Текст книги "Беглец (СИ)"

Автор книги: e2e4

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 37 страниц)

– Я думал, очевидно, что люди боятся потерять тех, кого любят. Все, кроме тебя, конечно. – Он загибает страницу и, закрыв, бросает книгу на столик.

– С чего вдруг? Ты же не думаешь, что я могу уйти?

– Ты ужасающе постоянен во вкусах, но не терпишь зависимостей. Не знаю, что и думать. Не уверен, что не уйдешь, и не уверен в обратном.

– Ты был прав, – подумав, отвечаю я.

– В чем?

– Ты дурак, – смеюсь я.

Он фыркает и расплывается в улыбке. Это. Ещё одна причина быть без ума от Грега Лестрейда. Он понимает, что я имею в виду.

– Это самое нелепое признание в чувствах. Я тоже хорош, истеричка, – усмехается он. – Мы ненормальные. Ты понимаешь, насколько это ненормально?

– В жизни не знал, что значит быть нормальным, – сквозь смех говорю я.

– Нормальные люди не радуются, когда их называют дураками…

– Я бы не полюбил кого-то нормального…

Он застывает. Снаружи грохочет гром; в комнате идет дождь; внутри меня – интершум, взамен тишины. Он говорит:

– Это труднее, чем я думал. – И выглядит виноватым.

– Тогда не отвечай. Мне не нужен ответ. <…> И как ты только умудрился?

На моё шутливое возмущение он отвечает без раздумий.

– Влюбить тебя в себя? Использовал своё обаяние. Остальное ты сделал сам.

Его наглая улыбка лучше любого признания. Лучше болеутоляющего, лучше парацетамола. Даже лучше зонта: дождь перестает накрапывать на простынь и затянутые одеялом колени. И, может, он – громоотвод: всё напряжение, раздражение ушли, позволив расслабить плечи.

Я не боюсь его потерять; только надеюсь, что смелость мне не понадобится.

***

Постоянно ловлю себя на том, что тайком наблюдаю за Грегом. Бросаю все эти мимолетные взгляды. Я блядь совсем спятил думать фразами из женских романов? Похоже на то. Все эти взгляды – не то чтобы я и секунды не мог прожить, не видя его лица, но мысли нуждаются в подпитке; эта тайна – он, – задает всё новые и новые вопросы. Я смотрю на него и думаю: Боже, неужели кто-то может быть таким добрым? Как, как это вообще сочетается с… я не знаю… щетиной, кожаной курткой, запахом сигарет? Как можно вырасти там, где он вырос, в тех условиях, и сохранить такой оптимизм, такую душевную прямоту? Он невероятно нагл в своей доброте. Мне нравится; кажется, я нашел ответ на один из многих вопросов.

С нами в школе учился один парень. Добрый настолько, что сложно описать. В то время как мы росли сорняками в теплице – разумеется, мы крепли и крепли, – он рос скромным цветком в самом углу. Весь свет, вся влага доставались нам, а он, в тени наших размашистых листьев, оставался тонким стебельком с ярким бутоном на конце.

Никто не унижал его, не издевался над ним, не пытался выжить: мы просто… росли так, как велела природа. Он был добрым – это так врезалось в память. Но, несмотря на непохожесть, он не был изгоем, его любили. Думаю, мы все любили его в меру, что значит, что мы оказывали ему то расположение, которое подростки называют дружбой. Стейси была самым большим сорняком, она плелась по балкам теплицы, как лиана, и одна из её сторон всегда была согрета солнцем. Однажды, когда мы сидели на заднем ряду, делая вид, что слушаем урок, она долго разглядывала этого парня. Я тоже зацепился взглядом. Она сказала, что, даже улыбаясь, он выглядит несчастным. И тогда, с её подачи, я задумался.

Он был добр, он любил всех – действительно любил, – но не все могли это принять. Он улыбался, помогал, не скупился на теплые слова, но в какие-то моменты они не находили отклика, как будто это было чем-то странным, противоестественным. Он не подавал вида, но каждый такой момент непонимания отламывал кусок от края проделанной бреши. После такого начинаешь спрашивать: зачем всё? Мне кажется, от такого если не черствеют, то становятся замкнутыми, запираются в себе. И Стейси заметила эту отчужденность. Она сказала: «Разве не отвратительно? И это сделали мы».

