Текст книги "Беглец (СИ)"

Автор книги: e2e4

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

– Мораль бывает в конце. – Она похлопывает меня по плечам, словно отпуская в долгий путь и улыбается. – Мораль понятие растяжимое, кому как не тебе это знать. Каждый тянет её как хочет. Я знаю одну мораль – ту, что не перечит моим желаниям.

– Я не говорил, но, пожалуй, скажу: ты пугающе глупа для такого умного человека. Подумай, Стейси, мне кажется, твоему мозгу не хватает кислорода. Если всё сводится к нашим желаниям, то к чему сводятся наши желания? Господи Боже мой, – бормочу, закатывая глаза, – день, когда ты научишься додумывать мысли до конца… никогда не наступит, – с этими словами я хлопаю дверью, обиженный снисходительностью, с которой она лишает меня единственного моего желания – права на правду. И в чём я уверен, уходя, так это в том, что единственный человек, которого стоит слушать – я сам.

Так, спускаясь с её крыльца с зажатой в зубах сигаретой, я достигаю катарсиса – в моей голове теперь и вдруг идеальный порядок. Вот что я называю эффектом Стейси – когда всё в твоей жизни происходит от противного.

========== Love Will Come Through ==========

Он всё-таки проснулся: сидит в идеально прибранной, но заметно поредевшей гостиной, поперёк кресла с книгой, кидает поверх сосредоточенный взгляд – и я вообще жалею, что пришёл, что не пришёл раньше. Чувствую себя по-скотски, незаметно оглядываясь на столик в надежде, что записка всё ещё там и он её не заметил; но её там нет. Свежий «Q» есть, а записки – нет.

– А где записка? – выпаливаю я. Чёрт, глупо.

Грег выглядывает из-за книги, подняв бровь.

– Какая записка? – изобразив недоумение, интересуется он.

– Моя записка.

– А ты оставлял? Не видел.

Мы играем в кто кого переглядит, но почти сразу становится понятным, что его взгляда мне не выдержать. Он выглядит чересчур успокоенным даже для самого себя. По пути домой я думал прийти и скрестить руки на груди, собираясь вертеть им, как мне захочется и насколько позволит его чувство вины… Но сейчас понимаю, что погорячился. Не могу.

– Так и будешь стоять? – спрашивает он негромко, потому что молчание затянулось.

– Нет. Я иду спать. – Хочется добавить что-нибудь в духе «Вымотался, трахался всю ночь», просто чтобы сбить с его лица это выражение святой покорности. Он получил тысячу подтверждений моей любви и, хотя через минуту ему понадобится тысяча первое, на самом деле ему давно всё известно, и именно поэтому он ведёт себя как библейский герой на суде Пилата. И если бы я его не знал, то решил бы, что он и правда думает манипулировать мной, пытаясь надавить на совесть, жалость и остальные занозы в моей заднице, но тут про другое. Я вспылил, а он сделал вид, что ничего не заметил, и это вроде как его вклад в наши отношения. Чувствую себя ребенком, которого щёлкнули по носу. Невыносимо. Ненавижу, когда он так делает.

И я, взвинченный, решаю, что лучше бы мне и правда уйти и не видеть его, когда он говорит. Честное слово, в этот момент я понимаю, что, может быть, всё это время не любил его, или любил не его, или любил его недостаточно сильно, а вот этот момент стал квинтэссенцией Грега Лестрейда. Стрела, что меня пронзила, загибалась на конце вопросительным знаком, он отложил книгу и сказал:

– Ты бы отказался от меня за миллион фунтов?

Я медленно оборачиваюсь с глазами-блюдцами; уверен, что, вспоминая этот миг, я всю жизнь буду мысленно поворачиваться на каблуках, чтобы увидеть, что за диковинный мальчик посмотрит на меня из его глаз, в кого это такого меня угораздило влюбиться, чего такого я оказался достоин.

Я смотрю на него, как в первый раз, и он удивительно хорошенький, такой беззащитный, я потом понимаю, что он имел в виду, говоря, что мы с ним как конструктор Лего: жизнь прекрасна и удивительна, если каждому котику положено по собачке, но не каждый котик решается это проверить и не каждой собачке нужны такие проблемы.

– Бесплатно – отказался бы. За миллион – нет.

