Текст книги "Беглец (СИ)"

Автор книги: e2e4

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 37 страниц)

Домой к Олли я предсказуемо не вернулся, опасаясь очередного скандала и желая хотя бы пару дней побыть в тишине.

Из того, что он прислал на пейджер, я понял, что ехать к нему смысла нет.

Поэтому и сегодня мой маршрут пролегает через другую часть Лондона. Неумолимо зеваю. Приеду и завалюсь спать, и никто – никто, – не помешает как следует выспаться.

Может, выпью. Наверное. Позвоню Стейси и, если застану дома, поплачусь в жилетку. Выслушаю последние сплетни. Подумаю о вечном, в конце концов. Чудо, а не вечер.

Подъезжаю к дому, паркуюсь и, с портфелем под мышкой и двумя громадными папками в руках, еле как выбираюсь из салона.

Ой, ну…

Я не смотрю вниз. Я не смотрю на гребаный асфальт. Я ничего, ничегошеньки не видел. Вместо дороги – пустая, прозрачная плоскость. По ней можно ходить, но краска из баллончика её не берет – неа. Это специальное дорожное покрытие – такое только под заказ, только у меня под ногами. Это специальный мир, в котором нет волнений, скандалов и нездорового чувства юмора.

«Я тебя выследил».

Я вообще читать не умею. А в папках – одни чертежи. Белый цвет мои глаза не воспринимают. Скверный юмор – тоже.

Я даже не бешусь. Просто хохочу на всю улицу, пока не захожу к себе. Да и потом, если честно.

Детектив-инспектор Грег Как-тебя-там. Я не могу.

***

Вместо того чтобы делать, что задумал, падаю в кресло и жду. Жду того, что может испортить мой вечер. Ведь не бывает так, чтоб всё было гладко, если задумал в кои-то веки вытянуть конечности и предаться греху ничегонеделания. У меня – нет.

Что-то случится. Обязательно.

Спустя час немного расслабляюсь. Пробую уснуть, но режим «бей—беги» уже включился, и от этого никуда не деться. Раздосадованный, плетусь на кухню и на скорую руку соображаю яичницу. Долго думаю, варить ли кофе – обычно как раз от него тянет в сон, – но решаю не рисковать. Не хватало просидеть всю ночь, не сомкнув глаз. Засыпаю в заварник травяной чай – дали на сдачу в китайской лавке.

Вот оно. Только закончил с ужином – звонок в дверь. Первая мысль: игнорировать. Не открывать. Забраться под одеяло – меня нет. Но свет в кухне горит, да и посетитель настойчив. Может, Олли закончил дуться? Нет – обычно он стучит. Даже не знаю, хочу ли его видеть. То есть хочу, конечно, но ещё больше хочу забиться под плинтус с бутылкой ирландского. Кто придумал такие узкие плинтуса? Мне нужен тайник под полом…

О чём это я?

– Мистер…

Вот так да. Ко мне пожаловала полиция. Судорожно вспоминаю, что и когда успел натворить. Если только за надписи на асфальте штрафуют того, кому они предназначены.

– Моя фамилия Холмс, – говорю я. Смотрю на полицейского странным взглядом – он вообще уверен, что пришел по адресу? Мужчина чешет фуражку и выдает немного виновато:

– Сержант Метьюз. Простите, что побеспокоили, сэр. У нас в машине – он оборачивается и показывает на припаркованный рядом с моим патрульный автомобиль, – парень. Говорит, что здесь живет его брат.

Меня не удивляет ни то, что Шерлок приехал в Лондон, ни то, что он что—то натворил. Это же Шерлок.

Вздыхаю.

– Вероятно, так и есть. Что он сделал? – спрашиваю обреченно. Сержант замечает моё настроение и пытается смягчить новости подбадривающей полуулыбкой. От этого я кисну ещё больше. – Вообще-то, разгромил паб, но хозяин пообещал не заявлять на него. Парень мертвецки пьян.

Я недоумеваю.

Окей. Шерлок в Лондоне. Разгромил бар. Мертвецки пьян. Мне кажется, или что-то не сходится?

Мы спускаемся по лестнице и проходим к машине. Пока другой полицейский переписывает мои данные, перекидываемся парой слов о том, как дотащить это недоразумение до дома.

Полицейский открывает дверь салона, и я присвистываю. Да нет – я просто стою и пялюсь на мерно посапывающее, укрытое кожаной курткой нечто.

