Текст книги "Беглец (СИ)"

Автор книги: e2e4

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц)

Поспать мне, похоже, не удастся.

========== Stolen Car ==========

ГРЕГ

Выхожу из тени и наконец попадаю в свет уличного фонаря. Чёрт возьми, как же душно. Отлично, приехали. Теперь и я ною. В последнее время только и разговоров, что о погоде, даже у моих ребят. Когда Боб в очередной раз заводит трёп о лондонской жаре, чувствую себя вовлеченным в светскую беседу. Только вместо монокля у него фингал под глазом. Хорош денди.

Смотрю на окна, делая вид, что прогуливаюсь. В моем деле важны детали. Не дай бог какому-нибудь придурку приспичит пожрать в три часа ночи, и он заметит меня в кухонное окно. Не стоит подавать вида. Просто иду и пялюсь в небо, типа возвращаюсь из паба. Можно слегка покачиваться для правдоподобия, изображая, что пьян. Хотя какой там – в таком райончике после одиннадцати даже мухи не летают. Вот это тишина. Жирная и сытая тишина. Только чавканье кроссовок по мокрому асфальту. Дорога блестит, маслом, что ли, полили. И духота. Из-за гребаных поливалок только хуже.

Повсюду шторы задернуты – похоже, до меня никому нет дела. Хорошо хоть не взял с собой Боба, ну его нахрен, неуклюжего борова. В последний раз так нашумел, что еле удрали. После этого зарекся брать кого-то с собой.

Теперь можно подрасслабиться. Похлопываю по правому карману. Здесь мое сокровище. Маленькая железка, кто-то скажет, – нихрена подобного. Не просто железка – мое ремесло. Не какой-то там кусок проволоки. Что бы я без нее делал.

А вот и она, моя красавица. W210, только с конвейера. Черная как смоль. Уже неделю ее пасу. Подхожу ближе и снова попадаю в тень. Отлично. Интересно, у кого из этих жирдяев такая тачка?

– Малышка, – ничего не могу с собой поделать. Машины как телочки. Увидишь такую красавицу и невозможно удержаться.

Провожу рукой по гладкой крыше.

– Какой придурок бросает тебя на тротуаре? Я бы с тебя глаз не спускал, ты же хренову тучу денег стоишь, знаешь? Уж я бы о тебе позаботился.

Удивляюсь собственному спокойствию. «Да ты больной, Грег», – Боб всегда так говорит. А у самого вечно руки трясутся. Лучше так, чем Паркинсон в двадцать лет.

Красный огонек охранки. GMP – проще простого. Дёрнуть нужный провод, отключить питание – и ничто не потревожит сон хозяина. Спи крепко, дуралей.

– Так, красотка, сейчас заглянем тебе под капот, уж прости. Надо вырубить одну штуку. Внимание нам ни к чему.

Опускаюсь на асфальт и осторожно проскальзываю под машину. Дерьмо. Мать опять спросит, где я вымазался с ног до головы. Она всё замечает, любимая мамочка. Придется стирать самому.

– Есть. – Выбираюсь из-под тачки. Весь в грязи, зато дело сделано. Ну хорошо. Полдела.

Запускаю руку в карман. Еще раз осматриваюсь. В окнах напротив плотно задернуты шторы. Не могу поверить своей удаче, такой куш мне еще не выпадал. Вот бы не сорвалось.

Одно отточенное движение, и замок щелкает. Чуть медлю, прежде чем распахнуть дверь и вдохнуть запах кожаного салона. Вместо этого в последний раз втягиваю духоту улицы. И ныряю внутрь.

Так. Ух. Адреналин. Главное не думать об этом. Запах. Несёт чем-то кедровым. И кожей. Воздух заполняет голову. Не надышаться бы, так и башка закружится.

Сперва перерезать провод зажигания. Черт, как тебя спрятали. Цепляю пальцами и отламываю защитный пластик. Прости, дорогуша, не до нежностей. Обожаю этот момент – одно движение, и всё решится. Меж пальцев поблескивает обломок перочинного ножа. Дергаю рукой, лезвие делит провод пополам. Еще раз смотрю в окно – всё спокойно. В доме напротив дернулась занавеска. Показалось? Нервы. Никого там нет, а если и есть – поздно метаться, дурни.

