Текст книги "Беглец (СИ)"

Автор книги: e2e4

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

Он вскидывает брови, и от его насмешливого взгляда хочется провалиться под кровать.

– Майкрофт Холмс… – начинает он. – Ты самый настоящий…

– О, Боже. Молчи. Это было ошибкой. Одной грандиозной ошибкой.

Он поджимает губы и качает головой – неа.

– Думаю, у нас проблема, – о нет, нет, нет, – но он отнимает мои руки от лица, – ты больше никогда не выйдешь из этого дома.

– Я же сказал: это было ошибкой!

– Теперь я знаю, что случается, когда ты теряешь контроль. Тебе блять лучше не отходить от меня дальше, чем на ярд.

– Я не знал! Я… Ты… Пффф… – выдыхаю я. – Я должен был предвидеть.

Факты о Греге Лестрейде:

Он абсолютно ненормальный.

Он абсолютно не знает меры.

Он абсолютно в моём вкусе.

– Ты можешь хоть что-нибудь делать плохо?

– Догадываюсь, что это комплимент.

Мне остаётся только застонать и уткнуться в подушку. Чертов Грег Лестрейд с его старательностью!

***

Молчание; тихое дыхание на границе слуха и тихие мысли на границе сознания. Притихшее сердце, за которым не следят ни разум, ни тело. Я заслужил передышку. Лежать, запустив пальцы в тёмный ёршик волос, и запоминать каждую секунду. Надеяться, что так будет всегда, – надеяться, пока можно, пока не наступило утро и задёрнуты шторы. А потом – встретить реальность с её прошлым и усмехнуться. И вспомнить о бдительности и о данных себе обещаниях.

Но не сейчас – утром.

Он не спит: лежит, размышляя о чём-то своём. Я не привык к моментам, когда он уходит в себя, но привык к нему, и всё, что он делает, кажется продолжением меня самого. Он не рядом – он здесь, потому что я здесь; со всем, что он говорит, я разбираюсь как с собственными мыслями. Не могу отгородиться или отвернуться и не слушать. Можно забыть число, день недели и даже месяц – но он как поправка на ветер, естественный факт, с которым ты считаешься, даже не задумываясь о его природе. Один пишем – один держим в уме. Боже мой, Майк, Боже мой…

Наблюдать за ним – всё равно что сидеть в позе лотоса в монастыре Шаолинь. Хотя я вряд ли имею моральное право сравнивать себя с монахом. Невероятно, я просто бесподобен. Список штук, которые я выкинул, можно протянуть отсюда до Ридженс-парка, и чёрт возьми… должны же быть хоть какие-то рамки. Не знаю, чувство стыда, благоразумие или что там останавливает людей… совесть, страх, интуиция – хотя с последней я не в ладах, что ж.

В аду этот список, должно быть, читают как хрестоматию для грешников. И демон с лицом Стейси умиляется:

– Я блять всё гадаю, как далеко ты можешь зайти.

И сотни маленьких бесят шевелят губами, водя пальцами по строчкам.

А где-то наверху, уперев локти в колени, последний ангел хлопает карими глазами, зная, что нет того Бога, что придёт и оттащит его за ухо.

А я, может, только и жду, когда он упадёт.

– Над чем смеёшься? – улыбаясь, спрашивает Грег.

– Да так, воображение подкинуло очередную глупость. Не отвлекайся, ты так хорошо лежишь, не лишай меня этого зрелища.

– И что за глупость? Бьюсь об заклад, не обошлось без меня, – насмешливо говорит он.

– Ты всегда фигурируешь в моих глупостях. Всегда.

– Я знал, – подмигивает он и тянется за поцелуем.

Нет, Грег, ты и понятия не имеешь и уж точно не знаешь, что происходит в моей голове. И не узнаешь, и лучше тебе не знать: дорожи своим спокойствием, как дорожу им я.

– Слушай. Ты слушаешь?

– Да.

– Когда всё это закончится…

– Вау. Спасибо за откровенность.

С чего этот разговор? Что ты сделал?

– Не сейчас. Когда-нибудь, – хмурится он. – Я пытаюсь сказать… Я люблю тебя. Никогда, чёрт возьми, никогда не забывай этого.

– Это самое пафосное, печальное и пугающее признание из всех, что я слышал.

– Обещай.

– Ты серьёзно?

– Обещай мне, Майкрофт. Что не будешь думать обо мне, как о ком-то, кто умер. И не отрежешь меня, как бесполезную ногу. Я помню, что ты говорил об Олли. И о Фрэнсисе. – При упоминании последнего невольно кривлюсь.

