Текст книги "Я без ума от французов (СИ)"

Автор книги: Motierre

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

Тиерсен улыбается мягко, замечая жадные, возбужденные нотки в глазах своего итальянца, и отпускает его, кладет ладонь на задницу, поглаживая.

– Займешься собой тоже пока? Хочу кое-что еще сделать… – он говорит, и Цицеро довольно смеется:

– Цицеро всегда протянет тебе руку помощи, Ти! – он перехватывает оба члена, сжимая сильно, сдвигая крайнюю плоть.

– Отлично, – Тиерсен вздыхает жарко. – Тогда сколько пальцев ты хочешь? – он касается Цицеро между ягодиц, потирая там.

– А сколько у тебя есть? – тот дразнится и легко кусает Тиерсена за нос. – Цицеро хочет всего тебя, Ти, все твои пальцы, твой член, твой рот, твое сердце!

– Все забирай, – и в этом весь Тиерсен: не спрашивает, что получит в ответ, просто отдает все, что имеет. И целует Цицеро в край губ, тянет свои пальцы в рот, облизывая, оставляя ниточки слюны и еще сплевывая хорошенько поверх. – Два, я думаю. Да, два, – со смешком шепчет Тиерсен, мягко надавливая на уже пульсирующий, влажный от пота вход, вставляя пальцы сразу наполовину, толкаясь глубже, чувствуя, как прилипают к ним рыжие волоски. Цицеро стонет, закидывая ногу выше, открываясь совсем, торопливо отдрачивая им обоим.

Ласки скорые, спешные, Тиерсен имеет зад Цицеро пальцами быстро, вгоняя их глубоко, и обнимает, прижимает другой рукой, целуя в губы, и у него срываются короткие стоны, когда маленький итальянец отвечает на его поцелуи и быстро скользит по их членам кулаком. Цицеро гладит свободной рукой шею Тиерсена, его плечо, подмышку, грудь, находит подушечками пальцев сосок и начинает тереть вверх-вниз. Тиерсен утробно рычит, и Цицеро нравится этот звук. Еще одно отличие. С женщинами он знал, как нужно делать, когда они сами говорили. Тиерсену не нужно говорить, он не скрывает того, как наслаждается, он не скован никакими внутренними приличиями, не позволяющими людям кричать в постели. Тиерсен кричит, когда кончает, стонет, когда ему хорошо, рычит, когда ему нравится, что делает Цицеро. У Тиерсена животный язык, грубый и низкий, и в нем нет места стеснению. Не то что в богатом на эмоции, скором птичьем языке Цицеро: там найдутся и стеснение, и робость, и неловкость. Но и крики – высокие и действительно будто птичьи – в его языке громче и ярче.

Цицеро чувствует, когда мышцы начинают напрягаться, и шепчет Тиерсену на ухо, пройдясь по нему языком:

– Сколько сейчас?

– Все еще два, – отвечает Тиерсен, целуя его в щеку, чуть замедляя движение руки. – Хочешь еще? – маленький итальянец краснеет и кивает:

– Цицеро уже почти… – и правда, пальцы у него скользят уже немного рвано, он тяжелее дышит, и по груди тоже идут красные пятна. – Ум-мф, Тиер!

– Давай, мой хороший, – Тиерсен осторожно вталкивает еще один палец, не совсем без труда – слюна быстро подсыхает, и без нее суховато, но не отрываться же сейчас. Цицеро открывается сильнее, и тугое, нежное нутро обхватывает пальцы Тиерсена, и тот закусывает губу от этого доверия и этого ощущения. Цицеро стонет – слишком громко, – когда тоже чувствует пальцы внутри себя, когда Тиерсен начинает двигать ими, растягивая его вход, и сам только торопливо дрочит им обоим, и его смазка, которая почти течет у него перед самым оргазмом, так сильно и сладковато пахнет, так облегчает движение руки. Влажно и жарко спереди, тесно от сухости и не меньше жарко сзади: Цицеро дышит в стоны, он не выдерживает уже, и ноги у него мелко дрожат. Тиерсен прижимает его к себе совсем крепко, выдыхает в раскрытые губы и напрягается сам. Стон громкий, слитный, но Тиерсен успевает поцеловать Цицеро, чтобы заглушить это, сам крупно вздрагивая, вталкивая пальцы до самого предела, чувствуя сильную пульсацию вокруг них. Сперма густо и обильно выплескивается на простыню, пачкая и волосы, и кожу на животах, и взгляды такие болезненные, когда они оба подрагивают и смотрят в глаза друг другу, прижавшись губами, стараясь их не разомкнуть, чтобы не закричать. И только через несколько секунд Тиерсен чувствительно вытаскивает пальцы, а Цицеро чуть-чуть отстраняется, выдыхая со слабым стоном, прикрывая глаза. У него вся рука липкая, и он осторожно отнимает ее от сведенных членов, но не удерживается, гладит раскрытой ладонью обе влажных головки, и Тиерсен еще стонет от этого.

