Текст книги "Я без ума от французов (СИ)"
Автор книги: Motierre
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 38 страниц)
Альвдис смотрит на Лодмунда и улыбается, протягивая руку. И тот, помявшись немного, берет ее ладонь и тоже пробует так быстро, через минуту входя во вкус, глядя, как взметается юбка Альвдис, как она отстукивает каблуками и приоткрывает губы, пытаясь повторять за Цицеро. Это что-то дикое и жаркое, и даже Селестин, отойдя к столу, отбивает ритм несознательно ногой, пригубливая пунш. Но качает головой, когда Тиерсен подает ему руку, и не успевает понять, как брат вытаскивает его в центр гостиной, ловко сжимая запястье, и разворачивает, словно девушку, смеясь. Это скорое безумие, и, наверное, Селестин перебрал с пуншем, потому что он слишком быстро забывает о том, что вовсе не собирался в этом участвовать, и только чуть треплется идеальная прическа, когда он выдыхает жарко и сталкивается с Тиерсеном спинами, затылками, чтобы через секунду закружить Альвдис, обхватывая ее за талию. Кровь все сильнее бьет в ушах, и это все молча, только музыка шумит так громко, и легкие касания кожи через одежду обжигают, кому бы они ни принадлежали. Это танец, дикий танец, и они все следуют ему быстро, открыто, до сорванных вздохов и влажных висков, до раскрытых губ и распахнутых глаз.
Они останавливаются как-то неловко, когда кончается пластинка, и резко замечают собственное частое дыхание, слишком откровенные запахи тел, слишком интимную близость, которую делили только что. И каждый чувствует себя словно нашкодившим ребенком, опуская глаза, успокаивая дыхание, чуть отступая в свободную сторону. Каждый, кроме Цицеро, разумеется. Тот только смеется.
– Цицеро же говорил, что это будет весело! – он по-детски непосредственен, и Тиерсен поднимает глаза, встречая его горячий желтый взгляд, и улыбается. Они все переглядываются и начинают смеяться негромко, и от этого проходит еще тепло по разгоряченным телам. Пожалуй, кое в чем Цицеро все-таки был прав. Они действительно чувствуют себя… семьей сейчас, и нечего стыдиться своих братьев и сестры. И поэтому короткое напряжение проходит, когда Альвдис и Лодмунд падают на диван, и он обнимает ее за плечи, легко целуя в ухо. Тиерсен открывает окно и вдыхает глубоко свежий воздух, пахнущий озоном. Слабый дождь еще идет, и Тиерсен довольно высовывает голову под падающие капли, дыша всей грудью. И он совсем не смущается, когда Цицеро обнимает его за талию, утыкаясь носом между лопаток, только накрывает его руки на животе своими. Селестин выдыхает сильно и поправляет короткую челку.
– Что поставить теперь? – он подходит перебрать пластинки.
– Что-нибудь поспокойнее, – просит Альвдис, прижимаясь к плечу Лодмунда.
Селестин находит подходящую пластинку, ставя ее и прикручивая громкость. Он наполняет еще бокал, Тиерсен озаботился тем, чтобы большой чаши пунша хватило на вечер. На самом деле у них есть еще вино, и, конечно, они достанут его позже, но не сейчас. Тиерсен поворачивается, прислоняясь поясницей к подоконнику, и с его волос по вискам стекают капли воды; он обнимает Цицеро за плечи, целуя его затылок и протягивая руку взять у брата бокал. Селестин ворчит шутливо, раздавая пунш всем, и сам опускается в кресло, совсем не такой серьезный, как обычно, и даже снимает пиджак, расстегивая воротник рубашки. Позже они открывают подарки: Тиерсен давно собирался приобрести Альвдис и Лодмунду собственное огнестрельное оружие, и Цицеро счел эту вечеринку хорошим поводом купить парочку пистолетов. И никаких вопросов, откуда они: у него всегда был талант заводить случайные и опасные знакомства рядом с оружейными магазинами. Хотя… не только там, вообще везде. И Тиерсен благодарно смотрит на маленького итальянца, потому что у него самого на это ни за что бы не хватило времени. И он не считает, что стоило тратиться на что-то для него, но Тиерсен любит ножи и, пусть и хочется отругать Цицеро за расточительность, он видит блеск в желтых глазах и решает этого не делать. В их доме ни хороший нож, ни хорошая книга лишними не будут, тем более что чтение вместо сна – хоть какой-то отдых.