Он все время задаёт мне загадки, и сейчас я гадаю, какого ответа он ждал. Не знаю, меня достали шарады. Я думаю, что знаю его, а потом он выкидывает что-нибудь новенькое, а мне приходится любить ещё и это. Не могу же я бросить его с его недостатками, тем более что Стейси сегодня так усердно пыталась доказать, что вся прелесть вишни в ее косточках. Я же должен любить его целиком… Или ненавидеть целиком.

Не пойму, как он реагирует на мой ответ, и добавляю, смутившись его молчанием, вдруг он не понял, что я хотел сказать:

– Я тут подумал, что люблю тебя и ненавижу тоже тебя, – по-моему, объяснение лишнее и выходит ещё хуже.

– У любви и ненависти один модуль, – говорит он, складывая руки на груди, и обращает ко мне насмешливое лицо, впрочем, тут же становясь серьёзным. – Кому, как не тебе, это знать.

Мы с ним как будто поменялись местами, как часто происходит, когда мы ссоримся, потому что в такие моменты переполняющий меня стыд – а что это именно он, я не сомневаюсь, – не дает мне разозлиться так сильно, как хочется, а меня ему жалеть не за что.

– А ты бы отказался от меня за миллион? – выпаливаю я, хотя ответ меня вообще не интересует, кроме любопытства.

– Я бы дождался, пока ты вырастешь в цене… Миллион. Как думаешь, она согласится отстать от меня за миллион?

По-моему, я сплю и вижу сон, ну это точно не может происходить в реальности. Я молчу, пока моя пьяная голова соображает, уткнувшись в кулак, ничего не соображает. Тру глаза.

– У меня нет миллиона.

– Я знаю, – веселится Грег и мрачнеет. – Хотел предложить ей деньги. Не миллион, конечно. Но не смог. Посмотрел на неё и не смог. Она сказала бы нет.

– Так она тебя любит? – удивляюсь; впрочем, ничего удивительного нет. Он как раз такой, каких и стоит любить, если даже я попался на крючок.

– Или ждет, что я вырасту в цене.

Я замечаю, что он бледнеет. Неловко, должно быть, говорить об этом со мной, поэтому я сам заполняю паузу:

– Бедная девочка…

– Почему? – подняв глаза, тихо спрашивает Грег.

– Потому что оказалась не в то время, не в том месте, не с тем человеком. И жизнь свою теперь может выбросить на помойку. Ты ей никогда не принадлежал и никогда не достанешься, даже если я уступлю тебя, как священную корову, чего я, естественно, делать не буду.

Он кривится, словно съел лимон, но не может возразить. Бедная девочка. Мне теперь даже забавно, хотя и жалко, и мучает совесть. Но одной ошибки я больше не совершу – не буду думать о других вперед себя. Я – эгоист. Это – моё.

– Я это сделаю, – бормочет он внезапно, будто не веря собственным словам. – Майкрофт, – поднимает на меня ошарашенный взгляд, – я это сделаю, понимаешь? Что ты молчишь?! Ты можешь меня отговорить?!

Он тут же отворачивает лицо, но я и правда ничего не могу поделать: мое влияние на этом закончилось, и все свои ошибки он должен совершать сам. Без моей помощи. Я понимаю, что, если влезу в его жизнь, навсегда останусь единственным виноватым. Я даю ему выбор, всегда даю ему выбор – пусть он любит меня за это. Или ненавидит. Как хочет.

Я смотрю на него, склонив голову, ничего не говоря, и, развернувшись, иду в спальню.

– Майкрофт! – вскочив на ноги, он хватает меня за плечо и тяжело дышит, – не делай этого с нами. Мы можем уехать, мы можем просто жить как жили, я больше ни о чем тебя не попрошу, никогда, пожалуйста, Майкрофт. Хочешь, я на колени встану? Чего ты хочешь? Хочешь – поженимся, клятву, что угодно…

– Не надо, Грег, – отрешённо говорю я. – Я ничего не хотел, перестань. Делай, как ты считаешь нужным, это самое важное. Хочешь все бросить – так и будет. Хочешь меня бросить – бросай. Мне всё равно… Я просто думал, что в этот раз, у нас с тобой, всё получится. А получается, что так не бывает. Поэтому делай как знаешь, я переживу, что бы ты ни надумал.

Он встряхивает меня за плечо.