– Как мальчишки… – смеется он тихо, с какой-то сладкой утомленностью, – всю постель обкончали. Сел нас убьет, – он резко перекладывается ниже, осторожно целуя член Цицеро и вбирая его в рот, слизывая и высасывая сперму. Маленький итальянец еще тихо стонет и кладет чистую руку ему на затылок.

– Ты решил совсем все забрать у Цицеро? – он хихикает и сладко жмурится, и в паху так тепло, когда Тиерсен глотает все и облизывает губы, снова ложась нормально.

– Иди ко мне, – он осторожно, чтобы Цицеро не испачкался в мокром, тянет его на себя. – Знаешь, – ведет ладонью по его груди, перебирая немного влажные завитки рыжих волос, – единственное, чему я удивляюсь, так это тому, что уже с полчаса никто сюда не вламывается и не требует от меня ничего решать. Подозрительно отличное начало новой жизни, – он вздыхает и утыкается в волосы Цицеро носом.

– Цицеро может убить каждого, кто будет что-то требовать от Ти, если Ти захочет, – маленький итальянец смеется, расслабляясь под поглаживаниями, и вталкивает колено между бедер Тиерсена. – Или ты сомневаешься? Ты сомневаешься в Цицеро?!

– Нет, – Тиерсен улыбается, а через мгновение вздрагивает, когда дверь все же распахивается без стука. Он едва успевает подцепить одеяло и накрыть их с Цицеро, потому что Элизабет стоит на пороге только секунду, тут же закрывая дверь и почти добегая до постели.

– Только не на кровать, Лиз, – Тиерсен успевает остановить ее, наскоро прикрывая свободным краем одеяла расплывшееся пятно на простыни, мокрое и сильно пахнущее, и прижимает Цицеро к себе. Маленький итальянец разморен и совсем не против, он ложится щекой Тиерсену на грудь и спокойно дышит, ничуть не смущаясь этого. Кажется, Элизабет он уже перевел в разряд мертвых людей, а значит, на нее можно не обращать внимания, и к ней его обычное нежелание демонстрировать открыто эту доверительную нежность их отношений не относится.

– Ладно, – Элизабет пожимает плечами, направляясь к креслам, стоящим в углу возле низкого столика, и устраивается в одном из них. – Сел хотел зайти к вам, но я сказала ему, что вы еще спите, – она с легкой гордостью встряхивает еще чуть мокрыми после душа волосами.

– И это помогло? – с сомнением спрашивает Тиерсен, машинально перебирая в пальцах длинные пряди Цицеро.

– Не очень, – Элизабет улыбается. – Но я сказала, что это из-за меня вы спите так долго. Рассказала, как вы меня утешали. И Сел так удивился, что не стал вас будить.

– Да уж, представляю, – теперь очередь Тиерсена улыбаться. Он бы сам очень удивился, если кто-нибудь ему бы сказал, что он будет полночи утешать ребенка.

– Но он сказал, что лучше бы вам прийти сразу же, как проснетесь. И еще он называет тебя Тиром. Это твое имя? – Элизабет любопытно наклоняет голову: конечно, о вопросе их родства они тоже забыли ей сказать, а сама она помнить Тиерсена вряд ли может, он последний раз приезжал во Францию еще шесть лет назад.

