Текст книги "Беглец (СИ)"

Автор книги: e2e4

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)

Достаю бумажник.

– Спасибо, сэр, – счастливо говорит он и обращается к Стейси: – Вам повезло с молодым человеком. Вы очень красивая пара.

– Да уж, я вижу, – смеётся она, принимая букет из моих рук. – Боже, как пахнет.

– Сдачи не надо, – говорю я, сдерживая улыбку. Цветочник рассыпается в благодарностях, и мы торопимся сбежать от хлынувших лавиной комплиментов.

– Я думаю, тебе стоит попробовать. С Грегом. По правде говоря, я впервые разделяю твой выбор, – говорит она, когда мы отходим. – А что это было, кстати? Вы оба так странно отреагировали, когда я сказала, что Грег не в курсе, каким засранцем ты можешь быть.

Приходится рассказать всё, без прикрас. И про ту ночь, когда он угнал мой мерседес, и про стычку с его другом, и про то, как я разнимал их с Олли – хотя этот момент я помню плохо.

Обалдевшая от услышанного, она выдает сбивчивую тираду:

– Ух ты. Вау. Представляю, как тебе неловко. Нет, не представляю. Да он просто святой, раз не отступился после такого. Либо сумасшедший – в наше время это одно и то же. Ты думаешь, он тебя не простил? Не особо заметно. Я вижу лишь то, что он от тебя без ума. Знаешь, в отличие от нас, он кажется очень добрым, так что не пробуй ставить себя на его место. Да, определенно, он мне нравится.

– Правда? Ну, то есть я думал, вы пытаетесь поладить только ради меня.

– Шутишь? Он отличный парень. И он правда мне нравится.

– Тебе и Олли нравился.

Она молчит.

– Что? Нет? Хочешь сказать, ты три месяца носилась с ним только потому, что я попросил?

Она не отвечает.

– Оу. Ясно…

– Ты меня поражаешь, – недоумевает она. – С таким же успехом можно сказать, что мне нравился Фрэнсис.

– Боже, никогда не забуду, как вы чуть не прибили друг друга на той вечеринке в Ориентал! – восклицаю я. – Он всегда был против нашего с тобой общения.

– Да он ревновал тебя до безумия. Считал, что я ночами не сплю, раздумывая, как тебя сцапать.

– А меня бесило, что вы постоянно шептались и пытались друг друга поддеть.

– Он боялся меня, потому что знал: что я вижу его насквозь и могу рассказать тебе. А я пыталась вбить в его голову хоть толику здравого смысла. Не хотела, чтобы ты расстраивался.

Она поворачивает голову и видит мою горькую усмешку.

– Что? Ты знал?

– От начала и до конца. Я с самого первого дня понимал: все те охуительные истории, что он рассказывал, были ложью.

– Хм. Теперь ясно, почему ты боишься Грега. Он не такой лживый сукин сын. Это настораживает и притягивает одновременно.

– Боюсь. Очень боюсь. По правде говоря, я готов бежать, сверкая пятками. Меня уже не должно быть с ним.

– И всё же…

– И всё же я никуда не бегу. Как видишь. Ладно, блинчик, пойдем к машине, иначе придется отогревать тебя в микроволновке.

***

Конечно. Ну конечно. Я гребаный беглец, и всё, на что я способен – бежать со всех ног, встретив то, что не в силах понять. Это и есть моя суперспособность. Человек-молния, исчезающий и появляющийся со скоростью света.

Здесь темно. Весь мир вокруг меня – темнота, и единственный путеводитель – отнюдь не тусклый пробивающийся свет, а звук падающих на пол капель. Я пробираюсь сквозь плотную черную завесу, слушая мерные шлепки о бетон. Кап. Кап. Кап. Влага собирается на краях камней и устремляется в пустоту. Глухой звук отражается от пола и эхом резонирует от стен. Шлёп. Шлёп. Шлёп…

Некуда бежать. Чтобы бежать, я должен представлять, где выход: но это – комната или пещера или бункер мыслей, в котором я заперт. Я чувствую непонятное возбуждение. Тремор. Выброс адреналина. Моё единственное желание – ходить взад-вперед, чтобы хоть как-то успокоить сердце и нервы. Это больно. Конечно, это не боль, но это слишком неприятно, чтобы «дискомфорт» был подходящим определением.