– Какая разница, как я буду себя жалеть? Я всегда думал, что вправе решать, какими мыслями заполнить своё никчёмное существование, уж извини. Сделай так, чтобы мне не пришлось тебя забывать. И да, я люблю тебя, даже несмотря на то, что ты завёл этот разговор.

Странное. Я не могу переживать то, что ещё не случилось: «может быть», «когда-нибудь», – не могу понять, как и зачем читать с чистого листа. Даже не знаю, что должен чувствовать.

Он прижимается крепче, обнимает. Едва слышно:

– Обещай.

– Ладно, ладно обещаю. Одно обещание и только потому, что мне не придётся его держать, – добавляю я, понимая, что он уже спит.

========== Sugar/Milk ==========

Солнце пытается выжечь дыру у меня на лбу. Оно вместо будильника, который, кстати, заорёт через… минуту. Побыстрее нажать на кнопку: ненавижу этот звук, ненавижу утро. Завидую счастливцам, воспевающим его прелести – тем, кто успевает эти прелести замечать, кто не просыпается с ощущением, что по нему топталось стадо слонов, и не плетётся до кофеварки, уговаривая себя на этот подвиг.

У нас с утренним солнцем давняя война, и судя по тому, что кое-кто раздвинул шторы, в моём лагере завёлся перебежчик. Нет, Майк, подушка тебя не спасёт – поднимай задницу.

«В моём понимании к сексу прилагаются утренние объятия или ещё один секс», – так и рвётся на язык, но, может, я старомоден или мы проскочили и эту стадию. Но даже если и так, я не обязан любить тот факт, что сидит Грег мрачнее кофе, ароматом которого пропитан воздух гостиной – ухтыконтраст, – это бодрит лучше будильника и подпалённого лба. Поднимает взгляд, которым вроде как пытается прожечь телефонную трубку.

– Что? – спрашиваю я, и это самый странный вариант стартовой фразы. День, начавшийся с трёх букв, просто не может задасться.

– Ничего, – отвечает он. – Встал раньше, решил потратить время с пользой.

– Завтрак. Мило, – говорю, наклоняясь, чтобы клюнуть его в щёку. – Омлет подгорел, ты потому похож на тучу?

– Твой брат звонил.

– О. Понятно. Надеюсь не в четыре утра? Ты послал его нахер?

– В пять. Я должен был послать твоего брата? Я сказал, чтобы перезвонил, но он решил подождать, – хмуро отвечает Грег и протягивает трубку. – Срань господня, Майкрофт, это ни в какие ворота!

Я бы выбрал слова покрепче. Он раздувает ноздри и замолкает, сжимаясь в кресле.

– Здравствуй, братец. И по какому поводу тревога?

– А, Майкрофт… – тянет Шерлок. – Наконец-то. Смени секретаря, он до невозможности скучен.

– Шерлок!

Грег выглядывает из-за спинки, вскидывает брови и отворачивается, неудивленный. «Можешь не стесняться», – говорит он, поднимаясь, и уходит на кухню.

– Ты звонишь, чтобы выбесить меня? Одноклассники уже не развлекают?

– Они скучные… – Он упомянул о скуке дважды за минуту. Судя по всему, это не предвещает ничего хорошего. – А мой дорогой брат – другое дело.

Подкуриваю сигарету: курить без рук не лучшая идея и выдохнутый дым ударяет в глаза. Где эта чёртова пепельница?

– Кстати о деле, переходи сразу к нему. Сколько?

– Зараза, – бормочет он. – И с чего ты взял, что мне обязательно нужны деньги? Я не могу позвонить просто так?

– В пять утра?

– Может, я звоню сказать, что у нас умерла собака.

– У нас нет собаки.

– Конечно, – отрывисто говорит он, – ты её усыпил.

– Ты всю ночь предавался воспоминаниям и к пяти утра понял, что настало время для мести?

– Не спалось. Думал, раз уж ты спишь, твой любезный секретарь развеет мою скуку, но он не смог даже этого. Смени его.

– Он не мой секретарь, Шерлок! Что ты ему сказал? – понизив голос до вкрадчиво-ледяного, прикрываю трубку рукой.

– Не помню… Кажется, что не собираюсь запоминать его имя. Серьёзно, Майкрофт, это бесполезная информация. В следующий раз, когда я позвоню, будет кто-нибудь другой, – приторно-сладкий тон не оставляет сомнений в том, что он, как всегда, глумится.