– Да, милая. Если хочешь, ты тоже можешь звать меня так. А это…

– Цицеро, я запомнила, – Элизабет широко улыбается. Не слишком хорошо ей запоминать их настоящие имена, но что уже сделаешь. – У вас тут так пахнет… – она легко, как все дети, переводит тему разговора, и скулы у Тиерсена непроизвольно розовеют. – Как в комнате Серафена, когда он… Если ему было хорошо, у него было мокро вот здесь, – она легко и невинно, не задумываясь о смысле, касается себя между ног. – И у других. Но у мужчин, а у женщин нет. И у вас так же пахнет, но… не так. Там пахло больно, а у вас нет. Это значит, что вам было хорошо?

– Очень хорошо, милая, – Тиерсен старается ответить мягко.

– Значит, бывает хорошо, когда не больно? – и он все-таки чувствует, как неправильно девятилетней девочке говорить такие вещи.

– По идее, так и должно быть. Хорошо и не больно. Когда люди делят постель, они обычно стараются любить друг друга, а не делать больно.

– Тогда, когда я вырасту и женюсь, я хочу так, как вы, а не Серафен. Любить и не больно. То есть, если бы я… – Элизабет вспоминает и сразу расстраивается.

– Девочки выходят замуж, а не женятся, Лиз, – Тиерсен тоже говорит с легкой печалью. – И прости, что так выходит. Но, в любом случае, мы – далеко не самый лучший пример, поверь мне. Как минимум потому, что мальчикам нужно встречаться с девочками, а не друг с другом, – он говорит это, чтобы отвлечь Элизабет от грустных мыслей.

– О, это самый минимум, – лениво бормочет Цицеро.

Они молчат еще немного, и Тиерсен чувствует, как неуютно это молчание. И вздыхает.

– Ладно, Лиз, чем дольше мы валяемся в постели, тем сильнее злится Сел. Ты не можешь еще раз выйти? Нам бы неплохо одеться.

– Мне не хочется уходить, – Элизабет говорит честно. – Можно мне просто закрыть глаза?

Тиерсен думает недолго, но разрешает ей, и она утыкается лицом в колени, пока он поднимается с постели и находит в шкафу пару халатов – им бы надо сходить в душ сначала. И после, более-менее приведя себя в порядок и вытолкав из кровати снова сонно закутавшегося в одеяло Цицеро, Тиерсен подхватывает не ожидавшую этого, но сразу довольно смеющуюся Элизабет на руки, вынося ее из комнаты. Это совсем не обязательно, но он, пожалуй, хочет хоть немного поднять ей настроение.

– Ты слушал утренние новости, Сел? – сразу спрашивает Тиерсен, не дожидаясь, пока брат опять начнет его отчитывать.

– Да, но там пока ничего. Зато звонил Лефруа, разбудил меня несколько часов назад. Он только освободился… – Селестин осекается, ловя любопытный взгляд Элизабет, которую Тиерсен наконец сажает на стул.

– Слушай, давай мы примем душ, потом все позавтракаем – я могу сварить кашу, если у тебя есть какие-нибудь фрукты и молоко, – я позвоню Альвдис, а после мы с тобой об этом поговорим, ладно? Все равно все уже сделано, торопиться нам некуда.

– Как ты скажешь, – Селестин как будто даже фыркает, поднимая свой уже опустошенный наполовину стакан. И хотя, конечно, пить виски с утра воскресенья – дурной тон, но не Тиерсену его учить.

После завтрака и звонка Тиерсена Цицеро настаивает на том, чтобы все-таки посмотреть новостной выпуск по телевизору, и Селестину, скрипя зубами, приходится подождать еще. Он отправляется в кабинет уже с третьим стаканом, пока Тиерсен, Цицеро и Элизабет располагаются на диване в гостиной: малышка тоже хочет посмотреть, и ее никак не выходит отговорить.

Тиерсен курит, удобно устроив пепельницу на своем колене, и обнимает Цицеро, запустив руку ему под теплый свитер и машинально, но ласково поглаживая живот. Элизабет сидит рядом, скрестив ноги, и не отрывает взгляда от экрана, на котором мелькают размытые кадры видеозаписи, сделанной в доме, который она только вчера называла своим и собиралась наследовать от отца. Репортаж совсем короткий, и из него ничего не понятно толком, но Тиерсен надеется, что Селестин расскажет ему больше. Он шепотом просит Цицеро поиграть пока с Элизабет и отвлечь ее, и тот весь морщится, но выбирать ему Тиерсен не дает, поднимаясь, коротко целуя его в висок и отправляясь в кабинет к брату. Оставшись с Элизабет наедине, Цицеро криво улыбается, встречая ее дружелюбный и открытый взгляд.