Он был добр, но в отличие от нас был абсолютно открыт и беззащитен. И кому, кому нужна такая доброта? Он не мог просить, не мог сказать: мне тоже нужен солнечный свет. Вспоминая его, я почти его ненавижу. Не себя, не нас – его. Почему он не мог быть наглым, почему не мог настоять? Не знаю, что с ним стало и где он сейчас. Наверное, он все ещё добр и ещё более несчастен, с этим своим нимбом над головой. Скорее всего, так и есть.

Но Грег. Вот что мне так нравится, что восхищает: он бесподобно нагл, в той же степени, насколько добр. Он не спрашивает, нужно ли это, он делает что делает, гнет свою линию. Он говорит: «Мне плевать, что вы думаете», – и никому, даже мне, не приходит в голову, что можно не ответить взаимностью или не понять. Ты думаешь: «О, Боже, сделай так снова». Ты не решаешь, принимать его или нет, ты смотришь с открытым ртом и ждёшь, когда он решит отдать. И Стейси, и я – сорняки, мы пробили тепличную пленку, но даже это не дало нам преимущества. Стейси, эта гребаная зазнайка, действительно выделяет его как равного.

Я просто. Я смотрю и вижу, что он, с этой своей добротой и наглостью, абсолютно защищен. Нет никакой бреши, и он в отличие от меня цел, а не поделён на фрагменты. Если и была хоть одна возможность не захотеть этого человека, я упустил её вместе с тем как появился на свет. Нет, на самом деле я понимаю, что у меня не было ни единого шанса. Я просто влетел в него и, потеряв равновесие, упал. Снова эти дешевые фразы. К его ногам, конечно, куда ж ещё.

Я заканчиваю предаваться раздумьям, когда раздается звонок в дверь. Хмурюсь, смотря на Грега.

– Ты вызвал врача?

Он выглядит удивленным и мотает головой, вставая, чтобы открыть дверь.

– Наверное, Стейс.

– Странно, что ты не узнал ее по характерному нажиму на звонок или еще какой-нибудь ерунде, – походя бросает он.

«Она никогда не повторяется», – думаю я, потому что ответа он уже не услышит. Прислушиваюсь к возне к коридоре. Только что хлопнула дверь.

– Майки! – Стейси влетает в комнату и плюхается на кровать, загребая руками одеяло и мои ноги. – Ну и погода! Я бежала от машины, только посмотри на это…

– Ты вся промокла. Давай сюда, простынешь.

Она ныряет под одеяло и вздрагивает, отогреваясь. А потом конфискует одну подушку, устраиваясь удобней.

– Ай! Убери свои ледышки, – смеюсь я. – Какого черта ты вылезла из дома в такой ливень?

– Ты не поверишь, ты просто не поверишь! – говорит она возбужденно.

Грег возвращается с полотенцем.

– О, спасибо. – Она принимается вытирать волосы и вдруг останавливается. – Стоп. Уже два часа. Почему ты в кровати? Черт, только не говори, что я помешала! – Озирается на Грега.

Он фыркает, опускаясь на постель.

– Мы не трахались, если ты об этом…

Но она перебивает:

– Вообще-то я предположила минет, потому что, – принюхивается, – не чувствую характерных флюидов…

Грег веселится, а я закатываю глаза.

– Кое-кто заболел, – объясняет он.

– Кое-кто что? – Она бросается щупать мой лоб. – Боже. Бо-оже. Нет-нет-нет. Ты же знаешь, тебе нельзя болеть! – Делает круглые глаза, изображая испуг, и прикрывает рот ладонью.

Смотрю исподлобья с иронией, положенной обреченному вроде меня.

– Сам знаю, но, очевидно, всё именно так.

– Что такое? – явно в замешательстве, спрашивает Грег.

Ну что за идиотка. Закусываю щеку, чтобы не рассмеяться.

– Что такое?! Что такое… – стонет подруга. – Я скажу, что такое: всыпь в него пачку ибупрофена и бегиии!

Я не выдерживаю и прыскаю вместе с ней. Грег выглядит раздраженным.

– Окей, окей. – Она успокаивается и садится в кровати. – Рассказать ему?.. Только не пугайся – хах, знаю, после такого это сложно… – у него бывают глюки. Когда он болеет. От температуры. Ну, то есть это случается редко, потому что он почти не болеет…

– Галлюцинации? Ты шутишь? – неверяще спрашивает он.

– Стейси, прекрати пугать. Со мной всё нормально, мне уже лучше.

Она прерывает жестом.

– Ты всегда так говоришь. – И поворачивается к Грегу. – Ты вызвал врача?

– Если бы! – вскидывается он. – Он мне запретил. – Глюки? Серьёзно? И ты молчал?