От стены до стены: измеряю пространство шагами. Я – первый человек, способный измерить пустоту. Я – первый человек, способный измерить боль. Её сила равна скорости, с которой я бегу прочь. Её потенциал равен времени, через которое я понимаю, что всё – пора. Делать ноги. Искать свет.

Дотрагиваюсь до стены. Холодная, влажная; камни покрыты скользким – мхом или плесенью. Где я? Похоже на подводную пещеру. Неужели это дно? Нет, слишком рано. Усмехаюсь: похоже на перевалочный пункт. Главное путешествие ещё впереди. Мне интересно: если поднести руки к свету, они окажутся чистыми? Или перепачканными в крови? «Второе», – понимаю я. Ко мне возвращается обоняние. Теперь я слышу и чувствую запах. Эхо и вонь. И я – сажусь, приваливаясь к стене.

Часто бывает, что людям сложно отпустить. Мне невозможно удержаться. Жить одним моментом. Забывать и не помнить. Не проецировать ситуации. Засыпая в чьих-то объятиях, я закрываю глаза и вижу, как эти ладони ранят, смахивают слезы, раскрываются в прощальном жесте. Едва начав, готовлюсь убежать. Для меня начало – всего лишь предвестник конца. В жизни ему подчинено всё. Концу. Я не знаю, что это: трусость или любопытство – но, взяв в руки книгу, всё равно заглядываю в эпилог. Даже вечные стены высохнут и обернутся пылью. Что говорить обо мне.

Я до смерти устал.

Понимаю, что имею власть разбить эти стены, сделать их прозрачными, затопить всё водой или включить свет. Но это не то, что мне нужно. Должен быть тот, кто сделает это за меня. Должен быть…

Ответ.

Пол накреняется, и я кубарем скатываюсь вниз, находя опору в виде другой стены. Через секунду всё повторяется. Еще через секунду я снова ударяюсь о камни. Маятник. Я знаю, кто это делает. Кто умеет с ним управляться. Кто знает, как обращаться со мной.

Стоп.

Движение останавливается, и я поднимаюсь на ноги. Хлопаю в ладоши – темноту рассеивает желтый свет. По щелчку исчезают перепачканные кровью стены. Я делаю шаг, и меняется всё.

Это здесь.

Ночь. Стройплощадка. Июль. Жара. Он.

Я понимаю, что должен всё вернуть. Ещё никогда в жизни я не задумывался над тем, чтобы изменить прошлое. Я знал, что это невозможно. Но в моей голове невозможного нет.

Свет фонаря на въезде позволяет разглядеть лицо. Он сидит, прислонившись к машине, и всё в точности, как тогда. Кроме одного. Не вижу страха. Удивления. Он смотрит с вызовом. Он играет?

– Итак, – говорит он. – Что мы здесь делаем?

Оглядываюсь. Зачем?

– Зачем ты привел меня?

Закусываю губу.

– Ты знаешь. Не можешь не знать. Мне нужно, чтобы мы оба были здесь. Я хочу понять, я не успокоюсь, пока не выясню: почему всё случилось так, а не иначе.

– Это мешает любить меня? – задрав подбородок, интересуется он. Тёмные глаза следят из-под опущенных ресниц.

– Да. Знаешь, немного мешает. Дай определённость. Как всё было?

– Ты опустил пистолет.

– Почему?

– Потому что способен убить. Ты знал это, потому прекратил.

– А ты?

– Я всего лишь глупый подросток, чего ты от меня хочешь? – Он прищуривается, улыбаясь.

– Нет. Неа. Ты знал.

– Что мне пиздецки страшно. Это всё, что я знал. Ты ждешь, что я успокою твою совесть, но правда в том, что ни один из нас не предполагал, что будет дальше.

– Ты ненавидишь меня за это? – Я дотрагиваюсь до ссадины на щеке, но он не отстраняется.

– Отвечу на твой вопрос, если потом ты ответишь на мой, – говорит он и хватает за руку, заглядывая в глаза.

– Ладно.

– Нет. Не ненавижу. Может, это то, за что ты мне нравишься? За то, что опустил пистолет, зная, что можешь выстрелить?

Я прикрываю веки и выдыхаю.

– А какой твой вопрос?

– Мой? – удивляется он. – Я уже его задал. Это и был мой вопрос.

Это все – и есть мой вопрос.

– Майк, ты в порядке? Ещё немного, и уснешь за рулем. Давай остановимся, я поведу.

