Текст книги "Я без ума от французов (СИ)"
Автор книги: Motierre
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 38 страниц)
– Хорошо, как Тиерсен скажет, – Цицеро тут же убирает руки, чувствуя в его голосе угрожающие нотки. – Цицеро будет послушным, – он коротко облизывается. – Очень послушным! – и резко опускается на колени, приникая губами к животу Тиерсена, целуя и дорожку волос, и пупок, и твердый пресс. – Как Тиерсен любит! – Цицеро кладет ладони ему на бедра и целует влажно и торопливо. И Тиерсен, недолго подумав, запускает руку ему в волосы, больно оттягивая.
– Да, мне так нравится, – говорит спокойно. – Но ты будешь… очень послушным. И будешь брать до конца, а не как обычно. И не думай, что это отменяет наказание, себе будешь помогать рукой, – Тиерсен слабо выдыхает, прижимая Цицеро лицом к своему паху, подаваясь бедрами.
Маленький итальянец хихикает и приспускает его трусы, жарко целуя мягкий член. Он точно знает, что Тиерсен передумает через две минуты… одну…
– Ох, черт с ним со всем, иди ко мне…
Как всегда.
Ладони Альвдис на руле расслаблены. Она привычно и легко ведет машину и смотрит на дорогу, хотя взгляд уже и устает немного. Ей хочется отвлечься, но Лодмунд не из тех, с кем можно бесконечно болтать, и последние несколько часов они едут молча. Но в конце концов Альвдис не выдерживает и выключает радио, медленная и тихая музыка начинает ее раздражать.
– Лод? Ты не спишь? – Альвдис кажется, что она вообще никогда не может сказать наверняка, слушает ее Лодмунд или нет. Спит или нет. Вообще жив или нет. Например, сейчас он откинулся на спинку сиденья и уже давно не двигается. – Ты сегодня, конечно, необыкновенно разговорчив и так, но у меня уже крыша едет к чертовой матери от тишины. Поговори со мной, пожалуйста.
– О чем? – флегматично спрашивает Лодмунд без паузы, но не меняя позы.
– Например, о том, какого хрена нужно строить загородный дом в такой заднице, – Альвдис внимательно следит за дорогой, чтобы не пропустить нужный поворот. – Ну или хотя бы почему по своей легенде я не могла согласиться на предложение Лебефа отвезти меня, а должна была упираться и теперь ехать по этому лесу и думать, пропустила я поворот или нет.
– Это предложил Тиерсен, а не я, – Лодмунд отвечает как-то лениво, он не слишком заинтересован в разговоре. – Ты могла согласиться, и по этому лесу я бы ехал один.
– Я… наверное, могла, – Альвдис отвечает задумчиво. В их диалогах Лодмунд обычно заставляет ее задуматься над чем-нибудь, и на этом они заканчиваются. Но не сегодня. – Но ведь это было бы… Ну, Тир же не зря сказал мне об этом.
– Может быть, и не зря, – спорить Лодмунд тоже не собирается.
– Может быть?
– Я понятия не имею, что творится у него в голове.
Они молчат еще немного.
– Им должно быть интересно сейчас, – Альвдис покусывает накрашенные губы и снова вглядывается в сумерки. – Работать в цирке точно веселее, чем крутить роман с жирным стариком.
– Было бы забавно поменяться местами, да? – Лодмунд не без какого-то удовольствия представляет себе это.
– О да, – Альвдис негромко смеется. – Слушай, кажется, вот здесь. Все, пересаживайся назад, осталось совсем немного ехать.
– Не забудешь оставить дверь в дом открытой? – спрашивает Лодмунд, когда Альвдис останавливает машину.
– Не забуду, – та немного нервно усмехается. – Я с ума там сойду без твоей страховки. Конечно, он мой, но…
– Я знаю, – Лодмунд быстро вылезает из машины, но наклоняется обратно и тянется через сиденье, целуя Альвдис в щеку. – Все будет хорошо. Я буду рядом.
– И если мне не хватит сил удержать его под водой…
– …я спрыгну к тебе. Я всегда иду за тобой, – Лодмунд открывает заднюю дверцу. – В дом к двум сумасшедшим или к бассейну, откуда кое-кто сегодня не вылезет.
Альвдис легонько сжимает губы. Она еще хочет поговорить с Лодмундом об этом, но сейчас слишком нервничает. Позже. Позже они обязательно найдут на это время.
