улыбается, касаясь второго свертка, явно с патронами. – А во-вторых, стреляем мы только со взрослыми, а Цицеро ты и так довольно сегодня помучила, он мне нужен на кухне, – и Элизабет смотрит на Тиерсена обиженно, но счастливая улыбка тут же возвращается на ее лицо.

– Тогда я покажу его всем, и кто-нибудь точно пойдет со мной пострелять! – Тиерсен вздыхает, но разрешающе кивает, и Элизабет моментально срывается с места, схватив второй сверток, вглубь дома.

– Я так и знала, что ей понравится, – удовлетворенно говорит Приска. – Она еще оценит всю изысканность, когда вырастет. Но. У нас есть еще один неодаренный.

– Цицеро не нужно… – морщится маленький итальянец, но Приска легко перебивает его:

– Не порть мне заготовленную речь. Получишь свой подарок – и вали на все четыре стороны. Итак, кхм… – она делает короткую паузу, убеждаясь, что Цицеро больше не возражает. Но тот только машет рукой и снова вгрызается в мандарин, мол, делайте, что хотите, все равно хуже не будет. – Цицеро, моя горячая итальянская детка. Я знаю, мы не слишком хорошо начали, но… – Приска выдыхает. – Как я только что сказала, каждый Мотьер имеет свое фамильное оружие. А ты теперь, в какой-то степени, член нашей семьи, – она усмехается. – Как бы то ни было.

– И я не знаю, насколько можно так делать, – Селестин берет третий сверток со стола. – Это наверняка нарушает какие-то правила дарения подарков, но… Я бы хотел, чтобы эта вещь принадлежала тебе, Цицеро, – он протягивает сверток маленькому итальянцу, и тот подозрительно берет его, быстро стягивая бумагу, не отводя от лица Селестина внимательного взгляда. Опускает его, только когда натыкается пальцами на вытянутый ящичек, деревянный, гравированный. И быстро снимает крышку, расщелкивая немудреный замок. – Этот – парный к кинжалу Тиерсена, – Селестин говорит сдержанно, когда Цицеро достает искусный клинок, смотря на него с неясными, смешанными чувствами. – Он был моим столько лет, но я подумал, что в твоих руках он принесет куда больше пользы, чем пылясь в сейфе, – Цицеро поднимает взгляд, но даже не собирается размыкать губы, и Селестин чувствует себя неуютно.

– А я говорила, что благодарность в комплект не входит, – Приска берет ситуацию в свои руки, чувствуя быстро нарастающее напряжение, которое может сорваться в любую секунду. – Знаешь, мы пока действительно найдем твоего приятеля, Тир, и разложим вещи. А потом вернемся, – она деловито берет Селестина под руку. Но Цицеро не кричит. Ни им вслед, ни когда кухня уже пуста. Он даже не двигается резко, только проводит пальцами по кромке лезвия.

– Он не пробовал крови наверняка лет сто, – Цицеро гладит кинжал и не вздрагивает, когда Тиерсен подходит к нему со спины и обнимает за живот, глядя на клинок, который столько времени не видел.

– Наверняка, – соглашается Тиерсен.

– Цицеро хотел такой… давно, – маленький итальянец вздыхает и кладет ящичек на стол, вынимая клинок и прокручивая в пальцах. – Но теперь у Цицеро полно оружия, какое он только захочет.

– Хочешь – вернем его Селу, – Тиерсен пожимает плечами. У него еще много дел, но он всегда найдет минуту поговорить со своим Цицеро.

– Ну не-ет! – Цицеро резко, жадно, захлебывающеся смеется, откидываясь на плечо Тиерсена. – Это же подарок! А милый Цицеро умеет принимать подарки!

– Значит, тебе нравится? – Тиерсен прижимает его к себе сильнее, и ему слегка больно под ребрами от этого смеха.

– Нравится? – выдыхает Цицеро, запрокидывая голову, поворачиваясь чуть. – А как Тиерсен думает?