– Не очень умно с твоей стороны, Шерлок, оскорблять того, у кого собираешься просить деньги.

– Деньги, деньги. Да что ты заладил…

– Сколько? И главное – зачем?

Как и ожидалось, второй вопрос он предсказуемо игнорирует, но это и правда главное: звонить мне он стал бы в предпоследнюю очередь. Перед тем как ограбить банк или облапошить какого-нибудь толстосума. С содроганием жду дня, когда эти очереди поменяются местами. Странно, что он вообще звонит мне, разве что речь не идёт о сумме, услышав которую, родители бросятся звонить в полицию.

– Мелочи. Семьсот пятьдесят фунтов.

Вскидываю брови.

– Ты звонишь ради семисот фунтов?.. А… – понимающе протягиваю я, – ну и за что тебя наказали?

Повисает пауза, слышно только, как он сопит в трубку.

– Не важно, – угрюмо бросает он.

– Дай-ка подумаю… Тебе нужны деньги и ты звонишь в надежде, что я отменю родительское наказание? С какой стати? – не скрывая веселья, интересуюсь я. – Даже интересно, что заставило тебя так думать…

– Хочешь, чтобы я просил? – раздражается он, но я перебиваю:

– Что уж, я же не изверг. Ну и кто он?

– Кто – он?

– Твой бойфренд, полагаю. Как его зовут? Обещаю, что не буду уподобляться тебе и запомню. Ты понятия не имеешь, как обрадовал своего старшего брата, – смеюсь я.

– С чего ты…

– Тебе всё равно не понять моей логики. Ты мог попросить пятьсот, тысячу, но ты назвал точную сумму – значит, знаешь, на что её потратить. Знаешь, но не хочешь говорить мне – если б ты собирался потратить деньги на себя, например, на микроскоп или ремонт скрипки, то сказал бы, зная, что так я соглашусь быстрее, но это секрет. Все постыдные секреты подростков укладываются в сотню фунтов, так что… Короче, Шерлок, кто этот счастливчик?

– Ненавижу тебя, – бурчит он. – С чего ты вообще взял, что это парень?

– Боже, Шерлок, я ведь твой брат. Кроме того, ты ненавидишь скуку, а женщины, по-твоему, самые банальные и скучные существа на свете. Скучнее одноклеточных.

– Бактерии куда интереснее.

– Ладно, мы отошли от темы. Я всё ещё не понимаю, почему должен вмешиваться в твоё воспитание, хотя и считаю, что наши родители поздновато спохватились. Просто скажи, что никого не убил.

– Господи, я разбил стекло в химклассе, то есть технически не я, а направленный заряд энергии…

– Стоп-стоп. Я понял, можешь не продолжать, – весело говорю я.

– Ты нихрена в этом не понимаешь, братец.

– А ты нихрена не понимаешь в отношениях. Надеюсь, ты решил затащить его в постель более-менее традиционным способом. Хотя, если такой вопрос вообще возник, он должен быть таким же долбанутым, как и ты.

– Майкрофт!

– Ты просишь денег, чтобы трахнуть парня, так что не строй из себя невинность… Как, кстати, его зовут?

– Виктор, – подумав, отвечает он.

– Хм, ты говоришь правду. Красивое имя. Блондин… Нет, брюнет. Точно.

– Майкрофт! Боже, ума не приложу, почему до сих пор не положил трубку.

– Потому что тебе повезло с братом. Любой другой не стал бы даже слушать после того, как ты наболтал хрени его парню, – серьёзно говорю я. Ещё раз ты так сделаешь, Шерлок, и встретишься с моим неудовольствием. А теперь пока, мне придётся извиняться за твою грубость, хотя лично я предпочёл бы отрезать тебе язык. – Закончив, сбрасываю звонок.

– Извини его, он идиот, – говорю я, заходя на кухню. – Иногда я еле сдерживаюсь, чтобы ему не врезать.

Грег перестаёт гипнотизировать тарелки и принимается разливать кофе. Молча.

– Ну да, я ведь только и делаю, что отвечаю за чужие поступки. Классное у меня хобби.

– Я только подумал, что кое в чём он прав, – отвечает Грег и отпивает кофе. Кружка закрывает лицо, но общую хмурую картину я вижу. – С каких пор ты пьёшь с сахаром?

