Текст книги "Я без ума от французов (СИ)"

Автор книги: Motierre

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)

– Я подписал коробки, – флегматично сказал Тиерсен, укладывая очередную стопку книг. – И сейчас вызову такси.

– Цицеро взял машину, – по правде говоря, маленький итальянец рассчитывал сейчас отвезти Тиерсена куда-нибудь расслабиться, раз уж все равно арендовал автомобиль на целый день, но, видимо, все было не так хорошо, как ему казалось.

– Отлично, – Тиерсен закрыл коробку и выпрямился. – Тогда поможешь мне собрать вещи, и спустим все вниз.

– Тиер-рсен, – Цицеро немного покачался на пятках и как-то робко коснулся его локтя.

– Не надо, – Тиерсен покачал головой. – Ты сумасшедший, а я не хочу иметь никаких дел с сумасшедшими. Но можешь считать, что моя мораль таким причудливым образом оправдывает тебя, поэтому я не буду заявлять в полицию. Но и жить с тобой, конечно, больше не буду. И видеться тоже, – добавил через секунду. – Кстати, да, – он полез в карман, доставая бумажник, и отсчитал несколько купюр. – Здесь должно хватить на месяц, а потом, надеюсь, ты найдешь себе работу. И считай это откупом за то, чтобы ты никогда больше не появлялся в моей жизни, договорились?

Цицеро подумал немного и кивнул. Он не хотел этого так, но, с другой стороны, это обошлось не только без вмешательства полиции, но даже без громкого скандала, так что нельзя было выбрать лучший вариант.

– Вот и хорошо. А теперь подай мне вон те книги.

Тиерсен не выдержал через две недели. И это было очень вовремя: Цицеро все равно собирался уезжать из Флоренции, потому что теперь здесь было слишком опасно. Но на такой переезд опять были нужны деньги, и он нашел небольшую и не очень легальную подработку. И ему нужна была еще пара недель, чтобы заработать достаточно, потому что спать в подворотне и совсем не есть ему все-таки не хотелось. Впрочем, он нашел не очень дорогую комнату с добродушной пожилой хозяйкой, а без излишеств давно привык обходиться.

Знакомый голос застал Цицеро как раз в тот момент, когда он пытался удержать два пакета с продуктами – для себя и для хозяйки – и всунуть ключ в замочную скважину. Знакомый голос и знакомый запах табака. Цицеро почувствовал его, еще когда поднимался по лестнице, но не придал этому особого значения, не поднимаясь на площадку выше. Люди иногда курили, а в сигаретных марках он все равно не разбирался настолько, чтобы отличать их по запаху.

– Тебе помочь? – негромко спросил Тиерсен, наблюдая за тем, как Цицеро пытался справиться с замком. Но ключ наконец провернулся, и маленький итальянец открыл дверь, придерживая ее ногой и заходя в квартиру. Тиерсен бесшумно вздохнул и зашел за ним, и Цицеро, в принципе, не был против. Он был не в тех условиях, чтобы быть против. Хотя то, что хозяйка сегодня отправилась на чай к подругам, и радовало его: ни к чему ей было бы услышать что лишнее.

– Это все из-за войны, да? – Тиерсен сразу перешел к делу, не собираясь тратить время на пустые разговоры, хотя голос его и был напряженным. – Ну, то, что ты делаешь… Из-за войны?

– Может быть, – Цицеро дернул плечом, разворачиваясь. Он хорошо знал, что совсем не из-за войны, и ему захотелось громко расхохотаться от того, как трогательно этот мальчик искал ему оправдание. Как все люди, которые любят. Как все люди, которые сталкиваются с чем-то, что не вписывается в их картину мира. Но если ему было бы так легче остаток жизни, Цицеро мог ему в этом помочь. – Как Тиерсен нашел меня? – он по-птичьи наклонил голову, внимательно вглядываясь. – Цицеро не слишком хорош в прятках, да? – хихикнул негромко.

– Два вечера после работы. Я же полицейский, – Тиерсен тоже непроизвольно улыбнулся, но натянуто и все так же напряженно.

– И зачем? – Цицеро должен был точно знать, жалеть ему или нет, что он не уехал вчера, например.

