Текст книги "Я без ума от французов (СИ)"

Автор книги: Motierre

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)

– Или Цицеро пристрелит ее, если ты захочешь закричать, – он тихо смеется и кладет подбородок ей на плечо. – Ты счастливый человек, у тебя есть выбор!

– Тише, – Тиерсен знает, как сильно Цицеро хочется поиграть еще, но у них действительно слишком мало времени, в сумме не больше получаса, до того, как наблюдательный Лефруа сначала заметит, что брата и его супруги нет слишком долго, а потом начнет беспокоиться. И лучше бы перейти к делу как можно быстрее. – Ты умный человек, Серафен, и, надеюсь, хорошо понимаешь, что живым отсюда не выйдешь, – Тиерсен отмечает, как Серафен начал чуть чаще дышать. Он молчит, но не от шока: тянет время, ждет, пока ему расскажут, в чем дело, хотя и явно нервничает, как всегда. – Так что я предлагаю закончить все быстро и никого не мучить. Как видишь, на столе стоит тарелка с печеньем, ты его ешь – мы никого больше не трогаем, отпускаем твою жену и тихо уходим. Все просто. Советую приступать.

– Там яд, верно? – Серафен размыкает сухие губы, он пытается вести себя спокойно и, естественно, никуда не двигается, надеясь начать разговор.

– Нет-нет, мы не работаем так грубо! – Цицеро широко улыбается. – Это просто печенье! Очень вкусное печенье, кстати! – конечно, он еще дома съел половину того, что напек Тиерсен.

– Тогда в чем подвох? – Серафен делает шаг назад, стараясь смотреть в обе стороны.

– Никакого подвоха, – Тиерсен пожимает плечами. – Ты ешь печенье, ты умираешь, твоя жена остается жива и здорова. Но если ты, – он замечает, как Серафен будто слегка расслабляется, – будешь тянуть время, мы ее убьем. А потом тебя. Мне лично не принципиально, как ты сдохнешь, для меня это плюс-минус определенная сумма, а вот для твоей супруги разница, думаю, есть.

Серафен молча стоит на месте несколько секунд, а потом неторопливо подходит к столу, поднимая одно печенье с тарелки – пальцы мелко подрагивают – и принюхиваясь к нему.

– Корица, – наконец заключает он. – Умно. Безобидна для большинства людей, смертельно ядовита для аллергиков вроде меня. Хорошо, допустим, – он опускает печенье обратно и коротко отряхивает руку о пиджак. – И допустим, что я не буду это есть.

– Отлично. Тогда мне позволить ему выстрелить, или ты предпочтешь нож? Не могу ничего посоветовать, и так и так выйдет быстро.

– Да как угодно, – Серафен дергает плечом, прислоняясь к столу. – Вы меня все равно убьете, так что мне нет разницы, будет она жить или нет, – он говорит так спокойно, но Тиерсен отмечает, как дрожат кончики его пальцев, хотя он и скрестил руки на груди, чтобы это скрыть. – Но по крайней мере это точно будет выглядеть как заказное убийство, а не за что вы там хотите это выдать. У меня вообще складывается ощущение, что моя дражайшая супруга с вами в сговоре, что-то она слишком спокойна для связанной.

Стефани мотает головой и мычит сквозь кляп, но Цицеро совсем легонько бьет ее дулом в висок, и она снова успокаивается. Ей-то жить точно хочется.

– Ты думаешь? – Тиерсен поднимает бровь. – Цицеро, – он кивает маленькому итальянцу, и тот легко толкает Стефани и сам спрыгивает со стола. Он грубо разворачивает ее лицом к себе, придерживая за плечо, и все еще держит ее на прицеле. – У тебя есть шанс передумать, – Серафен сжимает губы, он весь напряжен до предела. – Как хочешь, – Тиерсен встречается взглядом с Цицеро и кивает еще раз.

– Стоп, – Серафен не кричит это, только говорит торопливо, и Тиерсен следит за тем, чтобы Цицеро не сорвался. Но тот на удивление спокойно прижимает Стефани к себе, упирая дуло револьвера ей снизу в подбородок и вроде даже не собираясь стрелять. – Стоп. Хватит. Давайте сойдемся на том, что я вам поверил. И мы, конечно, можем договориться и обсудить все условия этого… дела.

