Текст книги "Беглец (СИ)"

Автор книги: e2e4

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 37 страниц)

На тёмном паркете кровь кажется незаметной, и выглядит всё так, словно кого-то тащили по полу. Аккуратно переставляя ноги, чтобы не наступить и не оставить следов, выхожу в гостиную, где всё перевёрнуто вверх дном и только столик с бутылкой и двумя распитыми бокалами стоит нетронутым посреди хаоса перевёрнутой мебели и вещей. Из-за полной тишины, в которой каждое моё движение по старым скрипучим доскам отдаётся эхом, меня не покидает ощущение, что в доме кто-то есть, но обернувшись пару раз, как зашуганный, я понимаю, что это плод воображения.

Не справившись с пораненной рукой, задеваю угол пластинки, и те слетают со стенда, веером разметаясь по полу.

Нужна минута, чтобы подумать.

В её спальне сейф, где она хранит свои цацки, и я долго думаю, как же подобрать код. Перебираю варианты, мучительно вспоминая, что мог слышать от неё, когда ответ находится сам с собой – Антея, загадочная девушка с портрета, его откроет тот, кто сможет решить задачу. Дождавшись щелчка, дёргаю дверцу ящика, из которого всё сметено подчистую. Заглянув под измазанную кровью кровать и не найдя картины, я начинаю понимать.

Как всё должно выглядеть:

Стейси впускает кого-то. Они выпивают. Ссорятся. Происходит борьба. Этот кто-то тащит её за волосы и, бросив на кровать, заставляет назвать код от сейфа, после чего, прихватив ценности и жертву, исчезает с лица земли. Исчезает, потому что его никогда не существовало, а всё от и до подстроено Стейси. Банальное, грязное преступление без тела, которое с тем большей радостью кинутся раскрыть. Вот только как теперь понять, что по задумке этот кто-то – не я? Здесь полно моих следов, и, даже если б я захотел стереть их все, на это ушла бы вечность.

Возвращаюсь в гостиную, смотря на царящий хаос глазами детективов. На обоих бокалах на столике следы помады. Наклоняюсь, чтобы в полосе света разглядеть тонкий прозрачный волос, попавший в капли крови на полу, достаточно длинный, но достаточно короткий, чтобы сходу решить, что он остался от Стейси. Женщина, блондинка, коротко стриженная, сильная, высокая, правша, судя по тому, как она держала бокал.

От всплывшей картины, где Стейси, смеясь, размазывает по полу собственную кровь, к горлу подступает тошнота.

У меня не остаётся сомнений, кем должна быть эта блондинка.

***

Я едва успеваю постучать, как Грег тут же впускает меня, как будто ждал под дверью. Растрёпанный и сонный, и я представляю, как он ерошил волосы, чтобы не уснуть. На заляпанном кровью циферблате Патека полпервого ночи, но день ещё не закончен.

Он успевает ухватить моё запястье до того, как я спрячу руку и, задрав разрезанный рукав, поднимает недоумённый взгляд. Ткань сдирает запёкшуюся кровь, и рана на стянутой пересохшей коже снова напоминает о себе раздражающим жжением.

– Майкрофт, – упавшим голосом говорит он.

Одно дело раны, происхождению которых ты отдаешь отчёт, но вспоротая лезвием рука в их число не входит. Каждый раз, смотря на неё, я не могу не представлять, как лезвие с такой же лёгкостью вскрывает мне глотку.

– Внутри могли остаться осколки, – предупреждает он, усадив меня на диван и вытирая кровь смоченным в водке полотенцем, пока я пытаюсь занять внимание чем-нибудь другим, да хотя бы телевизором.

– Ничего там нет, кроме этого, – отвечаю я, потому что хуже, чем это напоминание на всю жизнь, быть не может. – Ты нашёл Тейлор?

Я чувствую, что моя голова сдалась, и задаю вопрос, не подразумевая никакого ответа.

– Нет, – он вскидывает брови, как будто сама просьба найти её была чем-то ещё, – ты ведь только хотел, чтобы я сидел здесь и ждал тебя, не влезая в твои дела, а Тейлор ни при чем, разве нет?

– Послушай… – оправдываюсь я.

– Ничего, Майкрофт, это предсказуемо в твоём духе. Я решил, что для разнообразия стоит сделать так, как ты хочешь. Думаю, этот шрам станет тебе уроком. Ммм, а откуда он, кстати?