– Я много думал обо всем этом, – Тиерсен вздохнул. Это выглядело так, будто он должен был оправдываться, и это было неправильно, но он приехал сюда не обвинять. – И, честно, знал, зачем еду, но вот теперь совсем не уверен. Ты точно какой-то колдун, – он устало усмехнулся и потер лоб. – Приворожил меня, а теперь смотришь своими желтыми глазищами и наслаждаешься, что я ничего не могу сделать.

Цицеро не выдержал и рассмеялся, прислоняясь к стене. Это было так забавно, но одновременно довольно приятно для самолюбия, нечего сказать.

– Слушай… ладно, я нашел хорошего врача, вот что. Хорошего психиатра. И если бы я… ты бы стал лечиться у него?

– Что? – Цицеро резко перестал смеяться и недоуменно поднял брови. Пожалуй, это он меньше всего ожидал услышать.

– Просто… если все это из-за войны… если твои травмы приняли такой характер, мы… мы могли бы попробовать вылечить их. Лекарства или что-то… Господи, что я несу? – Тиерсену явно тяжело давалось каждое слово, но Цицеро слушал его внимательно, пусть и сдерживая новый порыв расхохотаться. Это действительно выглядело не менее трогательно, чем ребенок, зашедший в клетку к тигру и предлагающий ему шмат соевой колбасы. – Но… раз уж я это несу, что скажешь? Ты хочешь попробовать? – челюсть была плотно сжата, пальцы тоже рефлекторно сжимались, и стремительно билась жилка на шее. И Цицеро не знал, что ответить, и думал довольно долго, хотя выбор был очевиден. Абсолютно очевиден.

– Цицеро не может обещать тебе, Тиерсен, – он пожал плечами, это был самый корректный ответ, на который он был способен, который Тиерсен заслужил.

– Я знаю, – тот дернул уголком рта. – Но ты можешь пообещать мне попробовать? Мы просто попробуем. Хотя бы месяц терапии. Пожалуйста.

Это звучало совсем не соблазнительно, но Цицеро мыслил практично. Он мог бы еще месяц ничего не делать, только делать вид, что пьет какие-нибудь таблетки, посещать психиатра, вкусно есть и отлично трахаться, а по истечении этого месяца легонько вскрыть наивному карабинеру горло во сне и съехать с приличным денежным запасом, уничтожив всю информацию о себе. Даже меньше, чем через целый месяц, Цицеро все-таки не мог находиться в бездействии слишком долго.

– Ну, попытка не пытка, может, что и получится, – Цицеро беззаботно кивнул и улыбнулся.

– Это хорошо, – негромко сказал Тиерсен, как-то будто несознательно делая шаг вперед. Цицеро оттолкнулся от стены, с готовностью шагая ему навстречу. Иногда он все-таки мог быть тем еще бесчувственным ублюдком. – Просто… не делай так больше, ладно? – Тиерсен за какую-то долю секунды схватил его за плечи, крепко прижимая к себе. – Никогда больше так не делай, – он поцеловал Цицеро, торопливо, жарко, влажно. – Пожалуйста, – и еще раз, глубоко, с коротким стоном. – Пожалуйста.

Они трахались прямо на полу, среди раскатившихся сладких до приторности яблок – Цицеро не мог позволить себе достаточно шоколада, но отказаться от сахара тоже не мог, – почти не раздевшись, и Тиерсен все кусал шею своего итальянца и повторял это дурацкое “пожалуйста”, а Цицеро было больно почти без смазки, но хорошо – тоже. Особенно когда Тиерсен остановился, ласково убирая волосы у него с лица и проводя кончиками пальцев по закушенной губе. Он потянулся к упавшему пакету, из которого торчала бутылка оливкового масла, и Цицеро никогда не просил у Господа столько милостей для всех итальянцев, работавших на его производстве, как тогда. Тиерсен брал его, сладко и уже не больно, и Цицеро схватил его плечи, закрывая глаза, живо подаваясь бедрами вверх и ссаживая нежную кожу под коленями о жесткую кобуру. Он только надеялся, что хотя бы хозяйка не придет раньше времени, не могло же ему настолько не везти, но через какую-то ослепляюще долгую секунду забыл об этом. Обо всем забыл.

