Текст книги "Беглец (СИ)"

Автор книги: e2e4

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 37 страниц)

========== I Сan’t Decide ==========

Иногда трудно поверить,

на что идут люди ради искусства

Генри Морган «Вечность»

Факты, даже нанизанные на нить, всё равно были беспорядочными.

События не проистекали. Факты оставались отдельными

и совершенно случайными, эпизодическими, разрозненными,

без каких бы то ни было стыков, события происходили

без малейшей опоры на предыдущие события…

Тим ОʼБрайен «Вслед за Каччато»

Caaaan you feel a little love?

Дэйв Гаан «Depeche Mode»

***

– Клэнси.

Оборачиваюсь и успеваю заметить летящее навстречу безумие. Поняв, что сюрприз не удастся, оно ускоряется, и я едва не оседаю на пол, когда эта торпеда наконец достигает цели и сжимает в тисках объятий. Удивительно, откуда в таком тщедушном теле столько силы и нерастраченной энергии. А ведь он едва достает мне до плеча. По крайней мере, для того, чтобы коснуться губ, привстает на цыпочках.

Оливер Клэнси. Отпрыск богатого семейства и, по совместительству, профессиональный игрок в футбол. Самый многообещающий вингер Премьер-лиги и, по совместительству, мой горе-бойфренд. Ему восемнадцать, мне – двадцать два, он кумир всех малолеток этого континента, я – надеюсь стать кумиром аудитории посерьёзней. Он никогда не учился, я – никогда учиться не прекращал. Он нюхает всё, что нюхается, я – берегу репутацию смолоду. Можно продолжать бесконечно. Опуская подробности, не уверен, чем он заслужил сомнительную «радость» в моём лице.

– Ты меня придушишь. – Он понимает намёк и отстраняется, не переставая сиять, будто ребёнок, дождавшийся рождественского утра. До Рождества еще полгода, и сильно сомневаюсь, что хотя бы издалека похож на Санту; хотя, судя по характерному флёру, свою рождественскую дозу он уже выпил. Впрочем, его радостный индейский клич вырывает меня из задумчивости.

– Майки! – Он ещё раз впечатывается в мою многострадальную грудь. Умоляю небо, чтобы от такого напора не остались синяки. А ведь обязательно останутся – проверено этим чудищем. Многократно. – Ты приехал, плохой мальчишка, – Клэнси привстаёт и целует… конечно, мой нос. Держу пари, на нас пялится весь бар. Кажется, у моего юного друга новый фетиш. До этого его занимали мои уши. Хмурюсь. Набрался опыта за время моего отсутствия? – Как Франция? Надеюсь, родня тебя не утомила? – Он утыкается в ткань футболки и бормочет что-то про Монако и Джейми Мэнсфилда, когда я, уже зная наперёд, отодвигаю его от себя и, подцепив подбородок пальцем, пристально вглядываюсь в блестящие, подозрительно блестящие глаза.

– Твои глазные капли никуда не годятся, – говорю я, стараясь унять вспыхнувший гнев. Мне нужна пара секунд, ему – для ответа, – куда больше.

– Я не… – выдавливает он после паузы и рассеянно моргает. Похоже, начинает приходить в себя.

– Бог мой, ради приличий, изобрази раскаяние! – вспыхиваю и тут же оттаскиваю в сторону от любопытных ушей. – Здесь куча народа. Спешу заметить: не все они твои друзья. Хочешь, чтобы о твоих выходках пронюхали газетчики? – Я устал из раза в раз втолковывать одни и те же вещи.

– Тебя не было! – в его голосе – вся горечь детской обиды. – Так долго. Мне было скучно. Я больше не буду.

Фыркаю, чтобы не захохотать в голос.

Честно – просто не знаю, как на него злиться. Осматриваюсь, подмечая знакомых, и киваю только что вошедшей Кэндис. Она улыбается, делая знак рукой, но Олли тянет за футболку, и я, всё ещё вполоборота к девушке, рассеянно развожу руками, следуя за обдолбанным любовником.

Толпящиеся у стойки встречают звоном бокалов и нетрезвыми рукопожатиями.