– Это было всего пару раз. И мы не будем никого вызывать, – отрезаю я. – Мне лучше, температура спала. Стейси.

Она смотрит скептически и всё-таки проверяет, снова дотрагиваясь до моего лба.

– Мы сбили жар парацетамолом, – говорит Грег.

– Сколько времени прошло?

– Три? – Он смотрит на меня. Киваю. – Три часа, да.

Она качает головой.

– Ладно, надеюсь, всё не так печально.

В следующие пять минут, пока она проводит инструктаж по фармацевтике (в чем она, безусловно, хороша) и уходу за больным (причем, судя по обеспокоенному тону, это как минимум редкий вид лихорадки, а я – медицинский феномен), почти не слушаю, раздраженно сминая край одеяла.

– Закончили панику? – наконец интересуюсь я.

– Спасибо, что включился. Мы как раз обсуждаем вашу вчерашнюю вылазку. – Она прищуривается. – Нашли что-нибудь?

Грег опускает глаза.

– Ты здорово спрятала свои запасы, – отвечаю раздраженно.

– Ты зря потратил время. Я завязала.

– С чего вдруг? Ясно, почему Лондон терпит стихийное бедствие. Еще неделя воздержания – и Земля слетит с орбиты.

Она изображает оскорбленную невинность.

– Я уже не так молода и красива… – протягивает она. – Пара лет в таком духе, и мне тоже придется завести юного любовника. Чтобы хоть как-то поддерживать самооценку.

Это было… довольно болезненно.

Грег хмыкает.

– Я заметил, судя по количеству косметики в твоей ванной.

Ухмыляюсь. Квиты.

– Пф. Так бы и сказал, что хочешь одолжить у меня помаду, – играючи отбивает она.

Прячу лицо в ладонях, вздрагивая от смеха. Грег говорит:

– Никак не мог найти подходящий оттенок. Как он называется? Кровожадная стерва?

– Фурия, – уточняет Стейс и показывает язык.

– Вы двое нашли друг друга, – заключаю я. – И кстати. Что такого важного ты хотела сказать? Во что там я не поверю?

– А, точно! Вылетело. Тейлор приезжает.

Что я слышу. Эта ненормальная оторва возвращается в Лондон?

– Это шутка?

Она отвечает долгим выразительным взглядом. Я усмехаюсь.

– Кто такой Тейлор? – спрашивает Грег.

– Тейлор. Она. Подруга Стейси. Главная лондонская тусовщица. Она же вроде говорила, что уезжает навсегда?

– Я тоже так думала. – На её лице явное неудовольствие.

– Тебя огорчает приезд подруги?

– Видишь ли, Грегори, в данном случае слово «дружба» употребляется только потому, что подходящего ещё не придумали.

Ей удалось меня удивить.

– Мне казалось, у вас хорошие отношения, вы же с ней не разлей вода?

– Две неверных догадки в одном предложении. Не было никаких отношений. Для отношений нужны как минимум два человека, а не только я. Мое отношение было хорошим, ага, не спорю. Хорошей игрой в одни ворота.

–…

– Не возражай, просто поверь: именно так всё и было. Всё, о чём она думала, – она загибает пальцы, – тусовки, выпивка, парни, – в этом ей не было равных. В остальном она была полной флегмой. Мне приходилось стоять на голове, чтобы её растормошить. Всё делала я. Говорила, развлекала, смешила, боролась за её внимание, решала её проблемы… Ну как, после моих слов это всё ещё похоже на дружбу?

– Тогда зачем? – удивляется Грег.

– Не знаю. Она была классной, заводной, безбашенной. Но это еще не всё, понимаешь?

– И ты не хочешь с ней общаться? – спрашиваю я.

– Хочу. Не знаю. Только… Я хорошо к ней отношусь, но без отдачи мое хорошее отношение ничего не стоит. Просто факт, который не имеет ценности. В задницу такую дружбу. Думаю, мне есть, с чем сравнивать.

– Самое время сказать, какие мы хорошие и как сильно ты нас любишь, – говорит Грег, зевнув.

– Да, точно, – подтверждаю я, – как тебе повезло и как ты нас ценишь.

– Ммм… А сразу после признания устроим тройничок, – ухмыляется она. Мы с ней тут же переглядываемся, скорчив брезгливые мины.

Грег фыркает.

– Нам хотя бы двойничок.

– Что… Ты? – Она поворачивается ко мне, и приходится сжать губы, чтобы никак не отреагировать на её обалдевшее выражение лица. – Мааайк! – И начинает гоготать.