– Нет, не можем, – отстраненно отвечает Тиерсен. Он не так уж внимательно слушает Серафена, заметив новый звук – слабый всхлип, так близко. Тиерсен взглядом показывает Цицеро, чтобы тот последил секунду за обоими Мотьерами, и поворачивается, резко открывая дверь. Малышка Элизабет, склонившаяся у замочной скважины, громко вскрикивает, но Тиерсен быстро и легко хватает ее за шею, втаскивая внутрь и снова захлопывая дверь. – Я не знаю, зачем вы пришли сюда, мадемуазель, – говорит он ей, крепко прижимая к себе, пока она слабо дергается, но больше не кричит – чувствует острое лезвие у своей шеи, – но вы точно сделали это зря. Итак, Серафен, условия становятся еще интереснее. Будешь торговаться и тянуть время, мы убьем их по одной. Будешь есть быстро – отпустим обеих. Только решай скорее, мне уже надоело ждать.

– Вы ведь не на самом деле говорите это, месье… Слышащий голос Ночи, – Серафен почти сразу меняет тон и говорит не слишком громко, смотря на Элизабет куда беспокойнее, чем на Стефани. – Мы-то знаем, что это игра, но вы совсем перепугали мне дочь, – он бросает короткий умоляющий взгляд на Тиерсена, тут же снова смотря в глаза Элизабет. – Все в порядке, детка. Это просто игра. Одна из наших игр, ты же знаешь. Сегодня мы решили поиграть с оружием и лентами, мы уже играли так, ты помнишь? – Элизабет почти конвульсивно содрогается в руках Тиерсена и снова всхлипывает. – Тебе понравился этот метатель ножей, и мне тоже, так что мы решили поиграть. Ты понимаешь? – Серафен тяжело выдыхает и опять смотрит на Тиерсена, молчаливо прося: “Пожалуйста”. Но тот только качает головой.

– Пожалуйста, – Серафен произносит это вслух. – Я не хочу, чтобы она видела. Лиз, что ты скажешь о том, чтобы надеть сегодня повязку на глаза? Как тогда, помнишь? – Элизабет снова крупно вздрагивает, и ее дыхание становится рваным.

– Никаких повязок, – уже немного раздраженно отвечает за нее Тиерсен. – Она будет смотреть, как ты сдохнешь. Или уже не будет. Если ты не поторопишься, я вырежу ей глаза.

– Ты больной ублюдок, – Серафен перестает пытаться исправить положение и почти шипит, у него ходят желваки на скулах от злости и невозможности ничего сделать для его Элизабет.

– Есть немного, – Тиерсен дружелюбно соглашается. – Итак, Серафен, ты еще можешь избавить своих женщин от смерти, – он поглаживает шею Элизабет, чувствуя ее сумасшедше быстрое сердцебиение. Она дышит так часто и сильно подергивается, и Серафен смотрит на нее, мучительно сглатывая.

– Пожалуйста, хватит! Ей нужно лекарство! Ты не видишь, что ей нужно лекарство?! – он срывается и хочет обойти стол, но Цицеро переводит на него револьвер и качает головой, сочувственно цокая языком. – Пожалуйста… – Серафен резко останавливается. – Я сделаю все, что вы скажете. Я заплачу любые деньги, во сколько угодно больше, чем вы получите за мою смерть. Любую просьбу, любое желание, я могу сделать для вас что угодно. Только позвольте сначала дать ей лекарство. Оно у меня в столе, там нет оружия. Я просто возьму таблетки и все.

– Они в столе, я запомнил. Ешь – и я дам ей их. Быстрее съешь – она быстрее получит свои таблетки, – Тиерсен чувствует очередной странный приступ Элизабет, но пока ничего не собирается с этим делать.

– Хорошо, хорошо! – Серафен уже кричит и хватает печенье с тарелки. Он не может удержаться и смотрит на него с какой-то паникой, но снова бросает взгляд на всю покрасневшую Элизабет, у которой в уголках глаз уже выступили слезы, и надкусывает печенье. Он прожевывает его целиком, как-то странно содрогнувшись, и сглатывает, опять поворачиваясь к Тиерсену. – Все, этого достаточно, чтобы вызвать у меня отек гортани. Могу я?..

