Текст книги "MARVEL: Небесный Кузнец (СИ)"

Автор книги: Expero

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 65 страниц)

Вдруг эта версия Марвел – одна из самых мрачных? Что, если Галактус уже летит к Земле? Или, не дай бог, это вселенная зомби-апокалипсиса? Уж лучше в Вархаммер чем в Марвел-Зомби… Пока я размышлял о космических ужасах, снизу с улицы донесся звон разбитой бутылки и пьяный крик. Тонкие стены не спасали от шума. Я ощутил холодный сквозняк от щели в оконной раме. Порыв холодного воздуха немного отрезвил меня и мысли вновь вернулись к осмысливанию произошедших со мной событий, в частности того что касалось процесса созидания.

Пальцы до сих пор помнили ощущение бумаги, монотонные, выверенные движения. Я сделал за ночь сотни одинаковых модулей. И с каждым новым сгибом во мне росло глухое раздражение, переходящее в тихую ярость. Это было неправильно. Созидание, в моем понимании, всегда было осмысленным процессом. Ты берешь бесформенный материал – дерево, металл, глину – и вкладываешь в него свой труд, свое умение, частичку своей души, чтобы создать что-то полезное. Что-то, что будет служить. Стул, на котором можно сидеть. Тарелка, в которую можно наложить еду. Инструмент, которым можно работать. Это был диалог с материалом. А то, чем я занимался сейчас, было профанацией. Бездушная, механическая работа ради виртуальных очков.

Эти бумажные шары, кусудамы, были пустыми внутри и снаружи. Они не несли никакой функции, кроме эстетической, да и та была сомнительной. Они были хрупкими и бессмысленными. И система поощряла меня за создание этого мусора. Я чувствовал себя обезьяной в лаборатории, которая нажимает на рычаг, чтобы получить банан. Неужели это и есть моя «Искра Творца»? В складывании бумажек по чужой схеме? Эта мысль была оскорбительной. Нет, я определенно должен как можно скорее накопить эти проклятые сто очков и получить первую технологию. Чтобы начать создавать что-то настоящее. Что-то, что будет иметь вес, прочность и смысл. Что-то, что я смогу с гордостью назвать своей работой.

Но даже так, прежде чем беспокоиться о великих творениях и не менее великих опасностях в лице Пожирателей Миров, мне нужно пережить завтрашний день в этой картонной коробке в самом опасном районе города. И эта мысль здесь и сейчас была куда более отрезвляющей чем любой Галактус.

Молюсь всем богам, которые здесь, в отличие от моего мира, не просто пустой звук, чтобы эта версия оказалась… ну хотя бы не той, где все обречены на аннигиляцию. Под эти ободряющие мысли я и заснул, предвкушая новый день.

Глава 3

Я забился на галерку, в самый дальний и темный угол огромной аудитории, превратив свое место в маленький островок отчуждения. Здесь, под гул проектора и монотонный бубнеж лектора, я методично сгибал бумажные модули. Мои руки, уже привыкшие к этому странному ремеслу, двигались на автомате, в то время как сознание отчаянно пыталось возвести стену между собой и окружающей реальностью. Лекция по истории театра… Господи, какая же бесполезная, оторванная от жизни и здравого смысла, концентрированная херня.

Я, тридцативосьмилетний мужик, чьи руки привыкли к весу молотка, шероховатости дерева и компьютерной мышке, запертый в тщедушном теле сопливого студента. В мире, где в любой момент на город может свалиться армада Читаури или фиолетовый титан с манией тотального геноцида, я вынужден слушать про катарсис в древнегреческой трагедии. Абсурд был настолько густым и вязким, что его, казалось, можно было резать ножом и намазывать на хлеб.