Дева Мария приложила палец к губам, улыбаясь тихо. А потом сказала что-то, но Цицеро не слышал ее и по губам прочесть тоже не мог. И она засмеялась, и пусть Цицеро не слышал ее смеха, он видел, как она смеялась, и это было самым восхитительным, что он видел в своей жизни. А потом Дева Мария наклонилась ниже, и за ее спиной была вовсе не оттертая Цицеро неделю назад лампа, а холодное серое небо, и Богоматерь ласково потрепала медленно двигавшегося Тиерсена по волосам, и тот потерся о ее ладонь, чуть только не заурчал. И Цицеро ощутил сильную вспышку ревности, это было совсем нечестно и несправедливо. Но плеч Тиерсена он не отпустил, только сжал сильнее, и внутри сжался, пытаясь отодвинуться, ему не хотелось больше, если так, но Дева Мария коротко нахмурилась и, оставив руку на затылке Тиерсена, перебирая совсем короткие пряди, наклонилась еще ниже. И коснулась губ Цицеро, мягко и чисто, и здесь, в тесном коридоре, он застонал громко, выгибаясь под Тиерсеном, плотно сжав веки, а там, где-то еще, не мог ничего сделать, только приоткрыл губы и хныкнул громко, когда Дева Мария ответила на его поцелуй, столь долгожданный, столь необходимый. Тиерсен – другой Тиерсен, с длинными волосами и ярко-красным вспухшим шрамом на губах – ухмыльнулся и коротко укусил Цицеро за подбородок, смотря на это, совсем замедляясь.

– А ты думал, мы совсем тебя не любим? – спросил он со смешком, садясь, давая Богоматери склониться удобнее и положить свою узкую ладонь Цицеро на шею, и тот тут же дернулся, сжимая ее пальцы, со стоном отвечая на горячий, глубокий поцелуй. – Мы очень любим тебя, – Тиерсен выдохнул, хватая Цицеро за щиколотки, задирая его ноги и размашисто, жестко входя. Он грубо брал его еще недолго, как недолго – здесь, но каждую секунду этого Цицеро чувствовал мягкие губы Девы Марии, ее тонкий и прохладный язык, переплетавшийся с его, и запахи, вкусы – миндаля, каких-то цветов и крови. И это было… лучше, чем все, что могло быть. Но Тиерсен, коротко порыкивая, явно не выдерживал уже, и его член пульсировал внутри Цицеро, так сладко и горячо, и это тоже было хорошо, когда он толкался так плотно.

– Можно мне? – спросил Тиерсен, и Богоматерь подняла голову, отстраняясь от Цицеро, и тот совершенно по-детски захныкал, когда она это сделала, потому что ему не хотелось прерывать этот поцелуй. Наверное, никогда в жизни.

Дева Мария ответила что-то Тиерсену, Цицеро не слышал, что, но тот рассмеялся и еще несколько раз двинулся в нем, снова ложась сверху. И это опять было ревниво и нечестно, пусть Богоматерь и не целовала Тиерсена, он слышал ее, он мог говорить с ней, он, а не Цицеро.

Но Дева Мария села рядом, положив голову Цицеро себе на колени, и мягко улыбалась, перебирая его волосы. А ему не хватало дыхания. И от восхищения, и от обиды, и от возбуждения, потому что Тиерсен начал ласкать его член, быстро и хорошо.

– Ну что ты? – Тиерсен посмотрел на Цицеро, и тот видел два взгляда, темных, жгучих и жадных. – Разве ты не видишь? Наша Матрона хочет, чтобы ты кончил для нее. А разве ты не хочешь ее порадовать? – Цицеро всхлипнул, но в глазах Богоматери он видел одобрение. И еще что-то хищное. Требовательное. Тиерсен и Дева Мария опять переглянулись коротко. – Он просто стесняется, – Тиерсен засмеялся, но не неприятно, только рвано от того, как сдерживался. – Я сейчас сделаю хорошо, – и он прижался совсем тесно, и Цицеро мог только стонать, пока Тиерсен брал его быстро и провел языком по шее. Пока он видел зажегшийся будто взгляд Богоматери и немного крови на ее нижней губе. А потом Тиерсен укусил его за шею, сильно, больно, будто протыкая кожу зубами, и Цицеро закричал, распахивая глаза здесь и обильно кончая себе на рубашку. Тиерсен склонился над ним, и Цицеро чувствовал, как било внутрь него его семя, слышал его хриплые в стон выдохи и не выдержал, дернул за волосы, прижимаясь губами к губам, громко хныча, пусть не хватало дыхания, пусть всего мира не хватало.