Умоляю небо, чтобы она не стала развивать эту тему. Абсурдность и нелепость этой ситуации очевидны даже для меня.

– Даа, ребята, – тянет Стейс. – Усмирить либидо Майка могло лишь великое чувство. Не знаю, плакать мне или смеяться.

– Я поплачу за тебя, – потягиваясь, отзывается Грег.

– Ты хотел вызвать терапевта или сексопатолога? – спрашиваю я.

– М, ролевые игры. Я забыла костюм.

– А еще стыд и совесть, – парирую я. – К слову о совести. Как поживает бедняга Джим?

Грег поднимается с постели.

– Кхм. Ладно, вы тут болтайте, а я заварю чай.

Когда он уходит, Стейси роняет голову на локти и еще долго молчит.

– Почему ты просто не сказала «нет»? – вполголоса спрашиваю я.

– Не знаю, я – я растерялась. Тебя там не было, ты его не видел.

– Ты не думала согласиться? То есть это не самый худший вариант, подумай сама.

Она поднимает голову и смотрит удивленно.

– Поверить не могу, что это говоришь ты. Вот это – самая настоящая жестокость. Не сомневаюсь, что ты не подумал обо мне, но за что ты так с Джеймсом – усмешка, – мне непонятно.

– Ты думала об этом не меньше меня и знаешь все варианты. Не изображай удивление.

– Знаешь, в последнее время я начала забывать, какой ты циник. – Она улыбается. – Я не собираюсь соглашаться.

Киваю.

Знаю, что она играет от противного. Всё, что я сделал, – предложил самый ожидаемый исход, который она, не подумав и минуты, опровергла. Не знаю: повлиял этот разговор или решение было принято до него, – остается надеяться, что уловки она не разгадала.

– Я не читал твоего дневника, – говорю я после молчания.

– Знаю. Все равно: там нет ничего интересного.

Я улыбаюсь. Уверен, про себя улыбается и она. Мне интересно, что это: блеф, двойной блеф, тройной блеф? Играть на её поле, её фигурами, по её правилам?

Глупо, бессмысленно, безнадежно.

***

– У тебя есть фен?

– Откуда и зачем мне фен? – раздраженно отвечаю я. Вернулась головная боль; похоже, температура тоже поднялась. Стоило схорониться под одеялом, а не смеяться над их болтовней. Теперь делай вид, что всё в порядке.

– А чем ты сушишь свою прядку? – мурлычет Стейс, поглядывая в окно. – Ну и ну, ну и ну.

– Найдем тебе зонт, – говорит Грег. – А ещё дождевик, резиновые сапоги…

–…и надувной матрас. Так у тебя есть фен?

– Держу специально для тебя.

– У каждого уважающего себя педика должен быть фен.

Я морщусь и запускаю в неё подушкой. Она поднимает снаряд и замахивается.

– Эй, ненормальные, не хватало только ваших боев. Стейси, отстань от него. Идем, я найду тебе фен.

Они направляются в ванную.

– Заодно вымой ей рот. С мылом, – говорю я вдогонку.

Пока она жужжит в ванной, Грег заставляет измерить температуру. Увидев показания, цокает и принимается донимать уговорами позвонить доктору.

– Это обычная простуда. Я в состоянии справиться с ней без помощи.

– Не похоже на то.

– Что такое? – входя в комнату, спрашивает Стейс.

– У него жар, и он всё ещё не хочет врача.

Она поджимает губы.

– К твоему счастью, мне абсолютно плевать, чего он хочет. Я уже вызвала своего доктора.

– Отлично, здорово! – вскипаю я. – Пусть приедет, пропишет тебе таблетки для мозгов.

– Не будь ты таким придурком…

– Так! Тихо! Ты, – он хмурится, – лежи спокойно и главное – молча. Стейси, когда он приедет?

Я молчу и злобно поглядываю на подругу. Та буравит взглядом в ответ.

– Как только доберется. Я в аптеку. – Поставив почти осязаемую точку, она уходит, явно смакуя собственное превосходство.

***

Под тарабанящий дождь и сопение развалившегося в кресле Грега я очень скоро впадаю в полудрему. Мысли кружат в голове, и, кажется, это только усиливает мигрень; нужно постараться не думать и забыться сном.