– Я не знаю, – тихо говорит Тиерсен.

– Это все… – Цицеро сжимает губы на секунду, – сложнее, чем Тиерсен думает. Но Цицеро что-то совсем расклеился, – он снова ухмыляется, отстраняясь от Тиерсена, но тот знает, что это всего лишь еще один виток истерики, у которой за четыре с лишним года так и не обнаруживается конца. – Вчера Тиерсен не разрешил Цицеро попробовать ничего, ничегошеньки из сладкого, – маленький итальянец легко переключается или делает вид, что переключается, – но сегодня-то уже Рождество! И Тиерсен ведь отрежет Цицеро ну хоть веточку от того поленца, из-за которого бедный Цицеро сегодня всю ночь слюну глотал и уснуть не мог?** – его тон смешлив, но Тиерсен хорошо видит в желтых глазах какую-то невыносимую тоску. И подходит ближе, говоря негромко, перебивая все обманки и игры:

– Я с тобой. Каждый из этих ебаных дней, до тех пор, пока они не кончатся, – подходит совсем близко, прижимая Цицеро поясницей к обеденному столу. – В горе и в радости, – усмехается горько, кладя обе ладони на столешницу. И Цицеро смеется:

– Тупой Тиер, – ему в губы, поднимаясь на носках.

Тиерсен подхватывает его под бедра, сажая на стол, глубоко целуя, сжимая волосы, давая обхватить за спину. И пусть густой соус шипит, стекая тонкой струйкой по стенке кастрюли. Упирающаяся в позвоночник рукоять кинжала, горькая – как и каждый из этих дней – слюна и красные, горящие огнем щеки под пальцами Тиерсену сейчас куда важнее.

– Ну что, добро пожаловать в Дюнкерк! – Тиерсен останавливает машину на стоянке, выбрав такую, чтобы до центра можно было дойти пешком, но не пришлось идти слишком долго.

– Добро пожаловать в ад, – Цицеро с сомнением смотрит на припорошенный снегом асфальт и поднимает воротник пальто выше перед тем, как открыть дверцу машины. – Ти обещал, что повезет Цицеро кататься на лыжах и в Альпы, а не по асфальту и в Дун-керк! – он сразу поскальзывается на какой-то ледышке, хватаясь за капот, и капризно морщится.

– Не капризничай, – Тиерсен тоже вылезает наружу и закрывает машину. – У нас здесь есть одно дело, а на Новый год обязательно поедем в Альпы. Будут и лыжи, и горячий шоколад с зефиром каждый день.

– Цицеро бы не отказался от шоколада и сейчас, – маленький итальянец быстро начинает дрожать в своем тонком пальто. Утром для него было достаточно солнечно, а во второй половине дня небо затянули тучи, и Цицеро откровенно холодно.

– Закончим с делом и пообедаем где-нибудь. Здесь наверняка найдется какое-нибудь приличное место, – Тиерсен щурится от легкого колючего ветра, подставляя Цицеро локоть.

– Неважно, – тот быстро хватается за его руку. – Главное, чтобы там был шоколад.

Тиерсен ощущает, как Цицеро крупно вздрагивает раз, держа его под локоть, чтобы не упасть, когда они подходят уже близко к центру, и до нужного места остается всего пара улиц.

– Что-то не так, сердце мое? – негромко спрашивает Тиерсен.

– Это… странное место, Ти, – Цицеро явно беспокоится отчего-то. – Почему мы приехали именно сюда, сюда, не куда-то еще?

– У меня здесь одно дело, я же говорил, – вообще-то Мария рассказала Тиерсену о Дюнкерке достаточно давно, но он сначала передвигаться мог только с тростью, а потом был так занят рождественскими хлопотами, что оставил посещение этого странного прибрежного города на самый конец декабря. – А ты что-то… ты уже был здесь?