– Нет, всё нормально. Просто задумался, – говорю я, расправляя плечи.

– Над чем?

– Кажется, я только что избавился от прошлого.

Она прицокивает.

– Я горжусь тобой, мой мальчик. А теперь веди этот грёбаный автомобиль в пасть Вечности. Хочу посмотреть «Кори». Как думаешь, успеем к началу?

========== Another Way To Die ==========

Это ужасно. Это кошмарно. Это… мило?

Не могу поверить, что пустил кого-то в святая святых и даже поставил ещё один стол. Именно так: Грег Лестрейд был допущен в мой кабинет. Самое смешное, что он и не представляет, какой чести удостоен.

Хотя я и сам не часто поднимаюсь на второй этаж, предпочитая работать в гостиной. Наверное, эта привычка осталась от Олли. Он ненавидел оставаться один и всегда хотел внимания, поэтому гораздо проще было разбросать бумаги по журнальному столику и работать под его пустую болтовню.

Цифры на экране компьютера вводят в уныние, но всё же приятно, что страдаю не один я. Пока я проверяю документы, чтобы передать их преемнику, Грег готовится к зачету по судебной психиатрии. Не самый романтичный повод побыть вместе, но с нашим графиком выбирать не приходится. Романтика? Я романтик?.. На свой собственный манер, очевидно.

– Ты ведь не работаешь редактором? – спросил он как-то.

– Ты ведь не долбаный редактор, я понял сразу, – сказал он как-то.

– Ни в одном литературном университете, ни в одном издательстве мира не учат быть Майкрофтом Холмсом, – заметил он в разговоре со Стейси.

– Ну, это же очевидно, – сказал он однажды. – Редакторы не держат заряженных пистолетов. – В тот вечер он был пьян. Действительно пьян. Если б кто-то из нас хотел ссоры, она бы случилась.

– Мне не стоит спрашивать об этом, – кивнул он. – Это дебильное чувство: когда молчишь просто потому, что не получишь ответа. Ты знаешь это чувство? Или ты просто… всегда получаешь правду? О, я вижу, ты всегда получаешь что хочешь. Когда ты в следующий раз пропадешь на несколько дней, я буду знать: это и есть тот самый ответ, что ты замолчал.

– Я не пьян. Дело не в этом. Я пытаюсь и пытаюсь и пытаюсь заслужить твое доверие… Но как я могу? Я даже не знаю. Горячо? Холодно? Скажи хоть что-нибудь! Или не говори. Лучше не надо. Это то дебильное чувство, когда ответ тебе не понравится.

– Точно. Ты учитель, а это урок терпения. – Ухмыляясь, он заглянул в глаза. Мне стало не по себе.

– Верно. – Моё лицо осталось непроницаемым. Я прищурился и тут же вскинул брови, будто уколовшись о собственный лёд. – Есть еще один урок – молчания. Поцелуй меня, если не знаешь, чем занять рот.

Это… мило. Правда. Наблюдать за его опущенными плечами, за тем, как он, сгорбившись над учебником, делает пометки и пыхтит, когда не может разобраться. Как поднимает голову, долго смотрит, даже не подозревая, что в это время я краем глаза вижу его нерешительность. Как он снова возвращается к учебнику, пробегает глазами по непонятой строчке и всё-таки решает спросить.

Причём делает это в своей беспардонной манере.

– Чем психопаты отличаются от социопатов? Не пойму. Боже, – выдыхает он, потирая виски. – Башка взрывается. Такое чувство, что автор пишет на латыни.

– Я не верю в психиатрию. И почему ты думаешь, я знаю? – забавляюсь я.

– Ты знаешь всё. – Он замолкает. – Не заставляй умолять мне помочь. Это жалкое зрелище, – посмеивается он.

– Ну… – Выпрямляюсь на стуле и принимаюсь выстукивать по столу. – Социопаты и психопаты действительно разные понятия. Социопатия – не такое уж редкое явление. Ты удивишься, если узнаешь, как их много. – Задумываюсь. – Они вокруг нас, но ты, возможно, никогда никого из них не признаешь. Отлично маскируются, с детства научившись выдавать правильные эмоции и совершать правильные поступки – те, которых от них ждут. Проще говоря, существуют в обществе, но не ассоциируют себя с ним. Если хочешь, это такая игра длиною в жизнь. Они без проблем устанавливают отношения, более того – умеют нравиться, но что касается того, чтобы эти отношения поддерживать…

– У них нет привязанностей, верно? Если я правильно разобрался, они вообще с трудом понимают, что это такое.