Уже у бара, потягивая мерзкий, но убийственный по составу коктейль, я замечаю то, чего замечать не должен. Лучше бы мне ослепнуть или раз в жизни не поверить собственным глазам – оба пункта невозможны, но я не теряю надежды и, отвернувшись, забываю поменяться в лице. В самый первый момент я, кажется, даже не реагирую. Поворот головы туда – поворот головы обратно. В эту свою черту – единственную, возможно, – я влюблен с детства. Вот так я себя вышколил. Боюсь, ворвись сюда наркополиция или, может, стадо слонов, – я все так же продолжу пить голубое нечто, шепнув Олли проваливать куда-нибудь в Манчестер.

Скажу – и снова приложусь к стакану.

Но моей заторможенной реакции хватает на то, чтобы спросить себя: «Какого чёрта здесь делает Фрэнсис?» Фрэнсис Мерсер со своим убогим бойфрендом. Со своим трижды-четырежды-шесть-раз-экс-бойфрендом. С этим ничтожеством, которое пьет из него все соки, с этим придурком, которого я…

– Уоллис предлагает отдохнуть у него на Уайте. Вау, Джеймс, друг, я смотрю, ты загорелся идеей, чувак? – Олли, кажется, поймал одно из своих бесшабашных настроений и сейчас собрал вокруг нас едва ли не половину присутствующих в зале. – Майк, ты как? Согласен? – осторожно спрашивает он. Видимо, моя реакция, точнее, её отсутствие, внушает сомнения, и он резко переводит тему. – Кстати, помните то местечко на Кингс-Роуд…

Слава Богу, можно не вслушиваться – всегда есть возможность сослаться на слишком громкую музыку.

Прошу бармена повторить.

И ещё раз.

И ещё.

– Майк в своем репертуаре! Вы только посмотрите! – Олли указывает на новую порцию выпивки и отполовиненную пачку сигарет, крикнув так, что о моих привычках узнают даже на улице. Но я не могу не ухмыльнуться, в конце концов – имею право.

В голове пустота. Зачем эта шлюха явилась сюда? Не то чтобы вид Фрэнсиса меня расстраивал. Просто за всем, что он творит, всегда есть умысел.

Олли отчаливает на танцпол, на этот раз провалив попытку прихватить меня с собой. Надеюсь, хоть кто-то из нас выйдет отсюда вменяемым. Да что там – этим кем-то буду не я.

Смотрю на дно бокала. На танцующего любовника. На дно бокала. На пепельницу. На бармена. На пепельницу. На танцующего любовника. Маршрут моего взгляда на сегодня.

Ни за что не взгляну на Пустое Место за столиком позади себя. С чего мне? Зачем человеку смотреть по сторонам?

Олли смешно извивается вокруг нашей общей подруги. Вокруг катастрофически красивой и катастрофически пьяной Стейси Торнтон-Уилтон. С виду и не скажешь, но её «хватит» наступило пару бокалов игристого назад. Пьяной, она почти всегда уходит в себя, но эту отрешенность видят немногие. Стейси замечает мой взгляд и направляется к бару. Зная её, предположу, что дело не в скуке.

– Привет, Майк. – По очереди подставляю обе щеки. Она целует трижды. Очень пьяна.

– Стейси, – поправляю когда-то подаренный ей кулон, – как ты?

Она никогда не ответит «отлично». Её депрессия – часть её имиджа. Вместо этого она прищуривается.

– Лучше скажи, как ты.

От её взгляда не ускользает почти приконченная пачка сигарет. От её внимания не ускользает подтекст. От её обоняния не ускользает градус выпитого. Она знает мотив, что вопреки играющей музыке прокручиваю у себя в голове. Я дам ему название. Может, в её честь?

Пожимаю плечами.

– Нормально.

Нормально. А что должно быть не так? Или: что бы я ответил, будучи в полном дерьме?

Мы перекидываемся несколькими фразами, и она еще раз целует меня в щёку.

– Пойду поздороваюсь со шлюхой и… шлюхой, – под действием алкоголя она слегка растягивает слова, но так разговаривает половина моих знакомых.

Сейчас она подойдет к Фрэнсису, он подставит обе щеки, но её губы коснутся воздуха – не кожи. Она сделает это для меня, я знаю. Как будто мне это нужно.

Мы дружим с детства, и уже тогда, казалось, она знала о людях самое важное. Самую глупую часть их натур она вызубрила наизусть. Как будто ей это пригодилось.

Смотри я в их сторону – увидел бы, как забавно кривится рот подруги, когда болонка Фрэнсиса предлагает присесть.

Закончив спектакль, она выходит на улицу, и я, не забыв прихватить почти пустую пачку Мальборо, двигаюсь тем же путём.