– Что здесь за дело, Ти? – Цицеро останавливается резко и спрашивает требовательно, отнимая руку и оглядываясь. – Что здесь за дело?! Говори! – он касается ближайшей стены раскрытой ладонью и сильно повышает голос.

– Не кричи, – Тиерсен подходит и грубовато берет Цицеро за плечо, разворачивая к себе. – Я видел это место во сне. А ты?..

– Что ты видел, Тиер-рсен?! – Цицеро хватает его за плечи больно, требовательно.

– Я… – Тиерсен даже теряется от такого напора. – Я не знаю. Я видел город. И какую-то гостиницу. И… – он не решается заговорить о Марии сейчас, они и так привлекают внимание. – И я был там.

– И?! – Цицеро очень напряжен, и Тиерсен не знает, что ответить.

– И все. Я не знаю, что здесь должно быть, но надеялся, что мы это выясним. Это как-то связано с… моим прошлым, – Тиерсен отвечает расплывчиво. – И во сне это было не как сон, скорее как видение. Очень четкое видение. А я как-то привык доверять видениям в последнее время. И решил съездить сюда, посмотреть, проверить… А с тобой что? Почему ты так беспокоишься?

– Цицеро тоже видел это во сне, – выдыхает маленький итальянец, чуть разжимая хватку и отворачиваясь.

– Ты… И что?

– И все, – Цицеро повторяет так же, как сказал Тиерсен. – Просто гостиницу.

– Это становится все интереснее, – задумчиво говорит Тиерсен, чувствуя собственное почти мальчишеское увлечение происходящим, которому так сложно противиться. – И это точно не просто так. Ну что, мы будем говорить об этом или все-таки пойдем посмотрим? – он аккуратно снимает ладони Цицеро со своих плеч, снова подставляя ему локоть.

– Посмотрим, – как-то неуютно говорит Цицеро, вцепляясь сильнее в его руку. И Тиерсен обратил бы на это все больше внимания, но его виски мягко начинают пульсировать, и у него нет терпения останавливаться.

Проникнуть в гостиницу со входа для персонала им не составляет труда, хотя Тиерсен и беспокоится из-за ярко-красного, приметного пальто Цицеро. Но тот только усмехается и замечает, что это все чушь собачья для тех, кто не умеет прятаться. По мнению Цицеро, город на то и город – пестрый, блестящий, живой, что в нем можно спрятаться и в мягком темном трикотаже, и с раскрашенным ярко лицом. И Тиерсен не спорит с ним, он привык доверять Цицеро в таких делах. Хотя они могли бы войти и с парадного входа, и даже снять номер, почему нет, но Тиерсен не хочет, чтобы к ним приставили какого-нибудь кудрявого мальчика в широкой форме, который будет липнуть к ним от первого этажа до последнего.

Поэтому Тиерсен и Цицеро быстро выходят с лестницы для персонала в один из коридоров второго этажа. Нет, Тиерсен думает потом спуститься вниз, но сначала хочет пройти от второго этажа до девятого – не слишком много, но для низкого Дюнкерка это настоящая маленькая башня.

Но ни двери, ни коридоры, никакие номера и технические помещения не кажутся Тиерсену необычными или примечательными, у него только болит голова, но никакого предвкушения нет. И тени не подкрадываются ниоткуда, не начинаются новые видения, не появляются странные и загадочные существа из других миров. Хотя Тиерсен не уверен, может быть, ничего такого и не должно быть, и это является антуражем только мистических романов. Но, в любом случае, когда они просто доходят до девятого этажа – Цицеро таскается за Тиерсеном, чуть не вцепляясь в полу его пальто с каким-то странным беспокойством, – Тиерсен чувствует даже какое-то разочарование.

– Итак, у нас остались первый этаж и крыша, – он вздыхает, потирая лоб. – Поднимемся наверх, а потом спустимся, идет? – он даже не дожидается ответа, копаясь в карманах. – Постой у лестницы, ладно? – направляясь сюда, Тиерсен предусмотрительно захватил с собой связку отмычек: навык взламывать замки у него никуда не делся.