Они все говорят негромко и громко еще долго, о важном и неважном, о смерти и оружии, о смешном и серьезном. Не о Боге сегодня, но не всегда нужно говорить о том, что и так очевидно. Они просто поймут эту очевидность позже, думает Цицеро, забираясь с ногами на подоконник. Маленький итальянец точно знает, что все идет именно так, как и должно.
Тиерсен прижимает к себе смятое белье, поверх которого лежит пистолет, и смеется, вспоминая, поставлен тот на предохранитель или нет. Карабин висит на ремне за его плечом, и Тиерсен пересчитывает им, наверное, все повороты темного дома.
– А куда мы идем, Тиер-рсен? – Цицеро тоже спотыкается в темноте и смеется негромко. Они ужасно напились, но Тиерсен помнит о данном обещании и теперь идет по галерее второго этажа, вспоминая, какая дверь им нужна.
– Понятия не имею, – отвечает он громким шепотом и толкает одну из дверей, не находя за ней ничего похожего на ту ужасную спальню.
– Отлично! Значит, не заблудимся! – смеется Цицеро, натыкаясь на него и едва не расплескивая вино из бутылки, которую прихватил с собой.
– Да чтоб тебя! – Тиерсен закрывает очередную дверь. – Я сейчас лягу прямо тут!
– Ну уж нет, ищи Цицеро постель! – маленький итальянец больно щиплется, и Тиерсен открывает новую дверь, наконец-то облегченно выдыхая.
– Все, пришли, – он заходит внутрь и сваливает белье и оружие на постель. Альвдис уже прошлась тут со шваброй, и комната выглядит чистой, но лампочки здесь предсказуемо не вкручены, и Тиерсен отдергивает длинные занавеси, пропуская слабый лунный свет.
– А почему Тиерсен не говорил Цицеро о такой восхитительной комнате?! – маленький итальянец оглядывается потрясенно. Ему сразу нравятся высокий потолок и зеркала повсюду. И многообещающе огромная мягкая кровать уже без снятого Альвдис драного полога.
– Может быть, из-за них? – Тиерсен кивает на парочку мрачных гаргулий в стенных нишах.
– О! А они нравятся Цицеро! – он подходит и наклоняется, заглядывая в каменные глаза и передразнивая злобное выражение морды с раскрытой пастью.
– Ну нет, пожалуйста, не делай так, – Тиерсен морщится. – Я и так тут заснуть не смогу.
– Посмотрим-посмотрим… – бормочет Цицеро себе под нос, и, пошатываясь, открывает дверь в ванную, тут же восхищенно присвистывая. – Да в такой ванне Цицеро утонуть может! Нет, Тиерсен – порядочный эгоист! – он капризно кривит губы, поворачиваясь. – Прятать от Цицеро такое роскошество!
– Ладно, считай это моим тебе подарком, – Тиерсен подходит и целует его в уголок рта.
Цицеро отстраняется и снова заинтересованно смотрит на постель. Он и так знает, что хорошо постарался сегодня, и считает такую комнату достойной наградой. И стягивает жилет и отпивает еще, пока Тиерсен расстилает белье и убирает оружие.
– Завтра перенесем вещи, – говорит он, взбивая подушки. – А сегодня… кстати, я еще обещал поговорить с тобой сегодня.
Цицеро довольно заваливается на постель, вытягиваясь.
– Цицеро все равно не будет спать, пока не прикончит эту бутылку! – он смеется, и его глаза блестят в темноте. Но Тиерсен раздевается сначала и только после садится на постель, скрещивая ноги. Цицеро ложится на бок и смотрит на него с легким любопытством. И Тиерсен отмечает, что кровать в этой спальне действительно шикарная, на ней полно места, и, может быть, Цицеро наконец-то не будет сталкивать его к краю во сне.
– Слушай, ты и правда иногда бываешь слишком громким. И это… не всегда приятно другим людям, – Тиерсен говорит неторопливо, забирая у Цицеро бутылку и отпивая.
– Пф-ф! Это не нравится Тиерсену или только другим людям? – Цицеро тоже садится и стягивает рубашку через голову.
– Н-нет, – Тиерсен запинается, видя, что Цицеро оставил сорочку, и теперь шелк легонько прилипает к горячей коже, – мне это нравится, мне очень нравится, но когда мы не здесь, тебе стоит быть потише.