– Социопаты окружают себя доверенными людьми и действительно способны изображать преданность. Думаю, это что-то вроде установки, одной из тех, что они себе дают. Им даже может казаться, что они влюблены. Если нужно, социопат сделает вид: что ему интересно, что он любит, заботится. Но… Ему будет плевать, что при этом ощущает другой человек. – Я усмехаюсь: – Не путай социопатов с мудаками, которые сознательно игнорируют чувства других. Социопаты просто не представляют, что другой человек может что-то чувствовать, потому что не знают как это, потому что сами не чувствуют. Судят по себе.

– Они вообще ничего не чувствуют? Такое возможно? – удивляется Грег.

– Не думай, что социопаты ничего не чувствуют. Они испытывают эмоции. Весьма поверхностные, впрочем. На глубокую привязанность они не способны. То же касается чувства страха и самосохранения.

– С твоих слов я понял, что они отдают себе отчет.

– Верно. В отличие от людей с другими психическими отклонениями, они прекрасно осознают, что делают. Именно поэтому их сложно заметить. Они знают, что не такие, и подстраиваются под приемлемую модель поведения. Контролируют себя, вплоть до вспышек агрессии. Никто из них не хочет быть обнаруженным.

– Интересно. А психопаты?

– Я не настолько хорошо в этом разбираюсь. По-моему, психопатия – общее понятие. Оно объединяет кучу заболеваний. По сути, назвать социопата психопатом – все равно что называть человека млекопитающим. Близко, но, согласись, немного обидно, когда тебя сравнивают с куницей, – усмехаюсь. – При некоторых расстройствах психопаты вовсе не контролируют себя. М… Слышал мнение, что социопатия – результат воспитания, а не врожденное отклонение. Честно говоря, не уверен, так это или нет. Но в любом случае: экзамен ты будешь сдавать не мне, так что лучше читай, что написано в учебнике.

– Что бы я без тебя делал, – улыбается он.

– Знал о психопатах гораздо меньше, – вкрадчиво говорю я, возвращаясь к отчету.

– Кстати, а что это за картина?

Поднимаю голову.

– Картина?.. А, это подарок Кэндис. Она художница.

– Круто. Немного мрачновато, то есть. Ты поэтому её не вешаешь?

– Нет. Стейси убьет, если увидит, что я вообще её оставил. Это она на картине.

– Оу… Ну, её можно понять. Вряд ли ей приятно смотреть на себя такую. В этом есть что-то… ненормальное.

– Да. Точно.

В следующие полчаса я безуспешно борюсь с желанием покурить и в итоге сдаюсь и иду за пепельницей. Грег отказывается, а я с удовольствием затягиваюсь, откинувшись на спинку стула. Господи, какой кайф. Из открытого окна задувает приятный свежий ветер. Вместе с дымом он рассеивает мысли.

Смотрю на Грега и удивляюсь, что до сих пор не научился его понимать. Мне кажется, что он меняет обличия с такой легкостью, с какой хамелеон приспосабливается к окружающей среде. Он то до смешного наивен, то пугающе проницателен – в этом, пожалуй, они схожи со Стейси, – и чувствует людей лучше них самих. Иногда он по-детски смущён, иногда – уверен в себе и даже настойчив. Порой он до невозможности весел, а через минуту задумчив или печален. Не представляю, о чем он думает. С другой стороны, я даже рад, что ему удается сохранять мой интерес. А ещё мне кажется, что мы непохожи настолько, насколько непохожими могут быть двое мужчин примерно одного возраста. И тем удивительнее, что он действительно понимает меня. Не знаю, как считает он, но в нём я вижу все, что мне нужно: спокойствие, честность, открытость, доброту, силу духа, уверенность, стремление к пониманию. Мне нравится его естественность, к которой не придерёшься. Меня забавляют его привычки, а его – о, чудо! – не бесят мои. Ему совершенно плевать на незакрытый тюбик пасты. Пожалуй, одно это делает его идеальным.

Всё, что бы он ни делал, кажется милым. Даже зажаренный до черной корки омлет в его исполнении кажется вполне съедобным. У меня такой никогда не выходит.

Кажется, я улыбаюсь как дурак, потому что, оторвавшись от учебника, он ухмыляется:

– Что?