– А это обязательно, Ти? – Цицеро даже не двигается с места, держась за Тиерсена крепко.

– Ну, в том сне я был на крыше. Не знаю, может быть, и сегодня надо попробовать туда выйти, – Тиерсен пожимает плечами. – Да что с тобой? – он редко когда видел Цицеро таким растревоженным.

– Это обязательно, Ти? – Цицеро категорически не слушает его и не собирается отвечать на вопросы, а Тиерсен слишком хорошо его знает:

– Обязательно, – он говорит просто, не объясняя и так очевидные, на его взгляд, причины, и собираясь спросить Цицеро еще раз, но тот только резко, почти обиженно разворачивается и идет к лестнице, как и было сказано.

– Тиерсен еще может отдавать приказы, – бросает негромко, но Тиерсен только дергает плечом. Ему нестерпимо хочется попасть на эту крышу.

Замок на двери поддается довольно быстро, и нетерпеливо переступающий с ноги на ногу Цицеро не успевает передумать касательно Тиерсена, его приказов и своего к этому отношения. Так что на крышу они все-таки поднимаются. Вместе и молча.

– Мда, а погода все портится, – Тиерсен прикрывает глаза ладонью от снежного ветра и оглядывается. Вся крыша занесена снегом, и никаких следов или чего-то такого на ней тоже нет. – Предлагаю не задерживаться, – Тиерсен шагает торопливо, намереваясь быстро обойти всю крышу целиком.

– Отличное предложение, – Цицеро тоже щурит глаза и следит за ним внимательно, шагая почти след в след. И только когда Тиерсен решительно направляется к краю, маленький итальянец не выдерживает: – Осторожнее же, тупица! – хватая Тиерсена за рукав. – Скользко, – односложно объясняется в ответ на вопросительный взгляд, но рукав не отпускает.

– Я осторожен, – Тиерсен закатывает глаза, высвобождая руку. – Просто посмотрю на город сверху, может быть, что-то замечу, – он снова пытается шагнуть к парапету, но Цицеро почти непроизвольно хватает его за пояс пальто, сразу отпуская, отступая, словно постыдившись этого жеста. Но Тиерсен, конечно, замечает и оборачивается.

– Да что такое? Ты уже пугаешь меня, – он хмурится. – Объяснишь наконец, в чем дело?

– Цицеро… – маленький итальянец всегда сбивается, когда говорит о таких вещах, – видел сон.

– Это я уже слышал, – Тиерсен вздыхает.

– Цицеро видел Тиерсена во сне… тоже, – маленький итальянец не смотрит на него, но его голос становится более решительным. – Видел его на крыше. И на асфальте потом.

– То есть… Подожди. В твоем сне я упал с крыши, так? – Тиерсен спрашивает мягко, и Цицеро дергает подбородком, видимо, кивая. – Так это же отлично! – в голосе Тиерсена резко появляется энтузиазм, и Цицеро переводит на него взгляд, удивленный и рассерженный одновременно. – Тогда мне точно надо залезть на парапет! Я не упаду, – он сразу поднимает руку, – с координацией движений у меня уже тридцать лет как все в порядке. Но если это произошло в твоем сне… может, это какой-то знак, – он пожимает плечами. – В любом случае, это звучит как неплохой вариант.

– Нет! – Цицеро на редкость настойчив. – Цицеро не позволит тебе! – желтые глаза горят от злости, и Тиерсен даже замирает неловко.

– Все в порядке, я не упа…

– Цицеро не позволит тебе, слышишь ты или нет?! Не позволит! – это уже почти истерический визг, и Тиерсен машинально оглядывается, но внизу их как будто никто не слышит. Наверное, ветер уносит звуки.