Они лежали после здесь же, утомленные, и Цицеро не разрешил Тиерсену курить, но тот только пожал плечами, будто готов был на что угодно, и сложил свой снятый наскоро китель, подкладывая маленькому итальянцу под голову, сам опускаясь рядом.

– Ты ведь убьешь меня сегодня? – первое, что Тиерсен спросил, скользя пальцами по груди Цицеро, перебирая рыжие волоски в расстегнутом вороте рубашки. – Как только вернемся домой и ляжем спать? Перережешь мне глотку, да?

И Цицеро думал долго перед тем, как ответить как никогда серьезно.

– Нет. Нет, Тиерсен.

Это одно из плохих воспоминаний, но с хорошим концом. В принципе, они все хорошо кончались, только вот насчет сегодняшнего Цицеро не уверен. Он не может забыть что-то и сделать вид, что все хорошо, он обижен на то, что его Избранный обманул его. Его… Избранный? Цицеро уже не так уверен в этом, хотя ему самому это не нравится. Он надеется, что Альвдис ошиблась, что он сам ошибся в своих выводах. Тиерсен не может считать, что ему не нравится быть Избранным, что он никогда не хотел этого. Он мог сказать это… Цицеро понятия не имеет, почему, но у него в запасе много оправданий, ведь его жизнь настолько правильна в последнее время, что ему ужасно не хочется, чтобы опять было, как раньше. Теперь он ищет оправдания. Как все люди, которые…

Цицеро очень не хочет убивать Тиерсена. Может быть, это бессонница. Может быть, если бы Тиерсен хорошо выспался, то пожалел бы о сказанном сгоряча, и Цицеро простил бы его. Маленький итальянец ненавидит эту ситуацию – он ненавидит перемены – и даже морщится, подходя осторожно.

– Пора спать, Тиер-рсен, – говорит он тихо, обводя дулом беретты напрягшиеся и тут же расслабившиеся плечи.

– Я еще почитаю, – Тиерсен не поворачивается и только отпивает еще чая. – Иди один.

– Если Тиерсен не поднимет свою дрянную задницу и не пойдет спать, Цицеро придется выстрелить в него, – мягко говорит маленький итальянец. – Не слишком больно первый раз, Тиерсен не будет чувствовать себя хуже. Только снять немного кожи, только обжечь, – он проводит по всему плечу до локтя и взводит курок, продолжая поглаживать пистолетом тонкую шерсть джемпера.

– Ты все равно этого не сделаешь, – Тиерсен отвечает ровно. Он не чувствует, как напряжен сейчас Цицеро, как ему не нравится эта невольная провокация, как сильно он хочет на нее ответить, чуть надавливая пальцем на спусковой крючок. – А если сделаешь, я очень в тебе разочаруюсь. Очень, – Цицеро отводит палец, и Тиерсен перелистывает очередную страницу, решив, что и после десятого прочтения на этой все равно ничего не поймет. – Серьезно, иди спать, я приду потом.

Цицеро сильно злится. Он не может долго злиться, конечно, особенно на Тиерсена, но это не значит, что он не злится вообще. И сейчас это из-за того, что он не может выстрелить. Вовсе не потому, что Тиерсен рассердится, Цицеро не боится его, хотя и знает, что, скорее всего, это будет больно. У него до сих пор остались маленькие шрамы на плечах между веснушек после того, как Тиерсен один раз рассердился на него и методично избивал деревянным жезлом, зажав голову коленями. Но Цицеро не стреляет не потому, что это может повториться. Наказание – только следствие его неправильного поведения, и маленький итальянец хорошо понимает, за что будет наказан. И хочет ли он нарушать правила, зависит от того, действуют ли они еще, а не от того, прибавится у него шрамов или нет. Потому что если Тиерсен – его Избранный, Цицеро не сделает ему больно, но если Тиерсен обманывал его так долго – стрелять нужно в голову. Независимо от того, сжимается что-то внутри или нет.

Но – Цицеро не может долго злиться, и он хихикает коротко и напряженно, понимая, что Тиерсен опять даже не задумывается о том, как мало отделяет его от смерти. Цицеро отходит назад.