А ты изменился за лето…

– Ну здравствуй, братец, – говорю, тряхнув его за плечо.

Пьяная улыбка, взъерошенные волосы, расфокусированный взгляд черных глаз.

Пытаюсь понять: живы ли остатки самообладания.

Да нет – все в порядке. Ещё один вечер пятницы.

Просто… Как же ты меня достал!

***

О, можно я не буду это комментировать? Нирвана, дзен – всё что угодно. Я только затащу его домой, без лишних мыслей. И вышвырну вон, когда чуть протрезвеет. Да, именно так и сделаю.

Мы заводим его в дом и усаживаем в кресло. Черт, какой тяжелый. Честно говоря, это требует усилий – пьяное тело отчаянно сопротивляется любым попыткам передвижения. Найдя мягкую поверхность, он сразу проваливается в сон.

– Вы уж… Следите за ним, что ли, – говорит полицейский, уходя. Я бросаю в него убийственный взгляд.

С удовольствием размозжил бы твой добрый череп об угол тумбы. Да жаль портить ковер.

– Всего доброго, сержант, – говорю я, как мне кажется, учтиво.

– Всего доброго, сэр, – бормочет он, протискиваясь в приоткрытую дверь.

Возвращаюсь в гостиную. Поднимаю валяющуюся на полу куртку и брезгливо бросаю на диван. Судя по виду, она участвовала во многих приключениях.

Падаю в кресло напротив, раздумывая, что делать с этим пьяным вредителем. Если вдуматься – какой же мудак. Его оправдывает лишь одно – может, решил умереть от моих рук? Другого разумного объяснения я не вижу.

Что вообще делают с пьяными людьми? Как их приводят в чувство? Затаскивают под холодный душ, засыпают в рот пачку аспирина? Нет, пачки слишком много… Хотя… это идея…

Капризно поджимаю губы. Почему ничего нельзя? Когда будет можно? Я думал: вырасту – и начнется жизнь. А получил только проблемы и свободный доступ к мороженому. Не то чтобы последнее меня интересовало… Да и первое – скажу прямо. Ну, и секс ещё. Однополый секс. Блядь, ну что за жизнь – лучше б не вырастал.

Пинаю спящего по лодыжке – это стало чем-то вроде приветствия. Я мог бы делать так бесконечно. Мог бы ведь. Он возится в кресле, пытаясь перевернуться на бок, но глаз не открывает.

– Что за мудак, – выплевываю я.

– Повежливее, – бормочет во сне, стаскивая кроссовки и чуть сползая вниз.

Решаю сократить количество мыслей до одной в минуту. В час. В день.

Неожиданно – в моей жизни осталось что—то неожиданное? – раздается стук в дверь. В первые секунды я делаю вид, что ничего не слышу. В следующие мгновения мной овладевает гамма эмоций.

Ярость: кого еще принесло?!

Паника: это Олли?!

Злость: это, мать вашу, нихрена не смешно!

Бросаю наблюдательный пост и иду открывать, по дороге ища пути к отступлению или хотя бы разумные отмазки. Мозг отказывается соображать. Ах, да: одна мысль в день. Лимит исчерпан.

– Майк! – Открываю дверь, и мимо меня проносится… Стейси. Фух. Спасен.

Она замирает на пороге гостиной. Её светлые волосы так и замирают в воздухе, не спеша ложиться на плечи. Её взгляд замирает в секунде от понимания.

– Я что, помешала? Олли сказал, ты отсиживаешься у себя в норе. Это что? – показывает она пальцем. Куда показывает? Ну, ясно куда.

– Это абсурд, – говорю я, чуть не плача. – Стейси, забери меня отсюда. Помнишь, ты обещала спрятать?

– Постой-ка, я его знаю… Я ведь его знаю?.. Это тот парень… – Она вскидывает брови, но я жестом останавливаю вопросы.

– Просто пообещай, что спрячешь, и я сам все расскажу.

– Хорошо, – хмыкает она и проходит в комнату, обходя занятое кресло, как будто это что-то занятное и сильно кусачее.

В следующие десять минут я рассказываю длинную историю о том, как один любитель граффити вот уже несколько месяцев портит мне жизнь. Разумеется, опуская очерняющие меня подробности. В моём пересказе эта история превращается в забавный анекдот. Стейси хохочет и в конце даже выбегает в коридор, чтобы отсмеяться и не разбудить спящего.