– Что ты, мать твою, несёшь?! Я тебя люблю, что я могу надумать?! – но я тут же отталкиваю его, и мой палец утыкается ему в грудь, я не хочу его бить, но мне стало бы легче:

– А то, что я думал, что всё будет идеально! Что с тобой, наконец, всё будет идеально! Что я знаю тебя и ты знаешь, что я, чёрт возьми, должен тебе верить! Что я не заслуживаю такого обращения, не заслужил того, как ты со мной поступаешь, я большего достоин, понимаешь ты?! Я большего достоин!.. – кричу я, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться. – Ты всё это заварил. А я поверил. Я на тебя смотрел и думал: с ним всё будет по-другому, он понимает… От тебя всего-то и требовалось – не врать мне. Но знаешь, – говорю я уже спокойно, – это только моя проблема. Ты ничего мне не должен. Потом ты поймешь, что я всего лишь переходный момент в твоей жизни, так что не надо ничего обещать. Мы всё равно поступим как ты хочешь, безо всяких слов. Я только об одном хочу спросить: что случилось тогда, на стройке? Зачем я тебе? – спрашиваю я, закрыв глаза, и чувствую, как он, помедлив, обвивает меня руками.

– Ни за чем. Я влюбился. Я просто в тебя влюбился. Я был один, а тебе не было плевать, действительно не было. Мы все – он сглатывает, сжимая меня сильнее, – можем быть жестокими, когда никто не просит остановиться, но мы настоящие, когда никто не смотрит. Я не просил и смотрел. Всё, чего я хочу – чтобы ты любил меня, – шепчет он на ухо, – эгоистично, но правда. И я подведу тебя ещё не раз…

– И я все равно буду любить тебя. К чему эти разговоры, – сухо заключаю я, отодвигаясь, – о любви, верности и предательстве, и о том, кто чего хочет, если знаешь всё наперёд. Я тебе скажу одну вещь, понимай её как хочешь. Чтобы что-то распутать, Грег, нужно найти конец. И раз ты его нашел, выпутывайся из этого так, как считаешь нужным.

***

Был в моей жизни период, ещё до встречи с Фрэнсисом, когда я не был преисполнен надежд. Я тогда мало думал о людях. Потом хотел, чтобы Фрэнсис был Грегом, но опережал события: Фрэнсис только научил меня ценить людей вроде Грега. Ему спасибо.

И вот Грег лежит на другой стороне кровати и оказывается, что просто ценить его мало.

Мы не разговаривали последние три дня.

Понимаю, что это ненормально, когда мне хватает его присутствия рядом, и в то же время не могу раскрыть рта, чтобы произнести хоть слово. Я ревностно оберегаю его присутствие, если он в гостиной – я тоже там, если в кабинете – я иду за ним, но раскрыть рот – значит признать, что я его одобряю, а это не так.

Я совсем не одобряю Грега Лестрейда. Я не могу одобрять того, кто меня бросит. Или, как выясняется, могу?

– Почему ты меня не кинул? – это он подает голос.

Первые слова за три дня и сразу в лоб. Сглатываю. Ответ кроется в том, что оставить его одного – единственное предательство, на которое я способен, и я не сделал этого, просто потому что могу.

– Отвечу на твой вопрос, если сначала ты ответишь на мой.

Он переворачивается на бок и не сводит с меня прищуренных глаз.

– Последние дни многое изменили. Даже доказали, да уж. Раньше, когда я размышлял обо всей этой ситуации, о том, что будет, когда ты узнаешь, то за худший вариант брал тот, где ты кинешь меня. Но за что я тебя уважаю, так это за то, что тебя невозможно предсказать. За прошедшие три дня ты не проронил ни звука, когда мы обедали, когда занимались сексом, когда были с друзьями, – и доказал, что худший вариант даже неплох. Валяй, задавай свой вопрос.

– Ты бы всё мне простил?

– Нет, я бы ничего тебе не простил, – говорит он однозначно, не тратя и секунды на размышления, и спохватывается. – То есть…

– Ты говоришь правду, зачем что-то добавлять? – удивляюсь я, и он тоже удивляется.

– Значит, нет. Не всё. Моего воображения не хватает, чтобы представить всё, что ты можешь сделать.

– Ну вот, а я буду любить тебя, что бы ты ни сделал, потому что знаю, на что ты способен. Короче говоря, выходит, что я буду тебя любить, а ты меня – может быть…

– Я ухожу, Майкрофт.