– Я не могу, Лод! – голос Альвдис отдается от стенок крытого бассейна, и она чуть не захлебывается водой.
– Можешь, – Лодмунд стоит на краю и спокойно наблюдает за тем, как Лебеф выворачивается из хватки Альвдис, отталкивая ее ногами и глотая воздух вперемешку с водой. – Ты очень сильная девочка, – Лодмунд опускается на корточки, пусть брызги воды и попадают на брюки.
– Лод, помоги мне! – Альвдис кричит уже отчаянно и давит на плечи Лебефа, но он снова скидывает ее и пытается грести к бортику.
– Нет, – Лодмунд качает головой.
Альвдис рычит, она не может бить и оставлять следы и только снова пытается погрузить Лебефа в воду целиком.
– Знаешь, если он доберется до бортика, я его пристрелю, – Лодмунд достает пистолет из кобуры и щелкает предохранителем. – Ты хочешь, чтобы я его пристрелил? – он говорит громко, чтобы Альвдис его услышала, но она все равно разбирает только половину, и эта половина ей очень не нравится. Но она так устала. Она обещала Тиерсену, что ни за что не испортит его план, но у нее совсем нет сил удерживать этого огромного мужчину. – Или мне выстрелить прямо сейчас? – Лодмунд, будто играясь, прицеливается. – Да, я думаю, я могу это сделать.
Альвдис кричит. Как же она ненавидит все это. И набирает воздуха в грудь, зажимая ноги Лебефа своими и резко толкая его в толстую шею. Они погружаются вместе, и Альвдис думает, у кого из них не хватит воздуха. Конечно, Лебеф – человек с лишним весом и одышкой, а она… Он бьет ее локтем под ребра, прерывая все мысли, и Альвдис выдыхает пузырьки воздуха. Но она очень упрямая и никому не позволит портить свою работу, ради которой она позволяла этим жирным рукам лежать на ее бедрах. Она обнимает Лебефа так крепко, как может, и держит их обоих здесь, внизу, в голубой воде, полной пузырьков. И набирает воду в рот, и, когда Лебеф раскрывает свои толстые губы, выдыхая чуть-чуть воздуха, прижимается к нему, с силой вталкивая воду между них. Тот явно не ожидает этого и пытается не то выдохнуть, не то вдохнуть, избавляясь от воды, паникуя, набирая ее в легкие. И Альвдис остается только держать его еще крепче, зажмурившись, пока он дергается так отчаянно и невыносимо, пока по всему телу идут судороги, и она терпит слабеющие удары крепкими кулаками. И только потом отпускает Лебефа и резко плывет вверх, пока перед глазами окончательно не потемнело. Альвдис жадно вдыхает воздух, потеряв координацию, запутавшись, где она. Но худые и такие знакомые руки поддерживают ее, и теплые губы касаются холодной щеки.
– Сука! – Альвдис кричит и, смаргивая воду, бьет Лодмунда наотмашь, отплывая назад. – Сука! Ты обещал помочь мне!
– Я обещал помочь, если у тебя не хватит сил, – Лодмунд держится на плаву, и у него лицо и волосы мокрые, будто он сам нырял только что.
– Сволочь, – Альвдис дышит часто, подгребая к бортику, и чуть не плачет. – Он почти утопил меня!
– А мне кажется, ты утопила его, – Лодмунд, как всегда, невозмутим. Он тоже выбирается из бассейна быстро и выжимает волосы, стряхивая воду с лица. – Я же говорил, что ты справишься.
– Только не говори мне, что стоял и смотрел для того, чтобы помочь мне его убить! Вся эта благородная хрень… – Альвдис замолкает, когда Лодмунд подходит резко и хватает ее за плечи. Они такие холодные, Альвдис вся холодная, мокрая, в слишком откровенном купальнике. – Я и тебя тоже убью, – она шепчет и закрывает глаза, больно вцепляясь в мокрые волосы Лодмунда и часто дыша.
– В машине, – Лодмунд коротко целует ее. – Мы не будем оставлять здесь следов. Убьешь разок меня в машине. И в постели еще раз. Договорились? – Альвдис всхлипывает и кивает. – Тогда пойдем, нам нужно все сделать побыстрее.