– Цицеро, послушай меня…

– Нет! Нет-нет-нет! Цицеро слушал тебя, Цицеро слушает тебя, но Цицеро не даст тебе и шага отсюда сделать! – рука слишком близко к поясу, отвести полу пальто и выхватить пистолет – секунда.

– Цицеро, – но на Тиерсена тоже напала упертость. – Я сказал, что пойду туда, значит, пойду. И я приказываю тебе, – он не хотел так, но, видимо, по-другому повлиять на Цицеро сейчас невозможно, – стоять здесь и ждать… чего-нибудь, – решительность и уверенность как-то плавно сошла на нет к концу предложения – Тиерсен сам не ожидал, что начнет его так резко, – но смысл остался верным. – Приказываю, – он повторяет на всякий случай, пусть ему и неприятно видеть, как меняется Цицеро в лице, как сводит руки за спиной, как сжимает челюсть, смотря на него прямо.

– Если Тиерсен приказывает, Цицеро не двинется с этого места, конечно, даже если прилетят чайки-самоубийцы и выклюют ему глаза***, – он говорит медленно и жестко, и Тиерсен знает, что ничем хорошим это не кончится, но он уже сказал то, что сказал. И он поворачивается к Цицеро спиной и подходит к парапету, стряхивая с того снег. Камень и правда заледеневший, но Тиерсен не видит других вариантов.

– И прекрати так громко дышать, – бросает только и забирается на парапет, на секунду раскидывая руки и слыша сзади не то рассерженный, не то взволнованный вздох.

Тиерсен смотрит на город спокойно, стараясь сделать все быстрее, пока его не заметили и не приняли за самоубийцу, но – опять ничего. Хотя нет, Тиерсен чувствует что-то, но шумное, напряженное дыхание Цицеро за спиной, чуток хрипловатое через открытый рот, его отвлекает и никак не дает сосредоточиться. Но Тиерсен чувствует… уют. Этот прибрежный город выглядит очень уютно, даже в такой пасмурный день. Улицы белы от снега и украшены к Новому году, прохожие теряются в переулках между низких домов, а от набережной вдали сюда доносятся запах моря и шум кораблей. И Тиерсен вдыхает, вбирает все это в себя, чтобы выпустить паром изо рта, чтобы оставить это частью воспоминаний внутри. Но, как ни крути, как ни желай обратного, эти воспоминания свежи, и в них нет ничего, ни единой подсказки или зацепки о том, чего Тиерсен не помнит. И ни в красноватом кирпиче, из которого почти целиком сложен город, ни в далеких серых отсветах Ла-Манша этого нет. А от одних уюта и красоты города пользы никакой. И Тиерсен вздыхает и разворачивается, спрыгивая с парапета.

– Ну и все, видишь, со мной ничего не случилось. Я никуда не упал. Правда, ничего хорошего тоже нет, – Тиерсен подходит к Цицеро. – Ну что, пойдем вниз?

– Не трогай Цицеро! – маленький итальянец резко дергается, когда Тиерсен касается его плеча.

– Да теперь-то…

– Это всегда что-то! – Цицеро кричит на него и никак не дается, хотя Тиерсен и быстро оставляет попытки его коснуться. – Всегда! Тиерсен опять думает только о себе, всегда думает о себе и никогда о Цицеро!

– Что? – тут уже очередь Тиерсена искренне возмущаться. – Это я о тебе не думаю? Да я только о тебе и думаю! Все эти годы, вся эта жизнь, – он разводит руками, – только из-за тебя.

Цицеро дышит тяжело, смотря на Тиерсена злобно.

– Цицеро никогда не просил Тиерсена делать так! – в конце концов он находит единственный аргумент, который можно вспомнить в запале ссоры.

– Не просил, – соглашается Тиерсен. – Так вот и теперь не проси.

– Цицеро и не просит! Цицеро просто… – маленький итальянец срывается: – Это из-за нее все так! Это из-за нее Тиерсен пришел сюда! Из-за нее играет со смертью! Из-за нее заставляет Цицеро… – он захлебывается воздухом, так и не произнеся ни одно из слов, которые крутятся на языке.

