Текст книги "Я без ума от французов (СИ)"
Автор книги: Motierre
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 38 страниц)
Нет, Тиерсен не обижал его намеренно, но и не упускал случая вместе с другими молодыми людьми посмеяться над своим неловким и несуразно одетым – он сам подбирал эту чертову одежду и говорил, что она ему нравилась! – “папочкой”. Тиерсен не ставил Цицеро подножек, не опрокидывал и не прятал его вещи, но иногда маленький итальянец слышал свое – другое свое – имя откуда-то из шумной компании и взрыв смеха после, а иногда Тиерсен замолкал, когда Цицеро проходил мимо, но и в его глазах, и в глазах всех остальных играли смешинки. И вот на это Цицеро был обижен сильнее другого. Его рассудительный и заботливый Избранный сейчас вел себя, как тупой мальчишка, и это было просто невозможно.
Но Цицеро кричал только один вечер, потому что Тиерсен совершенно искренне не понимал, что не так, и только улыбался, говоря, что их легенду не нужно воспринимать так серьезно и что он думает о Цицеро так же, как и раньше. И маленький итальянец чуть не задохнулся от невозможности объяснить, наверное, первый раз в своей жизни. И решил вовсе не разговаривать с Тиерсеном, раз так. И это было очень мучительно для них обоих, потому что Цицеро было абсолютно невыносимо так долго молчать, а Тиерсена очень устраивали те образы, которые у них сложились, но совсем не устраивало, что Цицеро на него злился. Но, как бы то ни было, пауза невозможно затягивалась, и если бы у них обоих было желание, то они могли бы расписать ее по дням.
На второй день молчания – и шестой пребывания в Париже – Цицеро пришел в их съемную квартиру промокшим до нитки – на улице был, наверное, самый сильный дождь за весь год, – где его уже ждал Тиерсен в процессе приготовления ужина. Конечно, он добрался домой на машине, это Цицеро пришлось ехать на метро, а потом тащиться под ливнем. Нет, он мог бы поехать вместе с Тиерсеном, как и всегда, но тот согласился подбросить Жака и Одетт до их квартир, раз уж такая погода, а с ними Цицеро не хотел находиться даже полчаса дороги.
От короткого приветственного поцелуя Цицеро увернулся и сразу отправился в спальню, ложась на свою кровать – Тиерсен сдвинул две, которые раньше стояли отдельно – прямо в одежде и отворачиваясь к стене. Тиерсен только пожал плечами и вернулся к готовке. Цицеро полежал еще недолго – ему было мокро и холодно – и все-таки поднялся принять теплый душ, а потом вернулся в постель и накрылся одеялом. Есть все равно не хотелось – после этой проклятой брокколи в горло ничего не лезло. Тиерсен еще приходил потом позвать его к ужину, но Цицеро только показал ему средний палец и накрылся одеялом с головой. И сам не заметил, как уснул, согревшись, и проснулся резко, кажется, не больше, чем через час, от теплого прикосновения к плечам.
– Хочешь поесть? – негромко спросил Тиерсен, заметив короткую дрожь от пробуждения. – Я не стал убирать, – он поцеловал Цицеро в шею и попытался обнять. Реакция маленького итальянца была почти мгновенной – он так и не оставил привычки перекладывать свой пистолет под подушку перед сном, и, даже не разворачиваясь, быстро достал его, приставляя ко лбу Тиерсена. – Ну и что я опять сделал не так? – Тиерсен спросил совсем не раздраженно, но ладонь с живота Цицеро убрал. Тот вздохнул и положил руку с пистолетом на постель, не разжимая пальцев на рукояти. – Или это опять из-за вчерашнего? – Тиерсен сказал это таким тоном, что Цицеро сразу расхотелось отвечать. – Ты со мной весь день не разговаривал, я не идиот, чтобы этого не заметить, – Тиерсен продолжил. – Но я не мог разбираться с этим прямо там. И я знаю, тебе это все не слишком нравится, но это очень хорошие роли… Эй, ты же любишь играть, – он сказал это очень бодро, но Цицеро почему-то не стало веселее. – Ну послушай, я стараюсь быть хорошим парнем и любящим сыном, но я не могу быть слишком привязан к тебе на людях. У меня только начало что-то получаться, ко мне все вроде хорошо относятся, никто не будет нас подозревать. Ну, ты разве не гордишься мной? – Цицеро все еще не отвечал, и Тиерсен напряженно вздохнул. – Мы просто играем. Ты сам научил меня этому. И, мне кажется, я неплохо справляюсь. Хотя, конечно, мне и не приходится почти ничего делать. А вот ты играешь очень хорошо, – Тиерсен решил, что чуть-чуть лести не помешает. Понабрался дурных привычек. – Из тебя получился отличный взбалмошный и истеричный папаша для такого непутевого сына, как я, – Тиерсен хихикнул, но тут же получил сильный тычок под ребра и понял, что вот этого говорить точно не стоило. – Ладно, прости. Очень молодой папаша, – Цицеро как-то странно дернул плечом и отодвинулся. – Сойдемся на том, что моя “мамочка” залетела еще в школе? – Тиерсен попытался разрядить обстановку, но, видимо, тоже неудачно, и снова вздохнул. Полежал еще немного молча и аккуратно коснулся губами веснушчатого плеча. – Надеюсь, завтра ты уже не будешь на меня сердиться. Я очень тебя люблю.