– Вот и моло… – выстрел оглушающий совершенно, и Тиерсен чуть не роняет книгу, переводя взгляд на чуть дымящуюся дырку в столе. – Ты испортил мой стол, – говорит он спокойно и закрывает книгу, откладывая ее в сторону.

– О да, да, Тиерсен! И еще, еще раз! – Цицеро стреляет снова, и чашка разлетается осколками. Один резко царапает Тиерсена по тыльной стороне ладони, которой он машинально дергает, прикрывая глаза, и еще несколько остаются на джемпере.

– Мой стол и мой чай, – Тиерсен выдыхает тяжело, поворачиваясь. – Ты. Нахер. Испортил. Мой. Стол, – он говорит очень четко, и ему вдруг хочется нервно засмеяться, то ли от нелепости ситуации, то ли от наркотика.

– Это был плохой стол! Тиерсен работал за ним, ел за ним, спал за ним, чуть не трахался с ним! Цицеро уже начал ревновать! Но никто не смеет забирать Тиерсена надолго! И теперь этот стол… мертв! – Цицеро смеется и стреляет еще, оставляя новую дырку в столешнице. И это уже слишком. Тиерсен поднимается вмиг, и его глаза совершенно не читаемы. Цицеро непроизвольно взвизгивает, резко шагая назад, и соображает, что о вариантах отступления стоило подумать на несколько секунд раньше. Но он все еще быстро бегает, поэтому рванувшийся к нему Тиерсен ловит пальцами только воздух.

Тиерсен притормаживает на мгновение – в голове чуть шумит – и легко срывается за маленьким итальянцем в темноту коридора. Конечно, Тиерсен моложе и бегает быстрее, но на стороне Цицеро секундная фора, и он успевает захлопнуть дверь спальни прямо перед его носом, крепко прижимая ее изнутри.

Тиерсен недолго толкает дверь, слушая заливистый смех Цицеро, и отдергивается, когда пуля прошивает дерево рядом с его плечом. Маленький итальянец все еще аккуратен.

– Я не сержусь на тебя, – Тиерсен тоже смеется, прислоняясь к двери. – Открой.

– Ага, Тиерсен говорит так, а потом как свернет Цицеро шею!

– Нет, – Тиерсен улыбается, постукивая пальцами по дереву. – Наверное, ты прав: мне стоит поспать. Хотя я не уверен, что сейчас смогу уснуть. Но полежу с тобой, если хочешь.

Цицеро думает недолго и отходит, давая Тиерсену открыть дверь. Тот заходит с поднятыми руками – конечно, на прицеле – и всем видом выражает спокойствие и дружелюбие, и Цицеро осторожно опускает пистолет, на всякий случай отходя еще. Но Тиерсен только стягивает джемпер, позвякивает пряжкой, снимая брюки, аккуратно вешает все на стул и собирает оставленную на постели одежду, в которой Цицеро сегодня работал в саду.

– Когда ты уже научишься убирать за собой? – Тиерсен вздыхает, складывая ее, и отряхивает покрывало. Цицеро только дергает плечом и убирает пистолет за пояс. – Ладно, ложись, я сейчас принесу свою… твою книгу и почитаю здесь. И я проветрю? – Тиерсен открывает окно. – Я уже весь насквозь ладаном пропах, в городе все кошки чихают, когда по улице иду, – он выходит из комнаты, по-прежнему не замечая ни напряжения, ничего.

Когда он возвращается, Цицеро уже забрался в постель, бросив одежду на пол.

– Ты издеваешься? – Тиерсен почти не раздраженно подбирает разбросанные вещи и кладет их на стул. Цицеро снова не отвечает и только смотрит на него, обняв подушку, и его глаза поблескивают. Тиерсен садится на постель и касается его колена, держа книгу в другой руке. – Хочешь помолиться? – спрашивает негромко, но Цицеро только мотает головой, сильнее обхватывая подушку. – А так? – Тиерсен плотно скользит ладонью по его бедру через тонкое одеяло.

– Нет, Тиерсен, – Цицеро наконец соизволяет ответить.

– Как хочешь, – Тиерсен легко пожимает плечами и ложится на бок, открывая книгу на нужном месте. – Спокойной ночи, – он мягко улыбается, когда Цицеро утыкается носом ему в спину и обхватывает за живот одной рукой. Маленький итальянец молчит – он может молчать, когда рассержен и когда его переполняют сомнения. Он еще не знает точно, что будет делать сейчас, не знает, что будет утром. У них есть плохие воспоминания, и Цицеро не решается думать о том, что будет, если эти – его – воспоминания тоже станут такими.