– Девочка хотела вчера поиграть с ножами? – осторожно спрашивает он, и Элизабет кивает. – Цицеро может научить ее, если она хочет. И если уж его Избранный заставляет его возиться с глупой девчонкой, – последнюю фразу он бормочет себе под нос, но достаточно громко, чтобы Элизабет слышала.

– Очень хочу, – Элизабет старается не думать о том, как ей грустно и страшно. Она знает, что Цицеро убьет ее – пусть и не сам, – но он ей нравится, ей нравится его открытость в эмоциях, которой обычно не встретишь у взрослых. – А почему ты называешь меня “она”? И Избранный – это Тир? А почему? – она задает много вопросов, это как будто защитный механизм, позволяющий ей отвлечься. И Цицеро вздыхает. Он не слишком любит возиться с детьми и в этот момент очень жалеет, что некоторые правила нельзя нарушать.

– И кто же это почтил меня своим присутствием? – голос ядовитый, но совсем не пьяный: кажется, нервическое состояние Селестина не позволяет ему опьянеть быстро.

– Не язви, – добродушно отвечает Тиерсен. – Давай лучше к делу.

– Ну, в общем-то, новости довольно хорошие, – Селестин сердился больше для проформы, и меняет тон, когда Тиерсен садится в кресло напротив него, взяв и для себя стакан. – Лефруа позвонил мне около шести часов, видимо, когда они закончили со всем. Голос у него был спокойный, кстати, наверное, он на психолептиках сейчас. Сообщил о том, что Серафен и Стефани мертвы, а Лиз пропала, – Селестин старательно вспоминает все детали скупого разговора. – Полиция нашла в кабинете Серафена вскрытое анонимное письмо со свидетельствами о том, что Лиз – дочь Стефани не от мужа, пока эти свидетельства проверяются, но за неимением живых участников событий это, конечно, будет проблематично. И я правильно понимаю, что это ваша работа?

– Да, – Тиерсен кивает. – Я покопался в биографии Стефани и нашел несколько интрижек, которые она вела на стороне десять лет назад. Вообще не только десять лет назад, но именно те по времени отлично совпадали, и я подумал, почему бы не попробовать этот вариант.

– Хм. А ты сам не думаешь?.. – Селестин не договаривает.

– Нет. Что Лиз – дочь Серафена, очевидно и тебе, и мне. Этот характер не забить ничьими генами. Но Стефани тоже темноволосая и бледная, так что сторонний человек вполне может предположить, что Лиз пошла в мать, а не в отца.

– Ладно, в любом случае, свидетельства найдены, письмо Серафеном “получено”, и дальше… Ну, все знают, что Серафен жил со Стефани только из-за дочери и карьеры. Но с последней после того скандала складываться у него перестало, так что, если бы он узнал, что и Лиз – не его дочь, то развелся бы сразу же. И Стефани бы лишилась всех денег. Так что… полицейские предполагают, что Стефани поняла, возможно, даже в день смерти, что кто-то знает о ее секрете и что она не сможет это скрыть, спешно приказала увезти Лиз, а сразу после отравила Серафена домашним печеньем с корицей. Торопливо, испуганно и весьма по-женски.

– Спасибо за комплимент, – Тиерсен не может сдержать усмешку.

– Не перебивай. Но, в общем, все пошло как-то не так, между Серафеном и Стефани завязалась ссора, и он ее застрелил. В общем, пока полиция придерживается этой версии как основной.

– А я сам ее придумал, – Тиерсен самодовольно отпивает виски.

– Твое счастье, что в полиции работают такие же идиоты, как ты, – Селестин качает головой. – А, ну да, что это я… Ладно, не знаю, я, конечно, всем доволен, но мне кажется, что эта версия рассыпается прямо на глазах.

– Ты предвзят, потому что знаешь, как это выглядит изнутри, – Тиерсен расслабленно кладет ногу на ногу. – А я тебе две вещи скажу. Во-первых, когда люди смотрят на проделанную работу, они не замечают и половины того, что знает тот, кто ее делал. Во-вторых, в полиции работают, конечно, разные люди, но в основном им всем начхать на справедливость и прочую хрень, им нужно раскрыть дело и сдать его в архив, в идеале – получить премию за оперативность. На справедливый результат никто никогда не работает, Сел, только если в детективных романах.