– …так что с моей стороны имеет смысл дождаться, пока ты не изменишь мнение…

– Я ухожу, ты слышал?

– …но нам обоим повезло, что я такой терпеливый.

Он вскакивает с кровати и, нашарив на полу вещи, одевается так быстро, как только может. Вот оно – тот импульс, что придаёт сил нам обоим. За последние три дня от меня осталось на три третьих меньше, да и от него, наверное, тоже, так что мы оба буквально подгоняем друг друга в добрый путь. Мы же всё делаем вместе.

– Не забудь свои тетради, – добавляю я.

Он так и замирает, наполовину застегнув ширинку, и прожигает меня взглядом, а потом кидается запихивать свои бумаги в сумку.

– И Академию не бросай, – бормочу, мрачно наблюдая за тем, как он носится по спальне. – Разгружать вагоны можно и по ночам.

Он швыряет в меня золотой AmEx и делает всё с таким азартом, что даже жалко, что из зрителей я один. Знает, что меня это взбесит. Швыряю её обратно.

– Мне не нужны твои деньги, ясно?

– Мне они тоже не нужны.

– Купишь себе поебаться, – огрызается он, перекидывая через плечо ремень учебной сумки. Ну вот и всё. Он готов; стоит на месте, смотря на меня удивленно, медля всего секунду, которой хватит, чтобы вскочить и догнать его, когда он рванёт из комнаты. И только я на ногах – он уже мелькает в проеме, оглушительно трахая дверь о косяк. Дергаю ручку – держит, потом отпускает и я успеваю схватить его уже у выхода, обняв за пояс; он возится с замком, поворачивается ко мне и выставляет сжатые в кулаки руки, пытаясь отодвинуться, но впереди я, а сзади – дверь пресекаем эту попытку.

Я в самой непривычной роли из всех, что когда-либо выпадали на мои плечи – в роли просящего, но на самом деле чувствую себя куда хуже, чем если бы пришлось просить, потому что собираюсь требовать. И это так странно – требовать чего-то от взрослого дееспособного человека, которому по какой-то причине захотелось показать характер: другой хотел бы, чтобы я подыграл, но он делает это совершенно искренне, и меня мучает совесть. То, что я сейчас предприму, ему очень не понравится.

Я должен его удержать.

========== Ruined In A Day ==========

ГРЕГ

Майкрофт нависает надо мной, как какой-то комический персонаж с подрисованной маркером ухмылкой. Вжав голову в плечи, тяжело дышу, встречая его холодный взгляд. Надеюсь, по моим глазам понятно, что он собирается сделать глупость.

– Отпусти. Меня. Сейчас же! Майкрофт, твою мать, дай мне уйти, – рычу я, не особо надеясь вырваться из его лап, теряя терпение, и заранее выбиваюсь из сил, ещё до того как по-настоящему начну с ним спорить. – Майкрофт!

Он ничего не говорит, только сверлит злым взглядом сверху вниз, и я отклоняюсь до тех пор, пока не чувствую, что сломаю позвоночник. От молчания бросает в пот. Передо мной незнакомец с бесцветным лицом и тяжелым взглядом, жестокий, безжалостный, властный, доводящий до дрожи одним видом. Хотел бы я соврать, что это не мой Майкрофт. Но это он.

Мы смотрим друг на друга, он дёргает меня за бедра, стискивает их пальцами и отпускает, и, когда я сам готов прижаться к нему, снова привлекает к себе и сильно целует одними губами; и уже я проталкиваю язык ему в глотку, позволяя сжимать мою задницу до синяков.

– Дай мне уйти, – прошу я слабо, уткнувшись ему в плечо. – Я нашел выход. Нужно исправить всё, что я сделал.

– Расплатиться за то, что ты сделал – ты это имеешь в виду? – сухо спрашивает он – даже не зло, а совершенно равнодушно. Хотя было три дня, чтобы понять, что он меня возненавидел, по-настоящему до меня доходит только сейчас. И он не ждёт ответа. – Ты ничего не исправишь, только наделаешь новых глупостей вдобавок ко старым. Что бы ты ни сделал. Я предлагаю оставить хотя бы то, что есть.

– Вот это? – спрашиваю, обводя взглядом воображаемую ситуацию. – Вот это? Ты всегда давал понять, что я свободен уйти, когда захочу – так держи свое слово.