Тиерсен подпирает щеку ладонью и еще пытается читать, но глаза быстро начинают слипаться. И так соблазнительно хоть на минуту положить голову на подушку. Тиерсен думает, что выдержит так совсем недолго, потому что веки смыкаются сами уже не на мгновение, а на несколько секунд. Он лежит еще немного, чувствуя, как Цицеро размеренно дышит ему между лопаток, и решает подняться и сделать новую порцию этого “чая”, если маленький итальянец уже уснул.

– Тиерсен говорил с Альвдис, – мышцы живота совсем слабо и коротко напрягаются, но Цицеро чувствует это пальцами.

“Дура”, – думает Тиерсен, но не говорит вслух. – И что? – голос его спокоен, как обычно. Цицеро опять молчит и прижимается плотнее. И Тиерсен не видит смысла делать вид, что не понимает, о чем речь. – Что она тебе сказала?

– А что Тиерсен сказал Альвдис?

– Ты хочешь поговорить об этом именно сейчас? – Тиерсен чувствует себя немного неуютно и даже не обращает внимания на то, что спать теперь уже совсем не хочется.

– Хорошее время, Тиерсен, разве нет? – Цицеро чуть двигается и выдыхает ему в шею. И Тиерсен вздрагивает легко от его тона и жаркого дыхания по коже. И от того, как легонько сжимаются пальцы на животе.

– Не слишком поздно? Я думал, что мы будем спать, если честно.

– Хорошо, что Тиерсен еще может говорить честно.

– Я всегда говорю честно, – Тиерсен закрывает книгу, опускает ее на пол и поворачивается. Цицеро смотрит на него странно, отодвигаясь назад, и прижимает подушку к себе. – Мы говорили… немного о тебе и немного вообще о том, что происходит.

– Тиерсен сказал, что не хочет этого? Не хочет служить Богоматери, не хочет быть ее Избранным? – у Цицеро никогда не хватало терпения, когда дело касалось таких важных вещей.

– Я сказал… Я не хотел этого. Конечно, не хотел, а что ты думал, по мне не было видно?

– А сейчас? – Цицеро напряженно цепляется за это прошедшее время.

– Сейчас… Слушай, иди сюда, – Тиерсен протягивает руку, надеясь успокоить, но Цицеро отодвигается еще.

– Нет, Тиерсен, – он печально качает головой. О, если бы Тиерсен знал, как он хочет, чтобы все было так просто. Как он хотел бы не сжимать свою беретту под подушкой.

– Ладно, – Тиерсен кладет руку на постель и теребит кончиками пальцев край одеяла. – Сейчас… я не знаю. Честно? Это какое-то сумасшествие. Ну… все эти культы крови, благословения на смерть, Избранные… Это выглядит, как будто мы какие-то одержимые фанатики из маленькой деревушки. Приносим жертвы, верим в какие-то… наркотические видения, ждем явления Бога и сходим с ума. Ты не думаешь, что это выглядит… глупо? – Тиерсен решается сказать это, потому что он действительно чувствует себя сходящим с ума, и ему очень не нравится, что Цицеро как будто хочет этого, а не пытается его удержать.

Движение сильное и резкое, и Тиерсен вздрагивает, когда Цицеро хватает его плечо и придавливает спиной к постели, прижимая дуло беретты к его лбу.

– Это никогда не выглядело глупо! – шипит маленький итальянец, его поза удобна, нет точки, в которую безопасно можно ударить, чтобы заставить его потерять равновесие. И Тиерсен только смотрит напряженно, машинально рассчитывая, успеет ли он выбить пистолет до выстрела, и морщится, когда Цицеро упирает дуло сильнее, до того, что лоб начинает ныть.

– Убери пистолет, – Тиерсен говорит сдержанно, он не уверен, что может что-то сделать прямо сейчас, но не собирается показывать это. – Не заставляй меня делать тебе больно.

– И что Тиерсен сделает?! – тон у Цицеро совершенно истеричный. – Ни-че-го! Ничего! И кто теперь выглядит глупо?!