– Но это скучно, Тиерсен! – Цицеро стягивает брюки, почти не поднимаясь, и кидает их куда-то в темноту. Аккуратно складывать вещи он тоже не умеет. – Цицеро должен делать то, должен это, должен быть тихим в миллионе мест, это скучно!
– Да, скучно, – машинально повторяет Тиерсен и встряхивает головой. – Нет, подожди. Я уже говорил, что мы должны быть ответственными. Мы живем здесь не одни и… Что ты делаешь?
– Напоминаю, – сосредоточенно отвечает Цицеро, как-то резко придвинувшийся ближе. Он ласкает пальцами крепкий пресс Тиерсена и, пусть у него самого и нет таких твердых мышц, не испытывает зависти, ему нравится и наблюдать за этим сильным телом, идеально приспособленным для их служения, словно за искусным живым механизмом.
– О чем? – негромко спрашивает Тиерсен, поднимая руку, поглаживая плечо маленького итальянца.
– О том, что любит Тиерсен, – Цицеро гладит низ живота и двигается еще ближе, как-то по-детски утыкаясь в широкую грудь и проходясь по темным волосам языком.
– И что же я люблю?
– Тиерсен любит, когда громко, – Цицеро утверждает уверенно, прикусывая слабо сосок. – Тиерсен любит, когда честно, – он поднимает взгляд, и Тиерсен сглатывает, отставляя бутылку на пол.
– Нечего сказать, ты прав, – он улыбается слабо, как-то осторожно склоняясь, обнимая Цицеро за талию, кладя ладонь ему на шею. – Но иногда мы должны…
– Цицеро не такой дурак, он понимает, почему Тиерсен… – маленький итальянец легко хмурится. – Тиерсен стыдится своего Цицеро?
– Нет, – Тиерсен понимает вдруг, что его огорчает этот глупый разговор. Ну как объяснить своему безумцу, что он не прав, когда так искренен и открыт?
– Цицеро может быть… тише, если Тиерсен прикажет ему, – маленький итальянец отводит взгляд, и Тиерсен не знает, опять он использует этот прием, чтобы получить то, что хочет, или действительно расстраивается.
– Я… А, к черту, – шепчет Тиерсен, опуская голову ниже. – Я с ума схожу, когда ты кричишь для меня. А на самый крайний случай у тебя есть много красивых платков, – он потягивается совсем близко и медленно касается губ Цицеро, смотря, как тот прикрывает глаза, тихо подаваясь навстречу.
Поцелуй долгий и не слишком откровенный, с кисловатым привкусом вина, но Тиерсен заводится даже от него, сминая шелк в пальцах. И вздыхает жарко, когда Цицеро двигается еще ближе, приподнимаясь и заваливая его назад. Тиерсен открывает губы сильнее, пропуская язык Цицеро глубже, и скользит ладонями ему по бедрам, задирая пропитавшуюся запахами пота и мускуса сорочку. И останавливает руки на заднице.
– Эй, а где эти… эротичные трусики? – Тиерсен отстраняется и смеется негромко.
– Они были липкими, Цицеро было неудобно, – маленький итальянец опирается на плечи Тиерсена и тоже хихикает. Тиерсен со смешком запрокидывает голову, и Цицеро тут же пользуется этим, искусывая шею грубо, до пятен от зубов, всасывая кожу, и его губы быстро чуть припухают от дневной щетины.
Они переплетают ноги, прижимаясь друг к другу, и это так привычно, но почему-то сейчас очень сладко, и Цицеро полностью успокаивается. Его Избранный снова ласков с ним, и все в порядке.
Тиерсен поглаживает его задницу и целует раскрасневшиеся губы и коротко, и глубоко, и у него, возбужденного запахами, алкоголем и этой чертовой сорочкой, быстро снова встает от всего этого. И он резко переворачивает Цицеро, придавливая его к постели за плечи, смотря в блестящие желтые глаза.
– Я опять тебя хочу, – шепчет с хрипловатым смешком и приподнимается, разводит Цицеро колени, поглаживая.
Цицеро не считает нужным говорить о том, что тоже хочет, и только расслабляется согласно. Но Тиерсен все равно думает, что так будет суховато, пусть Цицеро и легко вспотел после танцев, и смеется снова, потягиваясь через него.