– Ладно, ты действительно лучше знаешь… – Селестин поднимает ладонь, – но это только полиция, Тир. Сам Лефруа совсем другого мнения, и вот он уверен, что все это было инсценировано. Хотя, конечно, его можно понять, он только что потерял свою “вторую половинку” и не хочет верить, что Стефани, которую он знает больше двадцати лет, убила Серафена. Нет, он думает, что она могла бы это сделать, но ему хочется найти виноватых, а мертвая женщина не очень хорошо подходит на эту роль.

– А вот это уже не слишком хорошие новости, – Тиерсен не мрачнеет, но задумывается.

– На самом деле, я даже не знаю, стоит ли волноваться. Это действительно может быть только стресс, а даже если и нет, даже если он начнет копать… он все равно не успеет зайти слишком далеко, так ведь? Так что не думаю, что это первостепенная проблема. У нас и другая есть, и ты знаешь, о чем я. Надеюсь, у тебя хватило времени не только потрахаться с утра, но и подумать о том, что ты будешь делать с Лиз. И еще надеюсь, что вы заберете ее с собой, когда сейчас поедете куда-нибудь по своим делам, – Селестин даже не намекает, почти прямо говорит, что не собирается видеть их всех у себя и минуты дольше, чем необходимо.

– Видишь ли, Сел… с этим возникла некоторая проблема, – Тиерсен правда чувствует себя немного неловко, он не собирался нагружать брата лишними заботами. – Я планировал отвезти Лиз Лоду и Альвдис, но когда я звонил в Орийак, никто так и не ответил. Я позвоню еще, конечно, но у меня нет других номеров, так что я понятия не имею, где они. Может быть, решили устроить медовый месяц где-нибудь, пользуясь нашим отсутствием, а может быть, просто спят и не подходят к телефону. Я не знаю. Но я не могу везти Лиз через полстраны, чтобы наткнуться на запертые двери. Извини, но у меня сейчас не так много свободного времени.

– То есть у вас что, вообще никакой связи нет? – а вот сейчас Селестин действительно смотрит на Тиерсена, как на идиота.

– Ну, если бы были какие-то проблемы, Альвдис всегда могла бы позвонить тебе, – Тиерсен чуть виновато пожимает плечами.

– Ладно. Ладно… – Селестин умеет смиряться с обстоятельствами и шумно выдыхает, наскоро прикидывая, что у него теперь тоже нет времени проверять, есть кто-то в доме Тиерсена или нет. – Тогда просто заберите ее к себе, а увезете потом, когда закончите работу, в чем проблема?

– Сел, ты ведь хорошо понимаешь, что говоришь, да? – Тиерсен поднимает бровь. – Ты предлагаешь нам взять к себе маленькую девочку. Хорошо, допустим. У нас в квартире полно ножей, в чемодане лежит разобранный карабин, и еще в разных местах четыре пистолета. Ты предлагаешь нам все это носить с собой? Или возвращаться в квартиру в ожидании, что этот неконтролируемый ребенок с порога выпустит в нас полную обойму? Я не знаю, что она надумает за то время, пока будет одна, но знаешь, она в истерике швырнула в Цицеро два ножа, причем не слабо – у него хороший такой синяк на бедре. А я не садист, Сел, я не могу запирать ее в ванной или привязывать к батарее, пока нас не будет дома.

– Ты не можешь, зато у Цицеро с этим точно проблем не возникнет, – бормочет Селестин.

– Сел, пожалуйста, не начинай. Она ребенок, неважно, чей, и одно дело – просто убить ее, желательно безболезненно, а совсем другое – ежедневно мучить. Мне такой грех на душу не нужен. И Цицеро тоже не нужен, – грубо отрезает Тиерсен, показывая, что не собирается продолжать эту тему.

– Тогда я не знаю, куда вы можете ее деть, – Селестин скрещивает руки на груди, старательно делая вид, что не понимает, к чему клонит Тиерсен.