– Не слишком вежливо отказываться после первой пробы, – Цицеро печально качает головой, и Тиерсен соглашается с ним:

– Я полтора часа убил на это гребаное печенье, так что ешь дальше. Она не получит таблетки, пока тарелка не будет пуста.

И Серафену приходится есть. Он тяжело и шумно дышит, Тиерсен видит, как его всего трясет, как ему явно все сложнее глотать и как пятна болезненного румянца расплываются по его лицу. Элизабет вздрагивает в руках Тиерсена почти в ритм с отцом. Ей тоже хорошо все слышно и видно, и как дыхание Серафена резко становится хриплым, и как он закашливается, и крошки от печенья падают на его грудь. Он явно не может больше есть, когда на тарелке остается еще половина, и краснота у него на лице спадает, и горло уже начинает опухать. Серафен хватается за край стола, с переменным успехом втягивая воздух, а через несколько секунд заваливается вперед и вбок, цепляя пальцами тарелку. Она разбивается со звоном, и Тиерсен поворачивает Элизабет лицом к себе.

– И все-таки не стоит вам это видеть, мадемуазель, – говорит он негромко. – Это не слишком-то приятно, – он бросает взгляд на пытающегося подняться Серафена и даже сам морщится – все эти смерти с раздуванием частей тела для него никогда не были привлекательны, это Цицеро наблюдает за тем, как распухает шея Серафена, с любопытством и удовольствием. Но Тиерсену все-таки приходится его отвлечь.

– Цицеро. Она нам больше не нужна, – он кивает на Стефани, когда маленький итальянец поворачивается, и прибавляет негромко: – Прости нас, Господи, за нашу ложь на пути служения Тебе.

Цицеро смеется и с явным удовольствием наконец-то толкает Стефани вперед, отводя немного руку с револьвером. Та чуть спотыкается на высоких каблуках, удерживая равновесие, а в следующую секунду дергается – от такого громкого выстрела, который все равно никто не услышит в этой части дома, и от пули, вошедшей ей в левую часть груди. Цицеро стреляет еще, когда она падает, почти в то же место, и переводит счастливый, возбужденный взгляд на Тиерсена, и тот снова видит этот безумный и жгучий голод в его глазах. Элизабет резко оборачивается, чуть не обрезая кожу на шее о нож, а Серафен смотрит на тело жены и быстро начавшую растекаться из-под него кровь болезненно раскрытыми глазами, царапая ногтями пол. Он рвано хрипит, но уже совсем тихо, и Цицеро переводит взгляд с него на Стефани: он никак не может выбрать, кто ему больше нравится сейчас.

– Сердце мое, – Тиерсен снова отвлекает его. – Ленты и отпечатки. Пожалуйста.

– Вечно ты портишь все веселье, Ти! – несильно ворчит Цицеро, быстро опускаясь на корточки рядом со Стефани и распутывая ленты. Он знает, что это нужно сделать как можно скорее, чтобы уж наверняка не осталось следов на теле, хотя он и так старался перевязать Стефани так мягко, как только мог. Но все равно лучше бы поспешить, к тому же Цицеро еще хочет посмотреть на Серафена именно в момент смерти, а тот долго не протянет. А вот Тиерсен совсем забывает о своем таком желании, ему сейчас нужно подумать о другом. Но он невольно замечает, как Серафен вцепляется в ножку стола и еще пытается вдохнуть или сглотнуть, хотя его глаза уже закатываются.

– Постой-постой-постой! – Цицеро торопливо снимает последние ленты, наматывая их на руку, и наконец-то подходит к Серафену, грубо поднимая его голову за подбородок, ловя последние секунды жизни в его глазах и радостно прикусывая нижнюю губу. Но через несколько секунд он вздыхает и разжимает пальцы, морща нос. Теперь только скучная часть работы, ничего интересного. А вот Элизабет, наблюдавшая за всем этим из-под локтя Тиерсена, как-то странно успокаивается и обмякает в его руках. Но Тиерсен легонько встряхивает ее, наклоняясь. Он уже почти решил, как это все обыграть.

– Ну вот зачем вы пришли сюда, мадемуазель? – спрашивает он с легким сочувствием. Ему не так уж хочется ее убивать, несмотря ни на что.