– Да ты издеваешься, – у Тиерсена даже резко заканчиваются аргументы. – Да, это все из-за нее, но… это ты начал! Ты заставил меня постоянно думать о ней, поверить в нее, увидеть ее. Это из-за твоей веры вся моя жизнь стала такой. И вот не смей сейчас меня ни в чем обвинять.

– Стала, стала и перестала! – Цицеро не перестает кричать. – Она лгала Цицеро всю его жизнь! И Тиерсен думает, что Цицеро продолжит верить в нее и любить ее?!

– Ну нет, только не говори, что ты теперь решил сменить… вероисповедание, – Тиерсен даже не хочет начинать все это.

– А если бы и так?! – Цицеро почти шипит.

– Так, хорошо, давай я сразу поясню, – Тиерсен очень глубоко вдыхает. – Если ты мне сейчас скажешь, что вдруг решил бросить все, решил перестать верить, даже ни разу ее не увидев, решил начать какую-то новую жизнь – у нас будут большие проблемы.

– Так у нас большие проблемы, Тиер-рсен, – ядовито, запальчиво говорит Цицеро, и Тиерсен в очередной раз неразборчиво ругается про себя. – И Цицеро не останется на одной стороне с ней! Не будет с Тиерсеном, если тот будет таскаться со своей новой госпожой!

– Цицеро, – тон Тиерсена становится успокаивающим, но жестким: он еще хочет подавить все в самом начале, хотя смутно догадывается, что так просто это не кончится, – послушай меня. Ты уже однажды заставил меня выбирать. Между тобой с ней и всем миром. И я бросил все ради вас. Но не заставляй меня делать это еще раз. Я… уже не могу, – он сжимает губы. – Тогда у меня не было ничего… настоящего. А теперь у меня есть люди, люди, которые зависят от меня. Люди, которым я показал все это. И я не могу взять и бросить их только потому, что ты так захотел. Или что я им должен сказать? “Знаете, я дал вам надежду, взял под свою защиту, показал дверь в потусторонний мир и этим заставил отказаться от всего, во что вы могли верить, а теперь мы с Цицеро передумали и сваливаем”? Так?

– Цицеро не твой человек! – маленький итальянец весь румяный от холода и гнева. – И ты ему ничего не должен! И Цицеро ничего не должен тебе! Никому не должен! Цицеро принадлежит только себе и может уйти один, если захочет!

– Прямо сейчас уйти? – резко спрашивает Тиерсен, но не дает Цицеро ответить, шагает вперед, хватая его за плечи. – Не сейчас, – прижимает его, молча упирающегося кулаками в грудь, к себе коротко. – Только не сейчас. Давай сначала спустимся вниз, прошу тебя. Может быть… – “…мы все-таки найдем что-нибудь”, – он не договаривает, отпустив Цицеро, который тут же начинает брезгливо отряхиваться.

“Мария, хоть бы от тебя какая помощь была”, – почти бессильно думает Тиерсен, когда его Цицеро разворачивается на пятках и быстро уходит с крыши. Но никакой помощи нет, видимо, Тиерсен опять должен сделать все сам.

Они спускаются на лифте – будет легче смешаться в холле с постояльцами, чем на закрытой территории с персоналом – и оба молчат.

– Но нам все равно придется об этом нормально поговорить. И нельзя просто сбегать от этого, – начинает Тиерсен, хотя Цицеро, хмуро скрестивший руки на груди, и не выглядит настроенным на диалог. – И не… – Тиерсен меняет тон как раз тогда, когда лифт с невозможным грохотом дергается и останавливается где-то в районе шестого этажа. Лампочки мигают и живо гаснут, видимо, решив, что если никто никуда больше не едет, то и свет никому не нужен. – Вот черт! – Тиерсен на ощупь касается стенки кабины и несколько раз моргает, пытаясь привыкнуть к темноте. – Да что же за хрень все время со мной происходит? – Цицеро он находит тоже на ощупь, быстро убеждаясь по резкому тычку под ребра, что с ним ничего не случилось.