– А я думала позвать тебя с собой, на вечеринку. Мы сняли номер, – говорит она уже оттуда.

– Звучит заманчиво, – отвечаю я грубо. Какие тут вечеринки.

– Да ладно тебе. Ты же не собираешься сидеть с ним всю ночь. Или собираешься?

– Хочешь, чтобы он разгромил мне дом? Или чтобы пришел Олли и застал его мирно пыхтящим у камина? – недоумеваю я.

– Да. Точно. И что ты собираешься делать? – интересуется подруга.

– Это я хотел спросить у тебя. Думал переложить его на кровать, но…

– На кровать?! – перебивает Стейс, морщась. – Совсем обалдел?!

– Да, пожалуй, – говорю, задумавшись, глядя на то, как мой названый брат посапывает, уронив голову на плечо. – Пожалуй, спятил. Поможешь?

Стейси смотрит обалдевшим взглядом. Сережки в ушах позвякивают, когда она переминается с ноги на ногу, покусывая губу.

•• – •• •• – —

И—Д—И—О—Т.

========== Icky Thump ==========

Утро нового дня обнаруживает пыль на подоконнике и всю абсурдность вчерашних идей.

Не знаю, что меня дёрнуло, когда решил оставить его здесь. Казалось, всё очевидно. Я и не думал, что может быть иначе, не подозревал возможности выкинуть его на улицу или вовсе оставить в патрульной машине. В конце концов, он не совсем чужой. Нет – конечно, чужой; но откуда это невозможное чувство ответственности, которое как дамоклов меч висит надо мной при каждой нашей встрече? Почему и с каких пор для меня важно чужое мнение и не важно мнение подруги, отчаянно сопротивлявшейся моей безумной идее? Нет, не то – мне важно не разочаровать, но я и в самом деле не думал, что настолько погряз в желании распространить свою идеальную репутацию абсолютно на всех. Меня раздражает собственное стремление обнять весь мир – чтобы затем, уловив противоречие, оттолкнуть, выбросить из гнезда – в свободный полет, любоваться которым я не рад. Я делаю вид, что выше всего этого – всего человеческого, низменного, обличающего слабости. Выше вранья, отказов, эгоцентризма. Не понимаю, где мои собственные желания заканчиваются и оборачиваются тотальным отрицанием, возведенным в принцип. Не знаю, что настоящее, что внушенное, а что вдолблено в голову мной самим. Ненавижу думать об этом: я ничего не могу решить. Мне жизненно необходимо придерживаться одной линии, а вместо этого я мечусь из стороны в сторону, не разбирая указателей и не решаясь сделать окончательный выбор. Я просто не вижу истины.

Ненавижу, что эта головоломка мне не по силам.

Провожу ладонью по запотевшему зеркалу и вижу Мистера-Совершенство. Мистера-Равнодушие, Мистера-Снисходительность-Жалость-Поучение-Альтруизм-Презрение-etc; он улыбается одной из проходных улыбок, и кожа покрывается мурашками. Я определенно сбился с пути – мысль об этом рождает безумие. В один день я сойду с ума, не в силах сжиться с противоречиями. Моя голова натурально взорвется. Мне легко, потому что, не в силах смириться с несоответствиями, я давно принял подобный конец. Бесславный, на дне жизни, под грудой обломков – ожиданий современного общества и моих собственных запутанных в узлы мыслей. Я ничего не боюсь. Это веселит и воодушевляет одновременно.

Представляю свое безжизненное тело. Не думаю, что умру «бескровно» – по крайней мере, мне бы этого не хотелось. Целые волосы, зубы и ногти – уныло. Всё будет не так.

Я буду лежать ничком, на лице – посмертная маска страдания. Удивленные, безумные глаза, искривленный рот.

Я говорю «нет» прозе. Заменим бутылки на старые, залитые мочой газеты, а разбросанные шприцы – на задеревеневших, с ощетиненной шерстью крыс. Что это за место? Одна большая мышеловка. Пол усыпан мусором.

Я и сам, подобно крысам, буду ощетинен и обездвижен. Мое оплывшее тело найдет приют на подранном замасленном диване. Другой я пройдет в комнату и станет смотреть. Наблюдать. Оценивать. Пятна на ковре – что-то вроде календаря. Окна останутся задернутыми тяжелыми от пыли и насекомых шторами – а так он хотя бы узнает, на сколько растянулся конец.