Замыкаю контакт. Искра – машина оживает. Устраиваюсь поудобнее и нагибаюсь к рулю, чтобы в последний раз оценить обстановку. Придется немного пошуметь. Дергаю рычаг, давлю газ…

– Чао, придурки.

***

Черный блестящий автомобиль призраком проносится по пустующим лондонским улицам.

Свет фонарей и аляповатый неон вывесок рождают причудливые блики, словно искрами усыпав мокрые дороги мегаполиса. За рулем новенького Мерседеса – совсем еще молодой парень. Его мысли проносятся в голове, сменяя одна другую, с головокружительной скоростью – под стать показаниям спидометра. Педаль в пол – сто двадцать, и это не предел. Адреналин ударяет в кровь, рождая причудливые образы, оседающие на приборной панели, – и этот запах опасности примешивается к тонкому флеру духов и кожи, рассеянному по салону. Ему кажется, что он – звезда, что он на пике славы, несется по Чаринг-Кросс, удирая от назойливых папарацци. Проводит по влажным от пота волосам, желая согнать наваждение и желая, чтобы оно никогда не кончалось. Конечно, он не звезда – простой парень, не с окраин, но и не вест-эндовский пижон. Не слишком умный, но и не придурок под стать дружкам. Он ухмыляется. Что до машины – угонять тачки весело, да и какие-никакие деньги. Но дело даже не в этом. Опасность заводит, и ты подсаживаешься, как на иглу. Ты – адреналиновый маньяк. Грег давно подсел, но сожаление посещает редко – лишь при взгляде на мать или в разгар очередной философской беседы, одной из тех, что так любит заводить Боб. Надо ли говорить, что преступником он себя не считает. Конечно, он и не жертва. Это вызов, и сейчас, в очередной раз проезжая на красный, он бросает вызов всему обыденному миру. Сейчас, в этой машине, с гулом мотора в ушах он забывает о реальности, оказываясь по ту сторону баррикад в мире, где даже войны проходят по правилам.

Невозможно нестись со скоростью сто двадцать и не думать о том, что иллюзия кончится. Конец поджидает повсюду – эта мысль засела под кожей, но он старается не думать, выбросить из головы. Вдыхает прохладный воздух салона. Он – сильный мира сего, крутой банкир в шикарном костюме. Дома жена и дети, но он сказал, что будет работать всю ночь. Жена понимающе кивает в трубку, какая должность – такая ответственность, и идет укладывать детей. А он нажимает на рычаг, подхватывает ключи и спускается в ночь, навстречу душному июлю и опьяняющему предвкушению.

Он не думает о жене, когда садится за руль, не думает о ней, пока мчится по тоннелю, подставляя лицо под холодные струи кондиционера. Едет туда, где по другую сторону Темзы, расправив постель, ожидает его тайна – клубничная блондинка, пухлые губы, – его глоток воздуха посреди духоты ночного июля. «Грегори», – говорит она, – «я так скучаю». «Грегори, приезжай, я жду тебя». Видение настолько реально, и сладкий голос звучит в голове, заставляя на миг вынырнуть из иллюзии. Нет, он все еще простой парень, но кого волнует, – когда стрелка спидометра отмеряет заветные цифры, когда каждая мелочь сегодняшней ночи звучит как напоминание, как призыв оторваться от реальности. Пальцы сильнее сжимают руль, он въезжает в тоннель и, обезоруженный вспышкой света, вновь попадает во власть мечты.

«Грегори», – шепчет она, – «давай сходим на танцы». Голос убаюкивает, внушая доверие. «Помнишь, ты обещал. Всего разок». Он готов поддаться, но жена и дети, а еще – репутация, и он снова успокаивает, обещает, уговаривает потерпеть «совсем чуть-чуть». И в том месте, где он уверяет, что «всё обязательно будет», машина выныривает из тоннеля, и настоящий Грег вплетается в темноту, как будто бы та всегда была его стихией.

***

Останавливаюсь на заброшенной стройплощадке. Вокруг ни души; только одинокий фонарь на въезде, да ближний свет включенных фар. Ясен хрен, не собираюсь оставлять тачку здесь. Но от идеи тащиться с ней в Ньюэм я тоже отказался. Хватило мозгов прикинуть расклады. Заявиться туда с такой пташкой – всё равно что дразнить быка красной тряпкой.