Вокруг меня раскинулось сонное царство студенческой апатии. Каждый существовал в своем собственном мирке, лишь физически присутствуя в этом помещении. Парень слева, типичный гик в очках и футболке с выцветшим логотипом, спрятался за экраном ноутбука. Судя по периодическому тихому фырканью и подрагивающим плечам, он смотрел какой-то ситком, полностью игнорируя лекцию. Девчонка рядом с ним, с кислотно-розовыми волосами и пирсингом в носу, вела ожесточенную переписку в телефоне. Ее пальцы порхали над экраном с такой скоростью, будто она отбивала телеграмму Морзе о конце света. А верзила впереди, чья бычья шея занимала половину моего обзора, и вовсе беззастенчиво дремал, прикрыв лицо толстенным фолиантом и издавая едва слышное сопение. На этом фоне мое тихое, никому не мешающее хобби, практически не производящее ни звука, ни запаха, почему-то привлекло нежелательное внимание.

– Мистер Томпсон, не будете ли вы так любезны подсказать нам, в чем заключается ключевое отличие актерского метода Станиславского от метода Страсберга? – Голос преподавателя, сухой и скрипучий, как несмазанная дверная петля, безжалостно вырвал меня из бумажной медитации.

Он стоял у кафедры, седовласый мужчина лет пятидесяти, подтянутый, в строгом твидовом пиджаке. Его пронзительный, умный взгляд поверх очков в тонкой металлической оправе не сулил ничего хорошего. Он не был стариком, нет. В нем чувствовалась старая школа, порода и полное отсутствие терпимости к разгильдяйству. И он, очевидно, давно заприметил мою тихую фабрику по производству бумажных модулей.

– Без понятия, профессор, – ответил я ровным, безразличным тоном, чисто на автомате, не отрываясь от очередного аккуратного сгиба. И только когда по аудитории пронесся едва заметный смешок, до меня дошло, насколько дерзко и вызывающе это прозвучало. Я медленно поднял голову, встречая его выжидающий, чуть прищуренный взгляд, и решил срочно сдать назад. – Простите. Я последние дни болел и не посещал занятия, поэтому, к сожалению, пропустил эту тему.

Ну да… Болел. Алкоголизмом. И ведь не соврал же, по сути. Всемирная организация здравоохранения вполне официально признает алкоголизм болезнью. А тот факт, что для Джона Томпсона это была первая и, увы, последняя попойка в его короткой, бесславной жизни… это уже несущественные частности, о которых лектору знать необязательно.

– Ясно, – профессор не выглядел впечатленным моей отговоркой. Его взгляд опустился на мои руки, в которых покоился почти готовый модуль. – А сейчас, мистер Томпсон, вы с таким усердием складываете оригами на моей лекции, чтобы… что? Улучшить мелкую моторику в терапевтических целях после болезни?

Вопросительно иронично поднятая бровь не сулила ничего хорошего. Этот мужик мне определенно нравился – прямой, как рельса, без заходов и подковерных игр. Он четко обозначил проблему, и теперь ждал от меня такого же четкого, вразумительного ответа, а не студенческого лепета. Пришлось импровизировать на полную.

– Делаю подарок девушке-медсестре, которая меня, можно сказать, с того света вытащила, – на ходу сочинил я жалостливую, но правдоподобную историю, вложив в голос нотки искренней, неподдельной благодарности. – Мы разговорились, пока я отлеживался, и оказалось, что она увлекается оригами. Вот и решил сделать ей в знак признательности кусудаму. Говорят, ее можно использовать как вазу для сухих цветов. Но вашу лекцию я слушаю, профессор, не сомневайтесь. Последнее, о чем вы говорили, – это инновации в сценическом освещении, внедренные в авангардных театрах Европы в конце XX века. В частности, про работы Йозефа Свободы и его концепцию «живой сценографии». Могу перечислить основные его постановки, если необходимо.

Память Джона, оказывается, была не так уж и бесполезна. Мда… Первый полноценный выход в социум, и я уже вру как сивый мерин. Но, эй! Я сижу тихо, никому не мешаю и даже умудряюсь краем уха фильтровать информацию! Чем я хуже этих оболтусов, что в открытую пялятся в свои гаджеты?