– Да так, ничего… – Закусываю губу, чтобы не рассмеяться.

Он качает головой, фыркает и возвращается к учёбе.

Я, конечно, далеко не того склада характера, чтобы спрашивать себя: что он во мне нашёл? Как и любой человек, я стою много или не стою ничего – зависит от того, кто назначает цену. Но он и правда не похож на тех, с кем я встречался раньше.

Как это приключилось? Не могу понять. Хоть мы и разобрались, с чего всё началось, но то ли события развиваются слишком быстро, стирая грани, то ли я, убаюканный его присутствием, временами впадаю в спячку. А это похоже на правду: рядом с ним я забываю о многом.

Но, думаю, дело не в этом. Дело во мне. Это еще один штрих к моему собственному портрету. Дело в том, что его – этот портрет, – я никогда не видел целиком.

Бывает (или не бывает?) так, что ты не осознаёшь ничего из происходящего. Оглядываясь назад, понимаешь, что совершенно не знаком со своей жизнью. Просто существуешь, и всё течёт своим чередом, а когда кому-то приспичит узнать твою историю, ты, неожиданно для себя, выдаешь достойный экранизации список. Да, из этого всего можно соорудить сюжет. Для книги, фильма или захватывающего дух некролога. Ты рассказываешь, рассказываешь, а глаза собеседника всё округляются и округляются. Да и твои, если честно, тоже. Ты думаешь: это действительно происходило? Ты думаешь: вообще-то, это невероятно, слишком невероятно для такой заурядной личности. Твоя серая жизнь – ты ведь считаешь её такой – не могла отметиться ничем подобным. Ты думаешь: где в этот момент был я? И я что? – даже не заметил, как это происходило? Я, мать его, не заметил, что был в Тибете, получил учёную степень и изнасиловал подругу матери? Не заметил, что отсосал у Райана Гиггза? Не заметил, что забеременел и родил ребенка? С какой я планеты, чёрт возьми?

Ты думаешь: ну да, съездил в Тибет. А что такого? Ну да: трахнул мисс Левицки – так было и не очень, я бы запомнил. С кем не бывает? А потом прикидываешь, какие вероятности сошлись, чтобы это произошло, и стучишь по лбу чем-нибудь подручным. Смотря где в этот момент оказался. Если на службе Папы Римского – то библией. Если в кабине шаттла – то… чем там вообще можно стукнуть? С кем не бывает… Да мало с кем бывает, в том и дело.

Не понимаю: как можно не то что не жить моментом – как можно вообще не осознавать настоящего? Смотреть в будущее, дуреть от прошлого, мечтать о космосе – и не замечать того, что происходит сейчас? Определенно, я – человек исключительных способностей. Исключительно тупых способностей. То ли я действительно выхожу из тела, то ли имею мозг и память золотой рыбки. В магию я не верю; остается один вариант…

Мне интересно: Джеймс Бонд осознавал, что он Джеймс Бонд? А королева? Она знает о том, что она, по секрету, венценосная старушка? Осознает, что живет во дворце? Или она думает, что она Лиззи, и грустит, когда по ходу мыльной оперы любимые герои так и не женятся?

А я? На скольких языках говорю? Чем зарабатываю на жизнь? Кому дарил свое время? Господи! Вдуматься только!

И если подумать, то даже сейчас: я встречаюсь с самым добрым из всех встреченных мною людей. С человеком, с которого готов сдувать пылинки. Как и когда я умудрился? Как вообще случилось, что большую часть свободного времени он проводит здесь, со мной, в моём доме? Почему я не заметил, когда это произошло? У всего есть свои стадии. И как, черт меня бери, стадия «купи молоко» умудряется следовать сразу за стадией «знакомство»? Мне кажется, или я что-то пропустил? Если только…

– Скажи, Грег, а я тебя трахнул?

– Пф… Что?

Обожаю, когда он возмущен.

– Я тут подумал: может, я трахнул тебя и не заметил?

– Что? Да что творится в твоей башке? Нет, Майкрофт, всё не так. Похоже, ты не заметил, что не трахнул меня.

– Я не… Вот чёрт. – Провожу ладонью по лицу. – Извини.

– Да, думаю, ты и в самом деле должен извиниться. У меня для тебя новость: бойфренды нужны для того, чтобы их трахать. А у слова спать есть ещё одно значение. – Он бросает ручку и раздраженно откидывается на спинку стула.