Он перелег на свою половину постели, не касаясь Цицеро больше, и его дыхание скоро стало глубоким. Маленький итальянец из упрямства лежал до тех пор, пока тело окончательно не затекло, и только потом перевернулся на другой бок, смотря на Тиерсена. Цицеро подумал, что тот все-таки был довольно милым сейчас, хоть и говорил глупости, и решил, что, может быть, завтра его простит. Может быть, завтра это все будет не так обидно.
На следующий день Цицеро пришел домой хотя бы сухим, но в еще более отвратительном настроении, чем накануне. Если быть точнее, то совершенно разъяренным, хотя Тиерсен и делал вид, что ничего не понимал. По крайней мере, Цицеро был уверен, что он делал вид, сам Тиерсен действительно даже не подозревал обо всем ужасе того, что сказал сегодня, и только флегматично подобрал сапоги Цицеро, которые тот, словно капризный подросток, бросил в разных углах прихожей. Тиерсен спокойно обмахнул их щеткой и аккуратно поставил на полку для обуви, а потом сходил в комнату, проигнорировав шумно захлопнутую дверь, не без труда забрал у Цицеро пальто и перчатки и вернулся обратно, раскладывая их по местам и любуясь результатом своих трудов. Тиерсен Мотьер любит порядок и пусть и не слишком любит, когда в доме какие-то проблемы, искренне считает, что если дело нельзя решить хорошим сексом, то можно – хорошим ужином. И тогда он довольно долго напевал на кухне, повязав передник и замешивая тесто.
Цицеро все-таки вышел из комнаты через какое-то время: он так и не поужинал вчера, а после сегодняшнего обеда прошло уже много часов, и есть очень хотелось. Как ни крути, в поединке гордости и желудка всегда побеждает желудок, и маленькому итальянцу пришлось это признать, когда он молча сел за стол, стараясь не слишком сильно вдыхать сладкие запахи. Тиерсен улыбнулся, повернувшись к нему и ставя на стол глубокую тарелку.
– Я приготовил твой любимый сабайон*. С твоим любимым печеньем, – он поставил и вторую тарелку, полную “дамских пальчиков”, перед Цицеро, и сам сел напротив, сводя пальцы под подбородком. – И все равно еще открыл мадеру и ром, что ты больше хочешь?
Цицеро взял ложку и капризно ковырнул сладкий крем.
– Довольно жидкий, – сказал он, но не с укором, а как будто наоборот, очень довольно, хотя Тиерсен и чувствовал в этом какой-то явный подвох. – Как раз то, что нужно Цицеро с его старым и никчемным желудком, – о, а вот это был именно он. Цицеро попробовал сабайон и нарочито жалостливо цокнул языком. – Слишком много сахара, Тиерсен. Может быть, тебе стоит готовить что-то более полезное? Без сахара? Например, манную запеканку? – он сказал это с очень невинным видом, но Тиерсен отлично знал, как он ненавидит все эти запеканки, и от этого напрягся только сильнее. – Цицеро очень беспокоится о своем здоровье!
