Текст книги "Беглец (СИ)"

Автор книги: e2e4

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 37 страниц)

Я улыбаюсь свои мыслям. Мама, видя мое доброе расположение духа, продолжает расспросы.

– Почему ты без своего друга? – говорит она, не скрывая обеспокоенного взгляда.

О, боги, все матери одинаковы.

Гадаю, которого друга она имеет в виду. Кажется, о Клэнси она не слышала (хотя определенно слышала о его родителях). Не хочу шокировать своей «ветреностью» – именно так она воспримет происходящее в моей личной жизни. Все-таки они с отцом люди хоть и не старые, но, определенно, старого склада. Хватит и неновости о том, что я гей. Отец до сих пор считает это какой-то шуткой.

Это какая-то шутка. Хотел бы и я так думать.

– Он занят, – говорю я, пока Шерлок буравит меня взглядом. Кажется, моё доброе расположение тает на глазах.

– А Стейси? Её мать жалуется, что она совсем не дает о себе знать. Бедная Велма…

– Мам, ну перестань. Сами разберутся. Ты же знаешь её характер, она никогда не была привязана к семье.

– Только к её деньгам, – вставляет Шерлок, все еще прикладывая курицу к лицу. В сочетании с серьезным взглядом смотрится комично.

Мать глядит с укоризной, во взгляде ясно читается «Как и ты, Майкрофт». А может, мне померещилось и заговорил глас совести. Ой-ой, Майкрофт. Рискуешь растаять и потечь. Экономка расстроится, увидев пятна на обивке. Клубничное мороженое. Кресло придется сменить.

– Ты мог бы не реагировать на нее? Не задумывался, может, она не приезжает из-за прошлого раза? Бога ради, держи свой язык при себе!

– Да брось, Майкрофт, – отмахивается брат, – её, как и меня, это развлекает. А не приезжает она потому, что спилась и прячет стыдливые глаза. У них это семейное.

– Шерлок! – одергивает мама. Воспоминания о прошлом визите Стейси слишком сильны. – От ваших скандалов устали все! Если не слушаешь меня, послушай хотя бы брата.

– Я всего лишь сказал, что она закончит свое нелепое существование спившейся содержанкой. Разве я не прав? – говорит он, поднимаясь и садясь на диване.

– Ты терроризируешь бедную девочку, она этого не заслужила…

Я молча наблюдаю за их перепасовкой. Не то чтобы мне нравилось, но хотя бы отвлекает. Возможно, нападки Шерлока не беспочвенны, но…

– Ты не дорос, чтобы её осуждать, – осекаю я, – и лично тебе она ничего не сделала.

– Она назвала меня ребенком! – возмущается брат.

– Так и есть, – говорю я и, выдержав ненавидящий взгляд Шерлока, предлагаю закрыть тему.

Обед проходит в разговорах и расспросах, правда, говорит в основном мама, а мы с братом киваем, переглядываемся, смеемся и, якобы в тайне от нее, закатываем глаза. Пару раз приходится пнуть его под столом, что, несомненно, от маминого внимания не ускользает. Она спрашивает о Франции, моей магистратуре, работе под началом секретаря Шотландии*, режиме дня и бессоннице. Потом беседа плавно (по крайней мере, так кажется матери) перетекает к моей личной жизни, и я делаю вид, что наелся и устал, но, снедаемый любопытством, Шерлок отказывается подыграть и всячески затягивает неприятный разговор. За что получает очередной пинок в лодыжку.

Отца всё ещё нет. Наконец, видимо отчаявшись вытянуть из меня хоть что-то сверх меры, мама заговорщически подмигивает и оставляет нас одних.

Только я, Шерлок и пустые тарелки. Я решаю, что добродушного расположения на сегодня достаточно. Он смотрит надменно, будто не было этого семейного обеда, будто не мы только что мирно беседовали, уминая утиное рагу. Начинается игра.

– Что на этот раз, брат мой? – учтиво интересуюсь я. Мне почти больно видеть синяк на его красивом лице.

Он разваливается на стуле; раскачивается, положив локоть на спинку и другой рукой опираясь о стол.

– Сказал одному идиоту, что он идиот. И, заметь, никакой дедукции.

– Делаешь успехи? Больше похоже на деградацию. Судя по твоему довольному виду, ты ему навалял. Печально знать, что мой брат скатывается до столь примитивных вещей.