– Что ему нужно? – спрашиваю, когда она протягивает уже раскуренную сигарету.

– Наверняка ничего особенного. Просто… посмотреть. Кажется, без этого он не может. – Она хмурится и стряхивает упавший на платье пепел. Её губы знают все оттенки презрения. Она это ненавидит.

– Я это ненавижу, – она тут же подтверждает мою теорию. – Все эти расставания-примирения и тех, кто питаются энергией распада.

Забавная фраза, но мысль я уловил.

– Я знаю, ты никогда не станешь начинать все сначала, – не вопрос, а утверждение.

Должно быть, в этот раз я действительно реагирую, и она смеётся. Ненавижу свою мимику. Почему она смеётся, а не пищит от страха?

В любом случае смех заразителен, и я подхватываю последние секунды её хохота.

– Королева-мать, не делай так больше. Иначе я протрезвею раньше, чем выйду из бара.

Возвращаемся внутрь и на входе в зал сталкиваемся с расстроенным Тони – той самой собачкой Фрэнсиса. Он выскакивает на улицу, а я придерживаю дверь, ожидая, пока пьяный мозг Стейси решит ведомую лишь ему головоломку.

– Интересно, – наконец заключает она.

Надеюсь, она знает, что делает.

***

Сидим за стойкой, когда большая компания покидает танцпол, чтобы влить в себя очередную порцию веселья. Многие из них мне знакомы. Краем глаза замечаю, как на подходе к бару они разделяются и парочка парней спешит улизнуть в сторону уборных. Остальные приваливаются к стойке, и, естественно, Олли среди них нет. Я мог бы поспешить. Возможно, успел бы отнять дурь. Сомнительно, что он трахается с кем-то в кабинке. Не уверен, что Оливер Клэнси трахается с кем-то в кабинке гребаного сортира. Кажется, это уже не модно.

Бармен едва поспевает принимать нетерпеливые заказы.

Стейси ведет плечами, и это единственное, что выдает её нетерпение. Подзывает Кэндис, и некоторое время они перешептываются. Затем та хлопает бармена по руке, он кивает и делает знак диджею. Музыка стихает, и внимание всего бара обращается в нашу сторону. Кэндис берет пивную бутылку, превращая ее в импровизированный микрофон. По красным кудрям скользят тени от дискошара.

– Леди и Джентльмены! – Она стучит по горлышку, будто проверяя настройки звука. Звонкий голос отражается от стенок моего бокала. – В этот прекрасный вечер мне в голову пришла идея…

Идея? В твою голову, Кэндис. Нам стоит насторожиться. Какая идея может прийти в голову такой стервы? Если, к тому же, она нашептана моей не в меру изобретательной подругой?

– Все мы знаем, к чему могут привести твои идеи, – говорю я. Стейси шикает и толкает меня в плечо. Я весь внимание.

Она говорит дальше. Где-то за столиком раздается одобрительный смешок.

–…провести аукцион. Нужен одинокий симпатичный доброволец. Думаю, такая кандидатура устроит большинство присутствующих.

Расфокусированный взгляд, загадочная улыбка. Хитрая лиса.

Бар встречает идею на «ура».

– Приготовьте ваши наличные. Только не увлекайтесь. Победитель исполнит любое, – она прищуривается, – желание нашего лота!

Раздается довольное улюлюканье. Все порядком оживляются. Она обводит зал взглядом.

Вот что они придумали. План ясен как день. Браво, Стейси, браво.

– Итак, кто наш доброволец?

Похоже, Стивен совсем не против стать живым товаром, но если я понял всё верно, то сейчас…

– Знакомые лица! – Кэндис смотрит аккурат мне за спину. Ну конечно. Одно знакомое лицо и целый шлейф мерзких историй. Пустое Место чуть поодаль того, за которым сижу я. – Фрэнсис, я вижу, ты готов поучаствовать?

Бар наполняется гомоном. Мне лучше выпить.

Я ощущаю его шаги физически. Ковер приглушает звуки, но я все равно слышу.

Не отворачивайся, Майкрофт, не будь глупцом.

Это неловко. Неловкость – пожалуй, подходящее слово. Не могу понять, почему просто не ушел. Ах, да. Олли.

А вот и он, кстати. Стоит в стороне, рядом с Джейми, и, как умалишенный, пялится на происходящее. Его лицо – пример того, как не стоит держать маску. Кажется, меня он даже не замечает.