Мне остается только хихикнуть в ладонь.

– Не злись.

Он всплескивает руками.

– Я не злюсь. – Замирает на секунду, будто внезапно осознал что-то важное, и опускает руки на стол. – Просто запиши в своё расписание.

– На вторник пойдет?

– Что ты? – недоумевает он. – Это что, ежедневник? Ах ты маленький… – Швыряет тетрадью. Промахивается.

Жалобно вытягиваю губы и произношу беззвучное:

– Мазила.

Он делает обиженное лицо, еле сдерживается, чтобы не засмеяться, и в итоге невольно улыбается.

– Знаешь что? Ты не даешь мне учиться.

– Я ничего не делаю.

– Верно, и я о том же.

– Я только подумал, что тебе не мешает поработать над точностью.

– О, иди в задницу! – Замерев в секунде от понимания, он заходится смехом.

Развожу руками.

– Знаешь что…

– Да, я всё понял. Давай просто сделаем это.

Мой недоумевающий вид говорит за меня.

– Я о работе. В смысле чем быстрее мы кончим…

Мои брови взлетают вверх.

– О, Г-господи, да чтоб мне провалиться. – Он прячет лицо в ладонях.

– Заткнись, Грег. Не говори ни слова. Просто… – отмахиваюсь, – занимайся, чем ты там занимался.

– Да… Верно, – бормочет он, утыкаясь в лекции.

Какое-то время мы увлечены каждый своим делом. За окном замечательная погода. Из-за неё и близости Грега сосредоточиться крайне трудно, и мне приходится эээ… собрать волю в кулак. Чёрт, эти бесконечные ряды цифр когда-нибудь кончатся? Пролистываю распечатки, чтобы узнать, сколько осталось. Девять долбаных листов и несколько миллионов фунтов. Пожалуй, мне действительно стоит сосредоточиться.

Воцарившуюся тишину нарушают лишь шелест страниц и шорох карандаша. Если б я мог заметить что-то, кроме скользящих по зрачкам чисел, то счел бы её уютной и даже насладился. Но, продолжая мысль Грега, всему своё время. Вот. Снова. И о чем я только думаю?

Когда я наконец нахожу закравшуюся в отчетность ошибку, раздаёся трель телефона.

– Твой долбаный мобильный надрывается минут пять.

– Я не слышал, – отвечаю, не отрываясь от бумаг.

– Но теперь-то слышишь. Возьми трубку.

–…

– Ты возьмешь трубку?

–…

– Ладно. – Грег встает и уходит в гостиную. Через минуту возвращается, зажимая мобильный плечом. Кивает в ответ голосу на другом конце. Снова уходит в гостиную. Вслушиваюсь, пытаясь разобрать слова. Отвлекает, но ничего не могу поделать.

Он снова возвращается. Делаю вид, что погружен в работу, и поднимаю голову лишь на раздавшийся над ухом голос.

– Кто звонит?

– Стейси. – Он прикрывает динамик. – Сказал, что ты работаешь, но мне кажется, она чем-то расстроена. Как думаешь, она и правда меня любит или обдолбана?

– Дай-ка. – Забираю трубку.

– Эй, где ты? Грег? – её голос звенит как колокольчик.

– Это я.

– Мааайки! Как оно?

– Что случилось? – обрываю я.

– Случилось?.. Да, случилось. Точно. Ты должен сосредоточиться и ответить… Майк, ты слышишь?

– Я блять сосредоточен. А ты? – Она умудряется злить даже по телефону.

– На пределе возможностей невероятного бесконечного, – наконец я слышу привычный низкий голос.

– Итак, что случилось?

– Если бы Джеймс Мэнсфилд признался тебе в любви, что бы ты сделал?

Выдыхаю. Динамик шипит, соглашаясь: идиотизм.

– Я бы позвонил тебе.

– А если бы гребаный Мэнсфилд предложил выйти за него?

Чёрт. Полное дерьмо.

– Я бы напился, – говорю я обреченно.

– Что я и сделала.

– Но как… Что ты вообще сказала?

– Я не помню.

– Не помнишь?

– Я думаю… Я подумала… Я сказала, что подумаю.

– Что?! Повтори ещё раз, что-то с хреновой связью. Что ты сказала? Ты сказала, что подумаешь в ответ на предложение Джима? Ты, гребаная сука, сказала, что подумаешь?!