К моему облегчению, профессор Уикли, кажется, был удовлетворен. Он хмыкнул, окинул меня долгим, изучающим взглядом, словно решая, стоит ли продолжать экзекуцию, но в итоге лишь кивнул и вернулся к своей лекции. На следующих двух парах я предусмотрительно забился в еще более дальний угол, скрывшись за широкой спиной одного из одногруппников и не отсвечивал. К концу учебного дня мой скромный рюкзак был до отказа набит аккуратными стопками бумажных модулей – ровно двести семьдесят штук, на девять полноценных кусудам.

Выйдя из душных стен колледжа на залитую солнцем улицу, я на ходу осмысливал полученную за день информацию. И речь шла не об учебных материалах. К чему мне «Теория кинематографа», когда за окном может развернуться блокбастер Майкла Бэя в реальном времени? Меня интересовали люди. В частности, одна рыжеволосая девушка, в какой-то мере ставшая причиной скоропостижной кончины моего предшественника. Мэри Джейн Уотсон.

Она стояла у входа, окруженная свитой подружек, и смеялась. Душа компании, неформальный лидер, альфа-самка в своем маленьком прайде. В меру красивая, хотя ее яркость во многом была заслугой умело наложенного макияжа, скрывающего бледную кожу и веснушки. В меру общительная, в меру фигуристая. В общем, объективно – твердые семь с половиной из десяти. Я искренне не понимал, почему Джон так по ней убивался. Хотя… все познается в сравнении. На фоне серых мышек и откровенно неухоженных девиц с нашего курса она действительно выглядела как голливудская звезда. Но стоило выйти на улицы Манхэттена, и за полчаса можно встретить десяток девушек ничуть не хуже, а то и лучше. Александр, тридцативосьмилетний мужик внутри меня, смотрел на нее и видел не богиню, а просто девушку, которая слишком хорошо знает себе цену и умело пользуется своей привлекательностью.

Я не знал, насколько эта версия Эм Джей соответствует ее каноничным образам, но в большинстве из них она была… неоднозначным персонажем. Ветреная, мечущаяся между мужчинами, часто создающая проблемы на ровном месте. А что здесь? Я прищурился, наблюдая, как она прощается с подругами и направляется к черной, отполированной до зеркального блеска Ауди.

Рядом с машиной ее нетерпеливо ждал черноволосый юноша в дорогом костюме. Их объятие было каким-то… показным, отрепетированным для невидимой публики. Ее улыбка была ослепительной, как вспышка фотокамеры, но совершенно не грела. Его рука на ее талии лежала скорее собственнически, чем нежно. Поцелуй был быстрым, почти формальным, чмоком в щеку. И на долю секунды, когда Мэри Джейн отстранилась, прежде чем снова натянуть на лицо маску обожания, я увидел в ее глазах то, что ни с чем не спутаешь. Скуку. Обычную, всепоглощающую, тоскливую женскую скуку. Интересно. Парень же, наоборот, выглядел напряженным, словно боялся, что она сейчас растворится в воздухе. Дорогая машина, одежда с иголочки от известного бренда, а во взгляде – зияющая неуверенность и страх потерять этот яркий трофей.

Эм Джей уже тянулась к дверце машины, но я не для того перся в этот чертов колледж, чтобы уйти ни с чем.

– Мэри Джейн, постой, пожалуйста! – окликнул я ее, чуть ускорив шаг и стараясь, чтобы голос звучал как можно более дружелюбно и безобидно.

Она обернулась, и на ее лице промелькнуло вежливое недоумение. Она явно не помнила меня.

– Эм… Прости, мы знакомы?

– Томпсон. Джон Томпсон, мы в одной группе по истории театра, – представился я. – Не подскажешь, где найти хорошего репетитора по актерскому мастерству? Ты же лучшая на потоке, наверняка знаешь кого-нибудь толкового.

– А, да, точно! Томпсон! Это же ты сегодня оригами для медсестры собирал! – с внезапным, немного наигранным энтузиазмом воскликнула она. – Что касается репетитора, то могу посоветовать одного, но он дорого берет. Записывай номер.

К черту мне номер сраного репетитора! Моя цель стояла в метре от нее и хмурила брови.