Наши с Фрэнсисом взгляды не встречаются. Никакого «случайного» касания. Ничего такого. Слава Богу, жизнь не кино. Он просто подходит и встает рядом с Кэндис, улыбается, довольный всеобщим вниманием. Некоторые вещи со временем не меняются.

Смотрю на его улыбку; она совсем близко, но для меня – все равно что точка вдалеке. Я смотрю и не вижу. Старый прием, полезен, когда нужно сделать вид, что внимательно слушаешь собеседника. Выбери точку на лице и удели ей всё своё внимание.

Кэндис шутит в свой импровизированный микрофон. Все взгляды в баре прикованы к разворачивающемуся зрелищу. Олли переговаривается с Джимом.

Все происходит как в замедленной съемке. Фрэнсис снимает с шеи камеру, подтягивается на руках и взбирается на барную стойку. Присутствующие забывают о выпивке. Кое-кто даже хлопает. Не то чтобы он был хорош, этот Фрэнсис. Кажется, я растерял объективность.

Диджей дает старт музыке. Приглушенная мелодия, сексуальная, но не из романтических. Какая уж тут романтика.

Мой придурошный взгляд впивается в танцующую фигуру. Ничего такого, мне ведь положено смотреть. Я провел с ним долбаный год. У меня больше прав, чем у него самого.

Whereʼs the real life, in your illusion

(Вот реальная жизнь, в твоих иллюзиях)

On the dark side, your powerʼs in confusion

(На темной стороне твоя сила в хаосе)

Do the dance. Do the demolition.

(Танцуй. Круши)

And lose the chance to hear when you donʼt listen.

(Упусти шанс слышать, когда не слушаешь)

Он даже смотрит на меня – подумать только, откуда такая смелость. Несколько долгих секунд, и наконец отводит взгляд. Я недоумеваю: как несколько секунд могли испортить последние полгода жизни? Шесть месяцев после того, как на меня снизошло озарение.

Donʼt you feel edgy?

(Разве тебя не бесит?)

Bite your lips and bleed.

(Прокуси губу до крови)

Conversation is empty;

(Пустой разговор)

Кто-то начинает хлопать в такт музыке, кто-то выкрикивает сальный комплимент.

Abandoned in the freeze.

(Оставлен на морозе)

Freedom is your condemnation.

(Свобода – твой приговор)

Выдержав положенное время, я отворачиваюсь, чтобы посмотреть на Олли. На его лице – ни следа привычной улыбки.

Кэндис раздобыла микрофон.

– Вау, Фрэнсис, – выдыхает она, – не так быстро. Смотрите-ка, кое-кому не терпится раздеться. Итак, пятьдесят фунтов за красавчика. Кто больше?

Первым выкрикивает цену незнакомый мне малый:

– Сто фунтов!

Кэндис делает жест рукой; Фрэнсис наклоняется, и та что-то шепчет ему на ухо. Выпрямляется; рука находит пояс джинсов. Медленно снимает ремень и взмахивает им на манер лассо.

– Сто пятьдесят за красавчика! – кричит Хью Дейвис, победоносно вскидывая сжатый кулак.

– Не так просто, – громко усмехается Фрэнсис. Цепляет края футболки, дразня собравшуюся у стойки публику.

– Сделай это! – подначивает какая-то блондинка. – Двести фунтов! Давай!

Я рассматриваю манерно пританцовывающую фигуру, ощущая непонятную пустоту. Блондинка заливисто смеется; снятая футболка приземляется прямо к её ногам. Стоящая рядом со мной Стейси брезгливо морщится.

You could try to believe it

(Ты мог бы поверить)

Just need a little help tonight

(Всего-то и нужно – немного помощи)

Меня тошнит – и это не фигура речи. Олли занят разговором с Джеймсом, похоже, они о чем-то спорят. Надеюсь, не собирается участвовать в этом фарсе. Он смотрит в мою сторону.

Посылаю предупреждающий взгляд и отворачиваюсь.

Тем временем Дейвис перебивает цену блондинки. Триста фунтов – я не дал бы и десяти.

Стейси срывается с места. Пытаюсь понять, куда она делась.

– Триста семьдесят пять! – раздается знакомый голос. Удивленно смотрю на назвавшего цену человека. Алекс? Вот это да. Соскучился по старым ощущениям?

– Четыреста. – Блондинка салютует бокалом, показывая язык.