И это говорю я. Надо же.

– Еще одна стадия взросления, – нехотя признает он, оставляя в покое стул.

– Поздновато начинать махать кулаками, не находишь?

– Мне нужно отрабатывать удары. – Он трогает ссадину, морщится и ухмыляется собственному ответу.

Я бы с радостью отработал удары на нём самом. К сожалению, это не самый действенный способ воспитания.

– Тебе нужно перестать расстраивать мать, – хмурюсь я, придавая лицу любимое каменное выражение. Меня лучше не злить. Он знает, что я не шучу, когда так серьезен. – Если хочешь заниматься ерундой, занимайся, но не разочаровывай родителей. Я не мешаю тебе, но моё терпение не безгранично. Надеюсь, ты и сам это понимаешь.

Улыбка сползает с его лица. Он смотрит, прищурив глаза, думая о чем-то своем.

– Ты слишком буквально понимаешь фразу о том, что шрамы украшают мужчин. Твои выходки ненормальны, их никогда не примут до конца, но хотя бы уважай данную тебе свободу. Родители сделали многое, чтобы ты мог заниматься тем, что нравится. Чтобы ты стал тем, кто ты есть. И перестань сверлить взглядом. Ты ничего не изменишь.

Он морщится.

– Не изменю чего?

– Я был и останусь твоим старшим братом, – отвечаю я.

Эта мысль банальна. Она кружит в воздухе и вместе с моими словами приземляется на скатерть, колени, плечи. Маленький, глупый Шерлок. Ты навсегда останешься вторым. Я всегда буду твоим примером. Ты будешь бежать, стараясь нагнать мою фигуру, но никогда не сможешь поспеть. Будешь делать наперекор, не зная, насколько предсказуем и нелеп в своем бунте. Опустишь руки и только тогда сможешь понять. Всегда, всегда, всегда. Навсегда мой младший брат.

– Я всё жду, когда ты перестанешь меня третировать. Когда перестанешь сюда приезжать.

Как и пять, семь, десять лет назад, он высокомерно вздергивает подбородок, скрещивая руки на груди. Мы – это наши привычки. Он обижен.

– Не стоит обижаться на мои слова. Я тоже жду, пока ты поймешь хоть что-нибудь. Ты читаешь этикетки на бутылках, но не знаешь ничего об их содержимом. Необязательно любить вино, достаточно знать его вкус. Подумай над этим, прежде чем влипать в очередную историю.

Он молчит, но я вижу, что мои слова в который раз не достигают цели. Не ожидал ничего другого.

– Когда-нибудь, надеюсь, я передам тебя в надежные руки, и ты скинешь кандалы братской любви. Помоги себе сам. Найди того, кого станешь слушать.

Конечно, я вру. Его проблемы навсегда останутся моими. Я буду заботиться о нем до конца. Неустанно.

Долгое время мы молчим, думая друг о друге. Он бесится, злится, но старается не показывать этого мне. Я – не бешусь, не злюсь, мне вообще все равно. Я наслаждаюсь воцарившимся в столовой молчанием.

В конце концов Шерлока прорывает. Он, конечно, может молчать по нескольку дней, но вряд ли делает это намеренно. Молчать рядом с таким превосходным раздражителем не в силах даже он.

– Она забрала все мои сигареты. Разве что скрипку не обыскала, – усмехается он, – и как я не догадался устроить в ней тайник? Всё плохо, всё-всё-всё.

Напряжение спадает.

– Майкрофт. Майййкрофт, – он начинает ныть. Меня это бесит, странно, что он до сих пор этого не понял.

Я смотрю на него ничего не выражающим взглядом. Он осекается. Раз уж мы играем, я должен исполнить роль до конца.

Он вопросительно вскидывает бровь. Смотрит, читает. Смешной Шерлок, никогда не умел предсказывать мои реакции. Я могу отдать свою пачку, а могу сдать матери все оставшиеся в доме заначки. Много чего могу.

Протягиваю ему сигарету и выхожу в сад.

Мы курим, сидя на крыльце, всматриваясь в даль, молчим, говорим друг с другом про себя.