– Стейси.

– О.

– Ох… – снова выдыхает он, но когда я поднимаю глаза, становится ясно, что его возглас обращён не ко мне, а к происходящему в телевизоре. – Дай-ка… пульт, – медленно выговаривает он, подставляя ладонь.

Он делает громче, но того, что видно на экране, вполне достаточно.

Тейлор находится на перилах Тауэрского моста в оцеплении мигалок и телекамер, и бегущая строка передает сообщение, что прямо сейчас известная модель пытается покончить собой в эксклюзивном репортаже Channel4. В прямом включении с моста корреспондент перечисляет биографию и все заслуги старлетки, среди которых участие в двадцати показах миланской недели моды, разворот итальянского Вог и презентация новой Тойоты Приус на Франкфуртском автосалоне. Что же подвигло юную звезду на такой отчаянный шаг, спрашивает корреспондент, обращаясь то ли к зрителям, то ли к ведущей в студии.

– Не знаю, – отвечает та, поворачиваясь в анфас. – Но наш канал был первым на месте и обещает держать вас в курсе событий. Напоминаю, что прямо сейчас в прямом эфире весь Лондон следит за драматичной развязкой не… необъяснимого поступка известной модели Тейлор Бейл.

Тауэрский мост. Камера выхватывает крупный план испуганного взгляда Тейлор и, выждав драматичную паузу, отъезжает назад. Её босые ноги на железной балке в освещаемой огнями города темноте. Одна из камер на кронштейне подъезжает совсем близко к её лицу – она отворачивается и отходит прочь, переступая вверх по ограждению, как по канату.

Я слышу вздох Грега; какое-то время мы просто молчим; и потом тоже.

Из фальшивого оцепенения вырывает новый крупный план, новая подпись под ним и… звонок телефона.

В телевизоре Тейлор, прижав мобильный к уху, испуганно озирается на камеру.

Мы смотрим на звонящий телефон на столе, как будто нажатие на кнопку сдетонирует бомбу, пока Грег не протягивает его мне.

В трубке шумно, но я всё равно слышу, как она рвано дышит на том конце провода, как тогда, во время приступа у клуба.

– Тейлор!

– Майк, она меня заставила. Она меня заставила, – плачет она, и всё это время телек показывает её лицо, на которое я стараюсь не смотреть. – Я ничего не делала, это она…

– Тейлор, они сейчас полезут за тобой.

Грег, уткнувшись в кулак, таращится на меня во все глаза.

– Она заставляла меня делать всякие вещи для неё… Она сказала, если я сдамся полиции, всё будет кончено, – глотая рыдания, выговаривает Тейлор. – А потом она сказала прийти сюда, что всё будет хорошо. Майк, я не знаю, что происходит!.. – скулит она, и я вижу, как на экране она прижимает ладонь ко лбу, и всё думаю, что же творится в её голове.

– Тейлор, слышишь меня? Не дай им себя снять, – говорю я, сбрасывая звонок.

К ней уже лезут спасатели.

На Греге лица нет.

– Что ты сделал? – испуганно спрашивает он, и в следующий миг по всем новостям прокрутят кадры: прокричав что-то, известная модель Тейлор Бейл поворачивается на месте и падает в темноту.

– О, Господи! – кричит он, отскочив от меня, и хватается за голову. Смотрю на него исподлобья. Его взгляд скользит с меня на лежащий на столе вальтер Джима. – Что ты сделал?!

– Я? Ничего, – кивнув плечом, отвечаю я.

– Господи, какой же ты всё-таки ублюдок… – не веря, шепчет он.

Я, сложив пальцы под подбородком, смотрю на него так же исподлобья, оценивая: в этой загадке он остался последним. Зачем я прислал его сюда?

– Я ничего не сделал, а что сделал ты?

========== Do You Always (Have To Be Alone) ==========

– Что? – едва уловимо сдвинув брови, отзывается он. Пользуюсь моментом, чтобы схватить пистолет, и скидываю обойму, – та с грохот падает на пол.

– Какая твоя роль в этой истории? – дёрнув затвор, чтобы извлечь последний патрон, интересуюсь я.

– Моя роль… Моя роль?! Ты спятил, я не имею отношения к этой истории, чем бы она ни была!