Другой я будет оценивать артистизм и, судя по поджатым губам, останется недоволен. «Все не так», – подумает он. – «Я плохо старался. Я убивал его слишком долго и слишком не так».

Другому Майкрофту не понравится. Он сбросит меня с дивана и сядет сверху, предварительно подтянув брюки, чтобы не растягивать колени. Жёстко, я слишком твердый. Даже после смерти. Тем более после. Ему не понравятся мои согнутые в локтях руки – ему вообще ничего не понравится. Он скажет: «Давай кое-что добавим». Мои удивленные глаза уже не будут способны на большее удивление. Он с силой потянет за ресницы, растягивая кожу. Пожелтевшие белки исчезнут под веками и снова безжизненно посмотрят на мир. Я «моргну» – «да».

Он достанет из кармана нож для бумаг – чей-то подарок на восемнадцатилетие. Не слишком острый, к тому же затупившийся от времени – это его он загонит под ноготь моего большого пальца. Я ничего не почувствую, и не увижу, как морщится его лицо. Как глаза заполнят слезы. Он срежет мой ноготь, отбросит в сторону и тут же примется за следующий.

На том месте, где когда-то были ногти, останутся странного цвета срезы. Неживого, но приятного оттенка. Крови не будет совсем.

Он вытрет слёзы тыльной стороной ладони и примется рассматривать получившийся результат. Удовлетворенно хмыкнет, глядя на созданные им обрубки. Другой Майкрофт, как и я, – эстет.

Зубы. Он захочет увидеть обломки. Захочет видеть размазанные по щекам слюни – с маленькими прилипшими крошками эмали. Оттянет губы и нанесет удар. Костяшки выбьют четыре передних – как он и хотел. Только номер со слюной не пройдет. От этого он взбесится.

Возьмет меня за волосы. При жизни я это любил. Рука потянет сильно, но одеревеневшая шея уже не согнется. Тогда он сломает её. И тут же вскочит на ноги, чтобы насладиться работой.

«Да, так гораздо лучше,» – скажет другой я. «Реалистичнее. И наконец никаких тревог».

С добрым утром, воображение.

Мистер-Снисходительность показывает зубы. Измазанный пастой рот растягивается в улыбке – так я улыбаюсь смыслу собственного существования. Зеркало вновь мутнеет – слишком душно. Я почти не вижу себя – лишь очертания, смытые цвета. Так я даже похож.

Этим субботним утром я открываю правду.

Этим утром я открываю кран – и поток мыслей, желая миновать реальность, спешит в водосток. Там он встречает трубы и старый прилипший к стенке пятипенсовик. Я поджидаю в реальности; я же – ржавая монетка, ждущая глотка воды. Мои мысли будут со мной – хочу я этого или нет.

Им никогда, никогда не утолить мою жажду.

***

Сколько солнца.

Он спит, как выброшенный на берег ламантин. Тому, с кем он засыпает, должно быть очень хреново. Раскинутые звездой конечности, сваленное на пол одеяло. Представляю, как одна из этих немаленьких лап приземляется на чью-то сонную голову. Брр. По тому, как спит человек, можно сделать вывод о его характере. Хотя, я и без этого догадываюсь, что за взбалмошное создание отдыхает в моей кровати.

Интересно. Только что мое воображение занимала сцена смерти. А сейчас в голове просветлело. Его присутствие странным образом отвлекает от мрачных мыслей. А еще – кажется, – вопреки всему я в хорошем настроении. Интересно. Столько солнца…

Хрустальный шар. Наклоняюсь ближе, чтобы рассмотреть. Внутри – каменистый берег Уайта. Ясным прохладным утром маленькая женщина прогуливается с собакой. Она жмурится от ярких лучей вышедшего из-за облака солнца и отпускает поводок. Пес бежит вперед, виляя рыжим, с бахромой шерсти, хвостом. Девушка ускоряет шаг и переходит на бег, завидев, что получивший свободу питомец остановился и принюхивается к найденной на берегу штуке. «Майк!» – звонкий голос, словно алмаз, разрезает стеклянную сферу. Я внутри. Нет – я совсем внутри. Обхожу добычу, не зная, с какой стороны подступиться. Слышу оклик хозяйки – спешит отогнать от находки. Напрасно: я же умный пёс – знаю, что нельзя доверять всему, что встречается на пути. Пускай оно мило раскинуло лапки – я не такой наивный. Может, медуза – как-то наткнулся на одну. Но оно не похоже на то, что я видел раньше. Может, медузы бывают разными?