– И стоило стелить белье, – Тиерсен берет бутылку и отпивает жадный глоток, тут же резко приподнимая Цицеро за бедро и обливая его между ног прохладным вином. Оно охлаждает разгоряченную кожу, но не слишком, именно так, чтобы было хорошо, и Цицеро тянется сам и пьет много, до влажных дорожек ото рта, и Тиерсен ставит бутылку куда-то вбок, слизывая эти мокрые потеки, мягко вталкиваясь сразу наполовину. Цицеро слабо стонет, перехватывая губами его губы, и хватает больно короткие волосы на затылке, нелепо задирая ноги.
Тиерсен двигается с легкой осторожностью, но Цицеро довольно растянут, чтобы можно было быстро войти целиком, и он прижимается к влажной шее губами, краснея чуть от слитного стона, когда они оба чувствуют, как глубоко и полно. Цицеро раскрывает губы и замирает на какую-то секунду, сжимая пальцы на ногах непроизвольно, чувствуя сильные толчки на всю длину, и снова стонет, хватаясь за край постели над головой. Тиерсен отклоняется немного назад и жестко двигает бедрами, опираясь на покрывало. И думает, что, правда, к черту все это, когда Цицеро так вскрикивает под ним, жмуря глаза. Если бы у Тиерсена был хоть какой-то опыт с такой острой чувствительностью в постели, он бы, может быть, плюнул и просто зажимал Цицеро рот. Но это совершенно невозможно, когда тот так открыто похныкивает, и от него так пахнет… Тиерсен наклоняется полизать влажные волосы под мышкой, и Цицеро все-таки обхватывает ногами его поясницу, подаваясь бедрами вверх. У него не стоит сейчас, но, кажется, от этого совсем не хуже, судя по бледно-розовым пятнам румянца даже на шее.
Тиерсен толкается быстро, сам прикрывая глаза, прогибаясь в спине, и Цицеро трется спиной о покрывало с каждым резким движением, не сразу понимая, что что-то не так. Только когда его собственные ладони оказываются по обе стороны от головы, он соображает, что Тиерсен выбрал слишком большую амплитуду.
– Тиерсен! – маленький итальянец пытается перелечь на прежнее место, но Тиерсен толкает его сильным движением обратно. – Тиерсен, стой! – Цицеро неловко и слишком быстро выворачивается, садясь, и Тиерсен теряет равновесие, распахивая глаза, скользя ладонями и инстинктивно упираясь ему в грудь. – Ангх! – Цицеро не удерживается на краю, но вскрикивает не от удара о пол: это совсем не больно. А вот спину о деревянное основание кровати он ссаживает хорошо.
– Ох, извини! – Тиерсен смеется и наклоняется, протягивая руку. – Не больно ударился? – но Цицеро только ругается приглушенно и пинает кровать пяткой; его сорочка нелепо задрана до груди, и в голову Тиерсена приходит одна идея. – Иди-ка сюда, – он резко хватает Цицеро за ноги и подтаскивает ближе, поднимая его немного неудобно, прижимая поясницей к постели и чуть нажимая под коленями, разводя их шире.
– Что еще Тиерсен хочет? – Цицеро пытается извернуться, это слишком беззащитная поза даже перед его Избранным, и он чувствует себя неуютно.
– Доверься мне, сердце мое, – Тиерсен снова ловит его ногу и поднимает, целуя родинку под косточкой на лодыжке. И Цицеро, подумав, позволяет ему задрать свой зад выше, до самого края матраса, и ложится на лопатки, прижимаясь к постели. Тиерсен обводит его бедра ладонями и встает на пол, опираясь коленом на кровать.
– Ты такой открытый, – он нежно гладит кончиками пальцев раскрытый вход, сплевывает немного, размазывая слюну, и оттягивает свой член, вталкивая его на две трети. И Цицеро не может удержать высокий стон, это неудобно, но так сильно и чувствительно, когда член Тиерсена вздрагивает внутри и прижимается почти больно. Тиерсен придерживает его у основания и вводит не слишком быстро, сам не сдерживая коротких тихих стонов. Цицеро тискает свои яйца и облизывает часто губы, закинув ноги почти до головы и втянув живот. И Тиерсен не может через минуту, опускается, почти падая, ударяясь коленями о пол, и прижимает Цицеро к себе. Маленький итальянец смеется, согласно обнимая его, и отталкивается от кровати обеими ногами, перекладываясь удобнее. Тиерсен немного смущенно касается губами его шеи и снова разводит бедра, входя свободно целиком.