– Ну что ты такое говоришь? – впрочем, Тиерсен был рад и тому, что у них образовался хоть какой-то диалог, и старался быть очень мягким. – Я хоть каждый день могу баловать тебя сладким, если захочешь. Помнишь, когда мы первый раз вместе готовили сабайон? – он улыбнулся, надеясь, что хотя бы приятные воспоминания как-то успокоят Цицеро. – Ты тогда по уши измазался, а потом мы…
– Цицеро не уверен, что помнит! – маленький итальянец нарочно повысил голос, перебивая Тиерсена. – Это было слишком давно, а у Цицеро уже не такая хорошая память. Может быть, он вообще завтра в старческий маразм впадет, кто знает, – он недовольно облизал ложку и потянулся за печеньем.
– Да что с тобой? – Тиерсен нахмурился на секунду, ему не всегда легко найти нужные слова, но тогда он очень старался: – Ты вовсе не старый. Ты красивый, привлекательный, у тебя прекрасное тело и всего пара морщинок, только потому, что ты так часто улыбаешься, – он немного лгал, но, на его взгляд, совсем немного, чтобы это было ложью по-настоящему, и потянулся к ладони Цицеро, но тот отдернул руку.
– Если Тиерсен и правда так думает, то почему он говорил сегодня совсем другое?! – как и всегда, Цицеро не собирался скрывать свои эмоции.
– А что я говорил? – Тиерсен совершенно не помнил, и не оправдываться же было просто так.
– “Я бы с радостью поехал, но мой старик не простит мне, если я пропущу хоть одну серию его любимого сериала”, так ты сказал?! – Цицеро закричал и со звоном бросил ложку на стол.
– Ох, Боже, мой милый глупый Цицеро, – Тиерсен засмеялся, но сразу прекратил, когда увидел, как его итальянец на него смотрел. – Я не это имел в виду. Я… просто я всегда так называл своего настоящего отца, и мне показалось, что если я буду использовать такие вещи, это будет… более реалистично, разве нет? Извини, я не хотел тебя обидеть. Знаешь, давай сделаем вот что: ты просто скажешь мне, как бы ты хотел, чтобы я называл тебя при других.
Цицеро молчал напряженно. Он понятия не имел, как Тиерсен мог бы называть его, но ему заранее ничего из этого не нравилось, и он только больше сердился. А Тиерсен еще и сильнее все портил:
– Если хочешь, я могу просто называть тебя папой, м?
– Цицеро… Цицеро не хочет! – маленький итальянец не выдержал и резко поднялся. – Ни так, ни по-другому, никак! У Цицеро есть имя!
– Извини, но если ты хотел, чтобы я звал тебя по имени, стоило сказать об этом раньше, – Тиерсен тоже начал сердиться.
Цицеро весь вспыхнул, он совершенно не хотел чувствовать себя виноватым и только раздраженно оттолкнул тарелку и вышел из кухни.
– Да в конце концов, важно, что я сказал или что я никуда не поехал?! – крик Тиерсена приглушился очередным хлопком двери, и ему пришлось глубоко вдохнуть, чтобы успокоиться. Он посидел еще немного и потом накрыл печенье и крем и налил себе полстакана рома.
Остаток вечера Тиерсен провел в прекрасной компании бутылки и телевизора и спать лег там же, на диване в гостиной, раздевшись и найдя в одном из шкафов плед. Видеть Цицеро и тем более разговаривать с ним ему не хотелось. Утром Тиерсен обнаружил пустые тарелки из-под сабайона и печенья в раковине на кухне, упрямо захлопнувшего дверь ванной Цицеро, собственно, в ванной и начал отсчет нового периода молчания.
Хотя следующие дни разнообразием и не отличались. Цицеро не разговаривал с Тиерсеном, Тиерсен плюнул на попытки разговаривать с Цицеро (но из упрямства не переставал шутить над ним с Жаком и Одетт), и в небольшой съемной квартире в центре Парижа установилась тишина, которая даже оглушала немного своей непривычностью. Тиерсен понял, что скучает по голосу Цицеро, через пару дней, и настолько этого испугался, что даже прочел молитву на всякий случай. Прямо с зубной щеткой во рту и приспущенными домашними штанами. Конечно, ведь бывает, что необходимость помолиться застает человека в самые неподходящие моменты, но не отказывать же своим духовным позывам.