– Я… – Элизабет, как ни странно, вдруг как будто действительно совсем успокоилась и переводит на Тиерсена уверенный и абсолютно трезвый взгляд, хотя румянец еще и окрашивает ее щеки. – Я хотела пойти за вами, чтобы посмотреть, как себя чувствует ваш папа, и извиниться. Но вы пошли сюда, и я тоже, – она глубоко вздыхает. – А они мертвы теперь, да? Насовсем мертвы? Серафен иногда играл с веревками и пистолетами, но никогда не умирал по-взаправдашнему.

– Нет, теперь насовсем, – Тиерсен думает, что все-таки странные у них были игры, но решает не заострять на этом внимание, это уже неважно.

– А меня вы тоже убьете? – спрашивает Элизабет так спокойно и отрешенно, что Тиерсен понимает: это такой необычный шок, который чаще бывает у взрослых, но, видимо, Элизабет – не по годам взрослая девочка.

– Мне бы не хотелось, – он качает головой. – Но я не могу по-другому. Простите меня, мне придется сделать вам больно. Но я очень постараюсь облегчить это, – он ласково сжимает плечо Элизабет, и выражение лица у нее все еще отрешенное… почти блаженное. – Цицеро, дай мне револьвер, – Тиерсен протягивает руку, но не дожидается ответа. – Цицеро! – ему приходится повторить громче и повернуться. Маленький итальянец, уже закончивший оставлять на всех мелочах отпечатки Серафена и Стефани, как-то непривычно робко вертит в руках револьвер, держа его близко к животу и явно не собираясь отдавать Тиерсену.

– Я тут подумал, Ти… – он говорит негромко и снова прикусывает губу, только уже не радостно.

– Ну нет, только не сейчас! – Тиерсен чуть не рычит. – Просто дай мне револьвер, мы со всем этим закончим и уйдем отсюда, а потом ты мне все расскажешь, ладно?

– Цицеро не может! – почти с отчаянием восклицает маленький итальянец, и Тиерсен видит в его взгляде такую необычную для Цицеро растревоженность.

– Почему еще? – Тиерсен злится, но пара лишних минут на объяснения у них найдется.

– Ти… Она ребенок, – Цицеро видимо неловко говорить это, но Тиерсен совсем его не понимает:

– И что?

– Мы убиваем грешников, очищаем их хорошенько, это наш долг, да! Но ребенок… Мы не можем убивать детей, Ти! Они чисты от грехов! И если даже… это нельзя отмолить! Это… нельзя!

– Господи, – Тиерсен закатывает глаза. – Ну хорошо, и что ты предлагаешь с ней делать? Отпустить? Просто отлично, – он видит, как Цицеро явно беспокойно перебирает варианты в голове, но, конечно, не находит ничего стоящего, и мучительно говорит через минуту:

– Цицеро понимает, Ти…

– Вот и хорошо. Дай мне револьвер.

– Но Цицеро не может… – это так тяжело для него. – Не может позволить… своему Избранному! Избранный должен быть чист, должен, иначе в него нельзя верить! – кажется, это очередная неконтролируемая истерика, от которых Тиерсен все время быстро отвыкает. – Цицеро… Цицеро достаточно грешен, чтобы это не было… Избранный позволит Цицеро сделать это за него? – у маленького итальянца выступила краска на щеках, и плечи у него легонько подрагивают. И Тиерсен понимает. Понимает, как это сказанное сейчас важно, понимает, сколько сейчас Цицеро готов для него сделать. С точки зрения Тиерсена – мелочь, конечно, а вот с точки зрения самого Цицеро – больше, чем все, что он когда-либо делал. Для своего Избранного, для своего любовника, для своего друга. И Тиерсен знает, что может позволить ему – ему даже не нужно ничего говорить, Цицеро сам поднимает руку с револьвером, и она уже не дрожит. Но Тиерсен знает и то, сколько ему придется заплатить за это. Он мгновенно представляет себе все, что его ждет в ближайшее время. Нет, Цицеро не будет кричать или сердиться на него, он хорошо понимает, что они должны это сделать. Но Тиерсен представляет себе его подавленность и замкнутость или, наоборот, показные веселье и легкомыслие. И кошмары, от которых ему придется будить Цицеро, после которых придется успокаивать его, слушая отчаянный шепот в ухо: “Она кричит, Тиерсен! Кричит так громко!”. Они оба слышат голоса мертвецов, и с этим приходится мириться. Но если Цицеро будет слышать голос Элизабет… он будет знать, что ни одним наказанием не выбить его из головы, но все равно – Тиерсен представляет, как его итальянец потянется к его ремню, и это невыносимое: “Тиерсен, Цицеро нужно…”