– Правда? – вскидываю брови. – И совершенно случайно оказался возле того отеля сегодня.

– Я же сказал…

– Что рядом твоя академия? И что ты делал там в такое время? А твоя мать совершенно случайно впустила Стейси в реанимацию к Джиму. Дорогой мой, не многовато случайностей для тебя одного?

– Я ничего об этом не знаю, – не сдается он. – Да, она могла её впустить, они ведь знакомы, я…

– Что ты там делал? – перебиваю я.

– Ты вообще меня не слушаешь?

– Я устал от твоего вранья! – ору так, что собственный крик звенит в ушах. – Почему я всё время должен выпытывать из тебя правду, твою мать, Грег, я что, похож на мальчика?!

– Я следил за Стейси, ясно?!

Я переспрашиваю, чтобы понять, ослышался ли или он действительно решил меня доконать. Из всех людей именно он знал правду и ничего мне не сказал. «Если это не предательство, то что тогда», – запустив пальцы в волосы, с перекошенным злостью лицом думаю я.

– Я не знал всего, я только хотел проверить.

– Ты понимаешь, что из-за тебя Джима собирали по кускам? – тихо спрашиваю я и сглатываю подступивший ком. – Только потому что ты хотел удостовериться, она могла перерезать мне горло. Да что с тобой, ты больной или что? – недоумеваю я. – Что у тебя за проблема открыть рот и просто сказать мне?

– Ты не стал бы слушать. Всё звучало настолько бредово, что я сам не стал бы.

Я только усмехаюсь.

– Я знал, что она что-то задумала, с первого дня знал. С первого взгляда на неё мне стало не по себе. И я не забывал об этом до тех пор, пока не нашёл здесь жучки. Думал, ты разберёшься со всем и… не знаю, ждал. Ты ведь всегда давал понять, что тебе что-то известно.

– Она пригодилась тебе, так. Поэтому ты молчал, – с той же горькой усмешкой за него продолжаю я. – Пренебрёг одной ложью, чтобы скрыть другую. Да ты всех переплюнул. Браво, Лестрейд, я в восхищении. И что дальше, ты ей помог?

Он пропускает мои слова мимо ушей.

– Потом я проследил за ней, когда она встречалась с тем мужиком. Весь этот маскарад, парик, я подумал, может, у неё интрижка. Даже выдохнул с облегчением, как легко всё объяснялось. Выходит, такой ответ устраивал меня, и я успокоился на время. Но одно не давало мне покоя. Слишком много всего происходило, сначала спятила Кэндис, потом Джереми загребли с наркотиками, и ещё Олли. Это могло быть совпадением, но так много всего крутилось вокруг нас… А потом как-то раз в клубе я увидел, как Тейлор тёрлась с одним чуваком в чилауте и передала ему что-то, это походило на обмен, но я знал, что она ни на чем не сидела.

– Из тебя выйдет превосходная ищейка, Лестрейд, но не думай, что это похвала. И ты начал подозревать меня. Поэтому ничего не сказал, а не потому что хотел проверить.

– Да, – просто говорит он. – Всё сходилось. Я подумал, я же ничего о нём не знаю. Чем занимается, куда пропадает, откуда берёт деньги, ничего, кроме того, что он отлично трахается и не прочь иногда вкинуться чем-нибудь запрещённым. Все твои принципы – я знал о них только на словах.

– И что же заставило Пуаро передумать? – надо же, как я недооценивал этого маленького негодяя.

– Ты. Я смотрел на тебя каждый день, задаваясь вопросом, и мне так сильно не хотелось верить, что ты мог быть причастен. Я спрашивал себя, такой ли ты хороший актер, так ли хорошо я знаю тебя, всё это постоянно крутилось и крутилось у меня в голове. Кто может врать так искренне, чтобы не оставлять подозрений. А потом твой брат…

– Подожди, причем здесь Шерлок?

– Я позвонил ему.

– Что? Не смеши, он ни за что не стал бы тебя слушать. Никогда. Ни за что.

– Вообще-то… Вообще-то это он позвонил сюда, но тебя не было, и он взбесился, требовал подкинуть ему денег, и я согласился в обмен на пару ответов о тебе. Но он только расхохотался и сказал, что ему не терпится самому посмотреть на шоу, когда я вздумаю выложить тебе свои подозрения.