– Да, спасибо, и дай, пожалуйста, свой номер на всякий случай, – добавил я как можно более небрежно. – Вдруг не потяну по деньгам, так хоть с тобой проконсультируюсь, как с экспертом. Просто я в ближайшие дни не смогу посещать колледж, дела не ждут.

– Кхм, Мэри Джейн, нам пора, – о, наконец-то! Лед тронулся. Ревность – отличный катализатор. Парень шагнул ближе, властно кладя руку ей на плечо.

– Прости, а ты кто? – я повернулся к нему, изображая искреннее неведение. Раз он влез в наш диалог, это дает мне полное право завести диалог уже с ним.

– Я ее парень, – чуть похмурившись, процедил он. Я видел, как его взгляд оценивающе скользнул по моей потертой кофте и дешевым джинсам, и тут же расслабился. Угрозы в тощем, невзрачном студенте он не увидел.

– У парня ведь есть имя? – я протянул руку с максимально обезоруживающей улыбкой. – Я Джон Томпсон, одногруппник. Впрочем, ты это уже слышал.

– Гарри Озборн, – ответил он, нехотя пожимая мою руку. Его хватка была слабой, вялой, как у рыбы.

– О, Озборн? Наверное, тебе уже надоело это слышать, но… ты случайно не сын того самого Нормана Озборна? Основателя «Озкорп»?

– Ты даже не представляешь, как надоело, – в его голосе проскользнула искренняя, неподдельная усталость и горечь. – Я бы, может, и пожаловался на жизнь, но мы с Эм Джей правда очень спешим. Пусть она уже продиктует тебе номер репетитора, и мы поедем.

Миссия была успешно выполнена. Я получил подтверждение. Это действительно Гарри Озборн. Мэри Джейн, с вероятностью 99 %, с ним из-за денег и статуса. А сам Гарри – типичный «золотой мальчик» с кучей комплексов, отчаянно пытающийся вырваться из тени могущественного отца. Эта информация определенно не будет лишней.

Пока я шел по направлению к своей конуре, первоначальное удовлетворение от успешно проведенной «операции» сменилось холодным, липким чувством тревоги. Одно дело – знать, что ты в мире Марвел. Другое – лично пожать руку человеку, чья судьба – стать одним из самых известных суперзлодеев этого города. Гарри Озборн. В ряде версий – Зеленый Гоблин, в ряде просто Гоблин…

В голове всплывали обрывки комиксов и фильмов. Глайдер, тыквенные бомбы, безумный смех и сверхчеловеческие физические параметры. И Норман Озборн – его отец. Первый и самый опасный Гоблин. Человек, который не остановится ни перед чем ради достижения своих целей. Я только что влез в их личное пространство. Пусть и на мгновение, пусть и под самым невинным предлогом. Но что, если этот короткий разговор был замечен? Что, если у Нормана паранойя, и он отслеживает все контакты своего сына? Бред, конечно, и тут паранойя скорее у меня. Я для них – пустое место, мошка на лобовом стекле. Но сам факт… Я не просто наблюдатель, я теперь частично участник этой глобальной игры. А игроки здесь – фигуры совершенно другого калибра.

Внезапно моя затея показалась мне верхом идиотизма. Зачем я полез? Узнать то, что и так было очевидно? Убедиться, что это тот самый Гарри? Мне нужно было держаться от этих людей как можно дальше. Забыть про Мэри Джейн, про Озборнов, про всех этих персонажей с трагическими и опасными судьбами. Мне нужно было забиться в свою нору и тихо крафтить, пока я не стану достаточно сильным, чтобы не бояться каждого шороха. Но увы, уже поздно. Контакт состоялся. И где-то в глубине души шевелился мерзкий червячок страха: а что, если этот контакт будет иметь последствия?

Вернувшись под эти тяжелые думы в свою каморку, я, как на конвейере, за час собрал девять оставшихся кусудам и довел свой баланс до заветных 50 ОР. Ровно половина пути. Но что дальше? Связываться с оригами более высокой сложности я желанием не горел, а значит, нужно было создавать что-то другое. Что-то настоящее. Что-то, что мои руки помнят. Но для этого нужны были материалы и инструменты. А для них – деньги.