Натыкаюсь на ошарашенный взгляд Грега. Плевать.

– Ты наорал на меня. Спасибо. Мне легче.

– Пожалуйста. Что ты пила? Джемисон?

– Ахаха. Смешно. – Я знаю, что она улыбается.

– Где ты?

– Я… Дома. В ванной. В окружении дивных розовых пузыриков. И я не одна. Со мной девочки. Вдова Клико и Селин Дион. О, а ты знал, что здесь есть зеркало? На потолке.

– Вылезай.

– Майк, скажи. Ты бы скучал по мне?

– Я бы достал тебя с того света.

– Я шучу.

– А я – нет. Вылезай из ванны, – раздраженно говорю я.

– Уже.

– Не ври. Хочу услышать, как твои босые пятки шлепают по полу.

– Окей, окей. Дай мне минуту. Здесь скоо.ай!

– Стейси!

– Я в порядке, в порядке. – Раздаются помехи, за ними – тишина, а затем я слышу, как хлопает дверь.

– Теперь доволен? – бурчит она.

– Более чем. …

– Не знаю, слышишь ты или нет, но я забираюсь под одеяло.

– Вот и славно. Спи. Поговорим завтра.

– Поцелуй Грега. – Смачный чмок – она целует трубку.

– Непременно.

Бросаю телефон и устало ерошу волосы. Грег наклоняется к столу и берёт меня за подбородок. Раздраженно вырываюсь, но, вздохнув, всё же успокаиваюсь и смотрю на него.

– Что произошло? – спрашивает он настойчиво. Что произошло. Как будто я знаю.

Или: как будто я хочу знать.

– Джим. Ты должен его помнить…

– Парень Стейси?

– Конечно нет. У неё не бывает парней.

– Догадывался о чём-то таком. И что с ним? Кроме того, что я уже видел.

– Да ничего особенного. Просто он принимает всё близко к сердцу, – говорю я, удивляясь, что голос звучит печально. В конце концов, это не мое дело.

– Насколько близко? – хмурится он.

– Скажем так: то, что было на вечеринке – всего лишь милая вспышка ревности. Он сделал ей предложение. – Смотрю с отчаянием.

– И она сказала нет. – Это не вопрос.

– Он дала надежду. Не знаю, что происходит в её тупой голове. Зато вижу, что творится с ним. Ты даже не представляешь, каких дров он может наломать.

– А… Так ты переживаешь за него? Или за то, что от него зависит? Вы ведь работаете вместе?

– Ну, – горько усмехаюсь, – а как ты думаешь, за что в действительности я переживаю?

Он отстраняется и опускает руки, тут же скрещивая их на груди.

– Хочу, чтобы ты понял одну вещь. Я тебе не враг, Майкрофт. Перестань говорить со мной так, будто я…

– Будто что? – вскидываюсь я. – Будто ты – кто?

– О, в задницу! Бесполезно. – Он разворачивается и идет к двери.

– Нет, не бесполезно. Вернись, не нужно от меня бегать.

Он оборачивается и, подумав, останавливается, сунув руки в карманы. Демонстративная поза. «Всё, что ты скажешь, мне неинтересно».

– Да брось! Серьёзно? Я не хочу ссориться из-за долбаной Стейси. Это просто смешно!

– Она твоя подруга. И дело не в ней.

– Она моя лучшая подруга. И что? Причём здесь ты и я? Дело не в ней, точно. Напомню: ты сам спросил, а потом начал обвинять…

– Я не обвинял тебя. Это простой вопрос.

– Это не простой вопрос. В любом случае это не тот вопрос, который я хочу услышать от тебя. Ну, так что? Если я такой чёрствый, почему ты всё ещё здесь?

Он трёт лицо ладонями и подходит ближе, упираясь в стол кулаками. Смотрит, хмурясь.

Откидываюсь на спинку – неосознанно защищаясь, – и развожу руками.

– Ну, так что? Да, это я. Поздравляю с озарением.

– Я ошибся? Скажи, ошибся? – выпаливает он.

– Это ты мне скажи.

Тишина абсолютна. Он вглядывается в моё лицо, как будто может разглядеть что-то, кроме холодного безразличия.

Или может?

– Ты не тот, за кого себя выдаешь, Майкрофт. – говорит он тихо. Я чувствую, как лицо обдает жаром. Эта гребаная интимность похожа на связь. Меня пробирает до мурашек, клянусь.