Альвдис еще тяжело вздыхает, но послушно подбирает полотенце и вытирается наскоро. Ее Лодмунд знает много вещей. И то, до какого момента он может не вмешиваться, и то, на что сама Альвдис способна, и то, что она не будет сердиться на него за это. Потому что теплое удовольствие, проходящее по мышцам, от того, что она сделала, куда сильнее нескольких секунд страха. И Лодмунд знает это. И за это Альвдис действительно хочется его убить… пару раз.
Альвдис закрывает за собой дверь их номера в маленькой гостинице.
– Ну вот, уехали-приехали, дело сделано, – она выдыхает и скидывает наконец осточертевшие туфли. – Отметим по-настоящему завтра?
– Уже сегодня, – Лодмунд смотрит на синеватый, пасмурный рассвет за окном.
– Сегодня. Но когда выспимся. Я закажу что-нибудь поесть?
– Интересно, у них есть спагетти?
– Тир все-таки заразил тебя любовью к итальянской кухне? – Альвдис негромко смеется, но Лодмунд не отвечает ей даже улыбкой, только мрачнеет сильнее. У него есть повод не любить подобные разговоры, но, конечно, делиться им он собирается. Ни сейчас, ни тогда, когда они сидят за столом, заканчивая ужин в обыкновенном молчании.
– Знаешь, я поняла, почему должна была сама проехать всю эту дорогу, – говорит Альвдис неожиданно. – Тир говорил мне: “Ты никогда не должна ни от кого зависеть. Ты должна знать, куда идешь, и никто не должен отвлекать тебя”. И я только сейчас поняла, что это нужно было трактовать буквально. Если я хочу хорошо выполнять свою работу, я должна наизусть знать все возможные пути отступления и не отвлекаться на болтовню со своей жертвой и снимание рук с коленей. Надеюсь, когда-нибудь это не будет мне мешать, но сейчас я бы действительно… У него все-таки довольно умный подход к делу, как ты думаешь?
– Ты собираешься говорить о нем весь день? – Лодмунд не выдерживает. – У нас есть другие темы для разговора, кроме Тиерсена-Тиерсена-Тиерсена?
– Я просто вспомнила об этом, – Альвдис пожимает плечами. – Ты вообще ничего не предлагаешь, кстати, – она молчит немного. – И ты что, ревнуешь?
– Был бы повод ревновать к сумасшедшему гомику, который слышит голоса, – говорит Лодмунд достаточно тихо: он не знает, хочет или нет, чтобы Альвдис услышала это.
– Ты… действительно так думаешь? – Альвдис говорит немного неуверенно. Она всегда уважала точку зрения Лодмунда, но сейчас ей кажется, что он перегибает палку.
– А что еще я могу думать о психе? – Лодмунд поднимает бровь, накручивая на вилку оставшиеся спагетти. – Он очень много сделал для нас, я ни на секунду не собираюсь это отрицать, но если он продолжит строить из себя несчастного “Помазанника Божьего”, который мучается кошмарными снами…
– Ты хочешь сказать, что собираешься уйти?
– Я не хочу сказать ничего больше того, что уже сказал, глупая, – Лодмунд глотает спагетти, откладывает вилку и ласково касается ладони Альвдис. – Это интересное приключение, это хорошие деньги, хороший дом, но разве ты хочешь сходить с ума вместе с ними? Разве у нас нет всей жизни впереди и прочей чуши? Посмотри на них: они оба сами скоро загнутся от своей шизофрении, один раньше, другой позже. Ты хочешь так?
– Н-нет, – нерешительно отвечает Альвдис через несколько секунд. – Я не хочу так. Но и так, как ты, не считаю, извини. Я не считаю это сумасшествием. Да, я видела выписки из медкарты Цицеро, но… маниакально-депрессивный психоз – это не приговор. Люди живут и с вещами похуже и как-то не загибаются, знаешь ли. Да, Цицеро… немного помешан на религии, а Тира действительно мучают кошмары, но мы не должны…
– Мы ничего им не должны. Они нам что-то сделали, но мы нигде не расписывались в том, что должны им по гроб жизни. А если у меня тоже крыша поедет от жизни в этом доме, что тогда?