Хотя как тут не думать, разве что я вообще когда-нибудь был на это способен. Не припомню. Не помню ни одного дня, в котором мысли не беспокоили нерадужными перспективами. Всегда, в каждый момент жизни, есть что-то, что не дает расслабиться и просто быть. Зависнуть в пространстве, стать прозрачным, ничего не значить. Отключить голову и дышать.

Жить, постоянно предполагая худшее, утомительно. Чего мне стоит сопротивляться, успокаивать себя, держать лицо. Без этого меня разъест изнутри. Вот причина, по которой я так стараюсь. Иначе для меня невозможно.

Где-то далеко, далеко, далеко. В подсознании, в самом ядре она отвоевала место и осталась насовсем. Чёрт, какая ирония: я, который стремится контролировать все и всех, остаюсь беспомощным в моменты, когда никто не видит, в моменты, когда не в силах контролировать себя. Я замыкаюсь в себе, и я теряю контроль, потому что, оставшись один, не могу сосредоточиться. Нет раздражителя, мне нужен раздражитель, тот, кто перетянет внимание на себя. Мне нужен противник, теневой боксер – нужен тот, перед кем я сожмусь пружиной, готовый ко всему. Так получилось, что этим кем-то стала Стейси – и плевать на причины, – она мой раздражитель, инородное тело, прошмыгнувшая в кустах кошка, утомительный кашель – симптом бессонной ночи. Где бы я ни был, что бы ни делал, я знаю, что она придет и включит защиту, которая окутает череп изнутри, паутиной, лианой проводов, выстелит стенки лазерной сеткой, пустит ток, но не даст потерять контроль. Она не свет в конце туннеля, она – шорох в тёмном углу, а это гораздо, гораздо лучше; людей не гонит надежда, их гонит страх. Для того, кто контролирует всё, нет страшнее человека, что подошел близко и рассматривает все трещинки, все пылинки, все складки, что не разгладишь второпях. Плевать, что я не различаю, где она и где моя выдумка. Плевать, что она – это я, что это уловка и что на самом деле я борюсь с самим собой. Я это знаю, и это работает – обман самого себя не считается ложью, пока не примешан кто-то третий. Всё, что происходит в моей голове, остается в ней. Ложь и порядок – отличная альтернатива правде, если ту, словно разбросанные по полу шмотки, наскоро запихали в шкаф и под кровать. Люди боятся заглядывать под кровать; люди первым делом заглядывают под кровать – забавно, ведь там всегда что-нибудь да есть. Я знаю, что спрятал и что найду. Знаю всё о своих кошмарах и сам выбрал ту, что сторожит мой сон.

«Просыпайся»…

«Просыпайся»…

…

Проходит время прежде, чем я понимаю, что шепот мне не снится. Распахиваю глаза.

«Просыпайся»…

Скидываю одеяло и вскакиваю с кровати. Тут же вздрагиваю.

– Ай! – Спросонья едва соображаю, чьи холодные пальцы вцепились мне в ногу.

– Попался.

– Господи, я чуть не тронулся. – Прикрываю веки и, сделав глубокий вдох, с шумом выдыхаю. – Что ты делаешь под кроватью?

– Сторожу твой сон, – говорит она, выбираясь. – Сам просил разбудить, помнишь?

Ни черта я не помню. Майк, Стейси, нам по восемнадцать, а это, кажется, наша квартира – вот и всё, на что способен мой мозг.

– Когда это? – Сажусь на кровать.

– Вчера, перед тем как напиться до потери пульса.

– Черт… – Сокрушенно сжимаю голову. – Спасибо, что напомнила, теперь я и сам ощущаю.

– Поосторожнее, Майки. Ты упоминаешь то Бога, то чёрта – один из них точно станет ревновать.

– О, уверен, они понимают. Зачем ты залезла под кровать, великовозрастная идиотка?

– Почему нет. – Она пожимает плечами. – Мне всё труднее тебя удивлять.

– Да уж, вижу.

Она выходит из комнаты и, вернувшись, бросает на кровать бутылку воды. Усаживается на письменный стол, наблюдая, как я тру глаза, пытаясь согнать сон.

Немного прихожу в себя; моргаю, стараюсь сфокусировать взгляд. Зевая, поворачиваюсь к Стейси…

…Комната погрузилась в полумрак. Из-за закрытой двери доносятся громкие глухие басы музыки и голоса. Желтый свет зажжённых повсюду свечей бросает тени на лицо подруги. Она гасит одну подушечками пальцев.

Итак, это не реальность. По крайней мере, не трезвое её воплощение. Браво, Майкрофт, хоть что-то. Признание проблемы – первый шаг к выздоровлению. Я перестал различать свои состояния.