Когда подходит хозяйка, взмахиваю хвостом и отступаю, неотрывно наблюдая за лежащим на камнях существом. Ой… Похоже, оно живое. Хозяйка смеется: «Я уж думала, снова твои медузы. Пошли, всего лишь морская звезда» (Морская звезда? Что это?) – и проходит дальше, подзывая следовать за собой. Почему? «Стейси! Помоги мне! Нужно ее спасти!» – говорю я громко. Оборачивается. «Ты прав, Майк, давай вернем ее в море», – протягивает задумчиво. Морщит носик, аккуратно цепляет звезду и, подойдя к кромке воды, опускает её на песок. Я довольно наблюдаю за происходящим. Надеюсь, волна унесет мою звезду и та окажется в безопасности…

Я стою здесь слишком долго. Он открывает глаза, хотя секунду назад – спал. Странно разглядывает себя и, поняв, что одежда на месте, удивленно чешет затылок.

– Твоя невинность в порядке. Полотенце в ванной, – говорю я, бросая на кровать футболку и, убедившись, что до него дошло, выметаюсь из спальни.

***

– Привет, – Он смущенно топчется в дверях кухни. Вода с мокрой челки капает на лицо и грудь. Задумчиво гляжу на разрастающееся мокрое пятно и представляю, как, покончив с душем, он по-собачьи тряхнул головой.

– Можно? – спрашивает он. Надо же: ему неуютно! Не знал, что это чувство ему знакомо.

– О, ты вспомнил о вежливости, – неожиданно грубо посмеиваюсь я. У меня и в мыслях не было грубить, но на него вообще сложно реагировать адекватно. В ответ он поджимает губы и едва ли не краснеет.

Подвигаю стакан воды и пачку аспирина.

– Садись.

– Это мне? – спрашивает он, пялясь на стакан, будто впервые попал в цивилизацию.

– Первое правило: не задавай тупых вопросов, – говорю, задумчиво потирая подбородок. – Пожалуйста, – зачем-то добавляю потом.

Иногда я груб против воли – и тогда мне кажется, что «пожалуйста» и «спасибо» способны выправить загубленную мной ситуацию.

– О, теперь и ты вспомнил о вежливости, – парирует он и ловит ртом подкинутые в воздух таблетки.

Вот же…

– Точно, вспомнил. Поэтому и усадил, прежде чем спросить. Ты гей? – выдаю я и с удовольствием наблюдаю, как он откашливается, подавившись водой.

Два-Один.

– Твою мать! Нет! – возмущается, едва отдышавшись. Как будто это что-то плохое. В смысле, когда ты гей, то видишь потенциал людей. А у этого парня очень большой потенциал.

– Ну, это я понял, но тогда возникает другой вопрос: что тебе нужно?

Он крутит стакан в ладонях и вообще похож на преступника на допросе. Решаю повременить с разговором.

– Можешь подумать, пока я занимаюсь завтраком.

Встаю, и он провожает меня взглядом.

Взглядом нашкодившего щенка.

Пока вожусь с плитой, краем глаза замечаю, что он пялится на окно.

– Пепельница в гостиной, сигарет у меня нет, – говорю я. Он смотрит удивленно, но ничего не говорит. Возвращается с пепельницей и сигаретами – такими же «Мальборо», какие курю я сам. Мысленно поднимаю большой палец, одобряя его вкус.

Садится и закуривает. Унюхав дым, я тут же присоединяюсь. И удивляюсь сам себе – Майкрофт Холмс у плиты с сигаретой в зубах готовит завтрак угонщику своей машины. Приятно, что в свои двадцать два я всё ещё удивляюсь сам себе.

– Я хотел спросить, но…

–…не подвернулся повод? – вставляю, затушив окурок.

Он обреченно падает на сложенные руки.

– С тобой вообще можно разговаривать нормально?

– Нет, – честно признаюсь я.

Усмехается. Облокачиваюсь на холодильник, всем видом показывая, что готов к расспросам.

– Как, черт возьми, тебя зовут? – выпаливает он. Очевидно, этот вопрос давно не давал ему покоя.