– Да что же вы все ведете себя как гребаные параноики? – Альвдис не выдерживает и со звоном кладет вилку. – Никакие расстройства не передаются по воздуху. Это не заразно. Да, Цицеро ведет себя странно и эксцентрично, у него ужасные манеры, но он просто очень любит свою работу, пусть и вот такую необычную, и свою веру. Да, Тиру нужна помощь, но только с кошмарами, которые всем снятся, просто ему чаще, чем другим. Они не опасные сумасшедшие, которые покусают тебя, чтобы ты тоже стал психом! Опасные сумасшедшие не подбирают бродяг с улицы и не относятся к ним как к семье.
– Какая же ты все-таки глупая, – Лодмунд дергает ртом. – Пожалеть бы только убогих. Как только ты вот этими милыми руками держала Лебефа сегодня?
– Я много чего могу делать этими милыми руками, – Альвдис сжимает губы. – Но это не значит, что я должна быть неблагодарной сукой и отказываться от своих… друзей, как только у них появляются какие-то проблемы.
– Эй, постой, я разве сказал тебе, что ты должна? Успокойся, Альв… Альвдис, – Лодмунд тянет ее за руку, заставляя подняться, и сажает себе на колени. – Слушай, все будет так, как ты скажешь, маленькая моя, – он мягко и очень нежно целует ее в ухо. – Мы останемся и будем играть столько, сколько ты захочешь, это действительно очень… интересно. Просто не забывай о том, что безумцы опасны. В какой-то момент они могут приставить пистолет к твоему лбу, когда ты будешь совсем к этому не готова. И выстрелят, не задумываясь, наплевав на все твое сочувствие. И меня может не быть рядом.
– А ты не думаешь, что если бы так и было, они скорее бы пристрелили друг друга в таком случае?
– А мне-то какая разница? – тихо говорит Лодмунд, прижимаясь лбом к плечу Альвдис.
– Знаешь, мне кажется, если бы мы могли застрелить друг друга, им бы было до этого дело. Можешь подумать об этом, – Альвдис поднимается, аккуратно высвобождаясь из рук Лодмунда.
– Посмотрим, – мрачно отвечает тот. – В любом случае, я ясно дал Тиерсену понять, что ему лучше бы разобраться со своей “проблемой” до того, как они вернутся из Парижа. Если нет – конечно, нам придется попробовать помочь ему как-нибудь. Но, знаешь, если мы не сможем ничего сделать, то к черту все это. Я не хочу рисковать тобой.
Альвдис молчит долго. Но ей не хочется устраивать скандал, поэтому она говорит просто:
– Поговорим об этом потом, Лод. Я устала.
– Лучший способ прервать разговор, когда у тебя кончились аргументы, – почти себе под нос бормочет Лодмунд.
– Да пошел ты, – Альвдис сердито смотрит на него, резко отталкивается от стола и отправляется в другую комнату, плотно закрывая дверь. Лодмунд вздыхает и потирает лоб, доставая пачку сигарет из кармана.
Он курит медленно и долго, сначала одну, потом, почти без перерыва, сразу вторую.
– Ну и что я должен был сказать? – он не выдерживает через какое-то время, говоря тихо. – Что я очень рад? Я не могу быть рад, понимаешь ты это или нет? Я… я просто всю жизнь пытался от этого избавиться, я завязал с наркотой из-за этого, я чего только не делал. Ты знаешь, что я делал. И просил, и унижался, и в ногах валялся. Но почему… почему я опять с этим сталкиваюсь? Почему из всех людей в мире Альвдис должна была попытаться ограбить именно этого психа?
Дева Мария не отвечает, как и всегда. Даже не поднимает глаз. Только сидит на стуле и переплетает в пальцах лиловые цветы, будто и не слушает.