Пит нашептал идейку покруче. Мне бы гнать её в пригород, но стоит перевести дух.

Дух. Фу. Этот аромат роскоши доканает. Эрр, и футболка провонялась насквозь. В голове пустота, да еще эта жара; надо остыть, иначе совсем спячу.

Адреналин, конечно, штука хорошая, но иногда стоит притормозить.

– Так, что тут у нас? – кручусь на водительском, разглядывая содержимое салона. – Ои! Крутяк! – Я улыбаюсь находке. Откручиваю синий колпачок «Фанты» и тут же морщусь: – Черт, ну и дерьмо. Как это можно пить?

Врубить, что ли, музыку?

Duran Duran? А что, неплохо. Педиковато, конечно, но что-то в этом есть.

You own the money

(У тебя деньги)

You control the witness

(Ты контролируешь свидетелей)

Iʼll leave you lonely

(Оставлю тебя одного)

So donʼt monkey with my business

(Так что не лезь в мои дела)

– надрываю глотку и смеюсь, представляя, какую рожу скорчил бы Боб. Плевать. В такой тачке и Take That покажется крутым бэндом.

– Так-так-так, – тянусь к бардачку, намереваясь найти там что-нибудь интересное. Конечно, никто не хранит бабки в машине, но чем черт не шутит. Судя по всему, хозяин колёс – знатный дурик. Нет, серьёзно, я просто втюрился в эту красотку, и у кого из тех уродов может быть такая тачка?

Пара упаковок презервативов, очки, ключи…

В следующую секунду присвистываю.

Нет, чего точно не ждал, так это найти пакет с коксом.

– Ох, – говорю, обращаясь к машине, – а твой хозяин тот еще свинтус. Похоже, я ошибался на его счет. Резинки, наркота, что еще? – Разгребаю хлам дальше и натыкаюсь на что-то прох… – Твою ж мать! – выдыхаю я. Быстро скидываю барахло на сиденье, чтобы подтвердить догадку. – Ствол в бардачке! Твою ж мать. Твою ж мать, Грег!

Сердце как бешеное.

Похоже, на этот раз я вляпался по самые яйца. Гребаный ты придурок, Лестрейд! Живо вали отсюда!

Едва успеваю закончить последнюю мысль, как тут же подскакиваю:

– Какого…

Меня выследили.

========== Everybody Wants To Rule The World ==========

Стоит обнаружить свое присутствие, он вскакивает на сидении и оторопело пялится сквозь стекло, видимо, пытаясь сообразить, как быть дальше.

Нечего соображать. Ты в полном дерьме, парень.

– Вылезай, и без шуток, – говорю я.

Из машины доносится музыка. Что ж, надеюсь, он умеет читать по губам.

Ненавижу повторять дважды. Моему терпению нет предела, но никогда не просите меня повторить. Это приводит в бешенство. Я могу быть наигранно спокойным, могу быть нарочито безразличным, но есть моменты, контролировать которые я не в силах. Один… два… три… Школьный психолог учила в особо острых ситуациях считать до десяти.

Главное – ничего не спутать и не начать обратный отсчет.

Наверняка этот придурок не удосужился заблокировать дверь. Меня захлестывает волна раздражения.

Так и есть – дергаю на себя, дверца распахивается.

О. А вот это уже интересно.

Мгновение – и мне в лицо смотрит дуло моего же пистолета. Реакция у него что надо.

Но вот какая штука: вряд ли этот щенячий взгляд принадлежит потенциальному убийце. Сомневаюсь, что он вообще держал в руках оружие.

– При таком положении пистолета и незафиксированной руке точка прицела смещается на двадцать градусов вправо и выше, отдача изменит траекторию полета пули до производной. Вероятность попадания в цель ниже десяти процентов. Ты волнуешься, дыхание сбито – это делает вероятность попадания еще более ничтожной. Руки трясутся – ты скорее выронишь пистолет, чем выстрелишь. Никто не спускает крючок средним пальцем, а тем более вторым суставом. Ты не попадешь, – я чеканю каждое слово. Все то время, что я говорю, он смотрит непонимающе. – Ты из обычной уличной шайки, но сам из приличной семьи; мать – врач, отца у тебя нет. Из колледжа выгнали, но работу так и не нашел. Жаждешь приключений, а не крови или денег, что говорит о тебе, как о безнадежном романтике. Ты лишен психологии преступника, навязанные тебе принципы слишком сильны. И ты не собираешься стрелять. Я прав?