У нас проблема.

– Что происходит? – спрашиваю, пытаясь перекричать музыку.

– Вечеринка, забыл?

Она сидит на том же месте, закинув ногу на ногу, и смотрит своим обычным скучающим взглядом.

– Так нормально? – Музыка и голоса уже не бьют по ушам.

– А по какому поводу вечеринка? – Я говорю тише, и разница режет слух.

Это та же комната несколько часов назад.

– Нет никакого повода. Ты хотел напиться, помнишь?

– Почему?

– Мы пьём, когда хотим забыть. Ты забыл.

– Я пьян?

– Ты охренительно пьян, Майки.

Я действительно пьян: меня ведет в сторону, хотя я сижу. Встряхиваю головой, надеясь согнать туман и хотя бы навести резкость. Приходится надавить на веки. Темные пятна перед глазами рассеиваются, и я вижу.

– О. Это… – Тру переносицу и пытаюсь сморгнуть видение. – У нас маскарад? Вечеринка с переодеванием? Вечеринка с раздеванием?

Я спокоен, спокоен, спокоен.

Отбрасываю вторую догадку: это не воспоминание.

Раздается скрежет бас-гитары, и музыку сменяет тишина.

Та-дам.

– Это жутко, ты знаешь? – спрашиваю я. – Идиотский розыгрыш, пусть я и пьян.

Почему я это говорю? Розыгрыши устраивают на самом деле. Что в этой комнате на самом деле? Даже это одеяло и бутылку воды для начала стоит доказать.

Картинка перед глазами раздваивается, дробится, идет калейдоскопом, вместе с тем как реальность делает кувырок и полный круг по орбите головы.

Обхватываю затылок. Невозможно.

– Это не розыгрыш, и ты не пьян, – наконец отвечает Стейс.

Внезапно всё вокруг становится четче, и голова проясняется. Я могу вычеркнуть третий пункт. Я не пьян.

Она проводит по спадающим волной волосам и отбрасывает назад, открывая взгляду темную дыру на месте левой груди.

Забываю вдохнуть.

– Что это? – Глупый вопрос. Глупый я.

– Большая, правда? – Она смотрит вниз и любовно поглаживает края раны. Затем снова поднимает голову и впивается взглядом. – У тебя куча вопросов, так?

– Откуда? – Сглатываю, с трудом.

– Она всегда была здесь.

– Нет.

Стейси склоняет голову и смотрит, как на глупого ребенка.

– Была. Прямо. Здесь.

– Так это сон? – Я тут же щипаю себя. Она смеется. Я не просыпаюсь, ничего не меняется. – Это мое воображение?

– О, Майк. Это всегда твое воображение. Всё вокруг, всё, что видишь, слышишь, чувствуешь. А тем более это.

Её ладонь скользит по груди вниз и останавливается на животе. Внезапно под пальцами расходится темное блестящее пятно: оно стекает вниз, ширится, покрывая кожу дюйм за дюймом, затягивая бедра и ноги в склизкую чешую. Ступни становятся плоскими, кожа на них – прозрачной; они срастаются, образуя испещрённый венами плавник. На руках и теле проступает зеленая сетка капилляров. В нос ударяет тухлый морской запах. Мои ладони давно сжаты в кулаки; к горлу подкатывает тошнота. В жизни не видел более мерзкой картины.

Я улыбаюсь – что ещё мне делать? Удивительно точная метаморфоза.

– Нравится? – Она взмахивает хвостом; тот со шлепком ударяется о ножку стола.

– Кто ты?

– Ты знаешь.

Внезапно её лицо блекнет; стираются черты, зрачки исчезают под закрытыми веками, те сливаются с бледной кожей. Ни ресниц, ни бровей, ни щек. Мертвенный овал лица и яркие сжатые губы.

У существа передо мной нет глаз, но я ощущаю пристальный взгляд.

– Кто ты такая?

– Стейси.

– Нет.

– Не нравится имя? Может, Ребекка?

– Мимо.

– Скарлетт? Нэтали? Сиенна?

– Брось эту игру. У тебя есть имя. Назови его.

– А… Антея.

Я застываю. Я слышал его, раньше, когда? Идиотизм: конечно в моей голове нет ничего нового.

– Девушка-загадка*? Еще одна уловка.

– Ты просил имя, но не спрашивал, что под ним. Уверена, ты знаешь ответ.

– Ты – это я.

– Бинго, – с неестественных, уродливых губ слетает одно единственное слово. Мозг посылает волну дрожи; меня бросает в холод, но лицо остается непроницаемым.