Я спрашиваю его, зачем, но, как всякий человек, хочу знать другое – почему. Почему не жалует отца, почему доводит мать, которую любит совершенно точно, почему не сдерживается, если может. Почему он такой хлесткий, почему он такой сверх– и чересчур, почему любое качество и любая его черта проявляются на грани фола. Всё в его внешности и характере против обычного помножено в несколько раз. Скулы – слишком острые, фигура – слишком угловатая, походка – слишком уверенная, слишком рваная, слишком выверенная. Глаза – слишком яркие, взгляд – слишком острый, губы – слишком полные и словно очерчены. Если незнание, то повальное, граничащее с глупостью; осведомленность – тотальная, вплоть до мелочей. Обида – навсегда, любовь – до гроба, романтизм – близкий к бесстрашию, возведённый в степень отрицания. Краски – слишком тёмные, слишком светлые; слишком широкие мазки слишком умелой кисти. Почему он видит меня как пример, почему я не вижу полутонов, почему мы не видим и не воспринимаем друг друга? Множество почему…

Мы прикуриваем еще по одной, я смотрю, как от пламени его зажигалки тянутся две тонких оранжевых ниточки. Он спрашивает, с кем я встречаюсь, отмечает мой «удовлетворенный» (не хочу знать, как он это понял) вид, ржет, когда я называю имя, и клянется, что навсегда забудет о футболе, не говоря уже о том, чтобы смотреть матчи Арсенала. Меня веселит, мне нравится, что все как прежде, я выдерживаю его насмешки и даже подливаю масла, добавляя своему рассказу подробностей. Предыдущий день тонет в смехе; растворяется в воздухе вместе с очередным облаком дыма, оставляя после себя пятно на пальце и надоедливый въевшийся запах жжёной бумаги.

Возвращается отец, хлопает меня по плечу; мне нравится, что он рад. Кажется, нам всем не хватало друг друга. Я приехал, я был недостающим фрагментом…

Мы входим в дом, и я с удивлением понимаю, что могу задержаться на выходные.

Комментарий к Conversation

*Секретарь Шотландии – глава Министерства по делам Шотландии (Офиса Шотландии).

========== Hysteria ==========

Возвращаюсь с работы позже обычного. Уставший, голодный, злой – полный набор. Швыряю ключи в вазу – конечно, не попадаю, – и плетусь в гостиную. Клэнси на предсезонных сборах, и я в который раз оставлен пестовать свое одиночество. Какая-то часть меня рада, хотя это не совсем то, чего я хотел. Меня не отпускает беспокойство. Впредь, в своем будущем одиночестве, я предпочел бы избегать любых намеков на чувства.

Произношу эту фразу вслух. В мыслях она звучит лучше.

У любого беспокойства должен быть источник. Другое, более сильное чувство. Острое, приятное – не важно. Не такое надоедливое. Беспокойство – лишь следствие. Причина есть у всего.

Не верю я в иррациональность вещей.

Но анализировать нет никакого желания. Сегодня вечером я допускаю, что источник беспокойства покоится под ковриком у входа. Может, моя квартира и есть само беспокойство. В последнее время здесь я бываю редко.

Возможно, подсознание решает какие-то вопросы и ответ всплывет гораздо позже.

А пока я собираюсь напиться. Если верно рассчитать дозу, алкогольная волна унесет меня в царство снов. Самое то для вечера пятницы. О большем нельзя и мечтать.

Пикирую на диван, давая отдых затекшей спине.

Телефон на приставном столике мигает красным диодом автоответчика. Тянусь к кнопке, чтобы прослушать сообщения.

Мама спрашивает, хорошо ли я питаюсь…

Клэнси оставил три милых и одно гневное послание. В нём он интересуется «Какого хрена», говорит, что «придушит начальника, который заставляет ночевать на работе», и плюется в сторону моих воображаемых шлюх. Пожалуй, его негодование по-своему очаровательно, по крайней мере, от услышанного моё настроение перестает быть совсем уж паршивым.

Хмыкаю.

Звучит сигнал и за ним – ещё одно непрослушанное сообщение.

«Привет, это Джеймс. Сегодня в закрытом кинотеатре на Хертсмир-Роуд крутой концерт. Приходи, иначе твой чокнутый дружок с меня три шкуры спустит. Будут все наши, подтягивайся».

Концерт… Припоминаю. «Все наши» – как будто мне это интересно. У моих знакомых странная привычка. Они зовут куда-нибудь, а потом добавляют: «Будут все наши», – как последний аргумент. После него я должен выбросить белый флаг и сдаться.

