Текст книги "Беглец (СИ)"

Автор книги: e2e4

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)

– Это единственная причина, пришедшая мне в голову, – объясняю я, едва догадываясь, что делаю что-то не то, но…

– А! Спасибо, Майк. Как тактично с твоей стороны, – грубо отрезает Джим. – Всё, что я хотел услышать, изливая душу, – что я чей-то кокер-спаниель. Не пора ли тебе домой, в самом деле? Я начинаю чуть меньше ненавидеть твоего бойфренда: отвлекаясь на него, ты, по крайней мере, не кажешься таким мудаком.

– Хочешь добавить соревновательный момент и выяснить, кто из нас больший мудак, а, мальчик-куплю-себе-невесту?

– Чёрт тебя побери, если ты не прав… – помолчав, раздраженно признаёт он.

========== How Soon Is Now ==========

Итак, за вечер я: напился, протрезвел, снова напился и снова протрезвел. И может быть, напьюсь снова. Главное – не думать о том, как хреново будет с утра, – уж это я уяснил.

– О, вот дерьмо! – обхожу свой Лэнд Ровер. Толкаю капот, и сигнализация, конечно, не срабатывает. Чёртов Лестрейд! Кто зол? Я зол? Да я его разорву к хренам собачьим!

Подбираю камень побольше и швыряю в окно. Пабам! Пабам, блядь! Только покажись мне на глаза!

Грег выходит: открывает дверь и останавливается на лестнице. Пару секунд пялится на разбитое стекло, потом на меня.

– Нахера?

– Нахера же, нахера ты угнал мою тачку. Чинить будешь за свои деньги. И её, и стекло, – говорю я, протискиваясь мимо.

Он устремляется за мной.

– Ты где был?

– Не твоё дело.

– Обязательно было так нажираться? О, что, будешь от меня бегать?!

Дверь в ванную захлопывается перед его носом.

– Мне надо отлить, – говорю я. Он открывает дверь и тут же выходит.

– Козёл.

А ещё мне надо в душ. Так что я просто скидываю вещи в корзину и становлюсь под воду, пока он выплёскивает претензии за дверью. Может, выговорится, и полегчает, но я особо не вслушиваюсь. Что нового он скажет? Я должен чувствовать вину? Правда, должен?

Открывает дверь. Тянет прохладой.

– Я думал, мы поговорим! Твой идиотский душ не может подождать?

– Нет.

– Круто. – Он поджимает губы и начинает раздеваться.

– Что ты делаешь? – невзначай спрашиваю я. Может, он думает, что голым представляется более интересным собеседником. Уж не знаю.

– Если это не может подождать, будем разговаривать так. Видишь, иду тебе на уступки.

Он пихает меня в сторону и становится под струи. Такого значения для слова компромисс я не знал. Моя жизнь вообще довольно странная. Сначала чувак угоняет мою машину, потом, в качестве компромисса, мы начинаем жить вместе, потом он угоняет другую мою машину и, в виде уступки, мы вместе принимаем душ. Занятно.

– Ну и что ты хотел обсудить?

Я терпеть не могу все эти разговоры и выяснения, и по большей части стараюсь сводить их к паре фраз, на которые отвечаю «да» или «нет» («да» – сильно чаще). Грег об этом прекрасно знает, и мне интересно, уж не собрался ли он устроить мне особо изощрённую пытку.

– Дай сюда гель. Так вот, – он трясет флакон, – то, как ты вёл себя со Стейси, категорически неприемлемо. – Он так серьёзно-смешно произносит это слово, что уши навостряются сами собой, как у встрепенувшейся на голос хозяина собаки. – Она женщина.

Флакон хрюкает, выплёвывая гель ему в ладонь. Я моргаю, и с ресниц капает вода.

– Ты ставишь мне условия? – в моем представлении Грег всегда был до одури прямолинейным парнем. Я бы охарактеризовал его как поезд, идущий прямо, пока кто-нибудь не переключит стрелку. В детстве у меня такой был, а потом Шерлок его разобрал. Мне нравилось прокладывать рельсы и смотреть за этим безальтернативным движением, а он сгорал от любопытства, как же там всё устроено.

– Да.

– Ладно, что дальше?

Это нечестно! Ты же, мать твою, голый! Как я могу тебе противостоять? Я даже в слова твои вслушиваюсь с трудом!