Я открыл ноутбук. Онлайн-банк встретил меня жестокой реальностью: $17.35. Семнадцать долларов. Плюс десятка и горсть мелочи в кармане. Вот и весь мой капитал. На это не то что материалы для крафта – еды на пару дней не купишь. Осознание собственной нищеты ударило под дых. В прошлой жизни я был самодостаточным. Я никогда не был богат, но у меня всегда были деньги на жизнь и на любимое дело. А здесь… я был на самом дне.

– Меня коробит от одной только мысли, но, похоже, придется совершить сделку с дьяволом… – пробормотал я, натягивая единственные приличные кроссовки.

Вывеска «Нью-Йоркский Центральный Банк» на фасаде роскошного здания в Манхэттене сияла фальшивым золотом и давила своей монументальностью. Внутри все было еще хуже: холодный, гулкий мрамор, тихий шепот кондиционеров и клерки в дорогих костюмах с натянутыми улыбками акул. В прошлой жизни я ненавидел кредиты. И Джон, судя по его воспоминаниям о приемной матери, которая вечно была в долгах, разделял эту нелюбовь. Для нас обоих банк был храмом ростовщичества, местом, где у людей отбирают их мечты, заворачивая это в красивые слова о «возможностях».

Сглотнув ком в горле, я подошел к стойке. Молодой парень в идеально выглаженном костюме, с прической волосок к волоску, выслушав мою просьбу о кредитной карте, просиял так, будто я предложил ему вечную жизнь. Он тараторил о «невероятных возможностях», «беспроцентном периоде» и «гибких условиях», почти не обращая внимания на мой статус безработного студента-сироты. Впрочем, последнее обстоятельство заставило его чуть поумерить пыл, но он все равно предложил максимальный месячный лимит по карте в две тысячи долларов. Две тысячи. Просто так. Нищему студенту.

«В чем подвох?» – стучало у меня в голове. На родине за такой щедростью скрывались бы драконовские проценты и десяток страниц мелкого шрифта с ловушками. Но здесь… Процент был всего 7 % годовых. По американским меркам – грабительский. По моим же… до смешного низкий. Я молча кивнул, подписывая бумаги. Эта система, где деньги раздавали так легко, казалась мне порочной и опасной. Но сейчас у меня не было выбора.

Да, я ненавидел это. Я привык жить по средствам. Зарабатывать, копить, вкладывать в то, что действительно нужно. Долг для меня всегда был синонимом рабства. И вот сейчас я добровольно надевал на себя эти кандалы. Рука, державшая ручку, слегка дрогнула. Внутри все протестовало. Это было неправильно, это было против всех моих принципов. Но потом я вспомнил пустой холодильник, отсутствие банальных материалов и инструментов и свою беспомощность. Принципы – это роскошь, которую могут позволить себе те, у кого есть выбор. У меня сейчас его нет. В любом случае это не заем на новый айфон или модные шмотки. Это инвестиция. Инвестиция в мое выживание и будущее. Я с силой нажал на ручку, оставляя на бумаге свою новую, чужую подпись. Сделка с дьяволом заключена.

Покинув холодный мраморный ад с куском пластика в кармане, я почувствовал смесь отвращения и облегчения. Я направился прямиком в строительный супермаркет. План был прост: купить всего понемногу. Деревянные бруски, ПВХ-трубы для условного Бульбамёта, базовый набор ручных инструментов. Нужно было определить ценность разных видов ремесла для системы.

По пути я достал телефон и набрал номер Билли, владельца хотдожной, в которой Джон подрабатывал два через два, и следующая смена как раз должна была начаться завтра.

– Билли, привет, это Джон. Слушай, я тут серьезно заболел. Врач сказал, нужна пара недель постельного режима. Понятия не имею, когда смогу выйти. Да, очень жаль. Как только, так сразу.

Я закончил звонок и убрал телефон. Низкооплачиваемая работа и бесполезный колледж… подождут. Следующие несколько дней я собирался посвятить исключительно себе и своей новой, странной силе. Моему ремеслу.