– Ты отлично знаешь, Сел. Лиз осталась неделя, максимум – две. У вас очень хорошие отношения, как я понял из того, как она тебе обрадовалась и как потом расстроилась из-за твоей злости на нее. И я могу только попросить тебя не превращать оставшееся ей время в пытку. Я не прошу скрашивать это время, не прошу развлекать ее и заваливать подарками. Она просто поживет у тебя, а потом мы ее заберем. Думаю, это та малость, которую мы должны для нее сделать, особенно после того… она не рассказывала тебе о том, что с ней делал Серафен?

– Тир… – громкий звон стекла перебивает реплику Селестина. Братья переглядываются, а через секунду срываются с места.

– Цицеро, мать твою, что опять?! – Тиерсен хватает дверной косяк пальцами, заглядывая в гостиную.

– Это не я! – Цицеро и Элизабет говорят хором, так невинно и одновременно оправдываясь, как могут только дети. Дверца одного из стеллажей с книгами разбита, причем очень хорошо, так, что осколки разлетелись на добрых пару метров. Виновники произошедшего смотрят друг на друга с укором: они оба явно рассчитывали, что другой возьмет ответственность на себя или хотя бы промолчит, давая его обвинить. Цицеро шумно выдыхает и первым отводит взгляд. Это непросто, но иногда он должен вести себя, как старший.

– Цицеро просто хотел достать книгу, Ти! – он начинает торопливо. – Он хотел почитать малышке, а это стекло… Оно так сразу и треснуло! – он смотрит на Тиерсена абсолютно чистыми глазами, но тот замечает блеск острого лезвия в рукаве широкого свитера и загнанную под столик разделочную доску со следами от ударов ножом: видимо, Цицеро и Элизабет использовали ее в качестве мишени.

– Мой стеллаж… – Селестин наконец протискивается мимо Тиерсена и смотрит на разбитое стекло с трагизмом матери, на глазах у которой отрезали ногу ее ребенку. – Господи, мой стеллаж… – он аккуратно подходит, стараясь не наступать на осколки, и оценивает масштабы повреждений. – Так, все, пошли вон отсюда, пока еще что-нибудь не разбили.

– Сел…

– Стекло я заменю за твой счет, – Селестин быстро берет себя в руки. – И все, что потрачу на содержание Лиз, я вычту из твоего гонорара до сантима. И убирайтесь прямо сейчас, я вас очень прошу.

– Хорошо, никаких проблем, – в общем, Тиерсен доволен таким раскладом. – А с тобой, – он ловит попытавшегося аккуратно проскользнуть мимо Цицеро за ухо, чувствительно прихватив волосы, – я поговорю дома. Ну как ребенок, честное слово, – отпускает ухо и легко шлепает своего итальянца по заднице.

Они собираются быстро, вещей вовсе не много, и Тиерсен с благодарностью жмет руку Селестину, хотя тот и только раздраженно вздыхает. Элизабет смотрит на них с легким непониманием.

– Вы уезжаете?

– Да, милая, – Тиерсен наклоняется к ней.

– А как же…

– Мы вернемся за тобой. Позже. Не скажу, когда точно, но ты ведь не против пожить с Селом пока? Он больше не будет злиться на тебя, правда, Сел? – Тиерсен бросает взгляд на Селестина, и тот закатывает глаза, но кивает:

– Не буду, Лиз.

– Все равно не хочу, чтобы вы уезжали! – говорит Элизабет резко и вдруг обхватывает обеими руками Тиерсена за шею. Тот чуть дергается от неожиданности, но через несколько секунд мягко обнимает ее за спину. – Мне очень страшно одной, – насколько же ей страшно, если она прижимается всем телом к своему будущему убийце и не хочет, чтобы он оставлял ее?

– Не надо, Лиз, – тихо говорит Тиерсен ей на ухо. – Мы еще приедем.

– Ты обещаешь? – так же тихо спрашивает она.

– Обещаю, – и в эту секунду Тиерсену почему-то очень жаль, что он должен ее убить. Но только на секунду, когда Элизабет размыкает объятия, это ощущение проходит, и он смотрит на нее с обычной улыбкой.

– А тебя… можно обнять? – она немного смущенно спрашивает у Цицеро.

– А это обязательно? – он вздыхает, но Элизабет уже прижимается к нему, и он тоже наклоняется, растрепывая ее волосы. – Ну ладно уж. Но один раз, Цицеро сказал тебе! – Элизабет смеется и приподнимается на носках, целуя его в щеку. – Эй-эй-эй! А вот это еще зачем?!