– Дальше. Мне не следовало говорить тебе то, что я сказал. Ты меня взбесил. За это я извиняюсь.

Я молчу. Похоже, он готовился. Не так, как я, – обжимаясь с кудрявым Алексисом на залитом пивом диване, а серьёзно думал.

– Следующее. Я не угонял твою машину – я завел её от искры, потому что ты забрал ключ. Это разные вещи. Я хотел тебя позлить, за это я тоже извиняюсь. С ней всё в порядке, само собой, я верну всё, как было.

Сечёшь, Майк? Он вернёт всё, как было.

– Как ты планируешь изображать идиота и при этом учить меня жизни, я что-то не понял, дело не в грёбаной машине – дело в грёбаном тебе, Лестрейд.

– Да? Если ты собрался быть и заботливым, и пассивно-агрессивным, по крайней мере, делай это в разное время.

– Закончил?

– Почти. Ты сказал, что у тебя был случайный секс. Ты был в презервативе? – серьёзно спрашивает он.

– Чёрт, да! – возмущаюсь я. Господи, да как он умудряется загнать меня в краску?

– Уверен? Это был единственный раз?

– Да, да! Спасибо за этот допрос, – я хмурюсь, дёргая кран. Вода становится горячее. – Было невыразимо приятно испытать эту пятиминутку позора. Посмотри на мой член, по крайней мере одного преданного слушателя ты нашёл.

– У. Да он мне в рот заглядывает, – говорит Грег и придвигается ближе. Пока головка не упирается ему в пах. Дальше он опускается на колени, и я закрываю глаза рукой и смеюсь.

– Господи, кто бы знал, что ты такой грязный.

– Я – чистый, – назидательно бурчит он и заглатывает мой член двумя толчками, притягивая меня за задницу, так что я чуть не падаю от неожиданности.

– Мы собирались поговорить. Я ещё ничего не ответил, – напоминаю я, закрыв лицо ладонями, и, не удерживаясь, подглядываю. Он ловит мой взгляд, показывая, что у него занят рот. Я так и не понял, когда подписался на это бытовое насилие: он сжимает мои бедра, качая их взад-вперед, и моё участие в процессе ограничивается присутствием и тем, что я решаю держаться за стену, чтобы не рухнуть.

– Как же хорошо, что у меня есть член, иначе я тебе вообще не нужен был бы бы бы… Шшш.

Он впивается ногтями мне в задницу, и я затыкаюсь. И вот, вместе с тем, как я в прямом смысле качаюсь на волнах возбуждения, голову не покидают две мысли. Первая – которую его язык очень мешает думать: не могу отделаться от ощущения, что мной манипулируют. Вторая – обрывки которой теряются между вспышками удовольствия: было бы комплиментом сказать ему, что он хорошо сосёт? Пока желание кончить стоит на повестке дня не так остро, у меня возникает навязчивая потребность похвалить его… логично хвалить человека, когда он хорош до такой степени, что, кажется, знает мой член лучше… чем я сам… и техника лизни-сосни, конечно… ничего…, но классический «отсос по самые яйца» это стопроцентный хит, особенно подогреваемый возможностью не удержаться на ногах… чем ближе оргазм, тем навязчивее потребность поделиться своим восхищением, но, наверное, я просто хочу сказать, как сильно люблю его… в общем…

Господи, Господи, Господи, мне бы вертикальную поверхность…

Грег выпускает мой член, и я все-таки валюсь на него, потому что ноги не выдерживают такой подставы.

– Как понимаю, тебе понравилось, – говорит он, ни капли не удивляясь нашему странному положению: он на кафеле, погребённый под моим весом, и моя голова где-то у него подмышкой. – А то я начал переживать, ты что-то совсем притих.

Я поднимаю палец, хочу что-то сказать, но ничего не происходит. Рот отказывается открываться. Подозреваю, что это не совсем то же, что потерять дар речи, но из одной оперы.

– Это всегда срабатывает, если нужно тебя заткнуть. Поднимемся?

Я опять тычу пальцем куда-то, как мне кажется, вверх. Потом в нос попадает вода, и ему всё это надоедает, так что приходится встать на свои ватные ноги. Потом он заворачивает меня в полотенце, и где-то в этом месте я вспоминаю, что у меня есть гордость. «Да-да, гордость», – я так и говорю, – «просто я протрезвел, а она – нет».