Тиерсен ощущает жесткое напряжение в воздухе и понимает, что все-таки просчитался в очередной раз, расслабился опять, слишком доверчиво. Интересно, он когда-нибудь запомнит, что нельзя расслабляться ни на секунду, когда рядом с тобой дышит и ходит опасный убийца, способный сорваться от одного нечаянного слова? Это все бессонница. Легко сваливать собственную глупость на бессонницу. Потому что если бы где-то было устроено соревнование по тому, кто чаще наступает на разложенные грабли, Тиерсен бы точно занял первое место.

– Тиерсен может только говорить теперь! Говори! Говори-говори-говори! – Цицеро кричит, и Тиерсен чувствует капельки его слюны на своей щеке и легкую головную боль, переходящую на виски.

– Что? То, что ты хочешь услышать? – Тиерсен старается быть осторожным, ему не хочется сказать что-нибудь еще, от чего Цицеро придет в ярость, но он слишком напряжен в последнее время и тоже имеет право злиться. – Ты хочешь, чтобы я лгал тебе. И либо я буду это делать, либо ты меня пристрелишь. Отлично, мать твою. Вот это точно тупо.

– Это другая вещь, – говорит Цицеро после короткой паузы, и Тиерсен по резко сменившемуся тону понимает, что он не задумывался над этой стороной вопроса.

– А по-моему, именно эта. Убери пистолет, и мы поговорим.

– Нет, Цицеро хочет, чтобы Тиерсен сказал сейчас! Чтобы он сказал это, даже если получит пулю в свой упрямый лоб! – маленький итальянец снова повышает голос. И Тиерсену это совсем не нравится, ему вовсе не импонирует такая… летальная система наказаний за неправильные ответы. Но он решает рискнуть.

– Ладно, все, как ты скажешь, – говорит раздраженно. – Я не хочу больше видеть, как ко мне приходит кровожадная Матерь Божья с отваливающимися от тела кусками гнилой кожи, – Тиерсен почти физически чувствует, что пуля сейчас раздробит кость и пробьет его мозг насквозь, оставив дырку в подушке и темное пятно на наволочке, но уже не может остановиться. – Я не хочу никаких галлюцинаций, не хочу никаких криков в голове, не хочу никаких снов, в которых мне диктуют, что делать. Я не хочу просыпаться потому, что в очередном сне я заперт в ебаном железном гробу, не хочу – потому, что я просчитался и воткнул нож в твое ебаное горло. Я не хочу ничего этого, – как же он устал, и как это все не вовремя. Бывают такие моменты, когда измученный зверь бросается на человека, даже если хорошо осознает, что у того в руках оружие. И это тот самый момент.

Цицеро вздрагивает, когда Тиерсен договаривает, и приоткрывает губы. Пальцы у него почти не дрожат, но дыхание горьковатое от сдерживаемого напряжения.

– Это значит, что Тиерсен не хочет больше верить? Не хочет больше быть… Избранным для своего Цицеро? – вопрос совсем тихий, с какой-то ноткой отчаяния.

– Научись слушать, я не это сказал, – Тиерсен мысленно отсчитывает секунды перед срывом. – Моя вера не имеет отношения к тому, что у меня едет крыша. Я был относительно примерным христианином, сколько себя помню. А однажды в моей жизни появился ты, и это больше похоже на то, что все пошло к дьяволу, чем на какое-то благословение Господне. Потому что драл я в зад такие благословения, которые превращают жизнь в ад. Ты превратил мою жизнь в ад. Боже, ты же сам это знаешь! Эти сны и крики… Что, довольно отмучился ими, теперь моя очередь?

Цицеро замирает над ним. Он думает так много и быстро, пытаясь понять. И понимает. Он столько винил Тиерсена, что совсем забыл о себе, и это непростительно. Цицеро понимает, что сам заслуживает наказания куда больше. Потому что он посмел сомневаться в своем Избранном, когда ему была нужна помощь. Даже Помазанник Божий может нуждаться в помощи, и для этого ему нужен Цицеро. Или он надеялся проскочить в Царство Божие только за то, что был рядом? Ох, глупый, глупый Цицеро!

Тиерсен видит, как он напряженно думает, и не собирается упускать момент. Резким движением он отводит руку Цицеро, переворачивая его и сам прижимая к постели. Маленький итальянец от неожиданности спускает курок, и Тиерсен замечает, как испуганы его глаза в эту секунду. Но выстрел приходится в стену, и все это – в одно мгновение, в одно короткое мгновение, и через него позиция уже совершенно другая и расклад иной.