– Один раз.

– Что?

– Ты можешь уйти только один раз. Уйдёшь сейчас, – его ожесточённое лицо служит лучшим подтверждением словам, – и уже не сможешь вернуться.

Сказав это, Майкрофт отодвигается от меня, оставляя между нами холодный воздух и снова став тем чужаком, каким был в последние дни. Его взгляд придает решимости и в то же время не даёт сдвинуться с места. Почему, когда ответ так нужен, он не приходит? Почему я не знаю, что делать, я же, чёрт возьми, знаю!

Майкрофт действительно может быть очень жестоким, и жестокость эта проявляется в том, что он никогда не меняет своих решений. Ты можешь сколько угодно скакать перед ним на задних лапах, но ничего не случится, только если он сам этого не захочет. Он не знает морали, не поступает согласно навязанным убеждениям, а только следует своим. А своих убеждений у него никогда не было. Куда подует ветер – туда потечет вода, а ветры на этом острове дуют куда им вздумается. В Шотландии и в Северном море есть такие места, пустынные пространства, где время и ветер разрушают камни, не давая им и вовсе подобраться основанием. Там ты не укроешься от воздуха и воды, куда бы ни пошел – всюду достанут обломки острых волн, да жгучие цепкие брызги. Там всё равно, кто ты – моряк, король, святой – ветер всех пригибает к земле. Мое время с Майкрофтом было ссылкой на эти земли. Я думал, что мой дом – здесь, но я ошибался.

Наверное, эта борьба отражается у меня на лице, и потому он добавляет, буквально выворачивая меня с корнем:

– Так не бывает. Сюда никто не возвращается. И ты не вернешься.

– И я не вернусь, – повторяю я на автомате, нашарив дверную ручку за спиной.

Толкая дверь, я вижу проблеск Майкрофта, которого люблю, как говорит Стейси – проблеск надежды, когда уже поздно. Он прижимает к губам сжатые пальцы – проблеск надежды, что я остановлюсь на пороге. Проблеск надежды, что всё, что случилось, мне показалось, что время отмотало назад и я ухожу из этого дома, отчаянный своим идиотским признанием и его отказом. Тогда я не знал, что будет ещё возможность и что в конце концов я сам всё испорчу. Сейчас и этого нет.

За спиной щёлкает замок.

========== Suicide Blond ==========

Когда я был моложе, то думал, что жизнь однажды повернулась ко мне задницей, но это не так. Всё не так. Тут в другом вопрос: дело в жизни, или во мне и что вероятнее? Я совершенно такой же, как все, не лучше и не хуже. И вот ответ на вопрос: жизнь – задница.

Боже мой, даже я не могу быть таким пьяным. Лучше бы я просто уснул. Никогда не думал, что попаду в анекдот, сидя один за длинной барной стойкой, где даже бармен не хочет меня слушать. Впрочем, я ничего ему не говорю – несу пьяную чушь сам себе. Не о чем. Я почему-то испытываю мучительную тоску по Стейси, она могла бы разбавить собой что угодно – от алкоголя до слезливых откровений, она может и выслушать, и подбить на улыбку и кивать в ответ на твои излияния и выбесить до белых чертей. Не в первый раз я задумываюсь о том, что она хороший друг, отличный друг в отличие от меня. Но с моей стороны эг…оистично и подло звонить ей, срывать её с места. О, нет! Я плохой друг.

– Джин, водку, мартини… Всё смешать… Ты понял, должен получиться коктейль, – говорю я бармену.

Он и правда мешает коктейль, но какой-то другой.

– Белый русский? Да лааадно, это девчачье пойло!

Бармен отпускает мне насмешливый взгляд, продолжая протирать стаканы. Ах, что за ублюдок. Я не настолько пьян. Но от коктейля не отказываюсь, разделываясь в два глотка.

– Вкусно. Пытаешься со мной флиртовать? – заплетающимся языком интересуюсь я, хотя на самом деле сам пытаюсь с ним флиртовать. Надеюсь, пьяный я хоть чуть-чуть обворожителен, хотя не настолько как трезвым, но всё же не похож на свинью.

– Вы пьете слишком много… И слишком быстро, – отвечает он с лукавой улыбкой. – И, похоже, не первый день.

Люблю блондинов. Я всегда любил блондинов.