***

О, я, кажется, заснул, пока он ходил за сэндвичами.

Открываю глаза, и картинка перед глазами косая: ноги приближаются в оранжевом свете спальни. Мне так хорошо, что не описать; свет, мысли, подушка… мягкие. Меня укрывают чем-то воздушным, приятным коже. Здорово.

Открываю глаза: кажется, я опять заснул и, вспомнив это, разбудил себя сам. Неприятный толчок, заведший сердце. Ничего я не пропустил: те же ноги подходят к кровати, и я переворачиваюсь, как раз когда Грег падает рядом. Между нами на воздушном одеяле – тарелка с сэндвичами. Кондиционер работает на всю катушку, и тень на стене напротив листает страницы книги, на которую я никак не найду времени.

– Думал, ты будешь спать.

– И вся еда достанется тебе? Плохо ты меня знаешь.

Какой же он красивый. Он видит мой пристальный взгляд и улыбается, смущённо. По правде говоря, мы не очень-то друг другу подходим – внешне, но по какой-то задумке мне нравится именно Грег, так что, наверное, смысл в этом есть.

– Нормально я тебя знаю.

– Да я сам себя не знаю, куда уж тебе, – говорю я, убирая перо с его волос. – Я бы рад сказать, что мне стыдно за сегодня, но это не так. Мне жаль, что ты это видел.

– Все нормально. Подумай сам, как я смогу узнать тебя, если не буду этого видеть, – вопрос резонный, но у меня есть другой: как же ты сможешь любить меня, узнав все это? – Ты меня разозлил, но не удивил. Ты не из тех, кто притворяются кем-то лучше, чем они есть. Утром завтрак в постель, днём прогулка на лодке, вечером ужин и фильм с Ричардом Гиром и всё такое. Охренеть.

– Да, поэтому с утра ты мечешься по квартире, снося все углы, днём – я блять даже не представляю, что ты делаешь днём, – а вечером мы пытаемся состыковаться, как космические модули, потому что ты летаешь в самых неожиданных местах, а я вообще ориентируюсь по солнцу.

Он заходится смехом.

– О чём-то таком я догадывался, когда в последний раз ждал тебя на Пикадилли. Думал, что раз ты всё равно опоздаешь на час, будет разумно и мне прийти на час позже. Наивно с моей стороны… В итоге всё равно прождал тебя до темноты, идиот, – тихо бормочет он.

– Что ты делал всё это время?

– Позвонил Стейси, пожаловался на жизнь. Она сказала что-то вроде: «Что ты переживаешь? Он либо придёт, либо нет».

Теперь смеюсь я.

– Не то, что ты хотел услышать.

– Да, не совсем то. – Он мрачнеет, становится серьёзным. Такая быстрая перемена. – Почему вы поругались сегодня? Я ни слова от неё не добился.

– Грег, я… – Я закусываю губу, не зная, как лучше подступиться к тому, что хочу сказать. – Помнишь, что я говорил про Стейси?

– Ещё бы ты дал мне хоть шанс забыть, каждый день жужжа на ухо держаться от неё подальше.

– Нет. Не так, не держаться подальше, а держать на расстоянии… Дослушай меня. Ты же знаешь, что иногда люди не такие, какими кажутся. Её слишком много. Если ты рядом, то попадаешь в зону её влияния, ей не интересно общаться с тобой как со знакомым, ей не нужны знакомые. Она забирается глубже. Может быть, ты не понимаешь, о чем я, но вспомни вашу первую встречу. Как быстро ты изменил своё мнение.

– Тебя тоже слишком много, и ты тоже кажешься, Майкрофт. Ты так говоришь, как будто это не ты её лучший друг, а какой-то другой гаваец, – хмурится он, уже готовый броситься на защиту.

– Знаю, как это звучит. Просто не позволяй ей влезать в наши отношения. Не хочу, чтобы она всё испортила.

– Да как она может их испортить? – Его ладонь приземляется аккурат возле тарелки, чуть не опрокинув её. – Опять ты за своё, что за чушь?

– Разве не видишь? Мы ссоримся, стоит только заговорить об этом! А теперь вспомни, что было вечером. Конечно я несу чушь, ты же так хорошо её знаешь!

– Здесь есть, что портить?

– Хватит стоять на своем, это нелепо, – шиплю я, от злости чуть не раскрошив зубы.