Но желание поговорить наконец-то, не свойственное обычно Тиерсену, не проходило, и он стал терпеливо дожидаться, когда Цицеро уснет, чтобы забраться к нему в постель и помириться по-быстрому, пользуясь его сонливостью. С этой целью Тиерсен упорно сидел в гостиной допоздна, стараясь не заснуть перед телевизором. Но Цицеро так же упорно сидел на постели с книгой, раздраженно поднимая взгляд каждый раз, когда Тиерсен пробовал зайти в спальню. Они так и спали, один – отключившись на диване, другой – сидя в обнимку с очередным приключенческим романом. Но у Цицеро была возможность поспать утром, до самого завтрака и еще полчаса в машине, а у Тиерсена не было. И все это могло бы грозить опасными последствиями, учитывая, что именно Тиерсену нужно было бросать в Цицеро ножи. Могло бы, если бы Тиерсен не решил быть более настойчивым, потому что проблем становилось слишком много: Цицеро уже неделю с ним не разговаривал, уже целую неделю они не высыпались и уже целую проклятую неделю у них не было секса.
На восьмой день молчания Тиерсен вошел в спальню очень уверенно, раньше обычного часа. Цицеро лежал спиной к двери, задумчиво перелистывая страницы, и даже не пошевелился, когда Тиерсен сел на другой конец постели.
– Меня уже задрало спать на диване, – честно сказал он. – Я вообще не понимаю, почему это делаю.
Цицеро ничего не ответил, только расправил книгу, всем видом показывая, что ему абсолютно все равно, где Тиерсен будет спать.
“Отлично”, – вяло подумал Тиерсен и, наскоро раздевшись, залез под одеяло, закинув руки за голову. И тут же вспомнил, почему спал в гостиной: молчание было напряженным, и Цицеро вовсе не собирался ни разговаривать, ни даже прекращать читать. И это стоило заканчивать. Тиерсен повернулся, кладя руку Цицеро на поясницу, и тут же подвинулся ближе, не дожидаясь никакой реакции.
– Это будет стоить того, даже если ты в меня выстрелишь, – шепнул тихо на ухо и зарылся носом в рыжие волосы, обнимая Цицеро за живот. Маленький итальянец легонько вздрогнул. Он не собирался поворачиваться, но – Боже – ему тоже очень хотелось. Хотелось секса вообще и своего Избранного в частности. Конечно, не так сильно, как самому Тиерсену – Цицеро не чувствовал особенного возбуждения днем, когда оставался наедине с собой или другими людьми, – но сейчас в этом была какая-то инстинктивная необходимость. Этот отвратительный мальчишка перекрутил однажды все мысли Цицеро о физической близости, полюбив его по-мужски, поцеловав со вкусом Франции, со вкусом коньяка, крепкого “Житана” и еще каким-то особенным – свежескошенной травы, теплой смолы и дикого желания. И Цицеро ничего не мог с собой сделать – ему хотелось Тиерсена, хотя других вроде и не хотелось уже, никаких мужчин точно, может быть, некоторых женщин, но не так уж сильно. А Тиерсена хотелось – будь он проклят целиком весь, со своими сильными и горячими объятиями и почти звериной настойчивостью, – да как назло так, что в паху все сводило. И пусть это не включало в себя “помириться”, но физические желания все еще превалировали над моральными. Хотя, конечно, неделя была мизерным сроком, они оба обходились без секса и дольше, особенно Цицеро, но одно дело – не иметь никого вообще, а другое – не касаться своего любовника, когда живешь с ним в одной квартире. И из-за всего этого Цицеро на самом деле был не слишком против, когда Тиерсен прижался к нему всем телом, когда гладил живот, ласкал грудь и потирал соски указательными пальцами, чуть пощипывая, когда одними губами целовал шею и волосы. Член у Цицеро быстро крепко встал, и маленький итальянец чувствовал, как начала подтекать смазка, и старался дышать глубоко и ровно, перечитывая одну и ту же строчку. Тиерсен упирался своим членом ему ровно между ягодиц, но не трогал там, изредка только задевал пальцами волосы на лобке, и слышал, как дыхание его итальянца чуть-чуть сбивалось от этого.