Глава 4

Пятьсот пятьдесят долларов.

Сумма, отпечатавшаяся на чеке, горела в моем сознании раскаленным клеймом. Я стоял посреди своей убогой студии, окруженный несколькими плотными пластиковыми пакетами, от которых исходил смешанный аромат свежего дерева, химического клея и обработанной кожи. Этот запах, запах потенциала, был единственным, что удерживало меня от приступа паники.

Пятьсот пятьдесят долларов, спущенные на предстоящие эксперименты. Огромные, неподъемные деньги для Джона Томпсона, да и для меня, в моем нынешнем положении. Я искренне, почти по-детски, надеялся, что эта авантюра окупится сторицей. Ибо, глядя на это закупленное добро, я четко понимал: если ничего не выйдет, если «технология», которую я получу от первой прокрутки, окажется бесполезным мусором, а не золотым граалем или хотя бы курицей, несущей золотые яйца, то мне… придется отрабатывать эти траты. Долго. Мучительно. Торгуя хот-догами на углу улицы или моя посуду в какой-нибудь захудалой забегаловке.

Впрочем, если трезво взвесить все риски… что я теряю на самом деле? Долг на кредитке, который можно реструктурировать или просто забить на него, сбежав в другой штат? Репутацию и обучение в колледже, на которые мне плевать с высокой колокольни? Все это было пылью по сравнению с тем, что я уже потерял, и тем, что мог бы обрести.

На крайний случай, в моем арсенале всегда оставался козырь – читерный инвентарь. Соблазн был велик. Представить, как легко можно было бы решить все финансовые проблемы: сначала, под покровом ночи поместить в инвентарь защищенную дверь, затем зайти внутрь условного ювелирного, «вдохнуть» в инвентарь пару лотков с бриллиантами и спокойно выйти. Но я гнал эти мысли прочь. Я искренне не хотел ступать на эту скользкую дорожку. Не из-за какого-то абстрактного морального кодекса, а по сугубо практическим соображениям. В этом мире, кишащем телепатами, магами, гениями-детективами, уличными мстителями со сверхчутким слухом и всевидящими правительственными организациями, слишком легко привлечь нежелательное внимание. Внимание тех, чье даже желательное присутствие в твоей жизни лучше исключить. Так что пока я буду стараться быть честным малым. Обычным парнем-трудягой… с волшебным карманом и кредитной картой.

Теперь главный вопрос – с чего начать? Вариантов было действительно много. Я аккуратно разложил все купленное добро на единственном столе, и это зрелище, этот натюрморт ремесленника, немного успокоил нервы.

Во-первых, и самое очевидное, моя, в каком-то роде родная стихия – работа с деревом. Я любовно провел пальцами по рукояткам нового набора стамесок и резцов. Рядом лежали листы наждачной бумаги разной зернистости, маленькая, но острая ножовка, банка с лаком и, конечно же, несколько брусков липы и сосны. План был прост: протестировать различные вариации. Начать с простенькой декоративной фигурки, а затем перейти к чему-то более функциональному, вроде шкатулки или хотя бы ложки. Мне нужно было понять, существует ли для системы корреляция между вещами, созданными ради искусства, и утилитарными предметами. Что она ценит больше: красоту или пользу?

Во-вторых, механика и инженерия. Раз уж упомянул картофелемет, то слово надо держать. Мужик ты или кто? Бульбамёту – быть, и это не обсуждается! Вариаций этого инженерного шедевра в интернете были буквально сотни, от простейших до почти полупрофессиональных. Я остановился на базовой, проверенной временем конструкции. Для нее я и купил несколько ПВХ-труб разного диаметра, едкий клей для пластика, пьезоэлемент для розжига от старой зажигалки, фитинги и баллончик с пропан-бутановой смесью. Мне было чертовски интересно, как система оценит эту поделку. Будет ли она считаться «оружием»? И сколько ОР отвалит? Я был почти уверен, что счет пойдет на десятки. Ведь бульбамёт, он и в мире Мстителей – бульбамёт!