Между тем, фигура на стойке творит что-то из ряда вон – зрители почти одновременно ахают. Должно быть, оседлал встроенный в стойку пилон или что-нибудь в этом роде. Я не смотрю.

– Четыреста пятьдесят, – говорит Алекс и тут же исправляется: – И пятьдесят сверху…

Блондинка надувает губки; лицо видится смутно знакомым. Кажется, её родственник – строительный магнат. Она о чем-то спрашивает у подружки; должно быть, кончились наличные. Та кивает, и девушка снова поднимает цену:

– Шесть сотен! – Её стеклянные глаза смотрят на потенциальную добычу чуть ли не с благоговением.

Не удивлюсь, если через пару секунд забьется в экстазе.

– Ух ты, шестьсот фунтов за Фрэнсиса. Похоже, ты здорово их раззадорил. – Хищный взгляд Кэндис скользит по рельефному животу и упирается в ширинку. Фрэнсис протягивает руку, и бармен подает початую бутылку водки.

Он снимает «гейзер», делает глоток, и, закрыв глаза, выливает на голову добрую половину.

– Семьсот! – орет Алекс.

Я смотрю, как ровные струйки стекают по груди, обрамляют мышцы, собираются в районе пупка.

– Восемьсот, – говорю я.

Whereʼs the real life, in your illusion…

Кажется, всё внимание собравшихся у бара сосредоточилось в одной точке.

У меня на лбу.

Я смотрю на Фрэнсиса. Он смешался. Бедра по инерции покачиваются в такт музыке.

Нужно время, чтобы до него дошло. Опускает глаза, уголки губ вздрагивают. Я забыл, как читать его эмоции. Удивление? Недоверие? Радость? Кажется, всё вместе.

Кэндис взмахивает рукой, подбадривая толпу.

– Что, никто не даст больше? – разносится карамельный голос.

Поворачиваю голову и натыкаюсь на неверящий взгляд Олли. За все это время он даже не сдвинулся с места.

Блондинка, заметив улыбку Фрэнсиса, хмурится, но не спешит перебивать цену.

Зато это делает кто-то другой.

– Девятьсот, – надменно ухмыляется Дейвис. Для него это дело чести.

Девятьсот фунтов – неплохие деньги для среднего класса и гроши для тех, чьи роскошные машины припаркованы у входа.

– Тысяча, – просто отвечаю я.

Сейчас все смотрят только на нас двоих. Музыка затихает, а теперь перестает звучать вовсе.

– Тысяча фунтов, и он едет домой с Майком… Хью? Твой ответ? – сладко интересуется Кэндис.

Ах, вот оно что.

Рядом с Дейвисом из ниоткуда возникает Стейси. Хватает его за руку, что-то шепчет, и тот захлопывает открывшийся было рот.

Смотрю на Фрэнсиса – его ликование почти очевидно.

– Тысяча фунтов, продано! Поздравляем победителя!

Я достаю бумажник и отсчитываю купюры. Затем добавляю пару завалявшихся монет и, не смотря на Фрэнсиса, бросаю деньги на стойку.

А после встаю, разворачиваюсь на каблуках и иду к выходу, по пути прихватывая остолбеневшего Олли.

Меня не заботит воцарившаяся в зале тишина. В конце концов, я всегда был склонен к театральным эффектам. Только раньше это касалось в основном моих появлений.

Обалдевший Олли еле перебирает ногами.

Нас встречает жаркая июльская ночь.

========== Drive You Home ==========

Он молчит. Это необычно. Кажется, с таким Олли я еще не знаком.

Мы стоим в нескольких шагах от входа, будто в ступоре, не зная, что делать дальше. На улице душно, а меня едва не знобит. Мой друг превратился в изваяние. Он ждет того, что я скажу. Как будто мне есть что сказать.

«Нужно что-то придумать», – думаю я. Неверная постановка задачи. «Тебе нужно что-то придумать», – повторяет внутренний голос. Стараюсь не зацикливаться на том, что голос в моей голове принадлежит Стейси. Нужно сосредоточиться на чем-нибудь отвлекающем. Лицо любовника кажется отличным ориентиром.

Не вижу скрытых под солнечными очками глаз, но уверен, что смотрят они осуждающе.

С ужасом представляю, как он произносит: «Я думал, ты можешь все, Майкрофт. Не знал, что ты струсишь перед маленьким мальчиком. Ты трус, Майкрофт. Ты должен нести ответственность за свои поступки».