– От твоего взгляда даже молоко скисло. Решил подсластить момент. Кроме того, не хочу тащиться на работу амёбой, потому что энергии во мне на пару шагов в сторону машины. И в чём таком он был прав? Я тебя умоляю, он в жизни не сказал ничего, что заслуживало бы внимания.

Он хмыкает.

– Ну, в той части, где сказал, что не собирается запоминать моё имя, потому что каждый раз трубку берёт кто-то новый. И что порядковый номер не поможет, потому что он сбился со счёта.

– Ты предпочёл повестись на провокацию малолетки, вместо того чтоб послать его нахер.

– В этом есть доля правды, верно?

– Нет. Он любит утрировать. У них драмкружок, напару со Стейси. Он просто нашёл благодарного слушателя, вот и всё.

Покончив с попытками запихать в себя хоть кусок, глотаю тёплый кофе – сахар был ошибкой. Отвратительно.

– Дай-ка. – Он забирает кружку и, вылив коричневую мерзость в раковину, наливает новый. – Не меняй привычек.

– Ты не привычка, – уловив намёк, сопротивляюсь я. – Прости, что не ждал тебя, сидя у окна, но я не вижу, о чём переживать. С таким же успехом я мог бы ревновать тебя и к женщинам, и к мужчинам, и к кухонным стульям. Мы все идём вперёд, и я не исключение, так что.

– Мне казалось, ты считаешь, что люди не меняются.

– Я вообще не считаю, что люди меняются. Обрастают опытом – может быть, но суть остаётся той же. Не лишай меня возможности поумнеть, я всё-таки надеюсь, что поумнел, встретив тебя.

– Фрэнсис и Олли тоже надеялись, что ты поумнеешь.

– И я поумнел. Кстати, тебе следует знать, что я собираюсь встретиться с Фрэнсисом.

– Это вопрос? Зачем? – опустив кружку, спрашивает он. – Ты пойдёшь, даже если я против?

– Нет.

– Зачем тебе Фрэнсис?

– Он задолжал мне объяснения. Хочу разобраться в херне, которую они замутили с Кэндис. И, может быть, придушить его.

Грег ведёт носом и смотрит мимо меня, а дослушав фразу, моргает.

– Я должен сказать «нет», ты же понимаешь? Срать я хотел на Кэндис, мне не нравится эта идея.

– Значит, я никуда не пойду, только и всего.

– Нет, вообще-то иди, – подумав, продолжает он. – С ревностью я как-нибудь справлюсь. – Он улыбается, прищурившись.

– Как по учебнику, правда? – смеюсь я. Мы друг друга поняли. – Грег, Грег, Грег. Ты неповторим.

– Спокойно, не роняй тарелки, – прыскает он, когда я тянусь через стол. – Я должен насторожиться, что ты так рвёшься с ним встретиться?

– Не рвусь, я бы и правда не пошёл, просто не вижу смысла в контроле. То есть не думаю, что нам с тобой он на пользу. – Он кивает. – Чем займёшься после учёбы?

– Стейси позвала в паб, будут повторять финал Кубка.

– У неё аллергия на креветки, о которой она каждый раз забывает. Кто ещё там будет? – чувствуя, что он не договаривает, спрашиваю я.

– Боб и ещё один чувак из Академии. Гэри, ты его не знаешь.

– Но уже ненавижу.

– Так забей на работу и подваливай к нам – предлагает он.

– Нет. Я бы с радостью, но не могу. До шести я выпал из жизни.

Дослушав с очень серьёзным видом, Грег улыбается:

– Как по учебнику, правда?

***

Мальчик-швейцар метнулся, чтобы открыть дверь. Обед, ресторан полон обитателей Сити: загорелые, но кислые лица, кричаще дорогие часы – ну конечно отражающие индивидуальность; жующие рты, танцующие в руках вилки и полное ощущение, что каждый из них готов удавиться на идеально повязанных галстуках. Или, может, это мне с тоски хочется размять руки, а тут как на радость столько раздражителей сразу. Сомневаюсь, что им не нравится их жизнь – по крайней мере до тех пор, пока какой-нибудь топ-менеджер не кинет эстафетную палочку, объявляя сезон депрессий.

А пока в моде Бриони и (прости, Господи) винтажные Ролекс, и всё чинно-мирно.

Вижу Фрэнсиса, цокаю: кожа да кости. Сидит, закинув ногу на ногу, по привычке дёргая блестящим носком ботинка. Нервный. Волосы растрёпаны – никакого геля, – весь из себя насмешливое пренебрежение. Пока иду до столика, всё удивляюсь своей атипичной реакции: я был чертовски зол, я должен быть чертовски зол, а он – единственный, кто заслуживает моей злости всегда и априори. Но мне так… плевать.

