Текст книги "Я без ума от французов (СИ)"

Автор книги: Motierre

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)

– Выглядит красиво, – Элизабет отвечает немного задумчиво. – Красное на розовом. Серафен так красиво не выглядел. И мама. А ты поэтому убиваешь?

– И поэтому тоже, – Цицеро садится на пол аккуратно, расправляя полотенце на бедрах.

– А как это – убивать? – Элизабет поднимает голову, но пальцы на лице бородатого оставляет.

– Это… – Цицеро задумывается. Никто никогда не спрашивал его об этом. Да и, если подумать, особо и не было живых людей, которые могли бы это спросить. – Это весело, малышка! И сладко. Как… Цицеро даже не знает, как что! Ну если только… малышка может представить себе шоколадный торт размером с нее, весь в сливках, ягодах, с безе, орехами и кремом?

– Могу, – Элизабет пожимает плечами. – У меня на каждый праздник такой был. А иногда и без праздника, – Цицеро фыркает на это и завистливо хмурится. Он до сих пор о таком торте только мечтает и все не находит времени попросить Тиерсена его приготовить или заказать в кондитерской.

– Так вот это в десять раз лучше! – он отвечает, зная, что это Элизабет крыть будет нечем, и восхищение в ее глазах ему безумно льстит.

– Ух ты! – малышка с интересом прикусывает губу. – Я бы хотела попробовать!

– Ну, может быть, Цицеро раздобудет тебе какую кошку поразвлечься напоследок, – маленький итальянец хихикает и, поддавшись секундному порыву, тянется и треплет волосы Элизабет. И она не выворачивается, только инстинктивно подставляется короткой ласке: видно, что ее баловали много, но вряд ли часто ласкали просто так, не машинально, не с каким-то порочным подтекстом, не заодно с каким-нибудь подарком. И Цицеро убирает руку, почувствовав неловкость от этой открытости Элизабет.

– Тебе бы лучше собрать свои вещи скорее, малышка, – Цицеро вздыхает и снова поднимается, пересаживаясь к следующему телу.

– Я уже все собрала, у меня здесь почти ничего нет. И я хочу побыть с тобой, можно? Что мы будем с ними делать? – Элизабет не дожидается ответа и на четвереньках подползает к Цицеро, снова усаживаясь рядом. Действительно, как ласкающий котенок, который выбирает, к кому ластиться, не по тому, сколько ему дают молока или игрушек, а по какому-то природному наитию.

– Не мы, а Цицеро, – поправляет Элизабет маленький итальянец. – Девочкам нет места в таком серьезном деле.

– Ты опять? – она хмурится. – Девочкам нет места в том, нет места в этом! Между прочим, я и тебе могу поцарапать… бубенчики! – и Цицеро замирает над телом, а через секунду громко хохочет, утыкаясь в его плечо.

– Ладно! Ладно, маленькая шантажистка! Цицеро сдается сразу! – он никак не может перестать смеяться. – Ты можешь помочь ему, если хочешь! Тогда принеси Цицеро пленку… или широкий скотч, или что-нибудь такое, что тут есть. И поможешь их обматывать. От твоего кузена тут точно пользы не будет, а нам нужно будет их увезти. И прикопать где-нибудь в укромном местечке.

– Хорошо! – Элизабет живо поднимается на ноги и, не удержавшись, на секунду запускает обе ладони в волосы Цицеро, сжимая их. И тот слабо вздрагивает, когда она наклоняется и шепчет: – Это правда так весело!

Они все такие разные, но у них один и тот же тон. У Элизабет, которая в девять лет видела уже пять трупов и пришла от этого в восторг. У Приски, которая смотрит на мужчин так, будто сейчас выпустит длинные клешни вместо рук и отсечет им головы. У Селестина, который боится смерти, но с легкостью устраняет мешающихся людей чужими руками. И у Тиерсена, который…

Цицеро вздыхает и на секунду прикрывает глаза. Его избранный мальчик очень глуп, очень наивен, но у него такие же, как у них всех, темные глаза, глаза Эсраила, зачем-то данные одной человеческой семье. Хотя нет, Цицеро знает, зачем. Семья Мотьер отмечена смертью, и это очевидно любому, кто внимательно вглядится в них. А у Цицеро очень сложные и долгие отношения со смертью. И с одним из этих людей, отмеченным ей, влюбленным в нее… с одним из этих чертовых французов, от которых у Цицеро уже кругом идет голова. И, сгребая бумажники, паспорта и оружие и кидая все в чемодан Селестина, он немного думает об этом. Но не слишком долго – если он хочет помочь своему Избранному, нужно больше делать и меньше думать. А уже потом можно будет надрать ему задницу и выбить из глупой головы все благородные мысли.