Именно так он поступает в моем воображении.

Там он говорит: «Ты поступил, как последняя сволочь. Ты должен был думать обо мне. Я не знал всего этого, когда выбрал тебя».

Там его взгляд не скрывают очки. Он разочарован. Я становлюсь маленьким, и он смотрит на меня сверху вниз. Когда он успел так вытянуться? Уголки полных губ опущены; ерошит темные волосы, они топорщатся, чернеют, завиваются на концах…

Стоп.

Стоп-стоп-стоп.

Отмотать назад.

Я смотрю на него непозволительно долго. Но он молчит. Я стал заложником его молчания. В этом столько неловкости, что хочется провалиться сквозь землю. Он обижен. Мы не договаривались о том, что я могу его разочаровывать.

Говорят, однажды волна сентиментальности задушила человека.

Я не выпускаю его руки и шарю в карманах пиджака. Достаю жвачку – не знаю, что на меня нашло. Протягиваю – он должен взять. Так и есть. Маленький розовый язычок облизывает губы.

– Прости, – честно говорю я.

– За что? – погодя отвечает он.

Большой мятный пузырь. На его языке это значит «Убеди меня».

– Я должен был подумать о тебе. – Так и есть. Я думал. Не помогло.

– Ты ничего мне не должен, – говорит он, и на мгновение мы оба удивляемся очевидности этого факта.

– Знаю, – шепчу я, поглаживая костяшки его пальцев.

Говорят, один романтик сжигал евреев. Об этом до сих пор пишут книги.

Клэнси поправляет упавшую на лоб челку.

– Такой момент. Сейчас набегут папарацци.

Пусть он шутит, но я все равно тяну его за руку:

– Пойдем.

***

– Дай мне ключи, – говорю я, когда мы сворачиваем за угол и приближаемся к тупику, где он оставил мою машину.

– Ты пьян, – возражает он, снимая очки.

Но я трезв. Я никогда еще не был так трезв.

В доказательство сжимаю его в охапку и целую, прижав к стене. Мятная жвачка со вкусом прощения. Маленький шарик перекатывается на языке, оставляя прохладные колючие дорожки. Он расслабляется, не боясь потерять опору, надеясь на меня. Влажные губы почти не отвечают; лишь нерешительно тянутся к теплу, ловят мое присутствие едва весомым касанием. Отстраняюсь, чтобы взглянуть на него такого – когда он обманчиво слаб и так искренне доверчив. В темноте, при свете тусклого фонаря, его ресницы превращаются в две подрагивающие тени.

На его языке это значит «Прощен».

Может, мне стоило сделать это раньше.

Это пресловутое чувство момента.

Не знаю, о чем думаю, когда подходим к машине. Мое сознание обволакивает преждевременный предрассветный туман. Лишь с удивлением замечаю, что духота так и не спала. Пиджак защищает от солнца, но от лондонской ночи не поможет и ледяной душ.

– Хорошая машина. Мы с ней подружились, – говорит он, пока я ковыряюсь в замке.

– Можешь брать, когда хочешь.

– Я и так беру что хочу.

– Но теперь с моего разрешения, – просто отвечаю я.

Просто впустить кого-то в свою жизнь. Бог трудился шесть дней. Не стоит преувеличивать свою значимость. Усложнять то, что примитивно, и ждать, что сконструированный мир станет твоей утопией. Идеально то, что не ломается. Не ломается то, что человек счёл слишком банальным.

Перед тем как тронуться, пристально смотрю на Олли. Он пристегивается, цокает и недовольно ерзает, пытаясь устроить ноги.

Точно так же кто-то возится у меня под ребрами. Не совсем понимаю, но связь очевидна.

«Ненавижу всё это. Суету и маленьких снующих человечков. Помнишь, как в мультике. Такие пугливые. Серьезные лица. Ты должен помнить», – говорит Стейси в моей голове.

Что-то внутри меня ждет, пока он успокоится.

Маятник-Майкрофт. Тик-так.

***

Мы заходим к нему в дом и, не сговариваясь, наперегонки мчимся на кухню. Он успевает первым: включив свет, распахивает дверцу холодильника.

Вздыхает. Захлопывает. Открывает снова. Заглядываю через плечо.

– Готов проглотить слона, – говорю, рассматривая полупустые полки. Как будто от моего желания они заполнятся хоть чем-то, отдаленно напоминающим еду.