Нет. Когда Тиерсен наказывает Цицеро, тот должен драться, кричать и пребольно кусаться. И никогда не быть послушным. Именно сейчас, держа Элизабет за плечи, за несколько секунд Тиерсен понимает, что никогда не хотел, чтобы его Цицеро был послушным. Отвратительным, грубым, капризным, истеричным – пусть все это утомляет, но подавленная покорность в тысячу раз хуже. И Тиерсен зло выдыхает.

– Постой, – он старается соображать очень быстро. – Постой, – снова переводит взгляд на все еще молчащую Элизабет, которая смотрит на него с легким любопытством: никак не отойдет от шока. – Если мы сейчас спустимся вниз, что ты будешь делать?

– Я… – она теряется на несколько секунд. – Я не знаю.

– Ты сможешь вести себя так, как будто сейчас ничего не было? Не кричать, никак не выдавать того, что произошло? – спрашивает Тиерсен четко. Элизабет ничего не говорит, но кивает. – Я прирежу любого, с кем ты заговоришь. И тебя сразу после. Я прирежу тебя, если ты попробуешь закричать или позвать на помощь. Поняла? – еще один кивок. – Ты будешь делать все в точности, как я скажу. И если все сделаешь правильно, останешься жива, ясно?

– Да, месье Слышащий голос Ночи, – говорит Элизабет тихо.

– Господи, я со всеми вами окончательно крышей поеду, – цедит Тиерсен сквозь зубы и поднимается. – Она умрет потом, ясно тебе? – он поворачивается к Цицеро. – Не от наших рук. Я найду, на кого списать грех. Но я очень на тебя сержусь, – он видит, как Цицеро тут же радостно улыбается и не может не испортить эту радость. – Я никогда еще на тебя так не сердился. И если что-то пойдет не так, я брошу тебя здесь умирать вместе с ней. И все, что со мной случится, все, что случится с твоим Избранным, будет на твоей совести вплоть до Страшного Суда, – но Цицеро, кажется, его совсем не слушает, только бодро кивает и старается не слишком сильно улыбаться. И Тиерсен сейчас не может это выносить. – Все, пойдем, – он легонько подталкивает Элизабет – вот она точно не виновата в том, что еще жива – осматривает все еще раз, дожидаясь, пока Цицеро вложит револьвер в руку Серафена. И после закрывает за ними всеми дверь.

Они уже не могут спуститься по лестнице, но Тиерсен знает, из окна какой комнаты можно выбраться прямо в сад. Сейчас на улице идет обычный французский ноябрьский дождь, и он только надеется, что они не переломают себе ноги в темноте, спрыгивая в мокрую грязь. Тиерсен выбирается на скользкий козырек зимнего сада первым, матеря про себя и Цицеро, и Элизабет, и всю свою жизнь. Но спуск проходит благополучно, их никто не замечает, и Элизабет даже не вскрикивает, прыгая в руки Тиерсена. Она совсем легкая, и поймать ее не составляет труда. Тиерсен еще оглядывается на всякий случай, но в темноте между кустами и деревьями действительно никого не видит.

– Эй, – он треплет Элизабет за плечо, – ты сможешь отвести Цицеро к стоянке? Только не по дорожкам, а через сад? – малышка с трудом фокусирует свой взгляд и, подумав, опять кивает. Да она сейчас дьявольски разговорчива. Впрочем, Тиерсену это только на руку. – Запомни, пожалуйста: Цицеро поможет тебе перебраться через забор и посадит тебя в машину. И там ты ляжешь под заднее сиденье и будешь лежать до тех пор, пока я не разрешу тебе подняться, поняла? Даже если я сяду в машину, даже если мы уже поедем, даже если тебе захочется пить, есть или в туалет, ты будешь лежать, молчать и не шевелиться, ясно?

– Я не хочу в туалет, – как-то задумчиво отвечает Элизабет после долгой паузы.

– Да за что вы мне все такие достались, мать вашу! Ты поняла меня? – Тиерсен уже почти не сдерживается, но еще старается не кричать.