* Тиерсен читает строки из “Простой молитвы”, так же известной, как Молитва святого Франциска.

========== XIII. ==========

– Ну хотя бы помочь Цицеро спустить их Селестин может? – маленький итальянец недовольно вздыхает, глядя на младшего Мотьера. Того еще мутит, и под глазами у него проступили синяки, а цвет лица перешел от аристократической бледности к какому-то землистому оттенку. – Ох-х, пользы от тебя меньше, чем от девчонки! Цицеро один такого не поднимет! – он пинает труп толстяка, тщательно замотанный в пленку. – Да в его брюхе жить можно да еще гостей пускать!

– Я могу помочь, – робко говорит Элизабет, и Цицеро фыркает.

– Видишь, Селестин, даже малышка готова вывихнуть руки, потянуть спину и обзавестись грыжей ради своей шкурки! – он тычет пальцем в Элизабет, и та выглядит не слишком обрадованной такими перспективами, явно сразу передумав помогать. – А у нее есть только пара блестящих глазок и ни одной сильной руки! – но Селестин как будто не слушает, тяжело сглатывая.

– Я… – он старается не смотреть на тела, – да, я помогу тебе их спустить. Извини, просто я не каждый день сталкиваюсь с мертвецами, знаешь ли.

Маленький итальянец только хмыкает в ответ и смотрит на него снисходительно.

– Ладно, Цицеро еще надо проверить лестницу и подогнать машину. А ты можешь попробовать пока не заблевать свой чистенький пол.

– Кстати, давно хотел спросить, – Селестин игнорирует последнюю фразу. – Ладно эти, – он кивает на трупы, все еще не глядя на них, – у них работа такая, но как вы все время умудрялись пройти мимо консьержа?

– У вас есть черный ход, – Цицеро, взявшись за ручку двери, смотрит на него так, будто эта очевидная вещь не пришла бы в голову только полному идиоту.

– Но он всегда закрыт… А, ну да, действительно, – Селестин потирает лоб и хочет еще что-то сказать, но Цицеро уже хлопает дверью, звякнув зажатыми в кулаке ключами от его машины – младший Мотьер решил, что у него слишком кружится голова, чтобы самому садиться за руль.

– Все будет хорошо, Сел, – Элизабет касается полы плаща кузена, чуть дергая. – Мы сейчас спустим вещи, я буду смотреть, чтобы никто не помешал, а потом мы поедем искать Тира.

– Вещи… С каких пор люди стали вещами? – Селестин цедит, прислоняясь к комоду. На него резко нападает философское настроение, и он размышляет о ценности человеческой жизни пару минут, пока Элизабет ищет, что ему ответить.

– Я не знаю, – в конце концов говорит она, как будто Селестин на самом деле ждет от нее ответа. – Ну, они же уже не живые, значит, вещи. Наверное.

– Это был риторический вопрос, дорогая, – Селестин вздыхает и растрепывает ее волосы. – И, кстати, где твой платок? – он не купил Элизабет никакой верхней одежды, и ее пришлось одеть в пару джемперов и теплый свитер Цицеро крупной вязки. Еще один из его шейных платков Селестин не без труда отобрал повязать малышке голову, и во всем этом она была похожа на маленькую цыганку со своими острыми чертами лица и почти черными волосами и глазами.

– А что такое “риторический”? – спрашивает Элизабет, делая вид, что не заметила фразы про платок.

– Вопрос, на который не нужно отвечать, – устало говорит Селестин, задирая ее свитер и вытаскивая платок, заткнутый за пояс штанишек.

– А зачем тогда его задавать? – Элизабет пытается увернуться от его рук. – Сел, в нем ничего не слышно! А я должна слушать все внимательно!