Все эти концерты на заброшенных площадках промышленных районов – дань новой моде. Рок-группы, наспех сколоченные отпрысками богатых семейств, показная демократичность, наркотики, шик посреди захолустья, ржавые сваи, плесневелый воздух, красивые женщины с густо обведенными глазами, дизайнерские шмотки, похожие на лохмотья… Лондонская богема выходит в люди и презрительно ведет носом, провозглашая новую свободу.

Тупость. Стесняться своих денег, но кичиться ими при любом удобном случае.

Я спрашиваю себя: «С каких пор где все, там и я?». Стучу кулаком по диванной подушке и всё же решаю пойти. Наверное, я мазохист.

***

У входа толпа. Практически все курят, потягивая пиво. Смех, гомон, глухие басы музыки. Привычный пятничный ажиотаж. Представляю, сколько народу внутри. Атмосфера беззаботности. С удивлением отмечаю, что именно её мне и не хватало.

Выискиваю знакомые лица. Джейми наверняка внутри, у него своя группа (что странным образом сочетается с занимаемой им должностью в Парламенте). Их музыка похожа одновременно на рычание электропилы, скрежет напильника и вой волынки. Другие группы не отстают, так что находиться здесь трезвым губительно для психики. Чуть в стороне замечаю стайку девчонок и среди них – обтянутую в черную кожу Стейси. В руке жестянка «Будвайзера», в зубах – тлеющая сигарета. В девяносто пятом принцессы выглядят именно так.

– Майк! – голос, несмотря на шум, бьет по ещё не привыкшим к громким звукам ушам. – Сколько лет, сколько…

– Мы не виделись неделю, успокойся, – говорю я, забирая протянутую банку. Она смеется и разводит руками. – Давно здесь?

– С полчаса. Внутри есть бар, но у этих придурков только пиво и водка, – она кривит рот, – а Кэндис решила, что леди пить водку не полагается. Да, Кэнди? – Она пихает подругу, и та, ухмыляясь, салютует такой же красно-белой жестянкой.

– А где наш маленький друг? – спрашивает Кэндис, сдувая с лица красную прядь. Она приобнимает рыжеволосую подружку, которая, впрочем, не обращает на нас внимания и занята разговором с каким-то блядушного вида парнем.

– На сборах, – хмыкаю я.

– Бедный Олли, – в унисон смеются девушки.

– Внутри жарко, как в парилке. Я на дексамине, кстати, – говорит Стейси, протягивая два белых квадратика. – От лучших производителей. Полный пиздец.

– Видел бы ты её час назад, – подмигивает Кэндис.

Да что там. Я видел её разной.

Я проглатываю таблетки и отпиваю глоток. Чувствую, как холодное пиво спускается по пищеводу и попадает в пустой желудок. Как растворяется оболочка. Крошечные пузырьки устремляются к горлу. На языке – противный вкус лекарства. Ощущение не из приятных. Снова прикладываюсь к банке.

Подходит мой Джейми, вспотевший, с мокрой головой. В руке стакан с чем-то прозрачным – разбавленная водка. Мы здороваемся, закуриваем, и он, к моему удивлению, начинает пересказывать все последние сплетни. К моему удивлению, мне даже интересно. Звучит куча знакомых имен, девчонки хихикают, фыркают и изредка вставляют известные подробности. Ржём над Олли, мол, новый тренер сделает из него человека. Я замечаю, что даже рыжая подруга Кэндис отвернулась от хлыща и слушает нас с нескрываемым интересом. А вот Стейси неожиданно впадает в задумчивость, смотрит отрешенно, и через минуту я понимаю, почему.

Непринужденный разговор затягивает, и я наконец-то расслабляюсь, забывая о беспокойстве. Внизу, в районе асфальта, перекатываются приятные теплые волны, поднимаются выше, ноги становятся ватными, земля кажется невесомой. Закрываю глаза, ожидая, пока пройдет головокружение, но прикрытые веки лишь подначивают наркотические качели. Звуки приглушаются и доносятся будто издалека, интершум стихает и льется в уши нейтральным шипением. Спустя несколько секунд мир вокруг становится расплывчатым, подернутым пленкой. Переглядываюсь со Стейс, та улыбается как-то робко и неуверенно. Кажется, стоит взять её за руку – чего доброго упадет.