– Лежать под сиденьем и не двигаться, пока вы не скажете. Так? – Элизабет смотрит на него очень внимательно.

– Так, – Тиерсен берет себя в руки и поворачивается к Цицеро. – А я сейчас пойду заберу твои вещи. И, пожалуйста, не задерживайся, – он хочет еще выругаться, но чувствует себя каким-то опустошенным и только машет рукой, направляясь вдоль дома к веранде и придумывая на ходу новую правдоподобную легенду для их отсутствия.

В комнатах для артистов никого нет – конечно, все разбрелись по дому и отдыхают на празднике, – и Тиерсену не составляет труда забрать сумку. Он ворчит про себя, добираясь опять до маленькой уборной, проклинает грим, из-за которого не может сполоснуть лицо холодной водой, но постепенно успокаивается, пока ждет Цицеро; тот приходит достаточно быстро, абсолютно счастливый. И пока он переодевается обратно и заново наносит свой грим, Тиерсен в двух словах объясняет ему, что они должны говорить полиции: они всего лишь учили Элизабет бросать ножи в деревья в саду, когда к ним подошел один из охранников и сказал, что мадам Стефани просила дочь подойти к ней. И все, больше они ничего не видели и не знают. Цицеро жизнерадостно соглашается, что он точно больше ничего не видел, и Тиерсен очень старается на него не злиться.

Следующие часы для резко уставшего Тиерсена проходят довольно медлительно. Они успевают выпить глинтвейна с Жаком и Одетт, уже замученными детьми, а потом, конечно, праздник живо заканчивается и приезжает полиция. И конечно, их всех допрашивают, и Цицеро очень переживает, бесконечно повторяя, что он вот только что играл с малышкой, а теперь ее уже куда-то увезли. И конечно, за него приходится все подробно объяснять Тиерсену. Но, впрочем, сказать они могут мало, так что, когда Цицеро на редкость естественно хватается за сердце, их оставляют в покое. Тиерсен дает ему таблетки, но Цицеро еще долго изображает активные переживания, и в конце концов Одетт и Жак предлагают проводить его и Тиерсена до машины. И Одетт говорит Тиерсену, когда тот уже садится за руль:

– Я надеюсь, с ним все будет хорошо, Жизмон. Конечно, такой ужас… Слушай, позвони мне завтра, ладно?

– Конечно, позвоню, дорогая, – Тиерсен торопливо прощается с ней и заводит машину.

Они отъезжают от особняка уже покойного Серафена, и Тиерсен думает, что больше не планирует сюда возвращаться. И едва вспоминает об Элизабет, только когда Цицеро, развалившийся на заднем сиденье, ворчит:

– Она мешается, Ти!

– Ох, Боже, – Тиерсен прикладывает пальцы ко лбу. – Лиз, ты можешь вылезти.

Элизабет тут же поднимает голову и забирается на сиденье, вдруг резко вздрагивая и чуть не вскрикивая.

– О, я не узнала вас сразу! – она немного нервно смеется, смотря на Цицеро, и разглядывает его еще с полминуты. – Вам так лучше, чем в костюмах. Только почему у вас волосы, как у девочки? – спрашивает открыто, как будто у нее на глазах только что не убили родителей. Тиерсен слабо прислушивается к ее словам и думает, что, наверное, она пока еще не осознала толком, что произошло.

– Вовсе не как у девочки! – Цицеро отвечает не менее открыто, искренне возмущаясь. – У Цицеро волосы… как у воина! – он стягивает резинку с волос, и они рассыпаются по плечам. – Как у воина раньше, а не теперь, – он уточняет на всякий случай, но Элизабет все равно, она совершенно по-детски тянется к нему:

– А можно потрогать?

Цицеро еще немного делает вид, что обижается, но, подумав, позволяет малышке начать перебирать его густые пряди.

– А у меня таких никогда не было, – с грустью говорит Элизабет. – Хотя я и девочка.

– Цицеро же сказал тебе: он воин, а не девчонка!

– Заткнитесь оба, – Тиерсен раздраженно копается в бардачке, доставая сигареты и зажигалку. – Ты, Элизабет, радуйся, что вообще осталась с головой и хоть какими-то волосами. А ты… а с тобой я даже разговаривать не хочу.