– Потому что иногда, Лиз, и хотелось бы получить ответ, но никто не может его дать, – Селестин берет ее за плечо, но он слишком утомлен, чтобы удерживать маленькую ловкую девочку, которая чего-то не хочет. – Ладно, черт с тобой, но если застудишь голову – я тебя лечить не буду, – он осекается, вспоминая о том, что совсем скоро никому не придется лечить Элизабет. Селестин на секунду сжимает губы и мнет платок в руках.

– Это грустно, когда никто не может ответить, – Элизабет смотрит на него так сочувственно, что Селестин проклинает и Тиерсена, и всю эту идею: ему не стоило находиться последнюю неделю с малышкой. Да и вообще не стоило делать вид, что ему наплевать. Говорить об убийстве Элизабет было куда как проще, когда они виделись раз в месяц или того реже. А после того, как она целую неделю каждый день встречала Селестина с работы – Боже, его никто никогда не встречал с работы, – и сидела за столом рядом, болтая ногами и расспрашивая о делах, и забиралась к нему в постель на ночь за сказкой и принести бутерброды с джемом утром… Селестин не хочет это признавать, но за эту неделю он привязался к Элизабет больше, чем за все девять предыдущих лет. Ему кажется, что он никому не был так интересен и нужен, как ей. И он знает, что ее нельзя оставить в живых, но когда заглядывает в ее темные глаза – не как у Серафена, а как у Тиерсена, с тем же прищуром, с той же постоянной смешинкой, – то думает, что, может быть…

– Бу! – Цицеро хватает Селестина за плечи, и тот весь дергается.

– Господи, если ты еще раз так сделаешь… – Селестин оборачивается, ловит смеющийся желтый взгляд и не заканчивает.

– Все чисто. Чисто, чистенько, чистехонько, как в твоей глупой голове, – Цицеро подталкивает Элизабет к выходу и хватает обмотанный пленкой труп – Селестин даже не может сказать, кто именно это был – за ноги. И младшему Мотьеру ничего не остается, кроме того, чтобы осторожно поднять труп за плечи, надеясь, что никто из любопытных соседей не следит у глазка за происходящим на площадке. Он идет первым, оборачиваясь, чтобы не запнуться, а Цицеро бодро подталкивает его, и голова мертвеца все время утыкается Селестину в живот, вызывая новые рвотные спазмы. Шесть пролетов – добро пожаловать в ад.

Элизабет аккуратно свешивается через перила, смотря вниз и прислушиваясь, но никаких лишних звуков нет, и, минуя поворот, за которым чем-то своим наверняка занят консьерж, Селестин задерживает дыхание и думает, что это только первый труп, что им обязательно не повезет на втором или третьем. Они сгружают тело в багажник джипа Селестина, и то никак не хочет укладываться ровно, и Элизабет пытается им помочь, пока младший Мотьер чувствует стекающий под рубашкой пот и дрожь в руках. Но с остальными телами тоже все проходит гладко, хотя Селестину и хочется все это забыть, время тянется тягуче, словно сквозь какую-то пелену, и, когда они заканчивают и поднимаются за чемоданами, все происходящее кажется ему сновидением, которое началось так давно и все никак не закончится. Селестин отмахивается от, кажется, полностью счастливых Цицеро и Элизабет, тяжело сглатывая, и идет на кухню взять бутылку чего-нибудь крепкого. Он находит виски и делает сразу несколько крупных глотков. И дрожь не отпускает, но картинка перед глазами становится четче, и Селестин уже может позвонить своему секретарю и убедительно соврать о срочной поездке в Швейцарию на встречу с компаньонами. После он обходит квартиру еще раз, вспоминая, все ли взял из необходимого, пока Цицеро и Элизабет следят за ним взглядами.

– Прекратите так делать, – говорит Селестин устало и надевает свою шляпу.

– Как? – вопрос такой синхронный, что Селестин чуть не вздрагивает. Элизабет живо подбирает свою сумку, и Цицеро тоже бодро поднимает два чемодана.

– Так смотреть. Как будто я сегодня кого-то убил, – Селестин вкладывает в свой взгляд достаточно презрения и открывает дверь, перетаскивая один чемодан через порог и поднимая второй.