Я устал, вот что. Бороться с ним – всё равно что раз за разом бросаться на амбразуру или воевать с ветряными мельницами. Сколько можно. Да и Дон Кихот – скорее его амплуа.

– Ты опоздал, – говорит он, подняв глаза. Рука замирает, перестав выстукивать по столу; взгляд скользит сверху вниз, фиксируя каждое изменение. Закончив анализ, он остаётся недоволен. Я должен порадоваться, но внезапный ком в горле заставляет сомневаться. Я переоценил свои силы, думая, что справлюсь с его присутствием: время подточило память, и я забыл, за что любил его. Теперь вижу, спасибо.

– Само собой. – Кое-что остаётся неизменным. Повесив пиджак на спинку, опускаюсь на стул, осматриваясь, – лишь бы не смотреть на него. Официантка тут как тут: суёт раскрытое меню, можно подумать, узнай я дебильное название для картошки с курицей, она покажется гастрономическим шедевром, а не результатом встречи сковороды и масла.

Захлопываю книгу.

– Что желаете?

– Мясо, – одновременно говорим мы. Усмехаюсь. – Два рибая, пожалуйста. Медиум… реа.

Его близость заставляет хотеть крови.

– Что на гарнир? Картофель или ризотто? – спрашивает девушка, бросив взгляд на Фрэнсиса. Он разводит руками.

– Картофель, – отвечаю я.

– Я заказал водку, – говорит он, когда девушка удаляется. Палец скользит по запотевшему графинчику, чертит полоску. – Кажется, не лучшая идея. Ты за рулём.

– А ты?

– Нет, здесь недалеко, – грустно говорит он. О, ради Бога, как будто понизив голос до щемяще печального, он избежит выволочки, которую я ему устрою. Они все такие. Это игра – разжалоби Майкрофта. Попади в его зону комфорта. Нащупай грань, потяни струну и наслаждайся звуком. Блевать я хотел от такой музыки. Водка. Я бы выпил. Он. Я могу с этим справиться.

Я могу справиться с ним, всегда мог, с чем угодно. Этот мир существует для того, чтобы прогнуться под меня.

Вот, он всё-таки разбудил моих демонов.

– Слышал, ты теперь в рекламе. Как успехи?

– Я крут.

– И что теперь продаётся?

– Как и всегда – секс, – усмехается он. – Потому я так хорош. – Он расстёгивает вторую пуговицу и отпивает из бокала с водой. Подумав, выпивает всё.

– Ты в порядке?

– А то.

– Ты знаешь, о чём я. Выглядишь болезненно.

– Врачи говорят, я в полной норме. Кроме того… Это больше не твоя забота. – Не хмурюсь, только чтобы не показать, что задет. Он, похоже, верит, что нападение – лучшая защита.

– Ты прав, не моя.

Даже не думай, что настанет момент, когда ты перестанешь быть моей заботой. Всё оставляет след, и мой – удавкой на твоей шее.

– Удивлён, что ты не орёшь. А, точно – не на людях. Забыл. Так что, Майки, исправляешься? – я отвык, от того, как он произносит моё имя. – Трахать этого мальчика тебе на пользу. Он ничего, кстати. Милый. Не то что я.

– Рад, что ты одобряешь. И ты совершенно прав, – говорю я, нацепив самую елейную из ухмылок, – он совсем не чета тебе.

– А я рад, что ты не скучаешь. Развлекайся, всё так скоротечно. Олли ты уже вышвырнул.

– Я никого не вышвыривал. Фрэнсис, сделай одолжение: перестань сравнивать.

– Буду. Ты всегда в своём репертуаре. Скажешь не так? У меня куча историй, какую выбрать? Те полчаса, что я ждал, тянулись вечность. У меня удручающе хорошая память.

Теперь я вспомнил, за что любил его. Его мысли способны убить, как ядовитые стрелы; рядом с ним не бывает не больно. Как иголка под ноготь, чтобы не потерять сознание, – его присутствие позволяет чувствовать. Быть выше или ниже нуля – но никогда ровно посередине, вот только амплитуда этого маятника слишком велика и его не остановить.

– Например, эту. Помнишь, когда мы жили вместе, я принёс котёнка. Мило, правда? Но ты был другого мнения. Взбесился и выставил его за дверь – выпнул вместе с коробкой. Просто потому, что не собирался его заводить. В этом весь ты. Никогда не утруждаешь себя, просто избавляешься от помехи, как будто её и не было.