Цицеро не выдержал первым. Он вдохнул глубоко, с шумом закрывая книгу, и перевернулся лицом к Тиерсену, с молчаливым упрямством смотря на него. Ох, этот гадкий рот, сколько мерзких вещей он говорил, сколько обидных… Нет, Цицеро совсем не хотел его целовать, но вот другое можно было сделать. Он резко приподнялся и перелег выше, сцепляя пальцы в замок на затылке Тиерсена и наклоняя его к своему паху. От него так сильно пахло мускусом, потом и выступившей за день смазкой, и Тиерсен не стал упрямиться, сразу послушно раскрывая губы и принимая член Цицеро целиком. Ох, как он хорошо отсасывал эти грязным, мерзким, гадким ртом! Цицеро хныкнул, ему очень хотелось так, и он двигался мягко, давая Тиерсену сосать самому, сглатывать текшую густой струйкой смазку, ласкать языком ствол. Но не сдержался опять совсем скоро, еще крепче хватая Тиерсена, и попросту поимел его в рот, быстро и жестко, и спустил всего за минуту или две, с коротким криком, перешедшим во всхлипы, сильно прижимая Тиерсена к себе, заставляя глотать свою сперму. Цицеро было тяжело успокоить дыхание, но он старательно это делал, машинально поглаживая Тиерсена по затылку и за ушами, подрагивая, когда тот облизывал его член, и постанывая – когда вытягивал остатки спермы, крепко стиснув головку губами.
Цицеро отстранился, когда Тиерсен начал просто целовать его уже мягкий член и влажные яички, потираясь носом о бедро. Маленький итальянец снова лег обратно, он еще не знал толком, что собирался делать дальше, но когда Тиерсен потянулся поцеловать его, уперся пальцами в мокрые губы.
– Ну что ты опять? – негромко спросил Тиерсен. Рукой он мерно и неторопливо двигал под одеялом, лаская себя. И Цицеро не мог объяснить, почему это ему не нравилось.
– Прекрати так делать! – он только схватил Тиерсена за плечо и нахмурился.
– Почему это? – спросил тот, но руку остановил, вытаскивая из-под одеяла. От нее сочно пахло свежей смазкой. – Я тоже хочу получить удовольствие. Желательно – с тобой. Желательно – если ты тоже поласкаешь меня ртом, – он мягко улыбнулся. Цицеро прикусил губу, торопливо думая.
– Не сегодня, – наконец сказал он и, не дожидаясь ответа, опять отвернулся от Тиерсена, раскрывая книгу.
– И что это еще такое? – Тиерсен нахмурился, совершенно не понимая, что происходит.
– Это… игра, Тиер-рсен, – он даже не ожидал, что Цицеро ответит, но тот все-таки чуть повернул голову. – Если ты хочешь поиграть с Цицеро, не трогай себя. Пока.
– А там в конце предполагается какая-нибудь фантастическая награда? – спросил Тиерсен, меняя тон на более миролюбивый и снова прижимаясь к его спине.
– Вроде того, – Цицеро дернул плечом, но отстраняться уже не стал.
Несмотря на то, что Тиерсен выполнил просьбу Цицеро, хотя это было и весьма мучительно и стоило лишних пяти минут утром в душе, в его жизни особенно ничего не поменялось. Цицеро все так же не разговаривал с ним, конечно, хотя бы больше не устраивал молчаливых скандалов, но все равно. На работе он периодически продолжал кидать в Тиерсена вещи и ругаться, и всю разницу между обетом молчания старым и новым тот уловил только после совершенно вымотавшего его выступления, когда Цицеро затолкал его в одну из подсобок, крепко заперев дверь, и нагнул на какой-то комод, легко ударив под колени, чтобы было удобнее. Он возился несколько секунд, торопливо расстегивая Тиерсену брюки, спуская свое трико на бедра, и сплюнул в руку, размазывая слюну по члену, почти сразу вставляя его целиком. Тиерсен тогда стиснул зубы и крепко схватился за комод, о который быстро начал биться грудью при каждом толчке. Но, в общем, это было довольно тихо, и в тишине подсобки Тиерсен слышал только частое дыхание Цицеро, негромкое позвякивание бубенцов на его колпаке и шлепки кожи о кожу. И чувствовал цепкие пальцы на бедрах, и чуть изогнутый член внутри себя, и сильное, не прошедшее еще возбуждение после того, как он бросал ножи. Тиерсен потянулся к себе, даже не сомневаясь, что уже можно, но Цицеро сразу схватил его за руки, заставив неудобно прогнуться.