Он отворачивается, выпуская пар.

– Ладно. Я прекрасно вижу, что ты вообще меня не слышишь. Я не буду молоть воздух. Забудь. Больше я не скажу и слова.

– Майкрофт.

– Забудь.

– Перестань злиться.

Перестань водить меня за нос! Перестань не слушать, что я говорю! Всё, что ты знаешь о жизни, – полное дерьмо, но даже этого ты не знаешь! Зато я знаю!

Я выпутываюсь из кровати и забираю тарелку. На кухне швыряю в мойку и закуриваю. Разговаривать с людьми – всё равно что со стенами. Нервы дерьмо. Как же достало срываться, когда не хочешь, но тебя всё равно вынуждают быть таким.

Он обнимает сзади, как будто от этого мне должно полегчать. Он не должен этого делать, не должен делать вид, что мои настроения ему интересны. Точно знаю, что это не так. И я не центр Вселенной. Но мне и правда становится легче, на грудь под его руками уже не так давит груз глухой злобы. Я всегда думал, что не умею обижаться. Умею, просто делаю это иначе. Как и остальное в жизни – делаю через жопу.

Всё ещё тяжело дышу.

– Что мне сделать, чтобы ты успокоился? Я в панике, потому что не понимаю, что с тобой происходит, и не понимаю, что должен сделать я! – Он прижимается к моей спине, притираясь щекой, как ребенок. – Просто скажи, что я должен делать, я так не могу.

– Ничего не делай, – отвечаю я и понимаю, что рука с сигаретой дрожит. Тушу окурок; от алкоголя, никотина, напряжения и еще бог знает чего кружится голова. – Иди спать.

Но он не уходит.

– Иди спать, Грег.

– Тебе что-нибудь нужно?

– Нет, – выходит чересчур грубо. Когда я высвобождаюсь и открываю шкаф с алкоголем, меня почти мучает совесть, но стоит взглянуть на него, на его недоуменный взгляд, – и то, что я его обидел, становится единственным, о чём я могу думать.

Он сидит за столом, сжимая бокал, который я перед ним поставил.

Чёрт, чёрт, чёрт. Теперь паника у меня, потому что уж я точно не знаю, что делать.

– Я всего лишь хотел как лучше, – отрешённо говорит Грег.

– Извини, извини, – но он не отвечает, и я не нахожу ничего лучше, чем сесть на пол и уткнуться в его колени. Он нерешительно касается моей макушки. У меня дежавю, потому что это повторяется из раза в раз, и я не знаю, кто объяснил мне, что, чтобы доказать свою искренность, нужно смотреть снизу вверх. Нужно быть покорённым, нужно опуститься, как бы высоко ты ни стоял – только такая жертва моего самолюбия имеет реальную цену в моих же глазах. Только так, мне кажется, я могу быть прощён.

Наконец я слышу его тихий хриплый голос. Он говорит очень сбивчиво, путаясь в словах, ему трудно выражать свои мысли, по крайней мере, все сразу:

– С тобой тяжело быть. Я всё время боюсь сделать что-то не так. Боюсь, что тебя это взбесит. Когда ты уходишь в себя или раздражён, я всё время думаю, что это из-за меня, или из-за того, что я сделал. Я хочу тебе нравиться, но я не хочу, чтобы это было так, будто я пытаюсь урвать от тебя кусок. Не хочу, чтобы ты любил меня, когда я веду себя хорошо. Не хочу ждать награды.

Когда всё только начиналось, мне было страшно. Я никогда не говорил, но я чертовски боялся переступить черту. Если бы не твоя уверенность, я… Наверное, если бы это был не ты, я бы не решился. Я смотрел на тебя и думал, что не могу струхнуть. Не потому что хотел трахаться с тобой. Я хотел, чтобы ты в меня влюбился. Это был первый раз, когда мне чего-то хотелось – не просто какой-то мутной мечты, я впервые так четко понял, чего хочу. Ты казался недостижимым, но я почему-то знал, что ты достижим. Для меня. Не потому что я какой-то особенный. Я увидел это в тебе, тогда. Боже, как тупо это звучит… Ты отнёсся ко мне по-особенному, как будто я был… не знаю. Брешью. Словно ты не мог со мной бороться. Теперь я думаю, может, я переоценил себя. До тебя всё так же трудно добраться.