Какого чёрта?

– А ты не думал, что я вышвырнул его потому, что ты не смог бы о нём позаботиться? Я не собирался ждать, пока ты наиграешься, и решил ускорить события. Не пытайся свалить вину на меня, Фрэнсис, я не стану отвечать за твои поступки.

– Готов поспорить, ты знаешь, как оправдать Холокост.

Слава богу, приход официантки позволяет выпутаться из этой затянувшейся метафоры.

– Можешь начинать, – взмахнув вилкой, говорит он.

Очевидно, что я пришёл сюда не ради милой беседы и не ради того, чтобы увидеть его. Я сделал то, что должен был сделать. Он – моя обязанность в этом мире.

– Ну и что вчера было? Ты окончательно тронулся рассудком или всё впереди?

– Успокойся, я не собирался никого убивать. Невинная шутка, только и всего.

– Невинная шутка? Клянусь, Френс, ещё вчера я готов был свернуть тебе шею.

– А что я должен был делать? Кэндис пришла ко мне. Я дал то, что она просила. Я мог отказать, и тогда точно не обошлось бы без крови. – Звучит логично, но я всё ещё готов вызвать санитаров. Скорее себе, чем ему, раз удовлетворён таким объяснением.

– Ты мог сказать мне. Какого чёрта из всех людей она пошла к тебе?

– Они все идут ко мне. Для них я плохой Санта. Кэндис – дура. Вообще-то она была умной, пока твоя подружка не показала, какая она тупая. Она думала, я жажду отомстить. Тебе, Стейси. Ну, – он кривит рот и пожимает плечами, – я не упустил возможность посмеяться над Стейси, а вот на твой счёт она оказалась неправа. Я бы не позволил навредить тебе.

Сомнительное утверждение. Я даже сейчас жду, что он воткнёт в меня вилку – просто не понимая, что поступает плохо. Как ребёнок. Все его грани затёрты дешёвым ластиком-мультяшкой.

– Посмеяться над Стейси! Ты идиот, – прикрыв рот кулаком, глухо говорю я.

– А что? Что такого? Кто-то должен усмирить эту ненормальную.

– И ты решил, что этим кем-то должен быть ты?

Он пожимает плечами.

– Почему нет?

– Ты зовёшь её ненормальной, даже не представляя, насколько ты прав. Поздравляю.

Вилка в его руке застывает на пол пути ко рту. Он возвращает её на тарелку.

– Что ты имеешь в виду?

– Она узнает, что ты замешан – думаю, она уже знает. Вы никогда не ладили, но пока ты её не трогал, ей было всё равно. Ты, конечно, думал, что связался с избалованной лондонской соской или, может, ты думал, что вы, как в былые времена, поскалитесь друг на друга и разойдётесь по домам. Я не знаю о чём, чёрт возьми, ты думал! А теперь не важно. Ешь свой стейк.

– Майк! Посмотри на меня… Что не так?

– Что? Что ты хочешь услышать? До того, как ты выкинул этот фортель, моё мнение тебя не интересовало. Думаешь, она тебя извинит? Испытай удачу, Френс.

– Это смешно. Да что она может сделать?

– Она? Всё. Всё, что взбредёт в голову. Ты совсем её не знаешь, но не волнуйся: не ты один.

Он прищуривается, угадывая, всерьёз я или решил посмеяться. Но такие штуки всегда ему удавались: я никогда не притворялся.

Тут не угадаешь: скажешь правду, чтобы он испугался – а он захочет проверить. Не скажешь – тем более проверит.

Поджимает губы.

– Ты ей не позволишь, – то ли утверждение, то ли вопрос.

– Вот как? Я думал, это больше не моя забота, – холодно говорю я.

– Майк.

Наконец-то. Сейчас, вот сейчас – и чем он недоволен? – я такой, каким он хотел меня видеть. Не любящим, не нежным, не заботливым. Не сидящим на камне в доках, готовым откинуться и упасть в воду. Он хотел меня холодным, крепким и обжигающим кишки. С мерзким послевкусием и ударяющим в голову туманом. Твоё здоровье, Френс.

– Что я могу сделать? Думаешь, я скажу «нет», и она забудет? У вас двоих есть кое-что общее – хорошая память и плохие тормоза. Моё «нет» тут бессильно.

– Не делай вид, что я никто.