Сигаретный дым в сумерках видится темно-серым, почти графитовым. Чувствую, что от еще одной затяжки вывернет наизнанку, и выбрасываю окурок. Джеймс продолжает говорить, я машинально всматриваюсь в лица, пытаясь понять, не заметил ли кто моего «отсутствия». Кажется, только Стейси. Она кивает в сторону дверей; затем чмокает Джейми, мы говорим, что отваливаем, и пробираемся ко входу.

***

В первые секунды новая действительность ударяет в глаза; чувствую себя рыбой, которую достали из аквариума и немилосердно долбанули об пол. Музыка – если это вообще можно назвать музыкой, – орет так, что внутри меня грохочет сотня барабанов сразу. Вокруг толкотня, повсюду локти, мы проходим, то и дело натыкаясь на выпуклые части разгоряченных тел. Хотя эта тусовка не отличается от многих других, наркотики во мне говорят о другом, путая в пространстве и заставляя удивляться возникающим отовсюду помехам. Кажется, здесь действительно куча народа. «Кто, мать твою, все эти люди?!» – кричу я Стейси, но она только отмахивается. Мы продираемся к бару и теперь спокойно вздыхаем. То ли поздно, то ли рано, – желающих выпить наблюдается не так много. Стейси приваливается к стойке; бармен хватает два пластиковых стакана и, не смотря, доверху заливает пивом. Пена вытекает за края, попадает на столешницу, немного даже сбегает вниз, на пол. Стейс ржет, что-то орет, но музыку перекричать невозможно. Вливаем в себя мутное нечто; моя подруга пританцовывает на месте, пока я жестами объясняю бармену, что мы хотим водки. «Деньги», – орет он, потирая большой и указательный пальцы, я шарю в кармане, бросаю бумажку – кажется, пятьдесят фунтов. В голову ударяет очередная наркотическая волна, я придерживаю Стейс за талию и невидящим взглядом пялюсь в покрытую тусклой патиной царапин столешницу. Брошенная банкнота тонет в лужице разлитой пены, это зрелище увлекает не на шутку, пока бармен не цепляет её пальцами и Стейс не толкает в плечо, смотря привычно рассредоточенным взглядом.

Выпиваем по две водки, закусываем пожухлым лимоном и тащимся в толпу. Музыка, до этого казавшаяся нестерпимой, вписалась в наше состояние идеально. С полчаса мы орём так, что слышно на другом конце города, трясемся в такт ударным, вскидываем руки, прыгаем… Экстаз – иначе не скажешь. Стейси трясет длинными волосами, запутывается в них пальцами, я изредка ловлю отсутствующий блеск стеклянных глаз, улыбаюсь, продолжаю тащиться. Повсюду руки, на меня то и дело наваливается какой-то тощий придурок, которому явно лучше, чем нам, кажется, я даже пытаюсь спросить, что он принял. На сцене в рваной жилетке на голое тело наш общий знакомый Борис, он классно играет, а поет ещё лучше… Или мне кажется? Но Стейси нравится, вообще всем нравится. Я вспотел, еле держусь на ногах, но уйти из этой гущи событий – значит проиграть… Боже, что я несу… Наконец откуда-то сбоку меня хватает рука, я всматриваюсь в её продолжение и натыкаюсь на лицо Джейми (узнаю его не сразу). Другой рукой он стискивает мою подругу. Стейси недовольно хмурится, возмущается, пытается брыкаться, когда он тащит нас за собой. Что за придурок этот Джим, Клэнси мог выбрать не такого занудливого друга… Я мог выбрать не такого занудливого друга… Он уводит нас прочь от радости… веселья… счастья…

– Эй! Какого хрена! – ору, прислоняясь к стойке.

– Вы двое совсем сдурели? – интересуется он так, что у меня закладывает уши. Стейси навалилась на стойку, её потряхивает… она смеется… она… рыдает?!

Я протягиваю руку и убираю волосы с её лица. По щекам текут слезы.

Это отрезвляет.

Бармен смотрит ошарашенно. Действительно есть, чего испугаться.

– Стейси, – толкает Джеймс, – давай, приходи в себя. Она что-то мычит; проходит еще несколько минут, прежде чем она поднимает голову и пришибленно озирается по сторонам. Пока я «отсутствую», Джейми пытается перекричать музыку и вернуть здравый смысл в мою пьяную голову. Да уж, за время нашего трипа мыслей в ней заметно поубавилось.