– Грег, – поднимаю глаза, – посмотри на меня. Ты уже до меня добрался.

Есть столько всего постыдного в том, чтобы сидеть на полу ночной кухни перед ним, сцепив пальцы у него на коленях; и мне тоже бывает страшно, может, это – один из самых пугающих поступков, что мне доводилось делать. Страх – всегда боязнь неизвестности; страх смотреть на кого-то снизу вверх заключён в том, что будет потом, в той же неизвестности. Это не вопрос доминирования или подавления, это ничье удовольствие, здесь нет ни условий, ни кодовых слов: только ты и твоя брешь, в края которой ты позволяешь заглянуть.

– Нет, неправда. Какая-то часть тебя от меня скрыта. А я хочу всё. Не знаю, чего хочу, – смотря в сторону и все так же гладя меня во волосам, он хмурится. – Может это вообще невозможно. Может, любовь обросла слухами. Одна большая блядская сплетня.

– Это то, что тебя беспокоит?

Он пожимает плечами.

– Я бы хотел чего-то более осязаемого. Прочитать все твои мысли. Знать всё, что ты чувствуешь. Не жить бок о бок сто лет, не довольствоваться простым спокойствием, не любить друг друга как это делают родственники. Я хочу любить тебя так, как ты сам себя любишь, и чтобы ты любил меня так же. Это и правда звучит так глупо?

Разве искренность может быть глупой? Не для меня. Другой вопрос, что всё, что он вывалил на меня, похоже на узел с десятью концами, словно он бросил его мне в руки с просьбой распутать.

– Я даже не знал, что ты думаешь об этом так. Нет, это не глупо. Это очень даже умно. А я эгоист, нужно было спросить у тебя, – быстро добавляю я, чувствуя себя придурком, не способным откликнуться на то, что он говорит.

– Раньше мне и в голову не приходило, что можно высказывать свои мысли вслух и кто-то их поймёт. Хотел бы и я понимать тебя лучше. Хотел бы.

Мы немного выпиваем, много говорим, он вспоминает моменты, о которых я успел забыть, он рассказывает, что делал на прошлой неделе, пока меня не было в городе – футбол, вечеринки, учёба, вечеринки. Рассказывает весёлую историю о том, как его пытался клеить незнакомый чувак, за что Тейлор плеснула в парня маргаритой, а потом отходила беднягу по спине…

– Что еще за чувак? – спрашиваю я, насторожившись, неужели Алекс и к нему катал свои яйца?

– Ревнуешь? Нуу, эмм. Скажем так: он не был тобой. Одно это для меня было дико, – выделывается он. – А еще у него были кудри, как жёлтые макаронины; это всё, о чем я мог думать, пока он пытался развести меня на перепих.

– Что, не твой типаж?

– Мой типаж – высокомерный манерный хлыщ с холёной внешностью, лощёной задницей, гигантским интеллектом, холодным сердцем, стальными яйцами, херовыми нервами, сильными руками, слабыми ногами, доброй душой и злым чувством юмора и что там ещё… Ты этот типаж имеешь в виду? Нет, не мой.

Я даже пробую представить всё, что он описал. Получаюсь, как ни странно, я.

– Ну у тебя и запросы.

– Если даже ты удивляешься, то что говорить обо мне? Представь: живешь двадцать лет и тут здрасте-приехали. Твой типаж – Майкрофт Холмс.

========== The Messenger ==========

ГРЕГ

Чёрт побери мою привычку после пьянки подскакивать ни свет ни заря. Чёрт побери грёбаное солнце. Чёрт побери грёбаный кондиционер, из-за которого так холодно, что сна не осталось ни в одном глазу. И как, чёрт возьми, я умудрился заснуть нормально, а проснуться – поперёк него? Чёрт, чёрт!.. Если начну ёрзать – он проснётся, а мне так-то не улыбается искушать судьбу прямо с утра. Шесть часов, то есть мы поспали… два часа или около того. Блеск. Кто-то целый день будет залипать на ходу. Я.

Попробую уснуть. Я… я замёрз.

– Или встань, или угомонись, – слышу его злое бурчание. Мешать ему спать – всегда плохая идея, если не подгадаешь момент. Это точно не тот момент, зато самый момент, чтобы оказаться скинутым на пол – судя по его тону. Интересно, на полу теплее? Там, по крайней мере, не дует…

– Грег. Ты меня придавил. Мне трудно дышать.