В-третьих, кожевничество. Изначально я хотел взять глину, но быстро понял, что для полноценной работы с керамикой нужна муфельная печь для обжига, а у меня в распоряжении лишь двухконфорочная мини-плита. Так что с глиной я решил повременить и взял стартовый набор для работы с кожей: несколько тонких кусков растительного дубления, острое шило, набор пробойников, катушку вощеной нити и специальные иглы. Канцелярский нож и металлическая линейка были универсальными инструментами. План – по гайдам из интернета сделать себе простенький кошелек-картхолдер. Что-то практичное и долговечное.

Прежде чем приступить к работе, я позволил себе небольшой ритуал, оставшийся из прошлой жизни. Я сварил себе крепкий черный кофе в старой турке Джона, которую отмыл до блеска. Аромат заполнил крошечную студию, на мгновение перебив запах дешевых обоев и бедности. Сидя за столом, заставленным инструментами и материалами, я смотрел на это изобилие и чувствовал почти забытое предвкушение. Это было не просто начало работы. Это было заявление.

В моем старом мире каждый новый проект начинался так – с чашки кофе и тихого планирования. Это было время, когда я мысленно проигрывал каждый этап: от первого реза до финальной полировки. Сейчас, в этом чужом теле и чужой квартире, этот простой ритуал стал мостом, соединяющим меня прошлого с собой настоящим. Он напоминал мне, что, несмотря на всю эту марвеловскую мишуру, в своей основе я остался прежним. Я – человек, который берет хаос материалов и превращает его в порядок вещей. И неважно, что я создаю – табуретку, бульбамёт или, возможно, однажды, что-то способное спасти мир. Процесс остается священным.

Еще раз окинув взглядом свой импровизированный верстак и прокрутив в голове следующие шаги, я решил не мудрствовать лукаво и начать по порядку. С дерева. С того, что было мне знакомо и близко. Если это поможет мне заработать оставшиеся 50 ОР, я буду несказанно рад. А все остальное пойдет в зачет для фарма на следующую прокрутку.

– Итак, что бы такого вырезать, чтобы система четко это интерпретировала как деревянную фигурку? И на каком именно этапе она зафиксирует готовность работы? – задался я вслух очевидным вопросом, взяв в руки небольшой, примерно с мой кулак, брусок липы.

Едва пальцы коснулись теплой, гладкой древесины, я почувствовал… облегчение. Глубокое, почти физическое. Легкий, сладковатый запах липы, ее податливая, однородная структура – все это было до боли знакомым, родным. Это было частью моего старого мира, осязаемым якорем в этом океане безумия. Не бумажные журавлики и не студенческие лекции. Настоящее дело.

Я взял в руки резец, и его деревянная рукоять легла в ладонь как влитая. На мгновение я закрыл глаза, и в памяти яркой вспышкой всплыл образ: я сижу на свежеструганном крыльце своего дома, летнее солнце греет спину. Рядом на корточках сидит соседский шестилетний мальчишка, Лёшка, и с немым восхищением смотрит, как из-под моих рук, из точно такого же липового бруска, появляется простенькая деревянная лошадка. Я помню, как протянул ее ему, и как его лицо озарила чистая, искренняя радость. Простой момент из жизни, которой у меня больше нет.

Боль от этой мысли была острой, как лезвие резца в моей руке. Я на секунду замер, глядя на деревянный брусок. Это будет не просто фигурка. Это призрак из прошлого, материализовавшееся воспоминание. И я вдруг подумал, а что, если система считывает не только сложность и материалы. Что, если она считывает и эмоциональный вклад? Намерение? Ведь та лошадка для Лёшки была не просто поделкой. В неё была вложена толика тепла, желание порадовать ребенка, частичка души. А что я вкладываю сейчас? Холодный расчет. Жажду ОР. Я – ремесленник на сделке с дьяволом, и моя работа – лишь валюта. Интересно, оценит ли система разницу? Если я вырежу эту фигурку с той же теплотой, что и ту лошадку, получу ли я больше очков? Или для бездушного механизма все это – лишь переменные в формуле? Я усмехнулся. Пытаться обмануть или разжалобить вселенский артефакт – глупость. Но я все равно буду стараться вложить в плавные изгибы фигурки не только мастерство, но и то самое чувство тихой радости от созидания. Просто для себя.