– С кем еще ты был таким открытым? – спрашивает, часто дыша, накрывая сверху всем телом и двигаясь небыстро. Тиерсену даже не приходит в голову ревновать к прошлому, и он не понимает, насколько двусмысленным может быть его вопрос. Но дыхание сдерживать отчего-то сложнее, когда Цицеро тихо выдыхает:
– Ни с к-кем, Тиерсен, – краснея густо и прикрывая глаза, упираясь затылком в пол.
Тиерсен вздыхает и целует его в ухо, ускоряясь. Они любят друг друга тихо, только горячее дыхание срывается между раскрытых губ, и Тиерсен думает, что Цицеро в самом деле может быть негромким, и это тоже ему нравится. Но тоже, а не только.
Он чувствует животом, как встает член Цицеро от быстрых движений, и опускает руку между их телами, чуть-чуть подрачивая его, и предлагает:
– Хочешь наверх?
Цицеро согласно и благодарно выдыхает, переворачивая Тиерсена, соскальзывая с его члена, и оглядывается в поисках бутылки. Он потягивается за ней, подползая, и, когда возвращается, Тиерсен отмечает, как восхитительно его поднятый член оттягивает сорочку. Цицеро снова задирает ее, подрачивая себе, и льет вино между ягодиц Тиерсена, которые тот разводит пальцами, и пачкает паркет, но это совсем неважно. Они пьют еще немного, больше убрать сухость во рту, и Цицеро садится, разводя сильные бедра, покачиваясь перед тем, как войти грубовато, в несколько движений.
Тиерсен держит Цицеро за поясницу, пока тот сочно толкается, коротко постанывая. Член у него не такой большой, чтобы могло быть неудобно, когда они оба так возбуждены и расслаблены, хотя Тиерсен и не так хорошо растянут. Но их все сейчас более чем устраивает, потому что так чувствительно для обоих член трется внутри, и Тиерсен сам не выдерживает, вскрикивая. И еще минуту короткими движениями подаваться навстречу друг другу, ласкаясь языками, размыкая губы от тяжелого дыхания.
Цицеро отклоняется назад, двигаясь рвано, и Тиерсен чувствует сжатыми ногами, как напрягаются у него бедра. Тиерсен тянется и хватает его за задницу, помогая держать ритм, и стонет сам, когда Цицеро наклоняет голову, и промокшие у корней волосы падают ему на виски, и он сосредоточенно кусает губу, закрывая глаза. Тиерсен чувствует капли пота у себя на лбу и жаркое, пьяное дыхание у них обоих. Цицеро двигается все быстрее, выходя почти целиком и вбиваясь обратно. И дергается с хриплым вскриком, почти мучительно сводя брови, когда изливает себя. И это так сильно и открыто, что Цицеро выходит и входит еще несколько раз, зажимая пальцами член у основания, и хнычет, утыкаясь Тиерсену в плечо.
– Тш-ш, тише, – Тиерсен целует его в висок, и Цицеро, отдышавшись, приподнимается. Это секундная открытая слабость, которую они делят на двоих и никому больше не позволят видеть.
Цицеро облизывает губы, ему очень хочется пить, но он только поглаживает свой член, весь в полупрозрачной сперме, стоя на четвереньках над Тиерсеном. Тот касается волос Цицеро ладонью.
– Сладкий мой… – шепчет и сжимает свой член, отводя рыжие пряди со щеки, вглядываясь своими невыносимо темными глазами. Цицеро наклоняется и медленно лижет губы Тиерсена. И опирается мокрой рукой на пол, поглаживая второй его шею. Тиерсен дрочит себе быстро, прихватывая волосы Цицеро, и кончает через минуту, отпуская себя, смотря в золотые глаза. Цицеро опускает руку и гладит горячую головку, чувствуя, как тугие струйки бьют ему в пальцы. Тиерсен загнанно дышит, почти больно прогнувшись, и маленький итальянец целует его чуть глубже, тихо обласкивая чувствительный член, пока последние капли не стекают на живот.