– Ч-что?

В следующее мгновение кулак с размаху впечатывается в скулу. Рукоятка перехваченного пистолета ударяет в нос. Сломан. Моя рука в крови.

Много крови.

– Предохранитель. Ты забыл.

Я наставляю оружие и разглядываю незадачливого угонщика, пока тот приходит в себя. Он совершенно не похож на преступника. Слишком просто, никакого хладнокровия – сплошная горячность. Хотя нервы у него в порядке, другой на его месте уже давно наложил бы в штаны. Сколько ему? Семнадцать? Восемнадцать? Мечусь между желанием пожалеть и желанием врезать сильнее. Я безнадежно, безнадежно, абсолютно в своем репертуаре. Однажды моя доброта сведет меня в могилу.

Однажды я перестану удивляться самому себе.

Наконец его ошалелый взгляд возвращает меня в действительность. Он чертыхается и произносит нечто непечатное, что я вряд ли воспроизведу по памяти.

Кассета в магнитоле заканчивается. Динамик шипит шорохом прокручиваемой ленты. Щелкает. Конец.

Ко-нец.

– Вылезай. – Держу его на мушке.

Он послушно выбирается из салона. Захлопываю дверцу.

Пока решаю, что с ним делать, он опирается на машину, стоя на чуть согнутых ногах и опустив голову. Кажется, его тошнит. Что ж, такое бывает.

– Садись на землю. – Тычу в него дулом, и он покладисто выполняет сказанное. Видимо, его скудных мозгов хватает на то, чтобы решить несложную головоломку. Лучше не делать резких движений. Мне правда интересно, заплачет ли он. Будет ли просить. Плачущие люди меня пугают, сопротивляться их манипуляциям слишком сложно. Не то чтобы я хотел видеть чьи-то слезы. Так – еще один штрих к портрету. Я до жути любопытный.

Он сидит с опущенной головой.

Я стою, нависая над ним, как коршун. Очень уставший и очень злой. Хотя в данную секунду мне весело. Я думаю о том, как охренеет Олли – он любитель таких историй.

– Что ты собираешься делать? – спрашивает он; его голос на удивление низкий и твердый. Кажется, я ошибся с возрастом в меньшую сторону.

Он похож на пружину, готовую выстрелить в любой момент. Ему страшно. Напряженная поза. Сейчас его надпочечники усиленно вырабатывают адреналин. Его пугаю не я, а непонятная ситуация. Мозг прокручивает сценарии. Со временем он поймет, что из этой комнаты не выйти, и подъем сменит апатия. Он будет подавлен.

Мне не нужны безобразные шрамы и горы мышц, чтобы испугать человека перед собой. Мне вообще ничего не нужно. Одно это должно быть пугающим. Чтобы это понять, надо видеть мир плоским. Ему же не помешает мишура вроде заброшенной стройплощадки и нацеленного в лоб хеклера.

– Подними голову, – говорю я. Он расправляет плечи и впивается в меня презрительным взглядом.

Банально. Я играю киношного злодея, он играет крепкого орешка. Эй, эта история начиналась не так. Ты угнал мою тачку.

Не пойму, что здесь смешного. Хотя, конечно, смешного много. Цирк. Шапито.

Он ржет и сплевывает попавшую на губы кровь.

– Расскажи, посмеюсь вместе с тобой. – Борюсь с желанием ткнуть в него дулом. Врезать рукояткой. Прострелить ногу. Чтоб совсем уж по-киношному.

– Нервы. Я полный кретин, – кисло замечает он.

Так я согласен. Разве я спорил?

– Заключение полного кретина, – хмурюсь я. В голове разворачивается борьба противоположностей: рассмеяться или пнуть его по ноге?

Один-ноль в пользу консервативной партии. Он даже не шевелится, просто потирает пострадавшую лодыжку и смотрит, вперив свой щенячий взгляд.

– Что ты собираешься делать? – повторяет почти неслышно. Испытывает терпение. Я наклоняюсь, заношу руку и бью открытой ладонью точно по раненой скуле. Не хватало еще утирать сопли угонщику собственной машины.

Если бы кто-то ударил меня, я был бы благодарен. Меня бы это отрезвило.