Неожиданно тошнота становится совсем невыносимой. Прикрываю веки; на несколько минут всё, что я слышу, – шум в ушах, звон, переходящий в писк; перед глазами чернота, идущая цветной неоновой рябью. Кажется, я смотрю внутрь собственной головы, но вижу лишь темноту и расползающиеся нефтяные пятна.

Меня прошибает холодный пот, я едва стою, обхватив себя руками. Не знаю, сколько времени прошло. Я не слышу музыки, но слышу голоса. Кто-то незнакомый спрашивает, что со мной, и я отвечаю, что сверну ему башку, если он не свалит. Сознание становится четким и ясным, если б не тошнота. Пытаюсь решить вопрос: одно лишнее движение, и меня вырвет прямо здесь, или же я продолжу стоять и пережду приступ… Внезапно меня подхватывают сильные руки, я плетусь, ведомый, неизвестно куда – открывать глаза просто опасно. Слышу, как скрипит дверь, затем еще одна; мой затылок обхватывает ладонь – кто-то бесцеремонно наклоняет меня вниз. Разлепляю веки и вижу грязный фарфор раковины… Меня выворачивает прямо в неё.

Вот теперь мне действительно легче, совсем легко. Я расправляю плечи, открываю кран и бросаю взгляд в зеркало, желая разглядеть спасителя. К моему удивлению, заложив руки в карманы, рядом стоит парень, месяц назад угнавший мою машину. Мои брови ползут вверх, я скорее делаю вид, что удивлен – честно говоря, моя способность удивляться на сегодня исчерпала себя, – и пожимаю плечами. Смутные чувства благодарности и стыда тонут в желании врезать по насмешливой физиономии. Он ухмыляется и чешет в затылке, явно не зная, что сказать. Темные волосы растрепаны и лоснятся влагой; он подходит к другой раковине, поворачивает кран и подставляет голову под струю воды. Затем по-собачьи стряхивает капли, выпрямляется и пялится на наши отражения в зеркальном кафеле, поправляя влажную челку.

Я не знаю, о чем я думаю. Кажется, впервые в жизни мной овладевает какое-то тупое спокойствие.

– Это было неумно, – говорит он, – слишком просто. Просто, – делает паузу, – и глупо.

Один-один.

Мне хочется стереть его ухмылку. Желательно кулаком.

Ситуация действительно глупа. Месяц назад именно я читал ему нотации. А сейчас он, а не я, смотрит темными глазами, не скрывая затаившегося в них торжества.

– Мне не нужны советы сопляков, – выкручиваюсь я. Действительно, что еще я могу сказать. Да я и не должен. Мне вдруг становится до нелепого весело.

Хорошая шутка судьбы.

Я не позволяю стыду взять верх, разворачиваюсь на каблуках и, толкнув дверь, выхожу в зал.

========== You’ll Never Get Over Me ==========

Улица встречает приятной свежестью. Делаю несколько глубоких вдохов – теперь я действительно в порядке. Стейси одна, стоит, облокотившись о стену. Мне приходится подойти и несколько раз щелкнуть пальцами перед ее лицом. Кажется, она уже пришла в себя. Ну же, милая, прекрати хлопать глазами и скажи что-нибудь.

– Тебя искали… – Стейс неожиданно смеется. – Угадай кто, – говорит она заплетающимся языком.

– Кто? – Мало ли, может, удача не окончательно повернулась ко мне задницей.

– Угадааай…

– Эмм… Джим? – выпаливаю я. Моя вялая попытка отсрочить неизбежное похожа на последний вздох утопающего.

– Майкрофт, ну ты… – Она стучит кулаком по голове и смешливо округляет глаза. – Я тебе подскажу… Начинается на «эф»…

Мне нужно бежать, бежать, бежать… Возможно, сгинуть с лица Земли.

Один билет до Рио, пожалуйста.

Я пошел…

– Помнишь ту рыжую сучку, что тёрлась возле Кэнди? Держу пари, она и передала Фрэнку, что Клэнси уехал.

Я и сам понимаю, что будь здесь Олли, у моей выдержки было бы куда больше шансов.

Не знаю, почему я всё ещё здесь. Я должен бежать, сверкая пятками. Мне требуется мой адекватный взгляд на вещи, как вернуть его обратно?