Да уж, любой в здравом уме скорее прыгнет в петлю, чем согласится, чтобы его защитником выступал Шерлок.

– Поэтому у меня и не было причин сомневаться в его словах. Он сказал, чтобы я помалкивал, если не хочу вылететь отсюда как пробка. Я решил, что подожду, пока всё решится само собой. Мне казалось, ты и сам выжидаешь…

– Я? Выжидаю – чего?! Ты когда-нибудь видел, чтобы я ждал?!

– Не знаю, Майкрофт. Прости. Мне жаль.

На нём лица нет, и приходится уговорить себя успокоиться. Что он мог сделать – вряд ли он знал больше меня. В конце всё кажется ясным, но не мне винить Грега за то, что он оказался прозорливым, пока я сам был туп как фонарный столб.

На секунду закрыв глаза, вдыхаю и выпускаю полную грудь воздуха.

– Так. Ладно. Сейчас мне нужны бумага и ручка.

– Я принесу.

– Пожалуйста. Иначе я, чувствую, не дойду до кабинета. Я сейчас всё тебе расскажу, – уверяю я, когда он, проходя мимо, гладит меня по голове.

– Хочешь, сделаю кофе? – Вернувшись, он протягивает листок и ручку и садится рядом. По странности от него исходит тепло, тогда как мои руки – особенно правая, – заледенели и я пытался согреть их между коленей, забравшись на диван с ногами.

– Лучше пристрели меня, – устало отвечаю я, останавливая его жестом, когда он не дает взять ручку в пораненную руку. – Утром мне нужно отчитаться на работе.

– На работе.

– Четыре смерти и один труп – за это меня не похвалят, – и, когда он спрашивает, что я имею в виду, объясняю: – вещи не всегда такие, какими кажутся. То, что ты видел – чистой воды фарс, но я собираюсь воспользоваться случаем и подать свою версию произошедшего. Итак, мы знаем, что есть Стейси и некий картель, раскинувший сеть от Гонконга до Лондона. Знаем, что Тейлор долгое время жила в Азии, но о том, что она там делала, известно только со слов Тейлор и самой Стейси. Так?

Со слов, которые от начала до конца были спектаклем и ложью.

– По-твоему, какие отношения их связывали? – спрашивает он, пока я пишу, с силой нажимая на стержень.

– Они были подругами, очень близкими, до последнего времени. Всё изменилось, когда… когда Тейлор вернулась в Лондон, – доходит до меня. – Она что-то сделала, что не понравилось Стейси… вот что ей не понравилось – она потеряла связного в Гонконге! Невероятно, я потратил год, чтобы выйти на организатора сети, когда она была под самым моим носом. Встречалась с одним из наших агентов, выменивая информацию в обмен на секс… может, шантажом.

– Они могли быть в сговоре?

– Несущественно. Важно, что именно сегодня он застрелился в номере отеля. Почему?

– Возможно, ему помогли, в противном случае, посуди сам, зачем убивать себя, если можно сбежать. Подстроить самоубийство несложно, – подумав, говорит он.

– Да, но почему сегодня? Что произошло?

– Стал ненужен или собирался её выдать. Что дальше?

– Дальше она выходит из отеля, и Джеймса сбивает машина, – рассказываю я, спрятав лицо в ладонях, будто это оградит от всплывших в голове кадров. – Господи, ты видел его…

Грег терпеливо ждет, пока я приду в себя.

– Я видел всё своими глазами, он не заметил машину из-за припаркованного фургона, та влетела в него со всей дури. Он ничего не успел сделать, он её даже не видел. И, Майкрофт… Наверное, это случайность. Не верю, что она могла сделать такое с Джимом. Просто не верю.

– Нет резона убивать одного из нас, оставляя в живых другого. А как видишь, я цел. Кроме того, там, в больнице, она могла покончить с нами обоими, а вместо этого оставила мне вот это – поворачиваю руку запястьем вверх, – как будто пометив меня за то, что я виноват в случившимся с Джимом.