В который раз напоминаю себе успокоиться. Я стабилен. Адекватность – это так просто. Ну же, Майкрофт. Держи себя в руках.

– Есть два варианта. При первом я сдаю тебя в полицию. С тобой разбираются. Отсидишь пару суток, отпустят под залог, если наскребешь денег. Твоё имя занесут во все базы, дальнейшее твоё существование станет унылым подобием жизни. Впрочем, не вижу разницы. – Интересно. Кажется, ему этот вариант представляется неприемлемым. Я продолжаю: – При втором варианте сдаю тебя матери вместе с найденными тобой наркотиками. Никакой полиции. – Кажется, я попал в цель, и этот вариант звучит для него как приговор. Он опускает голову.

– А третий вариант, – говорит он.

– Что?

– Третий вариант. Варианта всегда три.

Удивительно, сколько злости может вызвать какой-то сопляк. Я все жду, пока он вскочит и сделает хоть что-нибудь. Его спокойствие бесит; моя злоба натыкается на стену и возвращается обратно, входя в меня как нож в масло.

– Можешь предложить что-то получше? – мрачно интересуюсь я. Моё терпение на исходе.

Он поднимает глаза, окидывает меня взглядом и судорожно сглатывает.

– Нет, – говорит он. Судя по внезапной гримасе отвращения, ход его мыслей неоригинален. Я оскорблён.

– В таком случае, могу прострелить тебе ногу и оставить истекать кровью. Стройка заброшена, найдут тебя не скоро. Такой вариант устроит? – я говорю спокойно, но мысли уже давно сорвались на крик.

– Уж лучше так, – неожиданно соглашается он.

Я зверею.

Не знаю, как долго избиваю его. Вокруг кровь, моя одежда в крови. На месте его лица – сплошное месиво. То, что когда-то было челкой, сейчас – свисающий вместе с кожей окровавленный клок. Кажется, он давно потерял сознание, но я все равно луплю его с каким-то диким остервенением. Рот – единственное живое место на симпатичной прежде мордашке, – перемазан багровой слюной; она сбегает к подбородку, минуя опухшую нижнюю губу. Наношу удар за ударом: кулаком, металлом пистолета, ногами. Костяшки пальцев разбиты, но злость переводит боль в разряд наслаждения. Хватаю его за волосы, бью головой о колено; в какой-то момент он стонет, и я понимаю, что все это время он был в сознании, но даже не пытался вырваться или умолять. Он вообще не сопротивлялся. Я забываю о том, что наслаждался происходящим. Меня тошнит от злости. Пинаю безвольное тело, он падает на землю; с размаху наступаю на неестественно выгнутую руку…

Не представляю, сколько молчал, думая об этом. По крайней мере, это помогло – не то что мои вялые попытки сосчитать до десяти.

Моргаю. Оказывается, всё это время я стоял с закрытыми глазами, но рука с пистолетом целилась точно в голову парня. В лице и позе читается испуг – он сжался, неосознанно пытаясь защититься. Наверное, решил, что я спятил.

Это отрезвляет.

Я должен что-то сказать. Во второй раз за вечер я чувствую, что перегнул. Я не собирался его пугать. Или собирался. Даже не знаю, чего, собственно, хотел.

Я мог бы сдать его полиции. Но почему-то этого не сделал. Я спас свою машину, а завтра он угонит чью-то еще – но везение не может быть бесконечным. Потому что я один и машина у меня одна.

На его месте мог оказаться Шерлок. Уж его-то я точно придушил бы.

Не помню, когда братская любовь начала распространяться на всех сопляков в радиусе Лондона и окрестностей.

– Сегодня странный день, – говорю я и опускаю пистолет. О, опять этот обескураженный взгляд. Я, как и он, решаю забыть о предсказуемости.

– Да, – то ли отвечает, то ли переспрашивает он.

Да – что? Да, день странный? Или: Ты не пустишь мне кровь, да?

Облокачиваюсь на машину. Не время ныть, но я устал. Слишком много для одного вечера.

– Никогда не понимал, что движет такими, как ты, – признаюсь честно. – Может, поведаешь?

Он поднимает голову. Широко распахнутые глаза смотрят удивленно.

– Зачем тебе?

Он то ли слишком смелый, то ли слишком тупой. Отвечать вопросом на вопрос человеку с оружием как-то не умно.