Я мог бы пошутить, что у него от меня дух захватывает… В прямом смысле. Ему эта шутка вряд ли придется по вкусу. Да что уж там, пора признать, что перерос полусредний вес, а ещё начать отгораживаться от него подушками. Иначе однажды по утру у меня вместо живого бойфренда будет мёртвый, задушенный, придавленный…

О, отлично! Вдобавок заехал ему локтем по носу. Да я герой. Фу, как грубо. Ну ладно, не герой, но необязательно поминать всех моих родственников до седьмого колена.

– Я замёрз! Потому что чтобы дотянуться до пульта, надо тебя разбудить! А ты от этого бесишься! А еще ты холодный как ёбаная Фудзияма! Я не специально! Мне холодно!

А вчера ночью было клёво! И два часа назад было клёво! А сейчас мы начинаем утро со взаимных обвинений! Ещё чуть-чуть, и я всерьез рассмотрю возможность обидеться. Могу я нахрен или нет?

Он нашаривает одеяло и натягивает мне на голову, видимо, с расчетом, что я заткнусь, или задохнусь, или всё вместе. Я его достал. Для надёжности перехватывает меня рукой, и следующий час мне предстоит изображать гусеницу в коконе. Давай, Грег, у тебя получится. Нет, не пытайся с ним разговаривать, что ты…

– Ты не мог бы залезть ко мне под одеяло? Мне неудобно. Клянусь, больше не издам ни звука.

Он обреченно стонет, и вот уже его холодные лапы у меня на спине, а в следующий момент мы целуемся. И у меня мгновенный стояк. Да я герооой. От него несет алкоголем, на вкус – тоже. Волосы колются и пахнут теплом, сигаретами и шампунем, травяным, запах резкий, как и он сам. У меня вот-вот снесёт крышу, а так как это чувство мне более чем знакомо, я научился определять близость момента икс, после которого воля отдает концы. В этом всём легко потеряться, я мог бы сделать вид, что сопротивляюсь. Нет, не мог.

Он сосет меня, а я все ещё сонный. Терять волю, оказывается, чертовски утомительно. Его рот – мировое зло, он может говорить отвратительные вещи, а в следующий миг – проделывать вот такие штуки, от которых воздух стынет на сжатых зубах. Даже жаль, что одно неотделимо от другого.

Я ничего не контролирую. Не держу его так, чтобы задавать темп, – его это бесит. Кажется, он лучше меня знает, что мне нужно, и мы оба делаем вид, что не догадываемся об этом. Он хочет, чтобы я кричал, потому что я сам этого хочу. И я кричу. Руки-ноги, кажется, мне не принадлежат. Особенно ноги, с ними вечно что-то не так. И пульса слишком много, медленного и глухого, как эхо стучащего сердца. Я чувствую свой пульс на заднице. Я плыву. Он хмурится – между бровей глубокая складка, но покрасневшие губы спокойны. Вот уже и складки нет – то, что он высматривал в моем лице, ему понравилось.

– Что такого в моем лице?

Он убирает мне чёлку с мокрого лба, у него мягкие руки, но они не всегда такие. Эти различия я замечаю, подписываю и раскладываю по алфавиту. То, что происходит сейчас, я тоже запомню, как пример того, каким разным он может быть.

Он склоняется к моему уху и шепчет: – Что-то в твоем лице, как опознавательный знак. Как сигнал, чтобы я мог узнать тебя из толпы. Как будто так было задумано. Как будто ты ещё не родился, а уже должен был мне понравиться.

– Прошлые жизни? – спрашиваю я, поглаживая его за ухом, как кота.

– Если и так, то это единственное, что я запомнил.

Я на мгновение задумываюсь, прикидывая. Да я думал об этом раньше.

– А что, если в прошлой жизни мы были вместе, и я просил найти меня в этой?

– Тогда я сказал бы, что плохо справился. Искал слишком долго. – Он замолкает так, словно мысль его увлекла, а потом морщится. – Вот чёрт… Скажи, что это выдумка.

– Я не знаю…

– Теперь весь день буду об этом думать.