Понимаю, что не могу вспомнить номер Стейси. Надо выпить ещё.

– Двойной, чистый, и без шуток, предупреждаю.

Обиделся. Не люблю я блондинов. Я вообще никого не люблю.

Господи, ну почему я поступил с Грегом так по-идиотски? Зачем было слушать его, давать ему выбор, зачем? Что, если ему не это было нужно? Что, если теперь он и правда забудет меня в череде бывших, просто забудет, я же не знаю, что там у людей. Может, забывать друг друга нормально и только для меня моя жизнь – молекулы, которых не выбросить из головы. Хотя нет, удобно думать, что я всё сделал правильно. Я же его знаю, по-настоящему знаю. Черт возьми, пусть только меня любит. Мне больше ничего не надо в этом дерьме.

– Я люблю парня, – звучит как-то странно; ощупываю голову на предмет задурения, но нахожу только трёхдневную щетину.

– О, – замечает бармен, – так вот что за повод? Ты любишь парня, он тебя не любит, ты гей, а он нет – конец света, – заунывно бормочет он, наверное, сокрушаясь, что пьяные сопли, которые клиенты размазывают по стойке, до смешного похожи по цвету.

– Да нет же, – нетерпеливо объясняю я, – я люблю парня – в этом весь весь повод. И он меня любит. Я гей – и он гей. Но всё сложно, – развожу руками.

– О, – выдает блондинчик, даже перестав тереть бокал, – понимаю.

Я поднимаю вверх палец – вот именно, ну наконец до него дошло, что это не какие-то проблемы двух малолеток.

– Но если вы друг друга любите… что сложного? – вернувшись к бокалам, спрашивает он. – По-моему, всё проще некуда. Эй-эй-эй! Помедленней, до закрытия ещё три часа.

– Я не хочу, чтобы это кончилось через неделю.

Но он меня не понимает. Вон корчит брови, сейчас сломает свою маленькую головку, и кто тогда мне нальёт?

– Так, всё, заканчиваем вечеринку, – слышу я зычный голос, и бармен закинув полотенце на плечо встает в струну. Господиии, Тейлор, я ж тебе звонил, его-то ты нафига притащила? – Сколько с него?

Белобрысый придвигает счёт. А я еще хотел флиртовать с этим птредателем.

– Джииим, – оборачиваюсь я, но он не смотрит, расплачиваясь. Волосы у него совсем белёсые, никогда не любил блондинов. Альбинос он или что.

– Альбинос, – подстверждает он. – А ты сейчас поедешь со мной.

И с ним Тейлор и эта женщина, его секретарша, как ее там, Аа… Андреа что ли. Женщина то есть громко сказано, девочка. Такая смазливая, что при взгляде на приторное личико слипаются веки. Меня ведет в сторону, и Тейлор спешит подхватить под локоть, пока я не рухнул со стула. «Что? Не смотри так, он меня пытал», – шепчет она в ухо.

– Ты Андреа? – спрашиваю я, отодвигая Джима, чтобы не загораживал смотровую площадку. Он оборачивается и перехватывает мою руку. Хоть и хмурится, вполне в добром расположении духа, даа, это я так на него влияю. Я знаю. Я милашка.

– Сэр? – отвечает это кудрявое существо блядушного пола, приосанившись по-шотландски гордо. И больше ни слова, кроме вот этой вот ухмылочки, положенной мне как душевнобольному или пьянице.

Я прыскаю и интересуюсь:

– Он тебя трахает? – потому что я совсем не в гордом расположении духа при виде Джима.

– Майк, – предостерегает Тейлор. – Не начинай.

– Майк, чёрт возьми! – рычит Джим, а девочка улыбается.

– Она что у тебя, с дефектом? – спрашиваю я, смахивая его руки. – Да знаю, знаю я. Кайл, – обращаюсь к бармену, – не слушай Девоншира, налей мне виски. И себе налей, чёт ты кислый.

Тейлор выглядит незаинтересованной, ей явно пофиг, что я тут упиваюсь вусмерть. Она бы точно не стала ломать мне кайф.

Бармен перестает улыбаться, молча наполняя рокс. Джим хмурится, похоже я здорово его позлил:

– Майк, ты пьян. Дай увести себя по-хорошему.