– Ты приходила ко мне столько дней, я столько раз спрашивал тебя, зачем. Но ты ничего не говорила! Никогда! – Лодмунд не кричит, но шепчет громко. – Или ты думаешь, я недостаточно догадливый? Не могу сложить два и два? Не могу понять, что все сложилось так не случайно? Я же был гением, вундеркиндом, мать твою. Мальчиком с потрясающим будущим, на которое моей семье было насрать. Ну а мне было насрать на их мнение, и я выигрывал все эти гребаные конкурсы, пока ты не пришла и не похерила мою жизнь, – Лодмунд пытается поймать взгляд Богоматери, но она не поднимает глаз. – Они оба поехавшие, я тебе говорю. Но один из них слышит тебя, знает тебя. Этот твой Цицеро рассказал об этом Альвдис. Да и я слышал, как они говорили об этом на своем итальянском. Я же могу выучить любой язык за месяц, как будто ты не знаешь. Ведь у меня было все, мне светили гранты любого университета и блестящая карьера химика, но ты… – Лодмунд вдыхает дым и не договаривает: “…но ты взяла мою руку и научила смешивать яды, наркотики и смеси для взрывчатки”. – Ты взяла мою руку и убила тех парней. Ты, а не я. Ты поселила во мне это желание убивать. Я боролся с ним, ты знаешь, сколько лет. И вот теперь мне снова нужно это делать! И ты знаешь, что я почти кончаю, когда это делаю! Сука, – Лодмунд делает последнюю затяжку и слегка обжигает пальцы тлеющим фильтром, – сука… – тушит сигарету и зло смотрит на быстро проявившиеся розовые пятнышки на пальцах. – Я должен убивать под началом поцелованного тобой Тиерсена, – он говорит это так язвительно, как может. – Ему ни за что досталась возможность получить ответ, о котором я столько тебя просил, а он еще недоволен. Если бы ты говорила со мной, думаешь, я был бы худшим твоим “Избранным”? Думаешь, со своим интеллектом я не смог бы достичь большего, а? Или вся штука в том, что мне нужно было разрушить свое будущее, потом начать жить заново, без тебя, но снова вступить в то же дерьмо? Или, может, мне просто надо было трахаться с мужиками вместо того, чтобы пытаться забыть тебя с другими женщинами? – он спрашивает почти отчаянно, и грудь Богоматери поднимается от вздоха, она наконец-то смотрит на Лодмунда, немного укоризненно, но очень понимающе. И откладывает цветы, протягивает свою узкую ладонь, собираясь коснуться его руки. – Не смей меня трогать! – Лодмунд не выдерживает и почти кричит. – Не смей! Лучше сдохни! Сдохни-сдохни-сдохни! – он хватает стоящий на столе стакан и с размаху бросает его в грудь Богоматери. Ее плоть будто поглощает его на миг, а через секунду стакан выходит из ее спины и со звоном разбивается о стену. Дева Мария снова вздыхает и смотрит на Лодмунда с сочувствием.
– Лод? – Альвдис открывает дверь очень быстро, и Лодмунд поворачивает голову одновременно с Богоматерью. “Не смей смотреть на мою Альвдис!” – думает он. – Лод, что с тобой? – Альвдис подходит и смотрит на осколки стакана на полу и брызги и потеки вина, которое оставалось в нем. – Ты еще сердишься? – она стоит и не знает, что делать. Лодмунд никогда не был таким при ней. – Сердишься из-за того, что я сказала? Но Лод, я…
– Ты во всем права. Во всем, моя девочка, – Лодмунд говорит устало и закрывает ладонью глаза, чтобы не видеть слабой улыбки, тронувшей губы Богоматери. – Мы и так одни. Одни против целой кучи проклятых вещей. А я еще ссорюсь с тобой из-за глупостей.
Альвдис робко касается его плеча.
– Лод, я понимаю, что ты беспокоишься за меня. Но дай мне самой решить. Я думаю, что Тир…
– Не говори больше сегодня о нем, – Лодмунд поднимается резко и поворачивается к ней. И спиной к Богоматери. – Я… устал ревновать, – “Ее к нему”.
– Какой же ты все-таки глупый, – Альвдис, конечно, понимает это по-своему, и ласково касается его плеч.
– Глупый. Очень, – “Я должен ревновать тебя, а не Ее”. – Мы поговорим об этом. Потом. Я обещаю, – он наклоняется и касается губами ее виска. Лучше, чем все касания Богоматери.
– Я просто надеюсь, – Альвдис выдыхает слабо и осторожно целует его в ответ, – что все решится, и мы… сможем на самом деле быть семьей, вот что. Да, не самой нормальной, но семьей. Мне очень этого не хватает, Лод.
– Да пожалуйста. Лишь бы без всяких галлюцинаций и голосов в голове, ладно? – Лодмунд обводит языком ее губы.