– Ничего. Нихренашеньки, – злобно озирается Олли. – Зачем мне такой здоровый холодильник?

– Ну, ты хранишь в нем газировку, – логически заключаю я. Мой взгляд буравит ровные ряды «Фанты». – Тебе нужна ммм… как её… экономка, – бурчу, доставая бутылку воды и садясь на пол.

– Домработница. Нормальные люди говорят «домработница», – ерничает Олли и усаживается рядом. Вытягивает ноги, приваливается к холодильнику и принимается мучить приоткрытую дверцу.

Открываю бутылку и протягиваю ему. Он улыбается и подставляет губы – напои меня. Я наклоняю горлышко, он ловит воду, смешно фыркает, когда она сбегает по подбородку и заливает рубашку.

– Хотел спросить, – вдруг говорит он. – Этот Фрэнсис… Ну, в общем… Что он сделал?

Задумываюсь: стоит ли отвечать?

Что он сделал? Ничего выдающегося в масштабах Вселенной. Ничего из того, что не делали бы другие.

– То есть кроме того, что изменял направо и налево. – Он осекается под моим взглядом.

– Этого мало? – я изображаю недоумение, и он неопределенно пожимает плечами.

– Просто я подумал, здесь что-то другое. Он… бросил тебя? – спрашивает Олли и сам же отвечает на свой вопрос: – Сначала я так и решил, но потом, – он смеется, – в общем, это глупое предположение.

Он ждет моего ответа.

Чувствую, как язык прирастает к небу. Я физически не могу развивать эту тему.

Я мог бы сказать: «Он посмел быть особенным».

Мог бы сказать: «Он дал множество обещаний».

Или:

Я скажу: «Он не изменял направо и налево. Он вел двойную жизнь».

И тогда Олли спросит: «Ты знал»?

Моя реплика будет простой: «Да». Это короткое слово убьет ночь. Мы выключим свет, и пол окажется залит кровью.

После он захочет выяснить подробности.

«Кого он обманывал?»

Я посмотрю на него странным взглядом – будто мне и в голову не приходило задаваться этим вопросом. Словно ответа не существует в природе.

Буду удивлен.

«Его обманули», – скажу я.

«Кто? Ты, Тони, он сам?»

«Не знаю», – вновь удивлюсь я. Рассеянно посмотрю по сторонам в поисках ответа, ожидая какой-то подсказки, кровавой надписи на стене.

«Ты должен сосредоточиться и ответить: кто-всадил-чертову-пулю?» – зачеканит Стейси в моей голове, а я даже не уверен, чье тело увижу, если обернусь. – «У тебя не было выбора», – подскажет голос.

Да.

С трудом вырываюсь из оцепенения.

– Так что у тебя поесть? – спрашиваю, неумело переводя тему.

Клэнси делает вид, что не задет таким ответом. Хороший, хороший Олли.

– Рыбные палочки и… ммм, взбитые сливки, – докладывает он, инспектируя полки.

Я в ужасе – а его, кажется, это забавляет.

– Это вкусно, – убеждает он, открывая контейнер. У меня во рту оказывается нечто, чего я предпочел бы не пробовать. Я жую, мякоть превращается в неприятную размазню. – А теперь сливки. – Он встряхивает баллон и выдавливает порцию себе на высунутый язык.

– А теперь – поцелуй, – говорит он.

Рывком тяну его на себя. Слизываю молочную пену, провожу языком по губам и углубляю поцелуй. Ко вкусу сливок прибавляется терпкая сладость его слюны. Я завелся; наши зубы сталкиваются, он пытается щекотать кончиком языка, но это бесит – я не настроен на прелюдию. Мне хочется большего, он чувствует. Не знаю, откуда взялась эта ярость – мне нужно быть грубым и получить грубость в ответ. Оттягиваю его волосы, не давая пошевелиться, и вкладываю в поцелуй все эмоции прошедшего дня. Клянусь, Олли, тебе понравится.

Он отвечает с каким-то остервенением. «Ревность», – проносится в голове, но не даю мыслям перетянуть внимание на себя. Кажется, даже рычу, когда его дыхание опаляет мочку уха. Олли смеется и кладет мою ладонь себе на ширинку. Член твердый. Его тепло чувствуется сквозь ткань. Мне хочется сжать, впиться ногтями в слабую плоть. Оставить следы на нежной кожице. От этого можно слететь с катушек. Возбуждение ударяет в голову, выталкивая прочь последнюю разумную мысль. Не даю ему увлекаться; вновь ловлю влажные скользкие губы.