– Я не разрешал тебе! – сказал он немного истерично, резко заламывая их, упираясь в сведенные запястья ладонью и начиная двигаться еще быстрее. И Тиерсен чуть не застонал от этого. В тот момент это наказание неизвестно за что ему очень нравилось. А вот когда Цицеро скоро кончил в него, весь подрагивая, и вытер свой член об его же задницу, быстро отстраняясь и подтягивая трико, – уже не очень. Но когда Тиерсен опять потянулся к себе, решив наплевать на дурацкий запрет, Цицеро промурлыкал ему на ухо своим высоким голосом:
– Игра, мой милый Жизмон, игра, – переместившись так близко, звякнув бубенцами. И Тиерсен подумал, что он может потерпеть еще немного. Но если в конце не будет действительно фантастической награды, то Цицеро придется очень хорошо наказать. И вовсе не в приятном смысле.
Оставшиеся до визита к Серафену дни, в общем и целом, проходили довольно уныло. Тиерсен выяснил, что, кажется, до того самого дня разговаривать с ним так никто и не будет, и что, несмотря на довольно сильную загруженность и нервную вымотанность от постоянных выступлений, его желание особо слабее не стало. И наличие вокруг спортивных и довольно симпатичных девушек и молодых людей в плотно облегающих трико и соблазнительных костюмах – они еще и не стеснялись переодеваться при нем – ситуацию никак не облегчало. И, уже почти привычно спуская свою сперму в слив ванны по утрам, Тиерсен иногда думал о бренности бытия и о том, что в его жизни опять происходила какая-то хрень, которой он не мог найти объяснение. Потому что Цицеро продолжал иметь его в полюбившейся ему подсобке, когда ему только хотелось, и у него-то секс был, а у Тиерсена как бы был, но какой-то неполноценный. И это очень раздражало.
Но во всем этом была и пара плюсов, пусть для Тиерсена и сомнительных. Во-первых, он не нервничал. То есть нервничал, но не из-за того, что мог поранить Цицеро во время их выступлений – иногда Тиерсен уже думал намеренно зацепить его ножом в каком-нибудь чувствительном месте, – и не из-за будущей части их работы. А во-вторых, он кое-чему научился. И это был все-таки довольно приятный опыт.
Тиерсен сидит на скамье в ожидании того, когда Жак и Одетт переоденутся – они сегодня закончили репетицию немного позже, – и старается не слишком на них смотреть, с показным интересом изучая свое колено. Одетт что-то увлеченно говорит, и Тиерсен слушает вполуха, не поднимая взгляд выше ее длинных ног, даже когда она подходит ближе.
– Слушай, Жизмон, я не хочу, конечно, лезть, куда не просят… – она говорит, и ему приходится посмотреть на нее. Ох, она хоть бы блузку надела… – Но, по-моему, тебе нужно что-то делать с твоей… личной жизнью. Я вижу, как ты иногда реагируешь…
– Хватит, Одетт. Ты меня смущаешь, – Тиерсен улыбается немного натянуто.
– Нет, серьезно, Жизмон, – Жак поворачивается, и Тиерсен отлично может проследить плавную линию его стройных бедер, его подтянутый живот с темной дорожкой волос, уходящей под легкие спортивные брюки, – я знаю, как это неудобно и отвлекает. Ты стараешься выкладываться на полную, а в голове все равно одни акробатки в этих их… – Одетт поворачивается и со смехом кидает в него полотенцем. – Ну, в общем, ты понял, – Жак тоже смеется, снимая полотенце с головы.
– Мы просто подумали… – продолжает Одетт, все еще улыбаясь. – Завтра у нас троих все равно выходной, так что, может, съездишь с нами на танцы сегодня? Хватит уже торчать дома, в конце концов, твой папаша – не маленький ребенок, сам сможет посмотреть свой сериал. А так ты сможешь найти себе какую-нибудь девушку. Или, может быть… – она улыбается уже как-то по-другому. – Ну, ты знаешь, мы с Жаком могли бы… – она садится рядом и легко кладет ладонь Тиерсену на колено, чуть поглаживая. – Нет, конечно, если ты захочешь.