– Представь, что я собираю истории. – Точно. Олли любит истории с моралью.

Снова этот дебильный взгляд. Что я делаю не так?

– Странный способ поиздеваться.

– Над чем? – Меньше всего мне хочется издеваться. В значении «насмехаться» – точно нет.

– Над моей тупостью, над чем еще? – отвечает он. Даже самый хороший актер не смог бы настолько правдоподобно изобразить уныние.

– Ни за что не поверю, что за всем этим нет причины. Причина есть всегда. Я не собираюсь тянуть из тебя клещами, кстати, – говорю я.

– Отвечу на твой вопрос, если потом ты ответишь на мой, – выдает он. Со всей серьезностью.

Нет, он точно больной придурок. Неадекватный, больной, шизик.

– Ты не в том положении, чтобы ставить условия, – замечаю я, но получается как-то беззлобно. Маленький гаденыш. – Нет.

– Хорошо, – всё-таки сдаётся. – Мне нравится опасность.

Фыркаю. И это все? Не верю, что здесь не замешана философия. Какая-нибудь нравственная подоплека, бессмертная идея, которыми так любят прикрываться все – от проституток до пэров. В наше время даже желание нажиться преподносят как вызов.

– Слишком просто и глупо.

– Может, я простой и глупый, – скалится он.

В воздухе ни следа от прежнего напряжения. Я поддался и ввязался в его игру. Но последнее слово все же останется за мной, в этом я уверен.

– Глупый человек никогда не признается в собственной глупости, – говорю я, хмурясь.

– А ты успел изучить всех? Подвел под одну систему? – неспешно бормочет парень.

Бинго. Я же говорил.

– Так тебе не нравится играть по правилам? И при этом хочется сладкой жизни. Вот это действительно глупо. Пока ты борешься с системой, она работает против тебя. Люди умнее давно поняли, что стоит расслабиться и получать удовольствие. Земля держится на этом ките. Впрочем, еще лет пять – и ты сам все поймешь. Если не загнешься в тюрьме, Робин Гуд.

Он молчит, ковыряя землю задником кроссовка.

Подумав, бросаю ему ключи от мотоцикла.

– Вернешь на то же место, откуда взял машину, – предупреждаю я, открывая дверцу, и забираюсь в салон.

Он вскакивает с места.

– Это все? Не сдашь меня? Откуда ты знаешь, что я…

Я завожу машину и не слышу последних слов – голос тонет в чихе движка. Откуда мне знать, что он не исчезнет вместе с мотоциклом? Я и не знаю.

Я мог бросить его здесь, с простреленной ногой. Вообще-то мог бы. Но не уверен, что это несет в себе какой-нибудь глобальный смысл. Радости – на пару минут, а дальше? Проснется совесть, заговорит – не дай Бог, – голосом Стейси. Придется тащиться обратно – сплошная потеря времени.

Подумать только, сколько отговорок я найду, чтобы не признавать очевидную правду.

Я совершенно, совершенно, абсолютно, безнадежно наивный остолоп.

Я верю в людей. Придется постараться, чтобы однажды не умереть за свою веру. Такая слабость – прямая дорога к задворкам жизни. А я надеялся править. Изнутри я видел достаточно. Вид сверху кажется заманчивее.

Я все удивляюсь: как один час мог перечеркнуть несколько лет жизни? Последние лет пять, за которые я так и не вытравил засевшего внутри гуманиста.

«Всё очень печально», – думаю я, выезжая на дорогу.

В зеркале заднего вида, далеко – так и не сдвинувшийся с места Робин Гуд.

Он и не представляет, что сегодня отвечает за всё человечество.

========== Conversation ==========

Трасса A24 – моя дорога домой. Я еду к родителям. Не знаю, зачем, но что-то внутри говорит, что так нужно. Успокоиться. Успокоить себя.

Машина мчится, пейзажи сменяются. Наверное, стоило взять билет на поезд, чтобы получить возможность подумать. Сосредоточиться на себе, остаться внутри, не вылезать из кокона до самого дома. Возможно, ехать вообще не стоило. Я либо окончательно сойду с колеи, либо соберусь, наконец, и вновь стану цельным. Вчерашний день вернул место сомнениям. Вчерашняя ночь была Химерой. Я гладил мягкую шерсть, наступал на змеиный хвост, уворачиваясь от оскаленной пасти, сжимал загривок, рычал в ответ, почти победил, но все же попал под огонь.