– Очевидно недостаточно, раз я всё ещё здесь, – продекламировав эту очевидность, переключаю внимание на Андрею, – её ты зачем притащил? Вообще уходи, пока я не позвонил Стейси. Она спалит эту дыру дотла, и тебя вместе с ней.

Девочка улыбается, доводя меня до белого каления.

– Так, всё, пошли, – не выдерживает Джим, и они вдвоём берут меня под руки. – Так и знал, что понадобится помощь, раз от Тейлор никакого толка.

– От неё помощь? По-моему, единственный человек, которому может помочь эта куколка – ты. Она что, медиум?

– Зачем тебе медиум?

– Воскресить увядшую любовь, дубина. Андреа, зачем этот святой человек тебя притащил? Иди домой, включи кино с Хью Грантом, подрочи, в конце концов…

Проигнорировав пассаж, меня стаскивают со стула, чтобы, не дав насладиться вечерней прохладой, упаковать в Бентли и куда-то везти.

– Куда… Эк… я туда не сяду! Тейлор, будь добра, скажи, куда этот скотландец меня везёт?

– Благодаря мне – только домой. Пришлось повоевать за тебя, ковбой, а то наш Джим задумал показать тебя твоему отцу прям так.

Я останавливаюсь уже одной ногой в машине, мгновенно трезвею и распахиваю глаза.

– Вот, а я о чём! – всплеснув руками возмущается она.

– Тейлор, хватит того, что ты увязалась отстаивать его интересы! – раздражается Джим.

– Да тебя сюда ваще не звали! – бесится Тейлор.

– К какому ещё нахрен отцу? – ору я.

– К твоему, идиот! Ты хоть помнишь, какой сегодня день недели? – наезжает Джим.

– К какому еще нахрен отцу!!! – истерю я.

– Сэр, мы куда-нибудь едем? – улыбаясь, интересуется девочка.

Не выдержав этого гама, я сокрушаюсь и уже сам запихиваю себя в машину, лишь бы они заткнулись и увезли меня хоть куда-нибудь. Любой на моем месте уже давно бы спился с такими придурками в друзьях; не знаю, как я ещё держался.

***

– Всё, приехали, дальше я сама! – горланит Тейлор и оглушительно хлопает дверью. До этого они битых полчаса гавкались на предмет того, можно ли взрослому дееспособному мне жить на своё усмотрение.

– Ты обещала присматривать за ним, – опустив водительское стекло, напоминает Джеймс.

В зеркале заднего вида всю дорогу отражалась улыбка девочки. «Блаженная» – догадался я и, кажется, даже привык.

– Да, обещала! – гаркает Тейлор, открывая багажник. – Полицай херов!

На асфальт с грохотом приземляется чемодан и я, выбравшись из машины, подгребаю на нетвердых ногах, чтобы помочь.

– Эй, меня что, оккупировали? Я вам что, Польша? – Только сейчас понял, что щетина чешется ну просто жутко. Взгляд скользит с чемодана на Тейлор, пока я пытаюсь проделать дыру в щеке. – Ты решила переехать ко мне?

– А ты против? – втянув подбородок в шею, удивляется она.

– Очаровательно. Конечно нет.

– Так что, Тейлор, – оборачивается Джеймс, – на тебя можно положиться? – и уезжает только после нашего «Вали уже!», произнесённого в один голос.

– Вот оболтус, – комментирует Тейлор, пока мы тащимся к дому. Чемодан у неё тяжеленный. Мне срочно надо побриться. – Поверил.

Она улыбается и вертит скрещенными пальцами, когда я приглашающим жестом распахиваю дверь.

Затащить её вещи по лестнице в спальню на втором этаже оказалось не такой простой задачей, и где-то посередине я свалился носом в ступени и только чудом удержал чемодан.

Когда я наконец избавляюсь от этих жутких зарослей на лице и с сожалением смотрю на испорченный станок, Тейлор зовет сверху.

– Я нашла коробку презервативов, – демонстрируя находку, восклицает она сквозь смех и шарит внутри. – Майк! Здесь прилично не хватает!

Я развожу руками, пока, неожиданно для себя, не оказываюсь под дождем из резинок. Ну что за ребенок.

– Я, – бестолково тычу пальцем и захлопываю рот. – Тейлор, я не буду ползать по полу, собирая гондоны. Просто, – изображаю, как придушу её, а щеки болят от улыбки, – просто собери их… сейчас же.