– Не вини себя…

– Когда я отправил тебя, то уже не надеялся найти Тейлор, по крайней мере живой. В больнице Стейси удрала от меня. Я поехал к ней домой, зная, что она станет заметать следы. Когда я вошел, дверь была открыта, кругом бардак, на полу кровь – она просто порезала вену и залила квартиру своей кровью, выставляя всё как похищение, выставив себя грёбаной жертвой, чтобы улизнуть, выставила всё так, чтобы во всём обвинили Тейлор и искали её. Взять подходящее тело, изуродовать так, что родная мать не узнает – это уже три статьи. И её нашли – спрыгнувшей с Тауэрского моста, – горько усмехаюсь я. – Она сказала мне по телефону, что её заставили, почти признала свою вину… Её самоубийство очень кстати замкнуло круг. Стейси исчезла, прихватив свои драгоценности, а та, кого за это посадят, – не выдержав вины, кинулась в воду.

– А ты не думаешь, что это спектакль, и они сговорились?

– Я уже не знаю, что думать, и да – всё зависит от того, найдёт ли полиция тело Тейлор. Но это уже не моя забота. Их судьба меня не волнует, я свое дело сделал, – ставя подпись под рапортом, отвечаю я, попутно пытаясь интерпретировать его взгляд. – Что?

– Да нет. Ничего… – уклончиво говорит он. – Господи…

Каждый думает о своём.

Меня посещает странное чувство, как будто… как будто мы остались совсем одни и, если выйдем на улицу, не встретим там ни людей, ни ветра, ни даже пустоты. В этом чувстве, страшном, тянущем сердце вниз, я нахожу и что-то интимное. Он сидит рядом, и между нами стекло, мешающее протянуть руку, и я не знаю его, и я знаю его лучше всех, самого главного человека в своей жизни, мне хочется вопить от несправедливости, хочется пойти и тоже броситься с моста, чтобы он обратил на меня внимание, хочется сделать что-то, чтобы жизнь отмерла и снова пошла своим чередом. Всё остановилось, мир, который я хотел взорвать, застыл, покрываясь инеем, – и я хочу сказать ему об этом, чтобы знать, что он чувствует то же самое! Но не могу раскрыть рта, потому что стекло не пропустит звука, а я сам, я сам – оглохну.

Потому что он не принадлежит мне, и на улицу я выйду уже без него и ничего, ничего в моей жизни уже не его забота.

– Разве тебе не пора вернуться домой? – спрашиваю, разглядывая отсвет телека на стеклянном столе. На секунду, когда глаза застилают слёзы, кажется, что трещины на нём расходятся – они спускаются на пол и, надеюсь, настигнут меня быстрее, чем я моргну. Я моргаю, и трещины спускаются по лицу, раскраивая меня на фрагменты быстрее, чем я поднимаю руку. Он прекрасен в своем молчании, говорящем о нём больше, чем он сам мог бы сказать и больше, чем я захотел бы слушать.

Медленно, чувствую, как уходит время, которого у нас не было.

– Я должен быть здесь, с тобой, – произносит он через силу, не поднимая головы, так и сидит, уперев локти в колени. Как будто посмотреть на меня – выше его предела.

– Ну-ну, ты ничего мне не должен. Даже своего абсурдного желания вернуть всё как было.

– Я должен, – повторяет он, как мантру, – быть здесь, пока я нужен.

– Мы поделим тебя по чётным и нечётным, – отрешённо говорю я, совершенно онемев от озноба. – И я останусь голодным по понедельникам, средам и пятницам. А потом порежем тебя пополам – просто чтобы никому не было обидно, когда ты будешь там, где нужен.

– Тогда скажи мне, что я не нужен. Скажи, и я уйду. Скажи, что отказываешься от меня, я хочу услышать это от тебя, здесь, прямо сейчас, – он прерывается на полуслове. – Если ты и правда хочешь быть до конца честным с нами обоими. И я тоже скажу тебе правду, которую ты так любишь. – Но я не отвечаю. – Ну, что молчишь? Это совсем не сложно.

Он провоцирует, прекрасно зная, что я никогда не смогу пойти против себя. В этом всегда был весь Лестрейд – как смеялся надо мной в день нашей первой встречи, так и сейчас не скрывает, что ему доступно больше, чем лежит на поверхности. Сделать память гладкой, как холст, и забыть его, увидев хотя бы раз, мне недоступно, и под вуалью всего, что между нами было, с его потворством я укрываюсь с головой каждую ночь, каждое утро и каждый день, когда он не рядом. Он не нужен мне, пробую я, и слова застревают по пути, сжимая горло. Он знает, я не погрешу против правды.