Я тоже. И о том, как он переворачивает меня на живот, чтобы трахнуть лениво и не торопясь. Я знаю, что медленный секс он не любит, а ещё ему, в отличие от меня, не нужно кончить, чтобы проснуться с утра. Кофе, зубная паста – да, но не секс. И у него не бывает стояка по утрам, это немного пугает – когда человек контролирует своё тело даже во сне. Почти не сомневаюсь, что он делает это для меня. Боже мой, какой романтический жест. Я сказал это вслух? Ну хватит хохотать.

Он вдавливает меня в кровать, меняя угол, показывая, что шутку оценил. И правда, нет ничего смешного в том, что он контролирует ещё и моё тело. Если б я писал книгу о сексе – Бога ради! – то эту главу назвал бы «анальным убийством». Описал бы несколько способов умерщвления с проникновением. Первый: проткнуть надоевшего бойфренда членом (см. схему). Возможно, кто-нибудь вооружится советом и создаст прецедент, а моё имя появится в конце каждого учебника по криминалистике.

– Я думаю о криминалистике, чтобы не кончить, – в отместку заявляю я.

Так-то. Я тоже кое-что могу.

– Со спины ты похож на Робби Уильямса.

– О, вот ублюдок!

На мою попытку вывернуться, он только смеётся, и мне приходится прикусить своё бешенство вместе с подушкой. Ну нет! Чёрта с два ему удалось меня задеть…

Блять, да какого хрена!

– Я тебя ненавижу.

– Нет, ты меня любишь, – отвечает он, слезая с меня.

– Эй, что за дела? Ты же не кончил? – мой возмущённый вопль не способен передать того охреневания, что я испытываю. Обиделся? Не хочет? Разлюбил? Заболел? От последнего варианта цепенею. Что блядь случилось?!

– Кто-то стучал в дверь, – говорит он.

***

Сейчас семь утра, он, должно быть, сходит с ума. Нет, сейчас семь утра и с ума схожу я, когда смотрю в кухонное окно.

– Живо! Одевайся! – рычу, влетая в спальню, и бросаюсь к шкафу. Все вещи с полки оказываются на полу, когда я дёргаю за первую попавшуюся шмотку, которая должна оказаться штанами. Он ловит их и футболку, в глазах – немой вопрос. Еще бы, обычно я прошу его раздеться.

– Там моя мать! За дверью!

«Ради бога, быстрее», – прошу я, кое-как натянув одежду, в дверь опять стучат. Майкрофт медлит и всё же не спеша надевает вещи, оказавшиеся моей серой тренировочной формой. Она и на мне-то висит, а на нём – подавно. Он всё ещё не торопится, просто стоит столбом, и за это я готов его убить. В панике, не знаю, куда себя деть.

Слава Богу, он отмирает. Проходит мимо меня и останавливается на пороге спальни, его лицо – с таким отправляются на войну… Господи.

– Можешь не выходить из комнаты, но не вздумай лезть в окно. И собери резинки.

Я судорожно бросаюсь делать, как он сказал, – то есть уничтожать следы того, что этот дом похож на траходром. Захлопываю дверь в спальню и слышу их голоса в коридоре. Я взрослый человек, я взрослый человек. Господи! Хоть бы не прибили друг друга!

Зная характер моей матери… Блять, что она вообще здесь забыла?! Внезапно меня пронзает мысль. Не пришла же она, чтобы…

– Мило. Так вот, где пропадает мой сын, – её голос за самой дверью. Обычно, когда она разговаривает со мной так, как сейчас с Майкрофтом, я понимаю, что пора уносить ноги, – притихнув, думаю я.

Моё сердце пытается меня убить, остальные части тела пытаются собираться на учебу, и я зачем-то сую в сумку будильник и журнал. Боже, Боже…

Мои уши как два локатора, но я не слышу ответа Майкрофта. Может быть, он вообще молчит. Я сам никогда не использовал этот трюк в разговорах с матерью. Происходящее похоже на ночной кошмар, и я зажмуриваюсь.

– А вы, значит… – не дождавшись ответа, она предпринимает новую попытку.

– Майкрофт.

– Жюстин. И где же мой сын, я так надеялась застать его здесь. Мы, видишь ли, редко видимся в последнее время. – О, этот тон.

Этим тоном она говорит с безмозглыми ординаторами, когда те косячат на операциях, доводя их до слёз. Я почти готов броситься на спасение Майкрофта.

– Он спит.

– С вами.

– Очевидно со мной, раз вы здесь, мадам.