– У нас еще есть вино, Тиерсен, – Цицеро отстраняется, когда Тиерсен успокаивает дыхание, и садится рядом, вытирая руки о сорочку. И тянется, берет бутылку, покачивая и пытаясь разглядеть, сколько еще осталось. Тиерсен садится с трудом, дожидаясь, пока он напьется, и отпивает сам.
– Мало, – он с сожалением запрокидывает бутылку, допивая уже нагревшееся вино двумя сочными глотками. – Я сейчас еще схожу, – но снова вытягивается на полу, поглаживая коротко себя по груди, предлагая Цицеро лечь, но тот отрицательно мотает головой, стягивая окончательно промокшую сорочку и ложась животом на прохладный пол.
– Ф-фух, – он утыкается лбом и пытается прижаться к паркету всем разгоряченным телом. – Так жарко! С тобой Цицеро даже этой французской холодной зимой не замерзнет! – поворачивает голову и смотрит игриво.
– Я с тобой никогда не замерзну, – улыбается Тиерсен и тоже поворачивается, прикрывая глаза, наощупь находя выступающую скулу и поглаживая ее. – Масло в огонь.
– Что? – Цицеро слегка приподнимается.
– Ничего, – Тиерсен сонно вздыхает и гладит его еще, пока не опускает руку и меньше, чем через минуту, начинает дышать глубоко и размеренно.
– Тиерсен? – Цицеро хочет толкнуть его, но почему-то передумывает. И с трудом поднимается: кожа немного прилипла к паркету, и тело такое тяжелое. – И почему Цицеро должен таскать Тиерсена? – он ворчит несильно и тихо, аккуратно подхватывая Тиерсена на руки и поднимая, хотя это и не так легко. – Цицеро ему не жена! – он опускает Тиерсена на постель и ложится рядом, решив, что для покрывала слишком жарко. Тиерсен тут же сонно отворачивается, обнимая подушку, словно вымотанный долгим днем ребенок, и Цицеро вздыхает, но сам довольно вытягивается на покрывале. Все тело тепло и сладко ноет, и сон обещает быть приятным. И он разморенно зевает, закидывая руки за голову, и уже через несколько минут засыпает и переворачивается, утыкаясь носом в спину Тиерсена, и тот вздыхает немного, почти не просыпаясь, и ворочается чуть, находя пальцы Цицеро и сплетая со своими. Как и сотни ночей до этого.
========== V. ==========
Тиерсен прикрывает за собой дверь и застегивает брюки, посмеиваясь. В утреннем стояке ему нравится одна вещь: если Цицеро просыпается раньше, то любит подкатиться, положив голову на плечо, и потискать его член. Чаще это просто ленивые утренние ласки, иногда они перекладываются и балуются в шестьдесят девятой, изредка Цицеро не выдерживает, с хрипом утыкается носом Тиерсену между лобком и бедром и кончает ему в рот, совсем редко они еще лежат и ласкаются после. Но, в любом случае, Тиерсен отлично просыпается от всего этого, естественно, куда лучше, чем от кошмаров. И ему не хочется думать, что когда-нибудь это станет обыденным. Он никогда не жил с кем-то так долго до Цицеро, кажется, его рекордом были два месяца, после которых он ощутил сильнейшую потребность спрятаться где-нибудь и не выходить оттуда, хотя та девушка ему действительно нравилась. Но Тиерсен не мог и не хотел ограничивать себя ни в чем, выбирать волосы из слива, обсуждать завтраки, ждать нанесения макияжа перед каждым выходом из дома, ссориться по ночам из-за одеяла и постоянно знать, что он в квартире не один.
И сейчас это странно, потому что Тиерсен находит длинные рыжие волосы не только в ванной и на щетках, вообще повсюду, потому что спать рядом с Цицеро – адская пытка, потому что, даже если закрыть глаза и представить, что никого рядом нет, он все равно будет слышать маленького итальянца, с утра до вечера, с перерывами на пару минут, дожевать бутерброд или дочитать страницу. И Тиерсен догадывается, что Цицеро тоже никогда не был… “в серьезных отношениях”, и ему это тоже должно быть неудобно. Их обоих слишком много, они занимают слишком много места, им приходится считаться друг с другом и уступать, слишком много уступать. И они почему-то это делают, молча, изредка вяло ругаясь. Это все не из-за одного же секса, в самом деле, если только было когда-то давно. Может быть, немного из-за “Что, уже нашел покупателя на мою душу, сердце мое?”. Или чуть-чуть из-за “Цицеро должен показать тебе что-то потрясающее, Тиерсен! Но закрой глаза, закрой-закрой!”. Или из-за веры. Или из-за смерти. Из-за смешавшихся запахов оружейного масла и ладана от пальцев. И пока что это не было и не могло быть обычным и скучным, в одну сторону или друг на друга, в огне или адском пекле.