– Ты считаешь, всё на свете принадлежит тебе. Надо лишь подойти и взять, но как же, чёрт возьми, ты обижаешься, если кто-то считает иначе! А наигравшись, ты же без сожаления вышвыриваешь отслужившее своё. Возьми меня или выбрось, но не откладывай в дальний ящик. Я не смогу жить, смотря на тебя со скамейки, Майкрофт, или играть в горячо-холодно, а я так и живу. Говори, что я давлю на тебя, можешь считать меня ублюдком – мне всё равно: скажи мне сейчас, что я, мать твою, лишний!

– Я не хочу выяснять отношения. Меня мутит от всего этого.

– А придется. Ну? Говори! – хмурится он.

Кажется, еще немного и мы подерёмся; он взял мои яйца в тиски, как последний мудак, как может только он, и будет развлекаться, пока не заебёт.

– Ты так и будешь перекладывать с больной головы на здоровую, ожидая, что я облегчу твою совесть? Я отпускаю тебя, Грег, если это то, что ты хочешь услышать. Можешь лететь на все четыре стороны, судя по всему, ты давно оперился. Вей свое гнездо и оставь меня в покое.

– Ты «отпускаешь меня», – со вскинутыми руками передразнивает он. – Отпускаешь. Мы оба знаем, что это не одно и то же. Как я и думал, ты увильнул от ответа.

– Ну, а у тебя прекрасно получается додумывать и решать за нас обоих. – Усмешка выходит слабой, у меня совсем нет сил, чтобы кривляться, делая этот разговор еще более тупым, чем он есть.

– Гордишься собой? – его вопрос, внезапный, сбивает с толку.

– А?

– Гордишься собой? – повторяет он. – Как хорошо ты всё устроил, ни в ком не нуждаясь, гордишься? Я всё смотрю на тебя и думаю, – он поворачивает голову, – когда же тебе надоест всё время убегать и отталкивать тех, кому ты небезразличен. Я вижу тебя насквозь, ты же всегда понимаешь, когда делаешь людям больно, так ведь? Ты должен быть невероятно горд, что провернул это снова, а, Майкрофт? Я вижу, как ты сияешь, как начищенный пенс, переполняясь самодовольством: ты сильный, и храбрый, и только ты выживешь, когда никого не станет, и ты злой, и сложный, и жестокий, и ничего не чувствуешь, и не нуждаешься в таких, как я, назойливых, слабых, совершающих ошибки. Полный сраной бравады, как ты хорош, чтобы быть с тем, кто не заслуживает твоего пальца. Недоступный настолько, что отвергаешь даже тех, кто решит тебе поклоняться. Ты чертовски прав, на этой своей горе самодовольства, мне не достать даже твоей тени. Но ты не прав, если думаешь, что можешь запретить мне пытаться спустить тебя на землю, парень.

Я смотрю мимо него застекленевшим взглядом и с усталой улыбкой. Если так он видит нашу жизнь, не мне его судить. И если так он видит меня – значит, такой я и есть. Значит, такого меня он не любит. Я – настоящий я, остаюсь для себя, и это не ново.

– Кажется, мне действительно больше нечего тебе сказать, – наконец говорю я тихо, с небьющимся сердцем вымучивая подобие улыбки. Наконец после его слов мне стало совсем спокойно и легко.

– Ты такой бледный, что с… Майкрофт! – его голос доносится издалека, оттуда, где меня нет, из-за пелены, где мелькает его лицо. – Господи, что ещё ты наделал, – щека горит, но этого слишком мало, чтобы я мог привести себя в чувство, и, несмотря на попытки вырваться из пелены, её слишком много. Я никак не могу очнуться, не нужно пытаться, смутно решаю я, и это пройдет.

Когда слабость уходит, не сразу открываю глаза, боясь, что снова потеряю сознание. Лежу на его коленях, холодный, вспотевший, отвратительный, такой жалкий, что просто не могу выносить его внимательного взгляда и снова сжимаю веки. Меня трясёт от холода, и всё, чего я хочу, – завернуться в него, что в этот миг кажется целью всей жизни. Он гладит меня по влажным волосам, пока я весь подбираюсь, следуя безусловному рефлексу найти тепло, но меня всё равно колотит, и я извиняюсь за драму, которую развёл.

– Лежи, – шикает он. – Думал, можешь забить на свое тело, а оно на тебя – нет? Чёрт, ты же отрубился у меня на глазах!