– Без, – Альвдис прикрывает глаза, когда он целует ее щеку, мочку уха, шею. Одними губами, и они чуть влажные. Она дергает резинку с его волос и зарывается в них пальцами, когда он опускается ниже и целует ее ключицы, открытые в вырезе мягкой блузы. Лодмунд поднимает взгляд: его Альвдис… другая, не такая, как Она. Стройная и сильная, как мальчишка, с растрепанными короткими волосами и совсем девичьими глазами, которые Лодмунду нравятся именно такими, немного уставшими, но игривыми, и без всякой туши на ресницах. Альвдис чуть прикусывает нижнюю губу, самый краешек, и ласкает его шею под волосами кончиками пальцев. И Лодмунд опускается перед ней на колени, целует узкие, сильные бедра через тонкую юбку и осторожно поднимает ее, придерживая, проводя носом по легкой ткани белья. Его Альвдис пахнет свежестью, пахнет занимающимся утром, пахнет слабо желанием, нежным и терпковатым. И никаких погребальных цветов, никаких ладана и мирры.
Лодмунд осторожно подцепляет пальцами резинку самых обычных, не вычурных трусиков и тянет их вниз, с жарким выдохом приникая губами к тонким светлым волоскам. Он целует их и лижет, лаская языком ниже, чувствуя сладковатый вкус свежей смазки, и Альвдис хватается за спинку стула, подаваясь бедрами, сжимая его волосы второй рукой.
– Поговори со мной, – шепчет Лодмунд, отрываясь на секунду, и губы у него блестят. – Альв… Я хочу слышать твой голос.
– Х-хорошо, – Альвдис негромко смеется. – Но если ты будешь целовать меня так, я не смогу говорить долго, – она вздыхает и раздвигает бедра шире, когда Лодмунд скользит языком между ними.
Он лижет свою Альвдис и осторожно сжимает в руках ее маленькие, подтянутые ягодицы, а она говорит и говорит какие-то глупости, сбиваясь на короткие вздохи и тихие стоны. И Лодмунд не думает о том, сколько раз он пытался найти отражение Богоматери в других женщинах, сколько раз хотел услышать ее голос из других губ. И только перед тем, как Альвдис начинает вздрагивать в его руках и прикрывает рот ладонью, в его голове мелькает секундная мысль об этом, но тут же сменяется другой: сейчас он слышит голос и стоны своей Царицы, и никаких других не хочет больше слышать.
========== IX. ==========
Тиерсен прислоняется к стене курилки и довольно смеется. Он быстро нашел общий язык с молодыми ребятами из труппы, теми, кому по двадцать-двадцать пять. В основном это те, кто почти рос в цирке и был связан с ним всю свою жизнь, и они, в общем-то, рады любому новому лицу, тем более что Тиерсен всегда был общительным. С кем-то он ведет разговоры в перерывах на обед, с кем-то здесь, в курилке, кто-то просто находит минутку поболтать с ним. Улыбчивые и серьезные девушки и парни, но все – очень молодые, почти дети, и Тиерсену приятно с ними, у них легко находятся какие-то общие темы и увлечения. Наверное, не зря Селестин говорит, что Тиерсен никак не повзрослеет.
Молоденькая секретарша месье Лабади пробирается по лестнице, забитой всяких барахлом, и кашляет от дыма, прикрывая нос рукой.
– Жизмон? Месье Лабади просил тебя зайти, – она улыбается Тиерсену. Тот поворачивает голову – конечно, запомнил свое новое имя – и улыбается ей в ответ.
– Хорошо, Розлин, я подойду через минуту.
Розлин еще немного смотрит на него, чуть неловко покачиваясь на широких каблуках, и разворачивается, смущенно дернув уголком рта. У нее ровная линия длинной шеи под темно-рыжим пучком и прямая спина. Тиерсен машинально смотрит по ним вниз, до узкой юбки, плотно обтягивающей бедра, пока Розлин поднимается обратно, и задерживает взгляд на несколько секунд дольше, чем это прилично. И он знает, что все отмечают это, но после прошедшей недели ничего не может с собой сделать.
– Ха, конечно, Розлин – хорошенькая со всех сторон, – Жак, молодой дрессировщик, смеется и тушит сигарету, когда девушка скрывается за дверью, – но я бы на твоем месте не лез на территорию Лабади. Обидно будет через две недели потерять работу из-за девчонки, пусть и такой симпатичной.
– Я только посмотрел! – Тиерсен тоже смеется и безобидно поднимает руки. – Смотреть у нас законом не запрещено!