– Как раз об этом я и хотела поговорить. Я всё думаю, что же я упустила, воспитывая его…

Выпроводи её, выпроводи её, выгони!.. Господи, Майрофт, почему ты вечно такой спокойный нихрена не к месту?!..

– Ничего, мадам, вы прекрасно его воспитали.

– Да уж, кому судить, если не тебе.

Презрение, с которым она бросает эту фразу, сочится под дверь. Я сижу на кровати, сжимаю сумку и думаю о том, что, возможно, заслужил всё это. И что она всегда надеялась, что её сын вырастет кем-то другим. Не мной. Она тем временем продолжает:

– Я представляла тебя другим. Думала, ты один из его бестолковых дружков, тех, кто занимаются непонятно чем. А чем, кстати, ты занимаешься? Вижу, ты прекрасно устроен. Что ж, и то верно, в наше время главное – правильно распорядиться родительскими капиталами, – слышу её смешок, хотя не припомню, чтобы она вообще когда-нибудь смеялась.

«Непонятно чем» – про себя отвечаю я. Он бы оценил юмор. Чёрт, как она может быть такой бестактной?

Отхожу к окну, поэтому не слышу, что они говорят. Смотрю вниз, на каменную кладку. Я, конечно, не собираюсь лезть в окно, было бы слишком просто – поднять створку и продолжить притворяться. Что меня здесь не было, что ей показалось, что это всё – глупая родительская подозрительность, что она двинулась. Но Майкрофт отрезал мне этот путь. Что ж, спасибо. Это действительно бодрит.

Я был таким смелым, трахаясь с ним, что даже забыл муки совести, если они вообще были. В любом случае, их было недостаточно. Слишком мало. Я почти не думал о том, что скажет моя мать, если узнает, и особо не заботился тем, чтобы это не произошло. Не переживал, что скажут друзья, – у меня появились новые. В общем и целом, я вел себя как мудак, и результат закономерен. Сейчас она расскажет всё Майкрофту. Сейчас она всё расскажет. Сейчас она устроит скандал, а потом хлопнет дверью, проорав, что я ей не сын. И Майкрофт выпнет меня вслед за ней.

Теперь, старина Грег, ты должен страдать, как страдают все гомики от Австралии до Аляски. Или быть, наконец, мужиком, не оставляя бедного Майкрофта отдуваться за себя.

Подхватив сумку, я иду к двери и нажимаю на ручку. Мать замолкает на полуслове, ну и лицо у неё. Похоже, ей неловко, а такое нечасто увидишь. Да и я впервые собираюсь отстаивать себя.

– В чём дело? – спрашиваю я. – Что ты здесь делаешь?

Никогда не говорю с ней в таком тоне. У неё всегда было слишком много власти в нашей семье, надо мной, я всегда это понимал. Это какие-то пережитки детства, от которых я забыл избавиться.

– Пришла познакомиться с твоим… другом. Было интересно, где ты пропадаешь. У меня к нему разговор, – чтоб мне провалиться, если это не издёвка.

– Он мне не «друг», как ты выражаешься, и тебе не надо было приходить сюда. Ты сказала, что не будешь к нам лезть.

– Я имею право знать, с кем встречается мой сын.

– Узнала. Теперь уходи.

Майкрофт вскидывает бровь, видимо, наши с матерью экивоки не ускользнули от его внимания, но как могло быть иначе.

Она выглядит удивлённой и злой. Я жду что-нибудь вроде «дома поговорим» – ей бы не хотелось терять лицо при Майкрофте. Я жду, что она выложит всё как на духу. На его месте я бы чувствовал себя лишним. В голову приходит мысль попросить его оставить нас наедине или вообще сбежать. Боже, в какой я жопе.

Смотрю на него и в ужасе понимаю, что ищу помощи. Чтобы он решил всё, а я в это время буду где-нибудь подальше. В Канаде, например.

Я жалок.

– Ты опоздаешь на учебу, – напоминает Майкрофт и предлагает матери остаться на чашку кофе.

Я вылупляюсь на него, как пингвин, встретивший белого медведя.

– Нет, по-моему, ей лучше уйти, – настаиваю я, смотря на него в упор в надежде передать сигнал. Где-то пять секунд уходит на то, чтобы преодолеть барьер убедительности и заставить его сдаться.

Майкрофт снова вскидывает бровь, но ничего не говорит, только кивает моей мамочке и уходит на кухню, оставляя нас одних.