Цицеро и Элизабет переглядываются, но ничего не говорят, а через несколько минут молчаливой езды малышка приваливается к плечу маленького итальянца и подбирает ноги. Цицеро смотрит на нее странно, с какой-то легкой не то брезгливостью, не то чем, но все-таки не отодвигается. А Тиерсен курит в открытое окно и старается не думать. Он знает только одно место, куда сейчас может отвезти Элизабет, и с этим предсказуемо будет связано очень много проблем. Но, пожалуй, Тиерсен уже привык к проблемам. Пусть это и та привычка, от которой его тошнит. Но он взял на себя ответственность, и теперь… Тиерсен смотрит в зеркало заднего вида, и ловит взгляд Цицеро, чуть виноватый и очень благодарный, и с шумом выдыхает дым. И слабо, почти нехотя улыбается краем губ.

*Делизид – лекарство, действующим веществом которого является ЛСД.

**Белияал (Велиал) – библейский демон, дух разврата и разрушения. Выступает в роли обольстителя человека, совращающего к преступлению.

========== XI. ==========

Тиерсен зажимает пальцем кнопку звонка, перебарывая желание прислониться лбом к стене рядом с ней. Цицеро не трогает его и не разговаривает с ним, видимо, поняв, что чем-то расстроил своего Избранного, недаром же тот последние несколько часов ведет себя как-то нервно. Хотя, конечно, Цицеро не считает, что по-настоящему виноват в чем-то, но даже он понимает, что Тиерсен устал, и к нему лучше не лезть.

Селестин открывает дверь довольно быстро, но не сердито, он только смотрит смешливо на Тиерсена, который еще пару секунд жмет на звонок. Младший Мотьер опять одет в темный шелковый халат поверх домашнего костюма, конечно, он не ждал гостей – сейчас уже за полночь.

– Ты один, Сел? – устало спрашивает Тиерсен.

– Да, – Селестин улыбается. Кажется, он немного навеселе. – Знаешь, после того, как Даф уехала, ко мне никто не ходит по ночам. А вы в гости? Или… что-то случилось? – он смотрит на Тиерсена внимательно, наконец замечая, что тот выглядит не слишком бодрым.

– Вроде того, – как-то автоматически отвечает Тиерсен. – Цицеро, принеси, пожалуйста, наш подарок из машины, – он даже не поворачивается к маленькому итальянцу, но тот все равно кивает, быстро, почти вприпрыжку направляясь к лестнице.

– Что-то пошло не так? – беспокойно спрашивает Селестин, пропуская Тиерсена в квартиру и прикрывая за ним дверь.

– Нет, с Серафеном все в порядке. Ну, я не знаю, но думаю, что в порядке, узнаем точно завтра. Небольшая проблема с его дочерью, – Тиерсен сразу направляется на кухню. – У тебя есть что-нибудь выпить? – он садится на стул, пока Селестин достает стакан и наливает в него бурбон из уже початой бутылки. – В общем, пообещай мне кое-что. Пожалуйста, что бы сейчас ни произошло, не кричи, ладно? Мы очень устали, а любую проблему можно решить завтра прямо с утра.

– Да что случилось? – Селестин начинает нервничать, протягивая брату стакан. Тиерсен делает крупный глоток и морщится.

– Пообещай мне.

– Слушай, я не могу пообещать. Если ты привез мне окровавленный труп, это… – Селестин ловит взгляд Тиерсена. – Ладно, мы положим его в ванну. До утра, – он опускается рядом с братом и, подумав секунду, кладет руку ему на плечо. – Так что у вас случилось?

– Ну, если в общем, то мы… – входная дверь хлопает, и братья одновременно поворачивают головы. Через несколько секунд Цицеро вносит Элизабет на кухню – Тиерсен же попросил принести ее, – снимает с плеча и ставит на пол. Элизабет пошатывается неловко, хватаясь на секунду за полу его пальто, но тут же отпускает – мгновенно поняла, что Цицеро не любит лишних прикосновений – и разворачивается на пятках. И довольно вскрикивает:

– Сел!

– Это что?! – Тиерсен не слышал таких высоких звуков от Селестина уже лет десять, а зрелище того, как тот вскакивает, чуть не опрокидывая стул, даже частично скрашивает усталость и раздражение. – Какого черта ты привез ее сюда?!

– Не кричи, пожалуйста, – Тиерсен улыбается краем губ, смотря, как Селестин шагает назад, когда Элизабет бросается к нему. Он пытается оттолкнуть ее, и лицо его ужасно кривится.