И вот я удерживаю педаль, почти не касаюсь руля – незачем. Дорога вышла на прямую, позволив ослабить бдительность. Десять минут, в течение которых единственная переменная – пейзаж за окном. Десять минут, и мир застывает.

Я хочу попасть туда, где не будет ничего. Никого. Где время остановится и я выпаду из чужой реальности. Если такое место существует – должно быть, оно и есть рай. A24 вряд ли ведет в Эдем. Я не вижу указателя.

Мне так и не удалось поспать. Сон нужно заслужить. Я не заслужил спокойствия и отсутствия мыслей. Я заслужил тревогу и философию длиною в жизнь. Я ищу указатели. Глаза не слипаются, если не знаешь, куда идти.

Придя домой, я упал в кресло. Олли спал, а я сторожил его сон. Возможно, это он сторожил моё спокойствие. Он успокаивал, был константой. Я выпал из его реальности. Возможно, сегодня утром он и был моим ориентиром. Я зацепился за единственную аксиому, удивляясь странному факту её наличия.

Мне хотелось тряхнуть его, так чтобы, открыв глаза, он не мог притворяться и искать защиты у разума. Я спросил бы, что он здесь делает. Почему он все еще здесь.

Его пробуждение оказалось сродни звонку колокольчика. Динь-динь. И я тоже очнулся, меня выбросило из воронки мыслей. Подхвативший меня смерч наигрался и выплюнул то, что осталось. Вот кусок кровли, вот консервная банка, вот я. Он вышвырнул меня – ему неинтересно. Жестянка из-под супа – и та занимательнее. Я лежал на траве в окружении ошметков пластика. Сломанный, изогнутый. Сквозь прикрытые веки увидел чьи-то ступни, кто-то подошел и тронул плечо.

– Майк, ты не ложился? – спросил знакомый голос.

«Олли? Здесь только он. Никого, кроме нас». Но ступни были чужими. Тонкие ровные пальцы, бордовый лак, цепочка на щиколотке.

– Майк, что случилось?

Стейси. Она прошлась взад-вперед, коснулась моей макушки. Я все смотрел из-под ресниц на бледные, ровные пальцы. Разве что… Смуглая, испещренная венами кожа. Смешной кривоватый мизинец, белый шрам на косточке. Нет, все было не так. Не она.

– Майкрофт, вставай. Пора в школу.

Мама.

Я вздрогнул, когда Олли провел ладонью перед моим лицом. Мне так отчаянно захотелось, чтобы он коснулся кожи. Закрыл мои веки. Нашептал что-то глупое.

Динь-динь. Маленький медный колокольчик.

Он лежал в кровати, расспрашивая меня о случившемся. Я рассказывал, гладя его спину. Он жаловался, что после вчерашнего почти не может шевелиться. Я думал: хорошо бы и меня обездвижить. Обезвредить мысли. Оживить пульс. Унять беспокойное шевеление в груди.

– Мне нужно проведать родителей. Не хочешь поехать со мной?

Он посмотрел странно. Я его испугал. Как будто до этого я не двигался и вдруг сделал что-то резкое. Взмахнул рукой. Затрясся. Выпучил глаза после шести месяцев комы. Иногда ты открываешься человеку и пугаешься собственной откровенности. Иногда пугается человек. Я мог открываться постепенно, шаг за шагом. Может, стоило сделать это раньше. Пресловутое чувство момента. Пресловутое чувство меры.

Первым, что я увидел, выйдя на улицу, оказался прислоненный к крыльцу мотоцикл. Мой взгляд уцепился за него, как за спасательный круг. Еще один указатель, чтобы запутать. Еще один прикрытый баками тупик.

Будешь долго сомневаться: стоит ли? Решишь проверить и в итоге наткнешься на кирпичную стену. Станешь корить себя: не прислушался к интуиции. Побредешь обратно, походя пнув заполненную до краев мусорку. Затем история повторится.

Нашел придавленную ключами записку. «Спасибо», – маленькие округлые буквы, слитное написание. Простой карандаш, старая, завалявшаяся в кармане джинсов бумажка.

«Спасибо» – не извинение. Обещание. Еще одна глупость.

Достаточно.