– А что если я не знаю, кто я? – чуть слышно.

– Я помогу, – говорит он и тянет за футболку, чтобы поцеловать.

***

Это происходит внезапно, как всегда – но теперь иначе. Мое воображение. Думал, что знаю все его трюки, но когда реальность будто раздваивается, я ощущаю, как одна её плоскость находит на другую, и в глубине зрачков вспыхивает понимание.

Это не просто образ. Это что-то больное. Это за пределами моей личной нормальности.

Стейси. Она… Зовёт.

Я не выпадаю из настоящего. Я всё ещё здесь, склоняюсь над бумагами, насколько возможно сосредоточен. Но мое сознание поделено надвое, где другую часть, ту, в которой числа не стекают мерцающим водопадом, занимает картинка. Она наполнена цветом и одновременно прозрачна. Туманна и имеет чёткие очертания. Словно отпечатавшаяся на мозге типографская краска. Будто содранная с обложки глянца плёнка наложилась на долбаный водопад. На долбаные зрачки, на листы у меня в руках.

И это Стейси. Она зовет. Она хочет, чтобы всё моё внимание наконец досталось ей. Ждёт, что я уйду в себя, что посвящу ей время от большой до минутной стрелки. Так говорит она.

Она лежит в ванной. Концы светлых волос плывут по воде темными мягкими волнами. Мягкими. Это придумала она. Только что. Она хочет, чтобы я убедился. Вплетает детали, чтобы занять меня. Нет, не она. Моё воображение, это его излюбленный трюк. Оно всегда находит новые и новые занимательные мелочи. Оно знает, как я охоч до деталей.

Вода красивого зеленого оттенка. Я не знаю названия. Воображение понимает: захочу узнать.

Смотрю на отчёт, отмечаю плюсом проверенные пункты, считаю в уме, поправляю съехавшие на переносицу очки. И одновременно слежу за происходящим в ванной. Потрясающе. Я словно смотрю на мир и в себя одновременно.

Свет бросает блики. Вода идет рябью, когда она проводит по поверхности кончиками пальцев. Блики качаются, подпрыгивая каждый раз, когда Стейси запускает волну.

Это завораживает. Понимаю, что это жутко, что пересек очередную веху безумия, но все же это завораживающе прекрасно. Я должен отдать всё внимание – но не ей, а документам. Но в то же время не хочу, чтобы она уходила. Думаю, она не исчезнет. Я буду работать и присматривать за ней. Краем глаза.

Грег спустился вниз. Похоже, с него достаточно. Я и об учебе, и о себе. Мы частенько ссоримся, правда не чаще, чем с Олли. Но тут я не злюсь – мгновенно вспыхиваю и успокаиваюсь от одного его взгляда. Мне не хочется открутить ему голову. Я делаю успехи?

Вообще-то я – само спокойствие. Когда дело не касается кого-то из…

Серьёзно? Два миллиона на озеленение? Озеленение чего? Это мать её, Шотландия, там все зелёное! Хлопаю ресницами, пытаясь сморгнуть эту строчку с отчета.

Ну конечно.

Давай, Майк. Прибавь к деньгам на исследования рака и отними от расходов на газоны. Вуаля.

Устало откидываюсь на спинку. Моё воображение в облике Стейси творит дикие вещи. Она улыбается, смеётся, задрав голову и выставляя напоказ длинную молочную шею, прикладывается к темной бутылке и выливает содержимое в воду. Посылает взгляд, не поддаться которому было бы преступлением. Я не удерживаюсь и падаю в эту иллюзию, словно никогда не знал реальности.

Здесь спокойно. Здесь – моё место.

– Есть хоть один шанс, что ты оставишь меня в покое? – спрашиваю я, присаживаясь на край ванны. Она отчего-то молчит – на неё не похоже; многозначительно улыбается, улыбается пустой ничего не подразумевающей улыбкой, Джоконда в мёртвой воде. Очертания её фигуры искажены равнодушной гладью, здесь всё словно теряет остроту и притупляет внимание. Это место, эта ванная, призвано запутать и тут же подарить освобождение – убежище, уменьшенное до размеров головы. Сладкий, приторно сладкий запах, расслабленые, глухие звуки капающей с пальцев воды и тело, которое я не хочу. Тонкие запястья, сильные ноги, красота, сокрытая тайной, тусклый жёлтый свет, так милосердно оттеняющий бледность лица.