– Месье, мадам! – голос снаружи раздается быстро, быстрее, чем Тиерсен вслепую нащупывает кнопку вызова диспетчера на панели. – Вы в порядке?

– Трос же не оборвался, конечно, в порядке, – Тиерсен задирает голову на звук.

– Только не волнуйтесь, – в голосе чувствуется явное облегчение. – Это маленькая неприятность, наш мастер за пару минут все починит. Расслабьтесь и подождите. Буквально несколько минут, – голос уже отдаляется, но Тиерсен вздыхает совсем не с легкостью.

– Знаю я этих мастеров и эти лифты. Мы как-то застряли с мамой и Селом в одном отеле… В общем, минут двадцать у нас точно есть. Вот и время поговорить, – Тиерсен вздыхает еще раз. – Надеюсь, ты не хочешь в туалет. А то с Селом тогда неловко вышло… – он замолкает, чувствуя пальцы Цицеро на своей щеке.

– Заткнись, – тот резко шепчет ему на ухо, прижимаясь к груди, обнимая одной рукой за шею. – Цицеро не будет обсуждать с тобой свой уход, глупый Тиерсен! Но ты можешь уйти с Цицеро. Ты ведь уйдешь с Цицеро? – и в этом тоне столько тщательно скрываемой надежды, что у Тиерсена неприятно щекочет под ребрами.

– Цицеро, пожалуйста, – он аккуратно берет маленького итальянца за запястье, но тот рывком высвобождает руку, хватает Тиерсена за подбородок, покрывает смазанными поцелуями его щеки.

– Уйди-уйди-уйди с Цицеро, Тиер-рсен, Тиер! Брось их всех! У тебя есть Цицеро, зачем тебе они?! И Цицеро всегда будет с тобой, не будет тебя обманывать, не будет лгать, будет делать все, что ты хочешь… – грубые пальцы скользят по пуговицам, расстегивая их, Тиерсен чувствует мокрые поцелуи по шее и между ключиц. – Мы будем убивать, будем убивать за просто так, весь мир зальем кровью, Тиерсен и Цицеро, Цицеро и Тиерсен! И никто не нужен, не нужна вера, – сколько тоски в этом, – Цицеро будет верить Тиерсену, и ничего не нужно, не нужно больше, – сколько боли.

– Цицеро, – Тиерсен берет его за плечи, отстраняя, и сглатывает тяжело. – Пожалуйста, не заставляй меня выбирать.

– Тебе и не нужно выбирать, мой милый Тиерсен, – голос мягкий, нежный, ласковый, и Тиерсен резко оборачивается на него. – Здесь слишком темно, ты не находишь? Но теперь мне хватит сил на небольшой… фокус, – пара мелких лампочек на зеркале загорается, но Тиерсен видит легкую тяжесть на лице Марии, на долю секунды.

– Что?.. – Цицеро следит за взглядом Тиерсена. – Что она здесь делает?! – сразу отталкивает его от себя, так сильно, что Тиерсен от неожиданности чуть не теряет равновесие, легко ударяясь спиной о противоположную стенку. Но Цицеро выхватывает свою беретту моментально, и Тиерсен сразу поднимает руку:

– Не смей здесь стрелять!

– Он и не будет, Тиерсен, – мягко отвечает Мария. Ее сочные красные глаза чуть поблескивают в совсем слабом свете. – Он не может, – она легко шагает вперед, и замерший Тиерсен понимает, что Цицеро и в самом деле не спускает курок, только сжимает пистолет почти отчаянно, только напряжен весь, стискивает зубы, и запястье у него начинает чуть дрожать. – Когда матери огорчают своих детей, – Мария протягивает руку, касаясь пальцев Цицеро, и Тиерсен слышит сорвавшийся болезненный вздох, видит, как дрожь идет выше, к плечу, – те очень сердятся, очень злятся, – Мария скользит ладонью по запястью, под рукав пальто, и Цицеро, кажется, начинает дрожать весь, – даже могут желать матери смерти, но никогда, никогда не убьют ее, – она проводит пальцами по руке Цицеро, и тот, всхлипнув, опускает ее медленно.