– Ты всё, Фрэнсис, но ты значишь слишком много, чтобы придавать этому значение. Допустим, я поговорю с ней. А ради чего? Чтобы ты опять ничего не понял? Тебе бесполезно объяснять, я просил тебя миллион раз, но ты всегда делал по-своему. Влипал в очередную глупость, а я нёсся тебя спасать. Ну так вот: ты наконец влип. Может, ты должен ответить, хотя бы раз в жизни. Стейси хоть и думает спинным мозгом, но всю жизнь только и делает, что плетёт интриги. Ты умён, Френс, но уж на этом поле она тебя обскочит. Если даже я обскакал.

– Ты меня не простил, – констатирует он.

– Нет. Наверное, нет. Я говорю тебе сейчас: я тебя прощаю, я бы очень хотел, чтобы так и было, но это сильнее меня. До этого, понимаешь ли, нужно дорасти.

– Так ты злишься из-за Стейси… Кстати, у меня для тебя кое-что есть.

– В жопу Стейси, причём тут она. Я злюсь из-за тебя, ты в очередной раз влип, не подумав. А ещё ты впутал в это Грега – вот за это я готов свернуть тебе шею. – Его манера разговора передаётся мне. Издержки профессии, думаю я, и, судя по всему, скилл «вривриври» шёл приятным воздушно-капельным бонусом.

– Любишь его?

– Да.

– А меня?

– Ты опять сравниваешь.

– Нельзя любить двоих.

– Ты только и делал, что убеждал в обратном. Дай мне с этим разобраться. Мне нужно как-то жить, раз ты оказался непригоден. Ты как прокисшее молоко, наверное, ты слишком испорчен, – cлова, как мяч, чеканят о стену, и я отбиваю свою же подачу. Такова прелесть общения с Фрэнсисом: его здесь вообще нет.

– Ты говорил иначе.

– Я ошибался. Ты особенный, но со знаком минус. Я понял это, потом.

– Зато ты всегда был самым чистым. Таким, что я даже не могу к тебе притронуться.

Моя рука скользит по скатерти, от бокала к его ладони. Пальцы сжимают до белого. Ему, наверное, больно. Должно быть больно. Пусть видит, что я учусь. Ему грустно. Самое время для водки.

– Я всё ещё люблю тебя.

Но я не чувствую ни радости, ни удовлетворения, ни сладости этих слов. Такой привычный ответ вспыхнул в голове и потух на языке, как горелый сахар. Невыносимо горький и будет преследовать ещё долго. «И я люблю тебя». «И я всё ещё». «И я».

– А я всё так же не верю ни одному твоему слову.

– А он не врёт тебе?

– Вы все врёте, больше или меньше. Но он меня любит. Мне не приходится сомневаться в этом. Я учусь жить в неведении. Стараюсь.

– Ты идиот, Майк.

– Ты пришёл, чтобы меня расстроить? Ты знаешь меня лучше всех, даже лучше Стейси. Это нечестно.

«Выбери соперника по силам», – думаю я. – «Лежачего не бьют, а ещё женщин, детей и меня».

– Ты поговоришь с ней?

– Да. Если ты не сглупишь и отстанешь от неё.

– Я никогда не мог понять, за что она меня не любит. За что они все меня ненавидят.

– Они? Ты сам сделал всё, чтобы они отвернулись. Ты как ёбаное бельмо на глазу. Сопротивляешься, отказываешься быть с ними, быть богатым, успешным – всем тем, что ты есть. Ты мог бы молчать, а вместо этого показываешь им факи и не скрываешь пренебрежения. Но по сути ты остаёшься таким же. Им плевать на твои заскоки, ты что-то вроде местного чудака. У чувака куча денег, а он вертит носом – они только крутят у виска. Знаешь, как говорят, в семье не без урода.

– Не у меня – у моих родителей.

– Да-да: ты всего добиваешься сам. Но деньгам всё равно.

– Но не мне.

– Ну тогда не жалуйся. Ты даже не можешь решить, чего хочешь. Не хочешь быть с ними – не будь. Проблема в том, что ты сам знаешь, что твоё место здесь. Но вместо того чтобы расслабиться и получать удовольствие, борешься непонятно с чем. Дело-то в тебе, а не в нас. Мы в порядке: всё так же развлекаемся по понедельникам и никогда не забываем, кто мы. Не вижу, с чем тут бороться. Ну добивайся сам, только других не трогай – в твой карман они не лезут. И кстати, ты задолжал мне ещё одно объяснение. Зачем ты прошёл под моим именем?