Это все мелькает секундной утренней мыслью в голове Тиерсена, пока он спускается по лестнице, почесывая грудь и думая, что надо бы принять душ. Но после того, как он напьется холодной воды на кухне и вернется наверх. Запах кофе настораживает его чуть: сейчас слишком рано, чтобы кто-то еще поднялся, даже вечно энергичный Цицеро предпочел еще поваляться в постели, выиграв у Тиерсена это право: сегодня на кону короткого утреннего соития была необходимость тащиться за водой, а маленький итальянец очень не хотел вставать. И не сказать чтобы Тиерсен по итогам остался недоволен, но вот встретить на кухне свежего, аккуратно одетого и чисто выбритого Селестина – не самый приятный сюрприз.
– Судя по твоему виду, у тебя была замечательная ночь, – тот улыбается насмешливо, пригубливая кофе. – А судя по запаху, – втягивает воздух нарочито сильно, – еще и прекрасное утро.
– Будешь ехидничать – не посмотрю, что уже взрослый, уши надеру, – Тиерсен улыбается в ответ, открывает холодильник, находя в нем предусмотрительно оставленную бутылку с водой, и, подумав, достает еще и ледяную бутылку пива. Он не понимает, как брат умудряется всегда выглядеть так, будто ему через полчаса встречаться с президентом. Нет, конечно, Тиерсен видел его разным, и растрепанным, и мокрым от пота, и уставшим, но большей частью Селестин – “маленькое семейное совершенство”, от идеально уложенных волос до кончиков подпиленных и отполированных ногтей на ногах, скрытых под дорогими носками и блестяще начищенными ботинками. А все, что досталось Тиерсену от этого семейного таланта держать всю жизнь в идеальном порядке – стремление к чистоте в доме и умение находить необходимые вещи в нужный момент, вроде бутылки пива в холодильнике с утра.
– Что ты встал так рано? – спрашивает Тиерсен, садясь на стул напротив брата.
– У меня сегодня встреча днем, а мне еще надо привести себя в порядок, – Тиерсен смотрит на невозмутимого Селестина с сомнением. – Нет, ты же не думаешь, что я не сменю костюм? – Тиерсен думает о том, что может носить рубашку три дня подряд и, если так сложится, после заявиться в ней к клиенту, и это немного забавно. – Но, раз уж мы пересеклись, я потрачу еще минут, – Селестин смотрит на часы, – десять на разговор. Я встречаюсь с человеком, которого ты должен будешь убить.
– Обязательно я? – усмехается Тиерсен, но Селестин не улыбается.
– Мне бы хотелось. Тогда это будет почти моими руками. Видишь ли, это… несколько личное дело. Не только личное, конечно, я бы не стал тратиться просто на какие-то разногласия, – Тиерсен понимающе кивает: деньги всегда были слабостью Мотьеров вообще и Селестина в частности. Сам Тиерсен, видимо, унаследовал только половину этого интереса: тратить деньги с удовольствием он умеет куда лучше, чем копить их и наслаждаться суммой на банковском счету. – Мы планируем расширяться, нашли клиентов за рубежом, и, в общем, что касается работы, у меня все прекрасно… было бы, если не считать того, что у наших любимых дядюшек возникли проблемы с их политической карьерой, у Серафена, если быть точнее. И, в общем, сейчас они с Лефруа решают, продавать мою фирму или отмывать через нее деньги, – Тиерсен знает, что отцовская фирма принадлежит их дядям куда больше, чем Селестину, но брат всегда был откровенным собственником. Еще одна семейная черта. – И, как ты понимаешь, меня ни то ни другое не устраивает. И поскольку повлиять на их решение напрямую я никак не могу, – Селестин отпивает еще кофе, и Тиерсен только замечает тонкие линии синяков у него под глазами, – меня вполне устроит какой-нибудь несчастный случай. Никогда бы не подумал, что ты мне понадобишься, особенно в этом ключе, но… И, конечно, это будет стоить хороших денег. За каждого.