– Мне что-нибудь?.. – Тиерсен говорит негромко, но Цицеро его явно не слышит.

– Нет, – Мария за него качает головой. – Здесь он не может убежать. И не будет сопротивляться: он растратил много ненависти с первого дня. Остались только вопросы.

– Я отвечал на них, – Тиерсен хмурится, пока Мария невесомо гладит Цицеро по плечу, и тот дрожит уже крупно, хрипло вдыхая. Конечно, не ей же приходилось все это выслушивать.

– Что эти ответы, когда видишь подтверждение своими глазами, – Мария говорит отстраненно. – Ему не нужны слова. Ему нужно… увидеть.

– Действительно, а я о чем говорил весь месяц… – Тиерсен отвечает грубо, его довольно сильно раздражает, что он оказывается крайним.

– Ему нужно было пережить это и пережить одному, – холодно говорит Мария, быстро теряя к Тиерсену интерес.

– Одному? – Тиерсен возмущенно поднимает брови.

– Скажи ему, что я его прощаю, – но Мария тоже перестает слушать Тиерсена, проводя пальцами по шее Цицеро, сдвинув воротник.

– Цицеро, – Тиерсен говорит чуть громче, привлекая его внимание. Маленький итальянец не поворачивается к нему, но вздрагивает, кажется, все-таки слышит. – Она сказала… Сказала, что… – Тиерсен замечает скользнувший по нему взгляд Цицеро, требовательный, ему так хочется услышать, так не хочется отрываться, так хочется закрыться, и все это одновременно, ему так плохо сейчас, и Тиерсен чувствует это почти физически. – Сказала, что просит прощения. Просит прощения за ту ложь, которая была необходима. Она боялась испугать тебя.

– Ты отвратительный переводчик, Тиерсен Мотьер, – Мария резко поворачивает голову, но Тиерсен только пожимает плечами. Может быть, вечные существа и много знают о своих вечных вещах, но о том, как утешить одного маленького смертного, Тиерсен знает лучше всех них. И вымученный вздох, почти всхлип, сорвавшийся у Цицеро, – это первый шаг к новой вере, это, а не очередной крик. Тиерсен Мотьер не хочет выбирать никогда больше и знает кое-что о любви. И этого достаточно, чтобы солгать сейчас.

– Она бы никогда не испугала Цицеро, – шепчет маленький итальянец, вглядываясь в красные глаза. – Но она сделала ему так больно… Так часто делала больно…

– Иногда вера – это больно, – спокойно говорит Мария, и теперь Тиерсен повторяет за ней. – Но если ты захочешь, это не будет больше больно…

– …если ты позволишь мне, – Мария говорит это, зная, что тот, кому это больше всех нужно, ее не услышит, и легко касается пальцами щеки Цицеро, и мягко – губами губ.

Стон тихий, подавленный, и он теряется в грохоте упавшего пистолета. Так же, как и Цицеро – абсолютно потерян сейчас, едва отвечает на скромные касания губ, плотно зажмурившись. Его пальцы так напряжены, будто он хочет взять Марию за плечи, но не смеет, и Тиерсен мельком думает, что ему еще только не хватало отвести ногу назад, чтобы это окончательно стало похоже на счастливую сцену воссоединения возлюбленных из какого-нибудь фильма. Но Цицеро явно ни о чем таком не думает, вообще вряд ли думает сейчас, и Тиерсену остается молча наблюдать, как таким странным путем его жизнь, кажется, возвращается в прежнее русло.