– Смотреть смотри, но руками не трогай, – Одетт, ассистентка Жака, смелая и иногда грубоватая на язык девушка, смотрит на Тиерсена с шутливой ревностью. Они все здесь очень много шутят, и Тиерсен, нарочито серьезно соглашаясь с Одетт, чувствует себя расслабленно. Ему даже не приходится играть какую-то необычную роль, и он просто очень хорошо проводит время в ожидании нужного дня.
Месье Лабади – сухопарый пожилой человек с немного растрепанными седыми кудрями, цвет которых он сам называет “благородным пепельным” – сидит за столом своего кабинета и немного устало курит длинную сигарету. Но когда Тиерсен заходит внутрь, он почти сразу откидывается в кресле, принимая довольный жизнью вид.
– Жизмон, мое драгоценное юное приобретение, – он улыбается так, что видны почти все белоснежные зубы целиком. Может, конечно, и свои, но вряд ли. И конечно, Тиерсен кажется ему юным. Когда меняешь себе зубы на вставные и придумываешь красивые названия для седины, кто угодно младше тридцати пяти будет для тебя юным. – Садись, мой дорогой, – Лабади кивает на второе кресло. – Вы уже две недели у меня работаете, так что я хотел спросить: как вам? Все в порядке, никто не обижает? – он смеется артистично, и Тиерсена немного раздражает его манерность, но даже не настолько, чтобы думать об этом больше секунды.
– Нет, все отлично, месье Лабади, – он улыбается. – Я думаю, мы постепенно вливаемся в вашу большую семью.
– Что же, надеюсь, надеюсь… Но я хотел поговорить с тобой кое о чем, Жизмон. Я ведь правильно понимаю, что мне стоит обращаться с предложениями именно к тебе?
– Абсолютно, – Тиерсен кивает и внимательно слушает.
– Ты знаешь, иногда мы даем не только публичные выступления. Я имею в виду, не только для публики с улиц. Иногда люди очень хорошо платят за масштабные мероприятия частного характера, – Лабади делает короткую паузу на затяжку. – Нет, конечно, вы работаете у нас не так много, но я видел вас на сцене. Конечно, заметно, что вы выступали раньше только в мелких труппах где-то на задворках Италии, но, в общем и целом, вы держитесь очень уверенно и сами отлично знаете, сколько людей приходит посмотреть на вас. Итак, да, к чему я веду… Через неделю Серафен Мотьер – может быть, ты слышал его имя в новостях – устраивает одно из таких частных мероприятий. День рождения его дочери. Не обычный день рождения, разумеется, мы работаем с ним последние несколько лет и каждый раз составляем огромную программу, он предоставляет сцену, это куда больше вечерний прием с полноценным представлением, чем детский праздник. Боже, когда малышка вырастет, мы потеряем приличную часть дохода… – Лабади легко усмехается, на секунду опуская взгляд. – Но неважно. В любом случае, программа уже давно составлена, и мы выступим, как обычно. Но, видишь ли, мой любезный Жизмон, девочка, юная мадемуазель Мотьер, имеет некоторые склонности… Она любит опасные представления, то есть безобидными фокусами, клоунами и ручными голубями ее не развлечь. И я подумал, что, может быть, вы бы не отказались выступить со своим номером для нее? За отдельную плату, разумеется. Это обычное выступление, может быть, вас попросят о некоторой импровизации, но месье Мотьер никогда не скупился на оплату, так что я бы советовал вам согласиться, это хорошее предложение.
Тиерсен молчит недолго, ему нет особенной нужды скрывать легкую задумчивую улыбку уголками губ. Все вышло отлично, само по себе, и не пришлось никого травить, чтобы заменить чужой номер.
– Да, я думаю, что мы согласны, месье Лабади, – он улыбается шире. – В конце концов, лишние деньги никому не помешают, верно?
– Тогда я могу позвонить месье Мотьеру? Или вам все-таки нужно обсудить это с отцом?
“А мы с ним не разговариваем”, – думает Тиерсен, но вслух этого, конечно, не говорит.
– Он очень любит выступать для детей, так что не думаю, что в этом есть необходимость. Наоборот, это будет очень приятный сюрприз для него, – Тиерсен поднимается.
– Отлично, – Лабади тушит сигарету и сводит пальцы под подбородком, дожидаясь, пока Тиерсен покинет его кабинет.