Ладно, отставить сантименты! Есть задача. Деревянные фигурки. Несмотря на то что я никогда не считал себя скульптором, за годы работы с деревом руку я набил. Особенно хорошо у меня почему-то получались зайцы. Простая, узнаваемая форма. Решив не изобретать велосипед, я принялся за кропотливую работу, включив на ноутбуке фоном новостной канал. Стружка ложилась на стол ровными, ароматными завитками, резец пел свою тихую, успокаивающую песню, и я почти забыл, где нахожусь и зачем все это делаю. Я просто работал. И это было прекрасно.

– …а тем временем, представители компании «Damage Control» сообщают, что работы по ликвидации последствий недавнего инцидента в Бронксе будут завершены к пятнице. Мэрия вновь призывает граждан не приближаться к оцепленным кварталам…

Я хмыкнул, не отрываясь от работы. «Инцидент». Какое красивое, стерильное слово для очередной потасовки между каким-нибудь Халком и Мерзостью, разнесшей в щебень пару городских кварталов.

– …а мы переходим к главным новостям науки. Стало известно, что гениальный ученый, доктор Отто Октавиус, через месяц, 14 октября, проведет закрытую презентацию для инвесторов. Предположительно, на ней он впервые представит прототип своих нейроинтерфейсных манипуляторов, которые, по слухам, могут совершить настоящий прорыв в целом ряде областей, от хирургии до строительства!

На этом моменте моя рука дрогнула, и резец срезал слишком большую щепку с уха будущего зайца. Черт. Октавиус. Еще один гений, который вот-вот свернет не на ту дорожку. Календарь в моей голове щелкнул. Значит, события только начинают раскручиваться. Я аккуратно подправил форму, чуть изменив положение головы зайчика, чтобы скрыть дефект. Под тяжелые думы о том, что мир медленно, но верно идет по наклонной, я довел работу до конца. Последний штрих наждачкой, и вот он – гладкий, приятный на ощупь деревянный зверек. На все про все ушло примерно полчаса. Поставив его на стол, я с замиранием сердца получил системное уведомление:

[Создана простая деревянная фигурка. Сложность: Минимальная. Получено +5 ОР!]

Есть! За полчаса ненапряжной, почти медитативной работы я получил в пять раз больше ОР, чем за одного бумажного журавлика! Система ценила настоящее мастерство, пусть и в таком простом проявлении. Это не просто радовало, это давало надежду. Я начинал понимать правила этой игры.

Взяв в руки другой брусок, я снова принялся вырезать зайчика, стараясь сделать его точной копией первого. Но в этот раз я мысленно транслировал системе: «Работа не закончена, пока я не покрою его лаком». Система молчала. Даже когда вторая фигурка была полностью готова и отшлифована, уведомления не было. Но стоило мне кисточкой нанести тонкий слой лака и поставить зайца сохнуть на листе бумаги, как тут же пришел результат.

[Создана простая лакированная деревянная фигурка. Сложность: Минимальная. Получено +6 ОР!]

+1 халявный ОР! Только за то, что я потратил лишнюю минуту на финишную обработку! Моя теория подтвердилась. Чем более многосоставной и завершенной является работа, даже если дополнительные этапы незначительны, тем выше итоговая награда. По такой логике, за бульбамёт, где есть и сборка, и склейка, и установка механизма, я получу… много. Очень много. Уже не терпелось им заняться, но… дисциплина прежде всего. Нужно было добить оставшиеся 39 ОР и наконец-то закрыть гештальт с первой прокруткой.

Следующие три часа превратились в небольшой конвейер по производству деревянных лакированных зайчиков. Я мог бы остановиться, сделав нужное количество, но что-то внутри заставило меня продолжать, чтобы нащупать предел. Десятый заяц… одиннадцатый…