– Странно. Ты такой детектив, мог и узнать, – отвечаю я. Он отмахивается.

Отвлекаюсь, чтобы перевернуть оладьи.

– Я пытался. Думал, ты живешь по тому адресу. Прошерстил справочник – ничего. Даже спросил как-то у твоего друга – тогда, на концерте. А этот дом числится за Деборой Керр.

– У какого еще друга, – хмурюсь, резко обернувшись.

– Не знаю. Такой высокий, тощий. Неприятный тип.

Пф.

– И что он сказал?

– Сказал, что вы не знакомы, – говорит он, водя пальцем по столу. – Хотя я видел вас вместе.

– А потом он послал тебя, да? – смеюсь я.

– Откуда ты знаешь? – удивляется гость. – Откуда ты всё знаешь? Сейчас, тогда на стройплощадке – при этом слове он морщится, – ты ведь сказал правду.

Я отвечаю поднятыми бровями и ироничной ухмылкой.

– Что ты из приличной семьи? Тебя выдают хорошая одежда, чистая обувь, какие-никакие манеры. И боже-боже: как бы ты ни старался, кокни тебе явно не даётся. Что уж, тебя выдает даже марка сигарет, – я улыбаюсь. – Про то, что ты из обычной шайки бездельников, я догадался по тому, что ты не в курсе, как обращаться с оружием. Да и угонять машину в одиночку как-то… – я не сдержал смешка, и он делает вид, что обиделся. – Мать работает врачом – на твоей руке браслет с группой крови, но не указана болезнь – кто, как не мать-врач, мог заставить его носить. Отца у тебя нет, потому что главы приличных семейств не пускают жизни детей на самотек – хотя, здесь больше выстрел наугад.

– И из этого вытекает все остальное, – кивает он. – Потрясно.

– Обычная наблюдательность, – пожимаю плечами. Несколько секунд он молчит, переваривая услышанное.

– Ладно, мы отошли от темы, – несмело улыбается он. – Так как зовут?

– Майкрофт, – говорю я, стоя спиной к нему и предвосхищая реакцию.

Но он молчит. Раздраженно поворачиваю голову.

– Что? – поджимаю губы.

– Ничего. Красивое имя.

– О, да брось!

– Серьезно. – Он пожимает плечами, и нахлынувшее раздражение улетучивается. – А друзья как зовут?

– Майкрофт, – отвечаю я, состроив удивленно-непонимающую гримасу.

– Кстати. Я залил пол в ванной, – между делом мстит он.

– Меня не бесит, – говорю я, и этот гейм – в мою пользу.

Ставлю на стол две тарелки и кружки. Он одобрительно хмыкает, хватает приборы (я удивляюсь: еще один признак хорошего воспитания – сам я нож игнорирую) и принимается за еду. Точнее, принимается препарировать бедные оладьи, разрезая их на мелкие кусочки. «Забавные привычки», – думаю я, накалывая оладью на вилку.

Сейчас он похвалит мою стряпню. Ненавижу это.

– Готовишь так себе, – неожиданно говорит он, но, увидев мои вылупившиеся глаза, не сдерживает смеха. – Да шучу, шучу. Нормально.

Теперь моя очередь давиться кофе. О, Бога ради, прекрати ржать!

– Ладно, Майкрофт. Ладно, – унимается он. Я не заметил, как перестал вести разговор. – Я расскажу, почему доставал тебя – хотя это и не просто, – но ты тоже расскажешь кое-что, идёт?

Где-то я это слышал. «Я отвечу на твой вопрос, если ты ответишь на мой».

Коротко киваю, тщательно скрывая снедающее меня любопытство.

И он рассказывает, а я слушаю – да так, что пару раз проношу вилку мимо рта, а потом и вовсе бросаю завтрак. Он говорит, что никогда не встречал никого, хотя бы отдаленно похожего, что я притягиваю как магнит, что со мной, в отличие от остальных, ему не скучно, что он чувствует себя живым, что он хотел бы иметь такого друга, что хотел бы столько всего обсудить, что да – он знает: любопытство его погубит, но лучше сделать, чем постоянно возвращаться к мысли о том, что струхнул.

– С той последней встречи хожу как ужаленный. Ноги сами принесли к дому твоего друга.