– Знаешь, чего я точно не хочу? – теперь Тиерсен может позволить себе напряженный, грубый тон. – Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь наставлял на меня свое ебаное оружие! – он с силой бьет Цицеро запястьем о спинку кровати. – Никогда, ты слышишь меня?! Или сколько уроков тебе нужно, чтобы ты запомнил? – он останавливается, когда Цицеро закусывает губу и послушно разжимает пальцы. Ему наверняка очень больно, хотя Тиерсен и старался не сломать кости. – Ну почему, почему, когда все только начинает идти нормально, ты пытаешься меня убить, а? – Тиерсен чувствует, что у него начинается истерика, и силой воли подавляет ее. – Ну и что мне теперь делать?

– Тиер-рсен…

– Слушай, – Тиерсен пытается успокоиться и говорит тише, но его голос подрагивает, – я не герой фантастической книжки. Я вообще не герой. Не Избранный, не Мессия, не какой-то образчик чистоты и терпения, который ведет толпу. И не могу им стать по одному твоему желанию. Я хочу просто делать то, что у меня хорошо получается. Если при этом тебе нужно называть меня Избранным – да сколько угодно. Но не заставляй меня в это играть. Я и так играю, как ты хочешь. Делаю то, что ты хочешь. Живу, как ты хочешь. Перестань хоть на секунду быть таким эгоистом и оставь мне что-нибудь, чего хочу я.

Цицеро переполняют эмоции, когда его Избранный говорит это. Потому что Тиерсен действительно делал и делает столько вещей, доверившись Цицеро. Зная, лучше всех других зная, как это опасно. Цицеро сам не всегда уверен в том, что сделает в следующую секунду, а Тиерсен доверяет ему в каждом его шаге. И маленький итальянец так часто подводит его, но он не перестает верить. И своему Богу тоже не перестает верить, даже когда тот каждый день посылает ему кошмарные сны. И Цицеро понимает резко, почему именно Тиерсен. Цицеро иногда забывает, что его Избранный – человек, который может устать, может сомневаться или бояться. Тиерсен верит, истово и горячо, но это долгое испытание его веры, и оно не должно быть легким. И все, что может Цицеро, что он должен – не облегчить, но помочь. И за то, что он посмел сомневаться и не делать это, он заслуживает хорошее наказание, на самом деле.

– Да, я верю, – Тиерсен продолжает говорить, все повышая голос. – Тяжело не верить, когда ты постоянно слышишь все это. Когда это… не только во сне. Знаешь, что? Я даже сейчас Ее слышу, будь Она проклята! И знаешь, что Она говорит? – голос все-таки срывается, и Тиерсен почти кричит. – Она говорит: “Бедные, бедные мои дети”! Ты представляешь?! Ты понимаешь это?! Я это слышу, мать твою! Будто мне тебя недостаточно! Нахер мне нужна эта ебаная жалость?! Я просто хочу проснуться и ничего никогда не слышать! – он кричит это Цицеро в лицо и останавливается, часто и глубоко дыша. – О Боже, – смеется истерично, и что-то меняется в его взгляде. – Конечно. Я просто уснул за книгой. Мои страхи, – он резко отпускает запястья Цицеро и садится, стуча себя по виску. – Мои кошмары. Но все хорошо, все будет хорошо, я проснусь, мы помолимся и пойдем готовить завтрак. У нас много дел, – он улыбается. – У меня есть наркотик, чтобы не спать. Не забыть принять его. Я просто проснусь, – он еще коротко смеется и хватает оставшуюся лежать у подушки беретту. – Это не будет больно, пистолеты стреляют слишком быстро, чтобы было больно, – он вздыхает и закрывает глаза, приставляя дуло к своему виску. – Доброе утро, Тиерсен Мотьер.

Цицеро слушает его совершенно ошарашенно и не соображает сразу, что происходит. Но его реакция, пусть не идеальна, все еще хороша, и он резко выбивает пистолет из руки Тиерсена. И тот почему-то даже не сопротивляется, ни в эту секунду, ни когда Цицеро валит его на постель, пытаясь заглянуть в темные глаза. Но веки Тиерсена закрыты, и он тихо, истерически смеется.