Всё, что я делаю – еду домой. Это так просто. Люди по обыкновению так и поступают – едут туда, где их мысли были простыми. Где они размышляли над простыми вещами. Где запихивали учебники в сумку. Где хватали из вазы краснобокое яблоко и отправлялись в школу. Где перепрыгивали через две ступеньки, где шли, не наступая на дождевых червей. Какие-то простые, незамысловатые вещи – те, что врезаются в память. Якоря. Маленькие медные колокольчики.

Маленькие звоночки из прошлого.

***

Динь-динь.

Пялюсь на темную, шоколадного цвета дверь. В памяти всплывают моменты из прошлого; я и раньше не раз стоял вот так, не решаясь нажать на звонок.

Память – забавная вещь. Я помню мелочи, но давно забыл, что им предшествовало.

В итоге я просто стучусь. Торопливые шаги, копошение – это суетится мама. Наверняка на ходу снимает передник или поправляет покосившееся зеркало. Может, Шерлок снова разбросал игрушки. Хотя, кажется, это было давно. Даже слишком. Хм… Боже, но это ведь Шерлок.

– Майкрофт! – удивленно восклицает она. Я чмокаю ее в щеку и вхожу.

Как будто это удивительно. Эй, вообще-то, это и мой дом тоже. У меня есть моя комната, моя кровать, кресло у камина и любимое место в саду. Родители и младший брат. Неужели так удивительно, что иногда я приезжаю проведать все это?

– Тебя долго не было. Как твоя поездка? Ты похудел, ты вообще ешь? Почему ты один? Ты мог приехать с другом. Как Стейси? Она совсем перестала ездить. Почему ты на машине?

Мама в своем репертуаре: в меня летят один за другим вопросы. Не то чтобы я терялся. Правило такое: из всего бессвязного потока выбираешь самый безобидный, отвечая по возможности односложно. Так она утолит первый голод и наконец вспомнит, что я провел в пути добрых три часа.

– Только Стейси здесь не хватало, – доносится голос Шерлока. Вскоре появляется и он сам.

Хмурюсь. На его скуле – здоровенная ссадина и свежий фингал.

– Вот, Майкрофт, полюбуйся, – говорит мама. – Я устала с ним бороться, может, хоть тебя он послушает.

Шерлок гримасничает.

– Приложи холодное, – говорю я, игнорируя ужимки.

– Уже поздно, – отвечает он, всем своим видом показывая, что ему всё равно, как он выглядит. Как будто не его коробки с обувью стоят у меня под кроватью. Как будто его шмотки не стоят годового бюджета маленького африканского государства. На самом деле, уверен, ему даже нравятся такие отметины – конечно, если те напоминают о победах. И лишь в том случае, когда ссадины не грозят превратиться в шрамы.

– Всё равно приложи.

Он смотрит непонятным взглядом. Видимо, заметил что-то необычное и анализирует перемену. Потом всё же нехотя тащится в кухню и возвращается с замороженной курицей в руке. Я обреченно цокаю, но молчу. Это же Шерлок.

– Майкрофт, – говорит мама, – я так рада, что ты приехал… Знаешь, я всё ещё вздрагиваю, когда остаюсь наедине с этим монстром, – она улыбается, треплет Шерлока по плечу.

Дом, милый дом…

В гостиной отвоёвываю любимое кресло. Шерлок обиженно опускается на диван, раскладывая конечности и положив голову на колени матери. Второе кресло, в котором обычно сидит отец, по какой-то причине ему не любо.

– А где папа? – спрашиваю я.

– На охоте. Твой отец на охоте, – задумчиво произносит Шерлок.

«Вообще-то, он и твой отец тоже», – думаю я.

Их отношения всегда казались странными. Они не ссорятся, скорее общаются постольку-поскольку. Отец делает вид, что ему неинтересно (скорее всего, так и есть), а Шерлок – это Шерлок. Их доброжелательное сожительство похоже скорее на пакт о ненападении. Подозреваю, что отец устал бороться со своим взбалмошным отроком – того не берут ни гнев (впрочем, для этого отец слишком мягок), ни угрозы лишения, ни «пытка» молчанием. Да и не думаю, что после меня у него остались силы на борьбу. В детстве мне здорово влетало.

Спасибо, мама, папа. Не знаю, кем бы я стал без вас.