От такого потока откровенности я едва ли не в первый раз в жизни теряюсь, не зная, что сказать. Просто смотрю и хлопаю глазами. Неожиданно он останавливает себя и тушуется, глядя куда-то в сторону, будто ожидая моего ответа.

Сказать, что я в шоке – ничего не сказать. Ау, Майкрофт! Приди в себя.

Я никогда не встречал такой откровенности, тем более от человека, подобного Грегу. С Фрэнсисом она подкупала: наши отношения были искренни, и в этом заключалась их суть. Даже ложь была лишь ещё одной, параллельной первой, версией его чувств. Они начались и закончились оголенной правдой. Тогда, при знакомстве, он выстрелил откровенностью и угодил прямо в цель. Я попался на удочку, как прикормленная рыбка. Тогда я не знал, что неприкрытая правда опаснее хитроумной лжи. В ней нет изъянов. Я поклялся не повторять ошибки. Но здесь – другое. Я не чувствую опасности. Откровенность не пронзает и не бьёт в сердце, но оборачивается теплым чувством в груди.

«Что ты делаешь, Майк», – говорит Стейси в моей голове. Сглатываю. Виноватый взгляд меня выдает.

– Извини. Наверное, я переборщил, – бормочет он после пламенной речи. Гадаю: переборщил с признаниями или в общем?

Ничего. Это ничего. Я выпью кофе и найду выход на дне чашки.

– Ты меня удивил, – сухо говорю я.

Удивил. Я думал, что знаю людей. Я выстроил свою жизнь на этом «Я знаю людей». Она оказалась карточным домиком. Смотри, как с вершины слетает пиковый валет. Смотри, как непрочна пирамида.

За откровенностью следует ответное признание. Я наивен и твердо в этом убежден. Но не могу позволить домику развалиться.

Прости, Грег.

– Извини, тебе нужно идти, – говорю я. Собственный голос звучит глухо, будто со стороны.

Он смотрит потрясенно. Кажется, мы оба не верим, что я это произнес.

Внутренне умоляю, чтобы он обошелся без «что» и «почему». Пожалуйста. Просто уйди.

– Хорошо. – Он встает из-за стола. – Спасибо за ночлег, – выплевывает и, бросив последний взгляд на моё отрешенное лицо, выходит из кухни.

Плетусь следом. Возле двери он останавливается; смотрит под ноги, будто провинившийся школьник.

– Грег, – я зову его по имени и удивляюсь, как легко оно легло на язык, – просто пообещай, что не станешь…

– Не стану. Прости, что влез в твою жизнь, – обрывает он, нажимая на стальную ручку. – Ты снова не ответил на мой вопрос, – грустно заключает парень и добавляет: – Забей.

Всё, что он делает – уходит.

Всё, что я делаю – пялюсь на дверные петли. В их движении сокрыт ответ – знаю точно.

В любой другой момент я оценил бы свою предусмотрительность. Но сейчас мне погано. Ещё одна моя мысль затянулась в узел. Сколько их.

***

Тащусь в ванную, чтобы умыться, и первым делом натыкаюсь на оставленную на раковине футболку. Раздраженно смахиваю её в корзину, и, подумав, бросаю сверху чистое полотенце.

Я смотрю в зеркало и жду, что сегодняшнее утро отобразится в глазах, мимике или в чем-то еще. Но в отражении лишь ничего не передающее лицо. Каждый раз, смотря в зеркало, удивляюсь, насколько непохожими могут быть два человека – снаружи и внутри. Может, я лишь утешаю себя – не знаю. Может, я все придумал. По идее – так и есть.

В голове крутится и жужжит назойливый рой мыслей. Они, словно мухи, облепили череп изнутри. Мерзкий шум.

Стейси оказалась права. Я не знал, что творю. Так почему теперь она молчит?

Сигарета не собирается куриться. Зажигалка гаснет и гаснет, ожидая, пока я не сдеру кожу на пальце. Плюю и поджигаю от плиты. Затягиваюсь. Ничего не происходит. Людям нравится миф о том, что с каждой новой затяжкой проблемы теряют важность. Нравится так, что некоторые действительно ощущают желанные спокойствие и легкость. Но не я. В этом нет смысла.

Я не стану верить новым заблуждениям. Не стану внушать себе что-то еще – сверх меры. Было много разочарований. Достаточно на всю жизнь.

«Этого не существует», – думаю я, затягиваясь. – «Значит, в этом нет смысла».