– Тир! Убери ее! – Селестин кричит истерически. – Пристрели ее к чертовой матери!

– Сел? – Элизабет перестает пытаться его обнять, и ее взгляд меняется. – Зачем ты?..

– Тиерсен, мать твою! Убей ее немедленно! Или я сам это сделаю!

– Сел… – Элизабет вздрагивает. А Тиерсен и Цицеро переглядываются.

– А это хорошая идея… – старший Мотьер задумчиво почесывает подбородок. – Цицеро, отведи Лиз умыться, пожалуйста, – он дожидается, пока необыкновенно послушный сейчас маленький итальянец исполнит его просьбу, и смотрит на брата оценивающе. – А ты, Сел, серьезно послушай меня. Мы не можем ее убить, у нас есть на это причины, – он смотрит в возмущенные до предела глаза Селестина и вздыхает. – Это… очень долго объяснять, это из-за нашей веры, просто поверь мне, что мы не можем убить ее, – Тиерсен говорит это другим тоном, особенным, тем, который Селестин понимает. Братья знают, что есть вещи, о которых не расспрашивают и с которыми не спорят, и это одна из них. – Но послушай внимательно, у меня сейчас с собой нет пистолета, но есть набор прекрасных, очень острых ножей. Это будет быстро, как кроликов в детстве. Я ее оглушу, ты не думай. Просто перережешь ей горло и пойдешь спать. А мы все уберем, я обещаю, даже пятнышка не останется.

Селестин смотрит на Тиерсена с полминуты и молчит, а потом встает, наливает себе тоже порцию бурбона и выпивает залпом.

– Скажи, а с такой работой все с ума сходят, или это все-таки избирательно именно вам повезло? Я не буду ее убивать.

– Ну, тогда нам остается только оставить это до завтра, – Тиерсен снова вздыхает.

– И мы не оставим это до завтра, – Селестин сжимает губы и наливает себе еще. – Ты сейчас же пойдешь и что-нибудь придумаешь.

– Сел? – младший Мотьер знает этот тон, и спина у него вздрагивает. – Мы очень, очень устали. Пожалуйста, можно мы оставим это до утра? – он поворачивает голову: Тиерсен смотрит на него действительно устало, и Селестин замечает тонкие морщинки у него на лбу и переносице. Тиерсен уже говорил так, очень давно, он иногда садился на постель к обиженному Селестину, тяжело выдыхая. “Я очень устал”, – говорил он тогда. “Я не хотел”, – негромко, виновато и опустошенно. “Прости”, – ложился рядом и дышал глубоко, проводя пальцами по спине через теплое одеяло. Селестин закрывает глаза. Он не хочет вспоминать это, ворошить все эти воспоминания, не хочет поддаваться, а хочет упереться наконец-то всем своим невыносимым мотьерским характером и сказать: “Да насрать мне”. Но Тиерсен устал. А Селестин всегда любил его слишком сильно.

– До утра. Не до дня и не до вечера. Утром я подниму с постели твою сраную задницу и заставлю тебя со всем этим разбираться, – он отпивает еще глоток, чуть морща нос.

– Спасибо, – это искренняя благодарность, но Селестин только дергает плечом, доливая брату бурбон в протянутый стакан.

– Я положу ее спать. У меня нет пижамы, но найдется какое-нибудь поло. Ей нужно есть?

– Не знаю, – Тиерсен качает головой.

– А ты хочешь чего-нибудь?

– Только допить и пойти спать.

– Отлично.

Селестин выходит в коридор первым, а Тиерсен чуть притормаживает, доливая себе стакан до краев, и только потом идет за ним. Цицеро с Элизабет находятся в гостиной, он лениво листает взятую с одного из стеллажей книгу, а она привалилась к подлокотнику дивана, водя по нему пальцами.

– Ты хочешь есть? – сразу грубовато спрашивает Селестин. Элизабет поднимает взгляд и, помедлив, качает головой, очень смущенно и как будто виновато. – Ты можешь сказать честно? – Селестин говорит раздраженно. – У меня нет времени тебя уговаривать. Если хочешь, мы просто поедим, а потом я помогу тебе с ванной и уложу спать, – Элизабет медлит еще немного, но все-таки кивает.