– А тебе бы не помешало, – задумчиво говорит Цицеро, пока Селестин возится с замком. – Ты знаешь, снять напряжение, – Элизабет бесшумно хихикает, а младший Мотьер сцепляет зубы и старательно делает вид, что рядом с ним никого нет.

Они все спускаются вниз быстро, опять без эксцессов, но Селестин расслабляется, только толкая дверь на улицу. Ненадолго, правда. Недалеко от его джипа стоит черный спортивный автомобиль, и на его капот опирается та, кого Селестин меньше всего сейчас хочет видеть.

– Привет, детка, – Приска выдыхает струйку дыма и одергивает воротник теплого жакета. – А я гляжу, ты куда-то очень спешишь, – она следит взглядом за Цицеро и Элизабет и поднимает тонкую бровь. – Хотя да, я на твоем месте тоже бы торопилась. Я, конечно, знала, что ты у нас не гений, но чтобы держать девочку в своем доме…

Селестин открывает было рот, чтобы ответить, но его резко перебивает Цицеро, мигом бросивший чемоданы на асфальт:

– Ты мертва, девчонка! – он утверждает так уверенно, будто ни секунды не сомневается, что перед ним призрак Приски, а не сама она, из плоти и крови, но пистолет достает моментально, и Элизабет тихо охает.

– Значит, у тебя все-таки есть имя, – Приска усмехается, щелчком отбрасывает сигарету и безобидно поднимает руки в ярко-красных лайковых перчатках. – Тихо, детка, я уже оплатила свою жизнь перед твоим ебарем и по совместительству моим братом. Причем прилично оплатила, за такие деньги можно было встречу и поприветливее организовать.

– Что ты несешь, девчонка?! – маленький итальянец взводит курок без всяких сомнений. – Цицеро видел твою кровь… – он осекается мигом и машинально тянется ко рту, касаясь нижней губы. И его взгляд меняется в секунду. – Ты, драная шлюха!

– Цицеро! Цицеро, пожалуйста! – Селестин ловит изменение его настроения каким-то невозможным чутьем и хватает его за запястье, с силой опуская руку. Цицеро высвобождает ее мгновенно и с размаху, не оборачиваясь, бьет Селестина рукоятью пистолета в щеку. Тот вскрикивает, пошатываясь, а Приска смотрит на это немного расширившимися глазами, осторожно прижимаясь к капоту своей машины, и пытается отойти, но Цицеро уже снова наставляет на нее пистолет, и она быстро следит за ним взглядом, приоткрывая рот и явно собираясь что-то сказать.

– Цицеро! – Элизабет кричит высоко, резко, совершенно приказным тоном, бросая сумку на асфальт. Маленький итальянец вздрагивает и на секунду переводит на нее взгляд, разозленный до предела.

– Заткн…

– Цицеро! – Элизабет шагает вперед так, чтобы встать перед ним. – Ты вообще умеешь слушать? Она начала говорить про Тира, а ты даже не дослушал ее! Может быть, она пришла сказать, где он сейчас, – и тон у нее такой же, как у Тиерсена, когда он вынужден останавливать Цицеро.

– Вот именно, – себе под нос бормочет Приска.

– Заткнись, дура! – Элизабет поворачивается к ней, и ее ноздри раздуваются от гнева, а на щеках опять проступает тот самый болезненный румянец.

– Ей откуда знать, где он?! – Цицеро кричит, и голос у него дрожит от злости. И Элизабет теряется на секунду, катастрофическую секунду, через которую Цицеро теряет к ней интерес и возвращает взгляд к Приске, легонько надавливая пальцем на спусковой крючок.

– Да стой ты! – та снова поднимает раскрытые ладони. – Я и правда не знаю, где сейчас Тир, но знаю другое, что вам нужно.

– Ты слышишь? Она что-то знает. Дай ей хотя бы минуту, – Элизабет поднимает руку и сжимает пальчики на дуле беретты, смотря Цицеро в глаза.

– Спасибо, Лиз, – Селестин уже сплюнул кровь, но челюсть еще потирает, предусмотрительно больше не подходя ближе. – Я вообще-то хотел сказать, что стрелять в такой близости от домов – не самая лучшая идея, но твой вариант тоже ничего.