– Я буду вас ждать, – Элизабет размыкает руки и делает шаг назад, сцепляя пальцы за спиной.

– До свидания, Лиз, – Тиерсен кивает ей. – Сел, – приподнимает уже надетую шляпу.

– Еще бы век вас не видеть… – бормочет Цицеро себе под нос, вытирая щеку пальцами.

И уже снаружи, когда за ними закрывается плотно дверь и они спускаются к машине, Тиерсен отнимает его руку от лица:

– Слушай, она же не кислотой в тебя плюнула, хватит тереть.

– А может и кислотой, кто знает, какой дряни у вас в крови намешано, – Цицеро ворчит, устраиваясь на пассажирском сиденье, пока Тиерсен откидывает крышу – сегодня прохладный, но солнечный день, и еще можно понаслаждаться всеми достоинствами кабриолета.

– Ах так! – Тиерсен смеется и тянется к Цицеро, целуя его в ухо, в щеку, в нос – куда попадет. – Тогда вот тебе еще!

Цицеро толкается, но ему сложно сдерживать смех, когда Тиерсен так щекотно царапает его легкой щетиной. А потом вдруг притягивает к себе за воротник пальто и мягко касается губами губ. И неважно, что какие-то люди ходят по улице и могут смотреть, как он целует своего резко разрумянившегося Цицеро, с привкусом табака и холодного ноябрьского воздуха. Потому что у них начинается очередная новая жизнь, и они собираются потратить ее с удовольствием и исключительно на себя.

========== XII. ==========

– Да, он еще плохо себя чувствует, – Тиерсен вытянулся на диване и крутит телефонный провод, выслушивая очередной поток соболезнований от Одетт. – Ты знаешь, такой стресс… Да-да, мы даже вызывали врача на дом… Ну, милая, ему пятьдесят, и он и так был довольно чувствительным в последние годы.

– Сорок девять, – цедит Цицеро и швыряет в Тиерсена орешком из миски, которую держит на коленях. Он даже немного не сердится уже – Тиерсен больше не напоминает ему о его возрасте, уже несколько раз доказав и позволив доказать самому, что это не имеет значения, – но ворчит из принципа, пусть и несерьезно. Тиерсен прикладывает палец к губам и вытаскивает орешек из складок свитера, отправляя его в рот и продолжая:

– Он очень переживает из-за девочки. Знаешь, он даже сказал, что считает это все каким-то знаком и не хочет больше продолжать выступления. Не думаю, что это серьезно, на самом деле, но, скорее всего, мы съездим в Италию на некоторое время, отдохнем дома, на природе… Да, я надеюсь, Лабади возьмет нас назад, когда мы вернемся. В общем, все образуется, милая. Папе просто надо отдохнуть, – Тиерсен хмурится на секунду, когда второй орешек бьет его в висок. – Да, я заеду к вам, возьму расчет, обсудим это с Лабади… Нет, не думаю, что это хорошая идея. Папа сейчас вряд ли захочет кого-нибудь видеть, он очень угнетен, – очередной орешек врезается Тиерсену в щеку, и он прячет улыбку, стараясь смотреть на Цицеро с укором. – Хм-м, если только мне встретиться с вами, говоришь… Сегодня вечером? – Тиерсен бесшумно смеется, закрывая ладонью лицо от еще нескольких орешков: ему нравится дразнить Цицеро. – Я бы с огромной радостью, милая, но, думаю, не смогу оставить папу одного. Он ужасно выглядит, а ведет себя – как абсолютный ребенок… Да, еще ужаснее, чем обычно, – Тиерсен прикусывает губу, смотря, как Цицеро даже перестает жевать. – Все в порядке, я еще позвоню тебе, может быть, встретимся перед отъездом… Да, пока, я тоже тебя целую, – он кладет трубку на рычаг и довольно хохочет, когда Цицеро садится ему на ноги, нанося короткие и легкие удары по ребрам, а потом резко надевает миску ему на голову.

– Грязный изменщик повержен! – маленький итальянец смеется, пока Тиерсен устраивает миску на голове на манер каски и щелкает его по носу:

– Смотри, от чего я ради тебя отказываюсь: от свидания с симпатичной девушкой и ее не менее симпатичным другом.