– Что ты охраняешь?

– Я не вижу, – говорит она.

Отвожу взгляд от лица. То, что было столом, оказывается огромным сундуком, обмотанным внушительной ржавой цепью. Она сидит сверху, постукивая хвостом по крышке, и каждый глухой удар отдаляет меня от разгадки.

– Ты не видишь, но знаешь и можешь сказать.

– Не так просто.

– Что в нём?

– Секрет.

– Дай мне подсказку.

– Что за секрет, если ты о нем знаешь?

– Это моя голова. Я уже о нём знаю.

– Тогда, возможно, ты знаешь об этом? – Она вытягивает руку и указывает на меня. Опускаю голову. В груди, слева, такая же дыра, как у неё.

– Это многое объясняет. Например, почему он уйдет.

– Кто?

– Грег.

Она замирает и говорит, что не помнит. Говорит, что не знает. Врёт и блефует. Уголки губ опускаются вниз. Она в курсе, что я в курсе, что она, несомненно, в курсе.

– Я не знаю, о ком ты.

– Внезапный пробел в твоей памяти подсказывает, что секрет связан с ним.

– Нет, если только ты сам этого не хочешь.

Я улавливаю шорох и прислушиваюсь. Там, в сундуке! Она ухмыляется, уперев руки в крышку, пока кто-то скребет изнутри. Склоняет голову, прислушиваясь; теперь и я слышу голос.

Он зовет меня по имени.

– Майкрофт. – К голосу добавляется молот кулаков. – Майкрофт, ну же!

Это Грег.

Я почти успеваю понять, когда в нос ударяет резкий химический запах.

Я теряю комнату, её; распахиваю глаза и первое, что вижу – перепуганное лицо Грега, совсем близко. Запах – нашатырь.

– Слава Богу… – Потрясенный, он опускается на кровать.

Прикрываю веки.

– Галлюцинация, – нахожу ответ.

Он поворачивает голову; зубы стиснуты так, что видно желваки. Он здорово зол.

– Я звоню в скорую, – предупреждает, прежде чем встать и пойти за телефоном.

Собираюсь возразить, но уже не могу раскрыть рта. Меня бьёт озноб; позвоночник плавится от подскочившей температуры. Если кто-то оторвет мои руки вместе с лопатками – скажу спасибо. На последнюю мысль уходит несколько долгих секунд. Я не выключаюсь, но держусь где-то на границе сна и яви. Голову зажали под прессом. Чувствую внезапный вес тяжелого одеяла и ледяное прикосновение ко лбу. По вискам стекают влажные капли.

Мерзко, но так легче.

Легче…

Мне…

……

…

Комментарий к Reveal

Не люблю делать сноски, а придется:

*Имеется в виду картина Пармиджанино “Антея”, которую так же называют девушкой-загадкой. “Загадочного обаяния полна так называемая “Антея” – портрет неизвестной юной женщины, скорее всего, куртизанки; взгляд молодой женщины, как это довольно часто бывает в портретах Пармиджанино, пристально, почти гипнотически направлен прямо на зрителя”.

========== Wicked Game ==========

Сигнализация включена, свет не горит, ключи у Грега. Дорогая, я дома!

Можно влезть в окно второго этажа.

Можно окончательно навалиться на косяк и долбить, пока соседи не вызовут полицию.

Что за мерзкая ночь…

А можно взломать замок двери собственного дома.

На этой весёлой ноте боль врезается в рёбра, и я едва не падаю. Дерьмо. Здесь даже мне возни минут на пять.

И совсем уж забавно – если сделать всё неверно, вылетит птичка, – вот, чего мне точно не нужно. Где эти чёртовы отмычки?..

Давай, Майки, шевелись.

Готово. Замираю, прислушиваясь. Четыре щелчка – жить буду.

Кто додумался до такого идиотского пароля? А, точно…

Блять. Как настоящий ниндзя спотыкаюсь о любовно брошенные кроссовки. Задержав дыхание, пережидаю нахлынувшую боль. Пальцы находят выключатель.

– Твою мать, Грег, я уж решил, что запнулся о твой труп! Какого хрена ты делаешь в темноте? – Трудно двигаться, не то что говорить.

Он медлит и, встав с табуретки, сминает окурок о край переполненной пепельницы.

– Я знал, что ты полный придурок, – говорит он. Спокойно, размеренно… зло, – но на этот раз ты превзошёл самого себя.