– Значит, это единственное, что тебя беспокоило в факте моего убийства? – Приска быстро приходит в себя, убедившись, что по настоянию Элизабет Цицеро опускает пистолет, но Селестин не отвечает ей.

– У тебя есть минута, шлюха! – Цицеро весь кривится, и Элизабет еще держит его руку, чтобы тот не вскинул ее резко.

– Ну уж нет, – Приска хмурится, ей явно не нравится все, что происходит. – Тир обещал мне, что я буду жить. Но, видимо, у вас решения принимаются не коллективно, так что я хочу получить и от тебя слово. Обещай, что не убьешь и не ранишь меня. Иначе стреляй сколько хочешь, но я ничего не скажу. И, когда отсутствие информации выльется для вас в какое-нибудь дерьмо, ты будешь очень жалеть, что не дал мне это исправить.

– Цицеро обещает, – маленький итальянец дергает ртом, и Приска секунду обдумывает его слова.

– Нет. Клянись жизнью Тиерсена, – она мигом находит болезненную точку: не знает, что Цицеро не может клясться вообще, но сразу вспоминает, как для каждого итальянца важна семья, как они трепетно к ней относятся. И, секунду повыбирав между именем матери и именем Тиерсена, склоняется ко второму: первое обычно надежнее, но насчет второго она сейчас уверена больше. И действительно, Цицеро напряженно молчит, моментально понимая, что вообще грех на душу брать ему уже не страшно, но такое нарушение заповеди христовой может слишком дорого обойтись: он хорошо знает, как больно его Бог любит наказывать за такие вещи.

– Я так и знала, – Приска вздыхает и лезет в карман. – Спокойно, это просто сигареты, – она достает портсигар и зажигалку и снова закуривает. – Ну, по крайней мере, у нас завязался диалог. А ты, Сел, помолчи, и так уже сегодня сказал мне достаточно приятного, – она поднимает руку, заметив желание Селестина что-то сказать, и снова по привычке становится хозяйкой положения. – Итак, давай я обрисую тебе ситуацию, горячая итальянская детка. За свою жизнь я плачу Тиру не только собственной безопасностью, но и половиной своего наследства, – Селестин поднимает на Приску абсолютно недоуменный взгляд, но она только выпускает колечко дыма, не смотря на него. – Если я буду жить – он и Селестин получают мои миллионы, если умру – то хер им обоим, все получит мой брат. И подумай, пожалуйста, детка, куда Тир засунет тебе этот пистолет и сколько раз выстрелит, когда узнает, что именно ты бездарно проебал всего его деньги.

– Ну, вообще, если она не врет, в этом есть логика, – Селестин переглядывается с Цицеро и пожимает плечами. – Нет, не в том, конечно, что Тир засунет… а, забудь. В том, что если она заплатила ему, то не очень разумно будет убивать ее, не посоветовавшись с ним, согласен?

– Если она не врет?! – Цицеро, как всегда, выуживает из чужих фраз в первую очередь то, что для него важнее другого сейчас.

– Она может, – Селестин вздыхает. – Та еще лгунья.

– Ну спасибо, – ядовито говорит Приска. – Я смотрю, ты так и хочешь, чтобы он меня пристрелил. Знаешь, я бы показала то, что написала Тиру, но, боюсь, мое признание он увез с собой.

– Признание? – Селестин поднимает бровь.

– Признание в убийстве Лефруа. Мне пришлось его написать, – Приска недовольно стряхивает пепел, отводя взгляд. – Но он забрал его себе, так что ты вряд ли мне поверишь. А раздавать такие направо и налево я не собираюсь, особенно всяким психам.

– Ты правда написала это? – Селестин совершенно поражен.

– Да, – Приска смотрит на них всех гневно. – Да! Вот такая я дура! Я столько в жизни никому не платила, сколько Тиру, так что, может быть, ты уберешь пистолет, мать твою?!

– Вообще звучит убедительно, – Селестин дергает краем рта. – Но не знаю, она обычно очень хорошо врет.

– Цицеро, – Элизабет легонько дергает маленького итальянца за руку, вынуждая его опустить взгляд. – Дай ей сказать и поедем уже. Мы тут стоим, а Тир может быть где угодно. Если она не сдала нас Лефруа до сих пор, то и не сдаст больше. А потом вы с Тиром это решите, правда ведь? – она смотрит прямо, и Цицеро напряженно выдыхает. И расслабляет хватку на рукояти пистолета.