– Стейси, ты должна меня спрятать, – говорю я, после чего мы заливается безумным смехом. Мы смеемся, а я так и остаюсь стоять. В ушах звенит, ноги похожи на две колоны.

– У моей матери вилла во Франции, – прыскает она. – Давай, Майк, вперед.

«Вперед», – думаю я. И все равно продолжаю стоять. Почему я не двигаюсь с места? Наверное, моя разумная часть всё ещё ослаблена, а подсознание хочет этой встречи?

О, а вот и ответ на все мои тревоги. Браво, Майкрофт, твоя тупость станет эталоном в Палате мер.

Стейси пихает меня, говорит, чтобы я уходил.

Поздно – спиной ощущаю, что поздно.

– Майк, – этот голос я узнаю из миллионов. Оборачиваюсь.

Долговязая фигура, светлые волосы, высокие скулы, маленькие глаза цвета «Бомбей Сапфир»…

На арене лучший клоун всех времен – Фрэнсис Мерсер собственной персоной, встречайте! Если б я мог объявить сам себя, я бы объявил…

Я смеюсь вслух и отчего-то собираюсь пожать ему руку. Наши ладони встречаются, и я слышу щелчок в собственной голове. Похоже, один из переключателей не выдержал и опция «гордость» больше не действует по умолчанию.

Я притягиваю его к себе и впиваюсь в губы. Мои пальцы прочно сомкнулись на его плечах, не давая отстраниться. Язык скользит по зубам и толкается внутрь, наконец добиваясь горячего прикосновения. Поцелуй выходит влажным, глубоким, развратным. На вкус – имбирный эль, что-то такое. Пальцы сжимают еще крепче, я хочу сломать его кости, уничтожить то, что от него вообще осталось. Он протестующе дергается, но мне плевать. Я так хотел, а я всегда получаю что хочу. Прекрати брыкаться. Кусаю нижнюю губу, зная, что он это ненавидит. Раздается хруст ломаемых ключиц. На моей щеке влажный след. Под подушечками больших пальцев что-то острое и теплое. Капля сбегает по фаланге и медленно тянется вниз, по предплечью…

Ну конечно. Конечно я его не целую. Мои мозги всё ещё функционируют.

Фрэнсис ощутимо сжимает мою руку и улыбается.

– Стейси, – говорит он. – Извини нас, мы пойдем.

Стейс отвечает кислым взглядом. Уголок её рта дергается, ноздри раздуваются. Кажется, ей есть, что ответить, но Фрэнсис уже тянет меня за собой.

А я такой податливый. Ну, а что я могу. Я вообще слаб, выпил и еле стою на ногах. А у Фрэнсиса – ирландские корни. И кто я против него?

***

Идти совсем недолго. Я уже знаю, куда меня ведут. Доки. Здесь прохладнее и воздух как будто чище. Темнота отступает при свете мощных прожекторов. Садимся на бетонный парапет; за нашими спинами – Темза, впереди – пустое пространство: рабочий мусор, какие-то балки, пыльные, свернутые кольцами цепи, перевернутая лодчужка. Отличный пейзаж, для будущего разговора – самое то. Но я предпочел бы стоять.

Я упоминаю об этом, поднимаясь на ноги, но Фрэнсис удерживает мою руку.

– Пожалуйста, сядь. И выслушай. Говорить буду я.

Он говорит так тихо и печально, что у меня щемит в груди. От этого голоса, от звучащей в нём обречённости. Не могу отделаться от чувства, что, что бы он ни произнес, мой ответ известен ему давно.

Могу представить, чего стоило найти слова для этого разговора. Чего стоило собраться с духом и подойти. Нет, не могу. Никогда не мог понять. Я никогда не входил в одну реку дважды. Для этого я слишком линеен. Слишком слаб. Слишком беззащитен. Моя броня крепка, но стоит пробить её, чтобы увидеть, как я вытекаю на землю – медленно, капля за каплей.

Он всегда был таким открытым и удивлял меня. Я не понимаю. Он был сломан до меня. Уходя, я плясал на костях. Он должен мечтать об освобождении.

Но он все равно здесь.

Мне больно. За него, вместо него, вместе с ним.