Я бы не стал подходить ближе. Любой нормальный человек не стал бы. Но так как мой статус полного придурка подтверждён самим Лестрейдом, задумываться не к лицу.

Минуя Грега, прохожу на кухню и, бросив сумку, нашариваю выключатель.

Слышу его тяжёлое дыхание за спиной.

– Тебя не было три дня, – эта спокойная констатация здорово лупит по нервам.

– Знаю. – Обернувшись: – Извини.

– Извини?! – голос срывается на крик. – Ты, чёрт возьми, сбежал из больницы, посреди бела дня, ничего не сказав! Извини?! Не хочу даже слышать твои грёбаные причины!..

Приходится перебить:

– Не сбежал, а ушёл.

– Ах ушёл? Ты испарился у меня из-под носа! Господи, – он опирается о стол, словно выбившись из сил, – какой же ты придурок… И я, – усмехается, – тот ещё идиот: ждал три дня, зная, что ты даже не сподобишься на объяснения.

Я открываю рот, чтобы сказать, но он вскидывает раскрытую ладонь.

– Забей.

– Куда ты?

– Ухожу, – озвучивая такую очевидную вещь, он всплёскивает руками и хватается за голову, удивляясь абсурдности происходящего.

– Не уходи, – говорю я, но не могу продолжить из-за резкой боли в рёбрах. – Чёрт, – тело наваливается на столешницу, но удаётся устоять. Он тут же подхватывает, помогая опуститься на пол.

– Какого чёрта стряслось? – сокрушается, ослабляя узел галстука и расстёгивая рубашку, чтобы увидеть огромный лиловый синяк на рёбрах. Блять. – Он дотрагивается пальцами.

– Шшш…

– Перелом, и, судя по всему, не один, – заключает Грег.

– Спасибо, доктор, теперь мне легче. Так вот, – продолжаю я, но сбившееся дыхание добавляет ненужных пауз, – не уходи. Лучше сделай чай.

Он вздыхает и ныряет под руку, дотягиваясь до дверцы морозилки.

– Приложи, – и оставляет меня на полу наедине с пакетом льда.

– Грег, – судя по тону голоса, жить мне осталось не больше суток.

– Что? – отзывается он уже из ванной.

– Хреновый из тебя врач.

– Я вернусь со шприцем, и ты пожалеешь.

Собираюсь засмеяться, но понимаю, что это не самая лучшая идея. И вообще: я не хочу укол, я хочу чай. С трудом поднимаюсь на ноги, но стою крепко и тянусь – чёрт… – к шкафчику с кружками.

– Господи, зачем ты встал?

Через мгновение я сижу за столом, привалившись к спинке стула.

Ещё через мгновения сжимаю в ладонях новую кружку с бэтменом.

Как же хочется смеяться, когда нельзя. Он пытается нащупать место для укола.

– Ты ведь никогда этого не делал? – интересуюсь, чтобы знать, к чему готовиться.

– Заткнись, – бурчит он. – Не делал, но видел сотню раз. – Всё.

– Может, теперь сядешь за стол? – Грег напоминает про повязку. – Подождёт.

Он выпрямляется и смотрит, сомневаясь, словно взвешивая за и против или просто осознавая нелепость момента. И всё же садится за стол.

– Итак, – говорю я, сделав глоток. – Ты не уходишь.

Бергамот? Я не чувствую запаха.

– Итак, я не ухожу, – соглашается он.

Молчу, обдумывая свои наблюдения, свыкаясь с собственным трёхдневным отсутствием. Чай стынет, и я, отстав от мыслей, перевожу взгляд на дурацкую кружку.

– Передай, что он рискует остаться без яиц.

Грег хмурится, недоумевая, причём тут кружка. Приходится объяснять. Конечно, лучше молчать, ожидая, пока не подействует новокаин, вот только его жалость – самое последнее средство от боли.

– Ты не увлекаешься комиксами. Она новая, а ты не стал бы тратиться на пятьдесят первую кружку, так что это подарок. Не от друзей, с которыми ты почти не общаешься, не от матери, кто слишком практична для такой ерунды, и не от Стейс, которая предпочтёт купить авторские права. Скорее всего, от кого-то с учёбы. До твоего дня рождения два месяца, мультики явно не твоё, но тот, кто её подарил, смел, даже опрометчив и импульсивен, и не побоялся, что будет высмеян. Скорее всего, он знает тебя достаточно, чтобы не опасаться отказа. Даже больше – восхищается тобой. Сентиментальный подарок, нескромный подкат.