Мой карточный домик лишился вершины.

Свято верю: сейчас он устойчивее, чем прежде.

========== Never Turn Your Back On Mother Earth ==========

Отношения с Олли похожи на русские горки. Медленно вверх и стремительно – вниз. Я всё жду, какой из подъемов окажется последним. Вероятно, он же станет самым затяжным. И падать мы будем немного дольше, хоть не поймём этого из-за высокой скорости и накативших ощущений. Раз за разом будет казаться, что эта горка – уж точно последняя. Но кабинка не остановится, а пойдет на новый круг. И мы с удовольствием покатаемся ещё – одновременно желая очутиться на земле и жалея о моменте, когда истечет отпущенное время (как жалеют о чем-то неординарном). Мы – противоречивые любители аттракционов. Противоречие в том, что мы их не любим. Мы не ищем ощущений и риска – они находят нас сами. Над этим можно задуматься… Но кабинка уже в движении… В общем-то, нам приходится любить и рельсы, и неудобное сиденье, и собственное ухающее вниз сердце. Потому что как-то ведь ты оказался в кабинке. Тебя не заставляли. Выбрал сам – а кто отказывается от своих решений? Точно не я. И не Олли – только не он.

И вот мы летим вниз: я и он. Сидим рядом – это важно. На аттракционах почти всегда кто-то рядом. Кто-то должен разделить радость. Бояться вместе с тобой. В крайнем случае – наблевать тебе на ботинки. Это обязательное условие отношений. То есть аттракционов. То есть…

Мы разные – те, кого впечатало в кресла. Даже в том, как очутились на этих горках. Я, например, их не люблю. Но как-то стыдно отказываться. Я же не трус. И не особенный. Всем-то в кайф, и только мне – нет. Не страшно, не захватывающе, никак. А ощущение ухающего сердца и вовсе неприятно. Это даже не адреналин – это реально больно. Я почему-то думал, что удовольствие накроет со временем. Ну, так подъемы мне действительно нравятся.

Взять моего Олли. Он вообще на горках впервые. Притащил меня в парк, а я до последнего не знал зачем. Он так хотел и просил составить ему компанию… Я начал было отговаривать и даже предупреждал, но этот его восторг перед новым и неизведанным… «Ну Майкрофт, ну разочек». Сейчас я уверен, что поступил мерзко. Мне стоило быть категоричней. Я старше, я умнее. А я думал: «Пять минут погоды не сделают. Мы потратим это время и пойдем есть сладкую вату. Он уймет любопытство и забудет о гребаных горках». Это пресловутое чувство момента. У меня всегда были проблемы со временем, да и предсказатель из меня хреновый; пять минут все длятся и длятся. Я просто забыл, что с горок не сойти, пока падение не закончится и кто-то безликий не нажмет на кнопку – там, на земле. Я просто болван. Ты феерический болван, Майкрофт.

Я знаю его упертость. Он никогда не признается, но ему не нравится. Просто он что? Во-первых – смелый. Во-вторых – наивный. В-третьих – со мной. Думаю, третий пункт слишком влияет на восприятие. Он скорее убедит себя в том, что происходящее приятно, чем отпустит мою руку. Это подкупает – когда кто-то держит за руку, зная, что через 3,2,1 ты наблюешь ему на ботинки.

Мы могли ограничиться сладкой ватой. Черт тебя дернул!

Мне бы перестать об этом думать, но я – такой я…

***

Если б можно было вернуть все назад – я бы вернул. Я не из тех, кто сожалеет, но это я – а Олли, боюсь, играет за другую команду и ведет другую игру на том же поле. Тренерские схемы летят к чертям. Академичность не в почёте. Никто не заботится о дриблинге и одном касании. Одним важно выиграть, другим – свести вничью. Так слабые играют с сильными и предсказуемо оказываются втоптанными в газон. В качестве приза сильные получают свободу действий и/или муки совести. Слабые копят опыт и переходят в другую команду. Или не копят и упиваются сожалением – одно из двух.

Мне важно выиграть. Я вбил это себе в голову. Я ухожу первым. Последнее слово остается за мной. Быть таким – элементарно, если честно. Не нужно рассчитывать силы, думать о чем-то. Все знают, что ты из первой команды. Это – молчаливое соглашение. «Я готов проиграть, но попробую свести в ничью». И ничьей никогда не случится. Всегда так.