Он лезет ко мне в карман, достает помятый презерватив. Отрывается от меня и зубами вскрывает упаковку.

– Еще чуть-чуть, и я сдохну, – хрипло говорю я. От этой передышки хочется скулить.

– Сначала закончи, – смеется он.

Мне остается лишь смотреть, как его рука расстегивает мою ширинку и скользит под пояс трусов, выпуская член в раскрытую молнию брюк. Он натягивает презерватив, и от неспешных прикосновений темнеет в глазах. Хочется прибить его, но еще больше хочется, чтобы он продолжал.

Олли расстегивает свои джинсы и стягивает их вместе с бельем. Смуглый член с выступающими венами и полоской смегмы под головкой стоит так, что на несколько секунд я перестаю соображать. Он поворачивается, выгибает спину, разводит ягодицы руками, подставляя покрытый редкими волосками анус.

При виде такого зрелища я не в состоянии думать о смазке.

Обнимаю его сзади и медленно вхожу, но не спешу вводить член до конца. Он стонет, насаживаясь, но я одергиваю его, понимая, что с таким усердием кончу, не успев начать. Нужно время, чтобы привыкнуть, но я, со всей своей прямотой, не выдерживаю и его. Начинаю с медленных движений, затем, усмирив возбуждение, ускоряюсь. Чтобы сохранять темп, приходится держаться за ножку стола; он ласкает себя сам и почти не подается назад, зафиксировав спину. Хриплое дыхание заводит лучше стонов. Он шепчет: «Сильнее», – и я вхожу почти до конца, продолжая короткие, но теперь уже сильные толчки, наклоняясь ниже, чтобы задевать простату. Не хватает воздуха, я шепчу что-то бессвязное, дышу, как угодившее в западню животное. «Черт! Ну же!» Я трахаю долбаного Клэнси как последний мудак, загнувший давалку в кабине сортира. Не-на-ви-жу. Не его: вбиваюсь в отголоски боли, ненавидя эту жизнь, ненавидя гребаного Фрэнсиса и то, что мы сделали. Ненавидя, что обещал, что обманул, что оставил его, ненавидя эти стоны, этот сбой в дыхании, ненавидя: они звучат не ему, не ему, не ему. Член в ловушке, я сам – в ловушке, красные следы от пальцев, полгода до, полгода после, ебаный Клэнси, его преданный взгляд – злоба в глазах; закусываю губу, толкаюсь в него; как бешеный; и он все равно станет таким же; почему не дать, что он хочет; не разорвать его; сломать душу – как он хочет? Хочет, хочет, хочет! Он все время хочет: больше, больше, глубже, сильнее! Слова, улыбки, сперму, сердце, всю хуеву жизнь, клятвы, душу на привязи, наконец! Я до смерти устал, но не тело, он не узнает; я просто делаю: что должен, что хочу, свое возбуждение я не придумал; его хриплые стоны ласкают, мои не достигают горла, ничто не достигает цели, мой член – и тот в резинке, он говорит такие слова, черт, голова звенит, в ушах шум– Он на грани, всю жизнь на грани, у меня поджались яйца – никто, и он тоже, не может терпеть так – долго – очень – долго. Стонет, и стонет, его рука замирает, я нахожу силы, вжимаюсь в спину, он кончает, он всхлипывает, кончая; толкаюсь в последний раз…–

Несколько секунд, чтобы отдышаться, и я спешу снять с себя мерзкую резинку. Олли лежит на полу, джинсы валяются в стороне; он уже отошел от оргазма и ржёт, глядя на мое кислое лицо и зажатый в руке гондон.

Недовольно хмурюсь и на негнущихся ногах плетусь в ванную. Немного подумав, он встает и идет следом.

***

Лежим в кровати. Клэнси еще не спит, но молчит, видимо, думая о чем-то своем (или о горящей заднице). Встаю покурить; нахожу сигареты и подхожу к окну.

В следующие секунды происходит что-то странное.

Одергиваю штору и вмиг возвращаю её на место.

– Мотоцикл. В гараже? – спрашиваю, на ходу натягивая брюки.

Он вскакивает в кровати.

– Что? Да… Куда ты? – орет он вслед, но я уже не слышу.