– Они вовсе не симпатичные! – шумно возражает Цицеро, сгребая часть рассыпавшихся орешков и отправляя половину в рот, а половину – Тиерсену в лицо. – У нее ковбойские ноги и лошадиные зубы! Полный набор для вестерна! – он говорит с набитым ртом. – А у ее дружка кости по бокам торчат, как ручки у кастрюли!

– Боже, Цицеро, где ты берешь такие ужасные сравнения? И вообще, как будто ты образец красоты, нашелся критик.

– Тело у Цицеро крепкое и здоровое, – парирует маленький итальянец. – Оно может быстро бегать, больно драться, бесшумно ходить и хорошо убивать. И в него помещается много вкусной еды, а больше Цицеро и не нужно, – он смеется, смотря, как Тиерсен наконец отряхивается и снимает миску. И возмущенно вскрикивает через секунду, когда та оказывается уже на его голове.

– А я хотел сказать, что у тебя действительно красивые ноги. И зубы. И косточки вот здесь, – почти серьезно говорит Тиерсен, проводя пальцами над бедрами Цицеро. У него эти косточки не выпирают почти, не то что у самого Тиерсена, всего худого и жилистого, но прощупываются их округлые края, и Цицеро от этого щекотно, и Тиерсен об этом знает, потирая их большими пальцами. – Но раз тебя и так все устраивает, то пошевеливайся и иди собираться, нам пора ехать, – он садится и аккуратно спихивает Цицеро с себя. – Надо будет пошить тебе потом нормальный костюм, но пока съездим в “Галери Лафайет”, там наверняка найдется что-нибудь достаточно приличное. У тебя когда-нибудь был секс в кабинке для переодевания? – спрашивает он совсем без перехода, вставая с дивана, и берет со столика свою чашку с чаем, отпивая.

– М-м… – Цицеро поднимает миску с головы, задумчиво качнувшись. – Один раз, Тиерсен.

Тиерсен от неожиданности сплевывает чай обратно в чашку.

– Ты мастерски испортил весь мой заготовленный ответ. И чего еще я о тебе не знаю? – он спрашивает с шутливым возмущением.

– У милого Цицеро есть много сюрпризов для Тиерсена, – маленький итальянец улыбается и довольно вытягивает ноги, поглаживая колени. – Но в тот раз было хорошо, так что Цицеро не против повторить!

– Хорошо? Она была красивой? – Тиерсен тоже спрашивает с улыбкой, он даже на секунду не ревнует к этому прошлому, но в нем просыпается какой-то легкий, игривый дух соперничества.

– Очень, – Цицеро задумывается на секунду, но отвечает уверенно, дергая краями губ. – Бархатная занавеска, высокое зеркало и такой удобный пуфик! Это была самая красивая кабинка для переодевания, которую Цицеро видел! – он радостно смеется. – Недаром в том магазине были ужасные цены. Та женщина бросила Цицеро прямо там, со спущенными штанами и пятном от пощечины, еще и туфлей запустила по самому хрупкому, – он жалостливо потирает себя между ног, явно напрашиваясь на сочувствие Тиерсена.

– Нет, меня, конечно, тоже оригинально бросали, но здесь я даже боюсь предположить, что ты такое сделал, чтобы она так поступила, – Тиерсен с искренним любопытством смотрит на него, снова отпивая чай.

– Ну, может быть, Цицеро не стоило говорить о том, что он не собирается покупать для нее новое платье, сразу после того, как он спустил ей на старое? – маленький итальянец хихикает и покусывает губу, с удовольствием вспоминая об этом.

– Ах ты, маленький сукин сын, – Тиерсен смеется и тянется, растрепывая волосы Цицеро.

– Но это того стоило! – тот хохочет и поднимается, собирая и запихивая в рот оставшиеся орешки.

– Хорошо, что я сам могу купить себе платье. Ну, то есть, не платье, а… Ладно, одевайся и поедем, – Тиерсен потягивает чай и задумчиво добавляет, когда Цицеро уже выходит из комнаты: – Надеюсь, мы сегодня тоже найдем удобный пуфик.

Тиерсен останавливает машину около старого двухэтажного здания частного клуба и с предвкушающей улыбкой смотрит на Цицеро, потянувшись поправить ему шейный платок.

– Ну все, мы закончим с этим сегодня. Есть последние пожелания?