– Эта фирма правда стоит таких расходов? – спрашивает Тиерсен. Он еще не осознает полностью, что именно просит его брат, с утра думается немного тяжело, но, в общем, ему так или иначе никогда не нравилась его семья. Они с Селестином были друг у друга, и этого было достаточно. А в бесконечных списках остальных родственников, живущих от севера Франции до юга Италии, Тиерсен все равно всегда путался.
– Это же моя фирма, – Селестин пожимает плечами. – То, на что я работаю, то, во что я вкладываюсь, то, от чего получаю доход. И, как видишь, мне двадцать пять, а я имею собственное жилье в обеих странах, смог купить тебе этот дом, могу нанять тебя…
– Потому что ты Мотьер, – Тиерсен говорит это не уничижительно, просто констатирует факт. Они оба могли бы вообще не работать, но Селестина не устраивает не иметь ничего своего, а Тиерсен просто не вписывается во внутренние домашние правила. – Любое желание по щелчку пальцев: лучшие образование, работа, женщины, выпивка и все такое, – он с сомнением смотрит на бутылку в своей руке.
– Да я уж вижу, – брат оглядывает его с таким же сомнением, и через секунду они смеются, Тиерсен громко, Селестин сдержанно, но оба – искренне.
– Ладно, если серьезно, согласись, что всем этим ты обязан отцу, который отправился на тот свет ровно после того, как ты закончил университет. И вовсе не тому, что ты пару лет “вкладывался” в свое “детище”.
– Да как угодно. Главное, что эта фирма пережила войну и меня должна пережить. Так что просто сделай так, чтобы я никогда не услышал: “О, Сел, крошка, пошел вон отсюда”.
– Не уверен, что смогу исправить что-нибудь в твоей личной жизни… – Тиерсен усмехается. – Но за это возьмусь, почему нет. Это должно быть… интересным. Но никакой рассрочки!
– За вычетом твоих долгов и рассрочка не понадобится, – бормочет Селестин, но сразу улыбается. – Шучу, братец, для родственников у меня все по первой просьбе и только самое лучшее. И, пожалуйста, побудь этим лучшим. Но ты сам знаешь, – Селестин открывает свой кейс и достает из него толстый конверт. – Здесь бесценные детские воспоминания, информация о семьях, адреса, списки увлечений и все прочее. Если этого не хватит, можешь звонить. И я не буду торопить со сроками, но, сам понимаешь, чем скорее, тем лучше, – он поднимается. – Так, кажется, это все. Меня ждет Лефруа. Бессмысленная встреча, но, по крайней мере, я тяну время, – Селестин протягивает руку, и Тиерсен легко пожимает ее, чувствуя тонкую кожу на почти хрупкой холодной ладони. Он мог бы сжать пальцы сильнее, но братья уже давно перестали демонстрировать друг другу свое превосходство в мелочах. Да и, может быть, Тиерсен и недостаточно умен, но мозгов не противопоставлять грубую силу интеллекту ему хватает.
Селестин скоро хлопает входной дверью и заводит машину, и уже через несколько минут Тиерсен остается в тишине дома в компании бутылки пива и конверта. Он вскрывает его не слишком аккуратно, доставая блокнот, стопку пронумерованных фотографий и – о Боже, у Селестина всегда было отвратительное чувство юмора – детскую открытку. Тиерсен даже не помнит ее, но подпись “Любимым дядям Лефруа и Серафену от любящих племянников Тиерсена и Селестина” свидетельствует о том, что он, как минимум, принимал в этом участие. Хотя писал явно Селестин, у него даже в четыре года почерк был лучше, чем у Тиерсена в девять. И ужасный семейный портрет, нарисованный неловкой детской рукой, и не менее ужасное поздравление с днем рождения. Тиерсен передергивает плечами и переворачивает открытку обратной стороной, откладывая ее на стол. А вот в блокноте информации много, полезной и бесполезной, Тиерсен узнает о болезнях Серафена и о том, что его дочурка обожает цирковые представления, о том, что Лефруа сидит на амфетамине, и о том, что он не знает, что посещает один и тот же закрытый клуб вместе со своей дочерью. И еще кучу вещей – Селестин явно задумывался об этом давно, – вкладывая фотографии между теми страницами, которым они соответствуют.