– Я не могу. Не могу так. Я чувствую: что должен быть с тобой, просыпаться с тобой. Помнишь, ты говорил, что это – моё место? Рядом с тобой. Это оно. Теперь я знаю.

Конечно я помню. Я считаю так до сих пор. В этой гребаной Вселенной его место – рядом со мной. Потому что он и есть часть меня. Не важно, хорошая или плохая, важно лишь, что всё, что он когда-либо чувствовал, я пропускал через себя, я ощущал малейшие колебания, как если бы в его теле нас было двое…

Он говорит, постоянно прерываясь, и я понимаю, как тяжело дается каждое выпущенное на волю слово. Знает ли он об исходе разговора? Даже я не знаю… А что, если всё сказанное – зря? Моему подсознанию что-то известно. Каждая пауза – как выстрел в сердце. Правда, не уверен, в чьё. Мне невыносимо больно, это чувство давит на ребра изнутри. Сердце становится больше с каждым ударом и сжимается ровно посередине, будто кто-то накинул веревку и затягивает узел. Если б хотя бы один человек на свете мог вообразить, что это такое.

Останется рубец. Сколько их?

– Ты всегда умел ждать, – говорит он. – Знаю, в глубине души ты меня ждал.

На меня давит воздух, обстоятельства, его присутствие рядом. Я чувствую, как под давлением пузырится кожа. Как лопаются сосуды. Перестают гнуться пальцы. На моей груди, в зоне сердца – нарыв; еще чуть-чуть, и он вскроется, выплескивая меня наружу. Мир затопит. Темза смешается с кровью. Ожидание этого момента мучительно. Чувствую, как вместе с кожей на руках отслаиваются пласты памяти. Кто-то режет мой мозг на слайсы – аккуратно, будто счищая яблочную кожуру. Этот кто-то увлечется и дойдет до середины. Там сокрыто главное. Лекарство от боли. Какой-то секрет.

Мой позвоночник – зиппер. Моя голова – бегунок на конце металлической молнии. Странно, раньше я этого не знал. Теперь немного страшно: что, если Он догадается и потянет застежку вниз? Я вывернусь наизнанку. Он увидит, какой я красный. Ему станет противно, а я ничего не смогу поделать. Руки безвольно повиснут, я просто не смогу дотянуться и вернуть всё как было. Останусь сидеть. Воздух погладит ребра. Будет неприятно. Мне никогда не щекотали сердце. Я и обычной щекотки боюсь.

– Я всегда буду ждать, – отвечаю я. – Это – твое место, а это – моя роль. Я всегда знал, что понадобится терпение.

– Почему ты ушел, потому что его не хватило?

– Нет. Я просто не умею быть ненужным. Я мог и дальше ждать. Я сбежал, – честно говорю я. – Прости.

Я извиняюсь потому, что виновен. Дело не в терпении – тут другое. У меня хватило бы сил, но в итоге я понял одно: всё, что я делал, было ненужным. Ненужные поцелуи, ненужное всепрощение, ненужное ожидание. Все мои поступки адресовались пустоте. Я мог бы ждать, но перестал верить. Я был отслужившей ветошью.

– Знаешь, Фрэнсис, я правда думал, что смогу. Смогу защитить тебя, оградить. Показать лучшую жизнь. Я был идеален, мне хотелось кричать эти слова в твои уши. Ты не хотел знать.

Мне не больно. Скорее всего, боли так много, что я её не чувствую. Она стала естественным состоянием. Это хорошо. Я много тренировался.

– Я был идиотом. Прости меня… – Он прижимается ко мне, его трясет. Задыхаюсь от невозможности унять его боль. Все так. Должно быть больно.

– Не плачь, – говорю я, – никогда не плакал, не стоит и начинать.

Не плачь, ты же хотел веселья.

Вспоминаю свои собственные слезы. Нет, этого воспоминания мне точно не вынести.

Наверное, в тот вечер мои слезы испарились и выпали на головы лондонцам. Сейчас они плавают в реке. Единственные в своем роде.

– Знаешь, я всё ещё помню день, помню даже число, когда все закончилось. Когда я решил всё прекратить. Я ведь знал, что ты вернёшься. Мне было плевать. Было легко. Я не страдал ни одной минуты. Если б ушел ты – было бы сложнее. Я почти не вспоминал о тебе. Выкинул и забыл. Внушил себе равнодушие, как до этого ты внушил мне любовь.