Он хмурится, вперив взгляд в бокал.

– Мне же надо было попасть на вечеринку. – «Ну как ты не понимаешь!» Он так забавно обижается, что желание отчитать пропадает и я улыбаюсь.

– А список?

– Брось, Майки, давно пора оживить эту тусовку. Того и гляди обрастёте мхом. – Он отворачивается и показывает язык.

Официантка убирает со стола. Мы молчим, и в эту паузу былое веселье сходит на нет. Закончив, она спрашивает о десерте.

– Я бы заказал всё меню, лишь бы остаться здесь, но… – тянет Фрэнсис. – Принесите два американо и самый острый нож с кухни. И счёт. И побыстрее, а то ползаете как улитки.

На его лице – вся решимость мира. Жутковато.

Когда приносят заказ, наш «десерт», Фрэнсис поднимается со стула. Высокий, сутулый, возвышается надо мной и столом, как поломанная балка. Нож в его левой руке – матовый, похож на резиновый муляж из боевиков, – такой только погнётся. Бесполезный, им не порежешь.

Он угадывает мою мысль, говорит я «снова ему не верю».

А потом, когда лезвие входит в шею, как вилка в пудинг, я даже удивляюсь. Надо же, не соврал. И кровь брызжет на скатерть, кропит белый фарфор. Чашка спокойна. Люди визжат.

Я давно мёртв.

Девушка смотрит, выпучив глаза – ждёт, что он рассмеётся. А не дождавшись, исчезает со скоростью света.

– Вот корова, – бормочет Фрэнсис.

Кофе приносит парень. К сожалению, без ножа, но с извиняющейся улыбкой. «Простите. Извините. Сами понимаете, правила: никаких убийств в зале. Я бы и сам не прочь».

Фрэнсис крутит ложку, прокатывает между пальцами, оценивая. Наверное, хочет вычерпать мой мозг. Представил. Что за картина.

– Так зачем ты заказал водку? – с этим вопросом кофе кажется ещё горче.

– Подумал, что захочу выпить, – с улыбкой отвечает он. – Но я рад, что мы в кои-то веки можем просто поговорить. Не пытаясь прикончить друг друга, – продолжает он, и я молчу о воображаемой инсталляции с ножом.

– Кэндис сказала… В общем, Стейси что-то сделала. Что?

– Откуда мне знать? – насмешливо удивляется он. – Ты просил не трогать её. Я ничего не скажу.

– Брось, Френс. Слухи и сплетни стекаются к тебе, как электроны по проводам. И я всё равно узнаю.

Он молчит, взвешивая. Я цокаю и в нетерпении поджимаю губы.

– Это тёмная история. Когда Кэндис пришла ко мне, она и двух слов не могла связать. Недавно Саатчи продавала её картины.

– Что-то слышал, но не попал.

– Не попал, потому что выставка не продлилась и дня. Все картины выкупили за один вечер.

– Стейси?

– Да, она купила все. Не сама, через подставных лиц. А те, что не продавались – несколько, штуки три или четыре, Кэндис подарила ей сама. Уж не знаю почему.

– О, боже. Что она сделала? – спрашиваю, хотя примерно знаю продолжение.

– Сожгла их. Все. <…> Считаешь, это смешно?

Хохочу так, что сводит скулы. О, Стейси.

– Ну, ты должен признать: у неё есть стиль.

Он хмурится, прижимая пальцы к губам, но не сдерживает улыбки. А потом становится серьёзным, даже грустным.

– Ты никогда таким не был. Раньше ты бы ни за что не засмеялся. Майки, что происходит? Ты позволил ей сесть себе на шею. Следуя твоим же словам, однажды она откусит тебе голову.

Раньше – до того, как ты уничтожил всё хорошее, что во мне было. Ну да. Таким я точно не был.

– Что ж, отращу новую, – говорю я, поднимаясь из-за стола.

***

Мы стоим за углом ресторана. Фрэнсис подкуривает от отельных спичек. Закатываю глаза – всё как всегда, – и он усмехается, заметив.

– Мы ведь не блюдём целибат, – вскинув бровь, интересуется он. – Это ты всегда… А я… Боже, Майк, ты даже не представляешь. Как я увяз в этом. Они приходят и уходят, сменяются, как ёбаные негативы. Эти унылые лица, унылые задницы. И в глазах… Я не смотрю им в глаза. Там ничего нет. Они пустые, всего лишь тела на конвейере. Потребители. Потрахаться, утолить голод. И я… такой же.