– Папочка? – Тиерсен не может удержать смешок, когда говорит это, заглядывая в гримерку. Цицеро не отрывается от подведения глаз черным карандашом и на ощупь хватает оставленную кем-то на трюмо пудреницу, довольно метко швыряя на голос. Тиерсен ловит ее и аккуратно кладет на ближайший столик. – У меня хорошие новости, – он говорит как ни в чем не бывало. – Месье Лабади предложил нам поработать на одном празднике через неделю. Говорит, заплатят прилично, – Цицеро не отвечает, упрямо уставившись в зеркало, зато вездесущая Одетт тихонько касается плеча Тиерсена.
– О, значит, в этом году вы тоже поедете к Мотьерам? – она ярко улыбается. – Это правда хорошая новость. Неплохие деньги и возможность выпить и погулять в приличном месте. Так что… будет приятно увидеть тебя там, – ее улыбка немного меняется, становясь как будто более интимной. Цицеро с шумом кладет карандаш на трюмо и поднимается резко, быстро проходя к выходу, позвякивая бубенцами на вычурных сапогах. – Твой папочка сегодня опять не в духе? – Одетт немного снисходительно провожает его взглядом. – У него вообще бывает хорошее настроение?
– Иногда. Это долгая история, – Тиерсен только тяжело вздыхает.
Цицеро был обижен сразу на все. Хотя, конечно, сначала только на то, что по дурацкой легенде, выдуманной Тиерсеном, он должен был изображать его отца. И неважно, что так они могли выступать вместе без всяких ассистенток, неважно, что так Тиерсен мог быть довольно ласков с ним даже на публике, неважно, что у них было девятнадцать лет разницы, и вся эта история выглядела довольно правдоподобно. Тиерсен с готовностью рассказывал всем о том, как они “выступали” в Италии дуэтом, без особых проблем изображал северный акцент и все сокрушался, что его матушка уже не могла посетить их представления, и Цицеро обижался на него за это. Он не был настолько стар, чтобы быть годным только на роль какого-то вздорного папаши!
Но это было первой причиной. То, как, в общем-то, дружелюбный Тиерсен легко устанавливал контакт с людьми, тоже ужасно бесило Цицеро. Да, он соскучился по сцене и по игре, но он никогда не заводил друзей в таких местах и искренне удивился, когда Тиерсен после очередной репетиции отправился обедать с кем-то еще – кем-то другим, – а не с ним. Нет, конечно, Тиерсен позвал Цицеро с собой, но тому особенно не о чем было говорить с молодыми ребятами, которые смеялись над какими-то своими шутками, обсуждали новые фильмы и называли множество незнакомых ему имен. Цицеро почувствовал себя ужасно старым и за это рассердился на Тиерсена еще сильнее. Он думал, что они будут проводить время вместе, как всегда, обедать вместе, репетировать вместе, отдыхать вместе. Цицеро не уставал от общества Тиерсена, потому что говорил всегда больше сам, а тот был хорошим слушателем. Но, кажется, сейчас Тиерсену нравилось общаться с теми, кто больше подходил ему по возрасту. И Цицеро, сидя за столом со старшими членами труппы и уныло ковыряя вилкой разбухшую брокколи – “отлично прочищает желудок, именно то, что нам с вами нужно”, как сказала не слишком симпатичная клоунесса за сорок, – слушал не менее унылые разговоры о семьях, правительстве и погоде, которые, к его несчастью, понимал уже почти целиком, и периодически думал удавиться.
Но и это все можно было бы перетерпеть, хотя Цицеро и было очень обидно, в конце концов, это должно было скоро закончиться. Но вот то, как Тиерсен вел себя… Это терпеть было совершенно невыносимо. Цицеро знает, что он часто выглядит смешно или нелепо, он часто специально выглядит смешно. Он любит свой образ, любит, когда его принимают за дурачка, и с готовностью смеется над собой сам – это удобно, это всегда помогало избежать лишних подозрений и вопросов. А еще это легко лишает окружающих презумпции невиновности – в самом деле, смеяться над глупыми людьми грешно, и это очень страшный грех, по крайней мере, в классификации Цицеро. Но обычно он милостиво прощает и не догадывающихся об этом людей. Обычно. Иногда он сжигает их заживо, но не каждый раз. Но все-таки одно дело – другие люди, которых Цицеро вовлекает в свою игру, сам смеясь над ними, а совсем другое – его Избранный.