– Это твоё тело.

– Тогда понятно, и всё же твоя привычка падать к моим ногам начинает угнетать.

Должно быть смешно, но я уже не слышу.

Просыпаюсь так же у него в руках; он гладит мои волосы, и мне интересно, сколько времени прошло с того момента, как я заснул, едва ощутив себя в безопасности. И хотя тело ломит от неудобной позы, по крайней мере разум мой совершенно чист.

– Ты всё еще здесь? – странно, учитывая, что я растянулся на нём, пресекая любые попытки сбежать, как вдетая в руль противоугонка. От него пахнет домом, и мне сложно представить, что я чувствую это в последний раз, и пытаюсь впитать его, как последнюю сигаретную затяжку.

Он обнимает меня, положив ладонь на затылок, твёрдую и тёплую, напоминая мне о тех первых днях, о том, за что вообще полюбил его. Не было озарения; я видел, что понравился ему, и с моей стороны было бы глупо не променять хорошее на то, чего мне всегда хотелось. Он был всем: добрым, но твердым, легкомысленным, но серьёзным, впечатлительным, но разумным и не питающим иллюзий в том числе на мой счет. В нем были смелость и внутренняя свобода, чтобы выбрать меня после того, что я сделал, разглядев во мне что-то по свою душу. Мы сходились.

А теперь распадаемся на части.

– Не пытайся быть большим мудаком, чем ты есть, – дерзит он, раздражаясь. – Дьявол, Майкрофт, ты хоть на минуту можешь не быть занозой в заднице? Как прикажешь оставить тебя, когда ты в таком состоянии?

Я поднимаюсь на руке, встречаясь с его взглядом.

– Ты собрался и дальше оскорблять меня, это твоя помощь?

– Ничего другого ты не слышишь.

– Ничего другого мне не нужно.

– Ничего другого ты не заслуживаешь.

Он тут же больно хватает за занесённое запястье. Что мне сделать, чтобы он ушёл, что? Если нужно дать ему время – я дам ему время забыть себя как идею; если нужно затеять ссору – я сыграю войну в заливе, если это его отвадит.

– Ты серьёзно? – спрашивает он с сарказмом, перехватив другую мою руку и встряхнув. – Ты не в себе. Мне устроить тебе холодный душ, а? Дальше что, плюнешь в меня?

– Тебе не нравится моё состояние? – шипя ему в губы, изгаляюсь, выворачивая пораненное запястье. – Ну да, ты ведь торчишь здесь в надежде трахнуть меня, а не вдруг озаботиться тем, что я чувствую. Только тебе никогда в жизни со мной не справиться, о чём ты прекрасно знаешь, парень.

Пока я говорю, на его лице расцветает улыбка, а дослушав, он и вовсе начинает хохотать.

– Это что ещё за концерт? – смаргивая выступившие слезы, спрашивает он.

Воспользовавшись моментом, я тянусь к его ширинке, вцепляясь в молнию и дёргая бегунок.

– Майкрофт, что, твою мать, ты делаешь?! Хватит! – он наконец-то злится, отпихивая меня от себя и тяжело дыша, но я только смеюсь, откинувшись на спинку дивана, долго и с удовольствием смакуя события сегодняшнего дня. И никак не могу успокоиться, давясь хохотом. Какие же они все нелепые, Боже мой! Лишь бы Майк не узнал – Господи, ну и чушь!

Он встаёт с дивана – как я искренне надеюсь, чтобы уйти, и тоже меня смешит. Но вместо этого возвращается со стаканом воды и суёт мне в зубы таблетку, которую я катаю по нёбу, задумчиво смотря на него исподлобья. Всё-таки любопытный он… экспонат.

– Вставай, – Грег протягивает руку, похлопывая меня по плечу. – Давай-давай, пойдём. Я кое-что увидел.

Я скептически соглашаюсь, надеясь правда, что он увидел не обманный ход, чтобы затащить меня под душ. Но нет, вместо этого мы выходим на улицу, на крыльцо, где всё белое от первого снега, такого частого и крупного снега, что падает, словно завесь, и такого белого, что слепит глаза.

– Вот, – немного постояв молча под снегом, говорит он, но я и так понимаю. – Утром всё будет иначе. Когда ты проснёшься, снег всё очистит, смоет все следы, Майкрофт.