– Хочешь, чтобы я спустилась вниз и осыпала тебя снова, о, король безопасного траха? – ржёт она, взмахивая руками. – Преклоняю колени, ваше величество экстра лардж!

– Слушай, я тут подумал. Закатим вечеринку? На двоих. А ты за мной присмотришь?

– Вечеринку? Где? Только обещай, что мы не будем страдать по неразделенной любви.

– Вечеринку. Здесь. Обещаю.

– А что, – приценившись рукой, прикидывает она. – Супер! Что мне надеть? Розовое? Нет, белое. Черное? Идея! – она хлопает в ладоши, – У тебя есть смокинг?

***

– Помоги застегнуть, – выбежав на лестницу, просит она и осекается. – Ваау! Почему я раньше не видела тебя в смокинге, потрясно, М-Ма-айк!

– Придержал впечатление до этого вечера, – отшучиваюсь я.

На ней иссиня-чёрное платье в обтяжку, шелковая ткань сидит на Тейлор, как вторая кожа, демонстрируя острые соски, словно росчерк карандаша, обведший её тело аккуратным контуром.

– Нравится? Марк сшил для меня, – хвастается она.

– Очень красиво. Он всегда любил женщин, но никогда не хотел с ними спать. Я этого не понимал, но, глядя на тебя, могу поверить.

– Красивый комплимент. Спасибо, что разрешил пожить у тебя. У меня временные проблемы с арендой, точнее домовладелице, видишь ли, не нравится мой образ жизни. Я типа бужу это каргу по ночам. Не думай, что я об этом забуду, а если и так, ты должен прийти и напомнить мне.

– Знаешь, Майк, я всегда считала тебя заносчивой задницей, – без умолку болтает она, пока я расправляюсь с молнией. – Высокомерным, из тех типов, кто привет-пока и никого ни во что не ставят. Ты-то для меня всегда был приятелем Стейси, даже не другом, а вроде декорации. Кто ж знал, что люди – всегда только люди, а не фигурки в настольной пьесе. Это потом я врубилась, что и сама кажусь такой.

– Что я скажу тебе на это, дорогая… Тут проходит грань между высокомерием и низкой самооценкой… непонятого человека. «Кто я – гусеница или предвестник бабочки?» Вот что не дает нам покоя. Мы приходим сюда одни, в этом все дело. Так что носи свои красивые платья и перестань думать о чём-то, кроме точки в конце подиума. Не забивай голову. Ты неглупая, и красивая, но без баланса всё летит к чертям, равновесие – вот что должно тебя волновать. Как только начнешь склоняться к чему-то одному, похеришь и то, и другое.

– А ты к чему склоняешься?

– Я – другое дело. Я человек простых удовольствий, и знаю, как их получить. Не умён и не бог весть как красив, но смышлён и по-своему привлекателен. И не могу похвастаться твоими амбициями.

– О, как ты скромен, – оборачиваясь, хихикает она. – Сдаётся мне, ты водишь меня за нос. – Её пальцы смахивают пылинки с лацканов моего пиджака. – Амбиции, Майк, приходят, когда не остается ничего другого. У тебя было крутое детство, счастливая юность, правда?

– Вполне.

– Потому ты и не заглядываешь за горизонты. Ладно, ковбой, мы обещали, что не будем грузить друг друга, – подвернув края пиджака, улыбается она.

– Ты очень красивая.

– Да, а ты – пьяный.

Мы врубаем стерео и танцуем, пока не отваливаются ноги. На часах пять утра, а Тейлор нашла очередной музыкальный привет из прошлого («Talking Heads, Майки, отпад! Надо заслушать!»), и мы так и выписываем круги ностальгия-алкоголь-ностальгия-туалет-алкоголь и пояс моего смокинга висит на люстре, раскачиваясь в такт долбящей музыке.

– Бамбэй Сэпфаяяяя… – завывает она.

– О, Боже, нет!

– Это белый танец, давай же, Майки, потанцуй с дамой!

Мы танцуем, то есть топчемся на месте, то есть виснем друг на друге, пьяные в щепки, но в ней ещё находятся силы кружиться. В детстве, объясняет она, она обожала кружиться, пока не валилась с ног. Даже удивительно, что ей так и не удалось взлететь. Она такая худая, что лопатки под моими пальцами похожи на крылья.