– Ладно-ладно-ладно! Тебя будут драть все черти в аду, шлюха, но Цицеро обещает не делать в тебе лишних дырок для них! Говори уже! – он убирает пистолет в поясную кобуру и хмуро скрещивает руки на груди.

– А ты действительно горячий, детка, я начинаю понимать, почему Тир с тобой спит, – Приска тихо и коротко смеется. – Ладно, к делу. Судя по всему, до тебя люди Лефруа еще не добрались, Сел.

– Ну как тебе сказать, – Селестин не то что не хочет врать, но после всего уже не боится показывать, что настроен серьезно.

– Тогда даже не хочу спрашивать, что с ними случилось. Но что-нибудь нехорошее, да, горячая детка? – Приска резко улыбается и подмигивает Цицеро, отчего тот кривит лицо. – Ладно, не думай только, Сел, что ты такой особенный или что Лефруа такой догадливый. Его люди вломились к Стефану пару часов назад, он звонил почти в истерике. Кажется, только я осталась вне подозрений, но поняла, что тебе такое не грозит, и сразу поехала сюда. Но раз с этим вы уже разобрались, то перейдем к следующему вопросу. Лефруа позвонил мне почти перед выходом и много ругался. Видишь ли, сегодня он держал за руку своего убийцу и отправил своих людей за ним, хотя, полагаю, вы об этом знаете. А вот о том, что произошло дальше… Я не знаю, горячая детка, как ты оказался здесь, а не в машине Тира, но могу сказать, что тебе очень повезло. Лефруа позвонили из полиции, когда его машину обнаружили на трассе. Не совсем в целом виде, как вы понимаете. И с не совсем целыми людьми внутри. Прямо сказать, полицейские среди этих ошметков долго опознавали бы людей, если бы не Лефруа.

– Среди чего? – голос у Селестина еще непонимающий, но резко сиплый.

– Ошметков, Сел, – Приска сжимает губы. – Три машины раскатало фурой в дребезги и мясо. Никто не выжил. И, если честно, я не знаю, был ли там Тир. Мне бы хотелось, я верю, что не был, но… Ладно, расслабься, не будем нагнетать. Лефруа не верит в то, что его убийца мертв, а раз он не верит, пусть он и старый параноик, я тоже верить не буду. И, в общем, к чему я веду… Лефруа решил уехать. Если вам интересно, то на свою новую виллу в Италии. Он считает, что там будет в безопасности пока. Но это не значит, что он перестанет искать убийцу, просто думает, что сейчас лучше залечь на дно. И если Тир жив, если вы встретите его… можете передать ему эту информацию, потому что я не знаю, увидимся ли мы в ближайшее время? У меня есть адрес, – Приска лезет в карман жакета и достает сложенную бумажку. – Ну, кому выдать? – она переводит взгляд с одного на другого.

– Дай сюда, шлюха! – Цицеро подходит резко и вырывает бумажку из ее пальцев.

– Я даже не сомневалась, – Приска тихо посмеивается, отдергивая руку. – Что, и даже не боишься, что Тир мертв?

– Тиерсен не мертв, шлюха! Цицеро знает! – маленький итальянец раскраснелся легонько. – А теперь пошла прочь отсюда, раз тебе больше нечего сказать! – он открывает дверцу джипа и залезает на водительское место.

– Действительно, спасибо и на том, что не убил, – Приска изгибает губы, следя за тем, как Элизабет проходит мимо нее, глянув исподлобья, и быстро забирается на заднее сиденье машины, закинув свою сумку вперед.

– А чемоданы мне нести? – в никуда спрашивает Селестин, но его “помощники” оба так насуплены и рассержены, что, видимо, другого варианта не остается. И он под внимательным взглядом Приски заталкивает три чемодана стопкой друг на друга на заднее сиденье, а четвертому находит место в багажнике, куда Приска сует свой любопытный нос и тут же хмыкает, отворачиваясь.

Кузен и кузина остаются наедине на какую-то секунду, замерев неловко друг напротив друга, и если бы Цицеро не зажал невозмутимо клаксон, то это даже могло бы быть трогательно.