– Ты привлекательный парень, Жизмон, – тон Жака тоже чуть меняется, и он подходит совсем близко, опускаясь на корточки перед Тиерсеном.
Тиерсен выдыхает и понятия не имеет, что сказать. Господи, его последний раз кто-то соблазнял несколько лет назад, и он совершенно от этого отвык. Тем более от того, когда его соблазняют сразу двое. Одетт и Жак явно не делали так часто, их дыхание чуть сбилось, и зрачки самую малость расширились, но так же явно они уже договорились об этом – с немного нервным смешком Тиерсен представляет, как они обсуждали, согласится он с другим мужчиной или нет. Но от них легко пахнет свежим юношеским потом, и Тиерсен знает, что сейчас ему достаточно любую мелочь сделать, чтобы получить их обоих себе в постель на эту ночь. Достаточно было бы, поправляет он себя. Хотя это искушает, ничего не скажешь. Тиерсен контролирует свое дыхание и все еще молчит, глядя в глаза Жаку, и чувствует, как Одетт медленно ведет ладонью выше по его бедру. Еще немного – и она задержит пальцы перед тем, как коснуться его возбужденного члена – о, она отлично знает об этом, выдыхая совсем рядом с ухом. Жак легонько опирается на колени Тиерсена и чуть подается вперед. Губы у него полные и ярко-розовые, как у девушки, и Тиерсен думает, что был бы совсем не прочь его поцеловать. А потом посадить Одетт себе на колени и поцеловать ее. А потом…
– А я гляжу, мой драгоценный Жизмон времени зря не теряет! – голос от двери ужасно раздраженный.
“Господи, Цицеро, хоть когда-то ты появляешься очень вовремя и спасаешь своего Избранного от отвратительного грехопадения!” – думает Тиерсен, когда Одетт и Жак резко отстраняются.
– Нам нужно поговорить, – хмуро произносит Цицеро, прислоняясь к дверному косяку.
– Да, я буду через минуту, – торопливо говорит Тиерсен, и Цицеро фыркает, разворачиваясь на каблуках и выходя в коридор.
– Я не… – Тиерсен не хочет обидеть Жака и Одетт, быстро подбирая свою сумку и поднимаясь. – Слушайте, вы очень симпатичные ребята, но я не могу, – он пытается виновато улыбнуться, отлично зная, что джинсы не скрывают его возбуждения. – Наверное, я слишком старомодно воспитан, – он решает, что если скажет что-нибудь еще – то точно все испортит, и просто выходит в коридор. Правда, там Цицеро не находится, но Тиерсен точно знает, где его искать.
Тиерсен следит, чтобы никто не отметил, куда он идет, и наконец закрывает дверь подсобки, роняя сумку с костюмом, ножами и всяким барахлом и быстро подходя к Цицеро, который сидит на своем излюбленном комоде и покачивает ногами. Тиерсен обхватывает своего итальянца за плечи, приникая губами к его шее.
– Мне сейчас очень нужно, – шепчет жарко и резко опускает руки, плотно проведя по спине, сжимая задницу Цицеро и подвигая его ближе к краю.
– Из-за того, что они тебя трогали? – Цицеро обхватывает его ногами и трется пахом о пах, и Тиерсен с трудом сдерживает стон от этого. Чуть схлынувшее, пока он шел, возбуждение вспыхивает снова, и член опять поднимается почти сразу.
– Из-за этого, – Тиерсен говорит честно, он уже так больше не может. – И из-за того, что ты не даешь мне кончить. Я очень тебя хочу, – шепчет совсем тихо, зажимая мочку уха губами. – У меня уже трусы промокают от смазки, как у девчонки, как я тебя хочу.