Белые хлопья обсыпают его голову, исчезая в темных волосах.

– Вещи кажутся такими, пока мы им позволяем.

Я вскидываю бровь.

– Такими?

– Такими важными, – отвечает он, нервно дёрнув оттянутым рукавом толстовки. – Иди сюда, ну.

Я спускаюсь со ступенек, выходя к нему под снег, и, хмуря нос, подставляю ладонь. Снежинки сбегают вниз талой водой, и на смену им другие так же тают на пальцах, холодя кожу. Он обнимает меня за шею.

– Знаешь, чего мне хочется больше всего?

– Потанцевать со мной? – угадываю я, и от его улыбки становится еще светлее.

– Хочу, чтобы снег очистил и нас тоже. Мне всего этого не хватает. Помнишь такую же ночь в Новый Год. Я с ума по тебе сходил. Вынашивал коварные планы по твоему завоеванию, – бормочет он сквозь улыбку. – Всё равно он будет мой, думал я, и ничей больше, и я один буду на него смотреть. Ты ведь исполняешь мои желания. – Его палец скользит по щеке, выводя влажный путь, и я чувствую, как вода, собравшись каплей, стекает по шее под воротник. – Теперь ты чист.

В этом открытом пространстве мы одни под целым небом.

– Чтобы очистить тебя, нам понадобится весь снег, – шучу я, подцепив снежинку с его ресниц – та тут же тает. – Я думать не знал, что ты решишь меня домогаться, обрадовался тому поцелую, как ребёнок. Всё было красиво. Я всё помню, Грег, но ради тебя я всё забуду.

Никогда ещё я не врал так безбожно, и он понимает, заставляя посмотреть в ему в глаза. Распахнутые, тёмные, как небо между летящих хлопьев, – посмотрев в них впервые, я уже не смог удержаться.

И уходит, боюсь, уже навсегда.

– Майкрофт, – зовёт он, когда я, съёжившись от холода, провожаю его, сбегающего с крыльца, взглядом.

– Что?

– Твой рассказ, – говорит он, застёгивая шлем под шеей, – я заметил в нём ошибку. Между тем, как я уехал, и тем, как ты встретил Стейси в больнице, прошло слишком много времени.

<…>

– Не бойся, я никому не скажу, что ты дал ей фору! – сквозь рёв мотоцикла выкрикивает он, и тёмная спина мелькает за стеной снега, пока не исчезает в конце улицы.

========== Memories Fade ==========

По тёмному коридору, не отражаясь в чёрном граните, я иду, смотря вперёд себя невидящим взглядом; и редкие постояльцы конторы, проходя мимо, не заглядывают в лицо, тут же исчезая в провалах кабинетов. Не останавливаясь, чтобы поболтать или отдать приветствие, не поднимая глаз, не пачкая полов, не узнавая – как крысы в туннелях подземки прячутся от яркого света. Я среди них не чужой, но никто не узнает Майкрофта, не вспомнит его лица – здесь не принято замечать друг друга, даже сталкиваясь в стерильных лифтах, и сканер при входе узнаёт не лицо, а пальцы. Поголовье скота, посчитанное по головам, где каждому достаётся номер и, если повезет, кличка.

Никто не смотрит в глаза, боясь того, что может увидеть.

В кабинете человека, которому подчинялся мой почивший шеф, персидские ковры, картины и хрусталь; я вижу его впервые и, когда открываю дверь, не сильно удивляюсь ни протезу, ни расползшемуся по молочной лысине ожогу, только заставляю себя отвести глаза. У него в здоровой руке – моя папка, с тем самым рапортом, что я спешно настрочил ночью, как школьник на перемене перед уроком. Он отрывается от чтения, предлагая присесть механическим жестом протеза, и ещё долго я жду в кресле, разглядывая портрет не королевы, как принято, а Наполеона за его спиной.

– Я сегодня в компании императоров, Окто, – скрипуче, по-старчески говорит он. – Должен сказать, вы оправдываете своё прозвище. Отличная работа, мистер Холмс. Хотите сигару?

Он опускает папку на стол и придвигает полную коробку сигар – видимо, те, кто были здесь до меня, принять предложение не решались. Я понимаю, что ошибся – из папки смотрит моя собственная фотография – личное дело, – и борюсь с желанием схватить её, чтобы бросить в разожжённый камин, но вместо этого принимаю предложение.