– Цицеро, пожалуйста! Одну минуту! – Селестин раздраженно поворачивается, и Цицеро отпускает клаксон, недовольно закатывая глаза. – Прис, – Селестин говорит негромко, глядя на усмехнувшуюся с какой-то печалью кузину. – Спасибо. Что предупредила. И что приехала.

– Не за что, – Приска улыбается чуть мягче. – Я делаю это для себя куда больше, чем для вас. Я хочу, чтобы Тир был жив. Как минимум потому, что я уже успела примерить на себя новую жизнь. А еще у него мое признание, и это мне не очень нравится. Но, в любом случае, даже не надейся, что я теперь выйду за этого… как его вообще зовут?

– Ты могла бы сказать и раньше, что не хочешь, – грустно говорит Селестин, и Приска касается проступающего синяка у него на щеке.

– А ты бы меня послушал?

– Нет, – Селестин пытается улыбнуться, накрывая ее пальцы своими. – Но если бы я знал, что ты меня поддержишь… – громкий звук клаксона перебивает то, что он хотел сказать.

– Вам правда лучше поторопиться, – Приска качает головой. – Если ребята Лефруа не отзвонятся ему в ближайшее время, ты уже вряд ли покинешь город. И, кстати, куда вы сейчас?

– Я не знаю, Прис, – Селестин качает головой. – Не знаю.

– Хорошо, тогда просто гоните быстрее, – Приска коротко подается вперед и касается его губ, на секунду прихватывая их. Селестин вздрагивает, но кивает и размыкает их пальцы. Он обходит машину, пока Приска смеется, перехватывая полный ненависти взгляд Цицеро. – Хей, горячая детка, когда встретите Тира, поцелуй его за меня! Только хорошенько, не отлынивай! Пососитесь так, чтобы я это почувствовала!

– Однажды Цицеро встретит тебя, шлюха, – маленький итальянец высовывается в окно машины и говорит неожиданно спокойно, – выломает тебе ребра и вытащит кишки наружу. И сложит тебя, и скрутит ими так, что ты вдоволь будешь сосаться с собственным задом, мечтая сдохнуть. Но Цицеро не даст тебе сдохнуть. Вот что Цицеро сделает, запомни это, шлюха.

– С каждым словом ты нравишься мне все больше, – Приска ухмыляется, снова откидываясь на капот. – Ну, хватит пялиться, трогай, горячая детка!

Цицеро фыркает и заводит машину, сплевывая под ноги Приске, но та только смеется, пока джип выезжает на дорогу.

– А какой рассадник манер, – она говорит сама себе, отталкиваясь от капота. – Представляю, как Тир развлекается, когда его дразнит. Хах, повезло тебе, братец, – она открывает дверцу и замирает, на секунду становясь совсем серьезной. – Да хранит тебя Господь, – но только на секунду, она проходит, и Приска достает еще одну сигарету, отметив, что слишком много курит сегодня, и садится в машину, с силой хлопая дверцей.

– Ум-ф-ф… – Тиерсен приходит в себя от двух вещей: во-первых, видимо, его раскалывающейся голове надоело находиться в отключке без участия хозяина, а во-вторых – тяжелые, назойливые звуки заставляют сосредоточиться на реальности. Тиерсен даже не сразу соображает, на что они похожи, такие вязкие, влажные и очень неприятные. Но, еще не поднимая головы и осознавая окружающее так медленно, через какую-то накатывающую серую пелену, он понимает: эти звуки… чавкающие. С такими звуками люди едят… что-то… Стоп. Люди? Тиерсен не знает, кто ест с такими звуками, но явно не люди. И это совсем близко, так близко… Тиерсен слабо дергается – и звуки будто опасливо стихают, он приподнимает голову со стоном – и заканчиваются совсем, сочным сглатыванием.