– Какая жалость! Но я не могу брать тебя каждый день, как только тебе захочется! Знаешь, в моем возрасте это уже не так-то просто, – Цицеро будто – хотя почему “будто”? – издевается, говоря это нарочно сочувственным тоном. Но почти сразу меняет его, чувствуя, как напрягается Тиерсен. Нет уж, злить его Цицеро точно не хочет, он еще не настолько сошел с ума и знает, что это кончится либо тем, что Тиерсен просто возьмет его насильно, либо тем, что он вернется к своим новым “друзьям”. А ни то, ни другое Цицеро совсем не устраивает. – Но ты можешь поработать немножко и получить то, что хочешь, – говорит он мягко, почти нежно, но этот тон тоже обманчив: если Цицеро не хочет разозлить Тиерсена, это не значит, что он будет подчиняться. – Ты должен помочь своему папочке захотеть тебя, – он чуть давит Тиерсену на плечи и улыбается. И Тиерсена неожиданно это очень заводит. Почему они раньше не придумали превратить это в такую игру?
– Да… папа, – Тиерсен говорит это, осторожно опускаясь между ног Цицеро, но, кажется, тот не сердится: его взгляд очень глубокий, как и обычно, и искорки в нем вовсе не от злости. – Я далековато зашел с ними, да? – Тиерсен мягко целует член Цицеро через брюки, вдыхая этот тяжелый, терпковатый запах, который всегда чуть-чуть остается на одежде, смешиваясь с запахом хлопка от нее. И Цицеро почему-то нравится так.
– Слишком далеко, – он втягивает воздух сквозь зубы и легонько прижимает Тиерсена за затылок. – Мой маленький грязный Жизмон, – Цицеро хихикает: ему нравится говорить это сейчас. Его раздражает эта игра в общем, но сейчас он может быть настолько сверху, насколько это возможно, а это не может не завести. – Дай папочке помочь тебе, – Цицеро легко смеется, сталкиваясь пальцами с Тиерсеном, расстегивая пуговицы, и двигается удобнее, доставая уже чуть налитой кровью член, проводя им по обветренным губам. И Тиерсен сразу начинает сосать хорошо, и член быстро крепнет под ловкими ласками языком.
– Тебе нравится, папа? – Тиерсен отрывается и смотрит нарочно невинно, но его голос чуть сбивается от возбуждения. И Цицеро приходится сжать его шею, сладко и горячо засаживая за щеку: слишком заигрываться он тоже не хочет.
Но скоро у маленького итальянца кончается терпение, когда он чувствует ниточки слюны, стекающие по члену, когда Тиерсен облизывает и посасывает яйца, выправив их из брюк, когда он весь такой… послушный, словно дикий лесной пес, по какой-то минутной прихоти облизывающий руки – весь пах – своего человека. Цицеро толкает Тиерсена в плечи, ловко спрыгивая с комода, и коротко велит ему наклониться, как обычно, быстро цепляя молнию и стягивая джинсы и трусы с узких и сильных бедер. Член у Цицеро достаточно мокрый от слюны, и маленький итальянец не слишком ласков, коротко разминая Тиерсена пальцами и вставляя ему сразу же. Он опять имеет Тиерсена быстро, придерживая за поясницу, и тот уже привычно расставляет ноги и сгибает колени. Но в этот раз член пульсирует невозможно сильно, слишком много возбуждения разом, и Тиерсен слабо, почти неслышно стонет и не может больше сдерживаться.
– Пожалуйста, можно мне?.. – он просит тихо, упираясь лбом в осточертевший комод, чувствуя эту болезненную пульсацию.
– Нет, – со смешком отвечает Цицеро и тут же шумно выдыхает. Его дико заводит, когда Тиерсен такой послушный. Когда его можно заставить сделать что угодно.
– Я больше не могу! – Тиерсен шепчет громко и хрипло, касаясь своего живота, зажимая его, потому что в паху уже все сводит от необходимости кончить.
– Руки! – прикрикивает на него Цицеро. – Я должен видеть твои руки, глупый Жизмон! – он выходит и сильно шлепает Тиерсена по заднице. И еще, даже когда тот кладет ладонь обратно на комод. Шлепки хорошие и сильные, Цицеро задевает кончиками пальцев и раскрытый вход, и яйца, тут же размашисто проводя всей ладонью, сгребая их в горсть и оттягивая. И Тиерсен сдержанно рычит, закусывая ребро ладони, уже не думая, но ощущая, что это, наверное, самый унизительный момент его интимной биографии. Впрочем, он не жалеет об этом и не стыдится этого. В этих отношениях он может делать что угодно, он давно уже знает.