Тиерсен поворачивается, не испуганно, но с природным инстинктом самосохранения, едва разлепляя глаза и чувствуя накатывающие приступы тошноты, головной боли и какой-то полубессознательной слабости. Богоматерь спокойно сидит на пассажирском сиденье, облизывая пальцы. У нее весь рот в крови, и руки тоже, и Тиерсена чуть не оглушает металлическим запахом, и он не хочет ничего об этом знать. Но слипшиеся губы приоткрывает, с трудом выдыхая через них:

– Что со… что…

– Сильных повреждений нет, Тиерсен, – Богоматерь поворачивается к нему, и темная струйка стекает у нее от губ, и все зубы в этом темно-красном. – Это шок от удара, должен пройти в течение получаса. Скорее всего, будет больно, но с жизнью совместимо, – и она возвращается к облизыванию пальцев, пока Тиерсен утыкается лбом в руль и пытается нормально поднять голову. Боль вспыхивает резко, областями, ото лба до основания шеи, и пока не спускается ниже, но Тиерсен чувствует, что это только на ближайшую пару минут. Он приподнимает руку – ее тоже почему-то саднит – и осторожно, стараясь не давить, ощупывает лицо, потому что разглядеть себя в зеркале он пока не может: перед глазами все снова начинает плыть, а попытки сфокусировать взгляд отдаются дикой болью над переносицей. Тиерсен тяжело отводит руку и, кое-как сосредоточившись, видит темные потеки на пальцах.

– Ох-х, мне нужно еще отдохнуть, – картинка теряется совсем, и Тиерсен сглатывает рвотный позыв, опять упираясь лбом в руль.

– Не самое лучшее время, мой милый Тиерсен, – он почти не слышит Богоматерь из-за шума в ушах.

– Разбуди меня через… Ох, мать твою! – Тиерсен дергается весь, когда его голову прошивает дикая вспышка. Он распрямляется резко, и боль проходит до основания позвоночника. – Блядь! Блядь! – Тиерсен хватает пальцами сиденье в поисках хоть какой-то опоры, но приступ чуть-чуть ослабевает, пусть боль и остается острой.

– Тебе больно, Тиерсен? – Богоматерь смотрит на него с участием. – Как вовремя, – ее тон не становится менее сочувственным, в нем даже на секунду не появляется никаких удовлетворения или иронии. – Мне жаль, но сейчас время действительно имеет значение. Тебя будут искать. И всем твоим братьям и сестрам, тебе самому будет лучше, если не найдут. Поэтому иди ко мне. Я не могу вылечить тебя, но могу унять боль на время, пока ты не найдешь лекарства, – она поворачивается и потягивается к Тиерсену, и тот не выдерживает, сейчас он готов на что угодно, лишь бы боль отпустила, и подается Деве Марии навстречу, с коротким вскриком неловко развернувшись.

– Ты веришь в меня, мой славный мальчик? – спрашивает Дева Мария, но Тиерсен только кусает губу. И она тихо усмехается, кладя ладони ему на горящую шею, поглаживая, снимая приступ, и целует мягко лоб, веки, каждым прикосновением прохладных губ уменьшает боль. А потом кладет пальцы на виски Тиерсена и целует его в приоткрытый рот, и он чувствует прохладную волну по всему телу, и так хорошо, когда приступ проходит, когда мягко сводит все мышцы каким-то невероятным облегчением. И удержаться так сложно, и в эту секунду Тиерсен понимает, почему Цицеро всегда мечтал об этих поцелуях. Потому что не может быть ничего слаще, чем эти тихие ласки, дарующие самое невыносимое из наслаждений – снятие боли. И это так прекрасно, но Дева Мария отстраняется, почувствовав, как Тиерсен начинает отвечать ей, чуть сильнее сжимая в ладонях ее лицо.

– Не переусердствуй в лечении, Тиерсен, – она мягко улыбается. – Мне не жаль поцелуев для тебя, но всему свое время.

Тиерсен выдыхает шумно и прикрывает глаза, облизывая губы.

– Спасибо, – говорит он тихо, и первый раз его обращение к Богоматери полно такой благодарности.

– Ты заберешь свои слова обратно, когда боль вернется, – она, все еще с улыбкой, качает головой. – Это только твоя вера, Тиерсен. Я могу обмануть твой разум, но заставить боль исчезнуть по-настоящему не в моих силах.

– Я достану обезболивающее, не волнуйся, – Тиерсен усмехается и отпускает ее, оглядываясь. Мельком в зеркале он замечает струйки крови из-под своих волос, но теперь решает это игнорировать. Он не знает, сколько времени продлится такое безболезненное состояние и решает поторопиться. – У меня точно нет сотрясения?